afa-punk-23
05-07-2017 19:06:05
Конрад Хеккер
Фашизм и его демократическое преодоление
Предварительные замечания (к вопросу о правильном сравнении)
Нас учат, что фашизм – это прямая противоположность демократии: бесправие вместо правового государства, произвол сверху вместо контроля снизу. Особенно острым проявлением этого считается германский национал-социализм, который, дескать, растоптал все цивилизаторские достижения политики Нового времени. И тем не менее, спустя полвека после падения Гитлера, в полностью отреставрированной системе гражданских свобод не умолкают предостережения о том, что фашизм в любой момент может возвратиться. Говорят, что угроза фашизма постоянно сохраняется, и обуздать ее можно только неутомимыми стараниями демократов. А самое главное, нужно постоянно пробуждать воспоминания о том, какой катастрофой завершилась нацистская диктатура. Как же так, если демократия и фашизм в самом деле столь непримиримы, как добро и зло?
Когда в расчудесном демократическом государстве цифры безработицы переваливают за 2-х, 3-х, 4-х миллионную отметку – вследствие "объективных" экономических законов, если верить стоящим у руля политикам, претендующим в то же время на правильное их применение, – в той же степени растет озабоченность по поводу фашистских тенденций и возможности появления нового Гитлера. Получается, что экономическое благоразумие, свойственное свободной демократии, не может предложить никакого преимущества "высвобождаемым" с предприятий массам, а диктатура и угнетение, если уж именно в этом суть фашизма, – наоборот, служат привлекательной альтернативой?
В столь "трудном положении" солидные демократические партии объявляют о своем намерении "дать приют" тем массам избирателей, которые в противном случае (если демократы отдадут правый радикализм на откуп правым радикалам) легко попадут в фашистскую "мышеловку". Где же тогда та объективная разница между благородным демократическим патриотизмом и порочным фашистским национализмом?
Без сомнения, демократы ни во что не ставят фашизм, иначе они уже не были бы демократами. Вот только сомнительны те позиции, с которых они так решительно не принимают фашизма. Наиболее убедительным аргументом служит ссылка на зверства нацистов, что, в известной мере, запрещает любой политический разбор и прекращает дискуссию еще до того, как она началась. Однако на силу этого аргумента никто особо не полагается. Общество демократии внушает опасение самим демократическим антифашистам, они видят в нем множество скрытых переходов к фашистской системе. Причем не просто потому, что вокруг полно злодеев. Демократы могут назвать целый ряд национальных "проблем" – в особенности тех, что носят "социально-политический" характер – в "решении" которых фашисты всегда могут составить им конкуренцию, и притом будут изначально иметь совсем не худшие карты. Очевидно, их "политический проект" не отличается столь уж сильно от демократического. Различие, якобы глубокое как пропасть, исчезает совершенно, когда сознательные демократы начинают критически или самокритически размышлять о политических настроениях широких народных масс. Мало кто готов побиться об заклад, что он сам, такие, как он, или, по крайней мере, "кто-то другой" не стал бы участвовать в деяниях "под сенью свастики". Демократические потомки гитлеровского поколения вторят своему канцлеру и "благодарят бога за то, что родились позже". Это уже само по себе далеко идущее признание. Предупреждение о том, что нужно оставаться начеку и, пока это не связано с риском, вести борьбу с "первыми проявлениями", из которых вырастает фашизм, отнюдь не противоречит такому подходу – наоборот, дополняет его. Если бы не было известно, чем закончились подъем и приход к власти фашистов и к чему привели впоследствии сии "первые проявления", то демократам, крепким задним умом, больше нечего было бы противопоставить фашизму. "После Освенцима" им все ясно – а до него, стало быть, никакой ясности они обнаружить не могут. Видимо, именно поэтому они и считают важным постоянно пробуждать "воспоминания" о концлагерях, массовых убийствах и военной катастрофе: без этого они уже сами не были бы так уверены в своем неприятии фашистской альтернативы. С другой стороны, указание на горы трупов, наваленных Гитлером, избавляет их от политической критики фашизма, с которой они, по их собственному признанию, испытывали бы немалые затруднения.
Всякое сравнение содержит в себе два момента: общность и разницу. Познания о том и другом оставляют желать лучшего при полемическом противопоставлении фашизма и демократии. В чем заключается их общность, остается нераскрытым и даже не названным, вместо этого ее с беспокойством подразумевают и в то же время отрицают. Разницу тоже не определяют, вместо этого ее подменяют морализаторским решением считать эти два способа государственного правления несовместимыми – более того, несравнимыми. И, несмотря на это, продолжают опасаться того, что доброе государство может в любой момент с легкостью превратиться в своего ужасного антипода...
*
Не лучше обстоит дело, когда более радикальные антифашисты выступают с более критическим сравнением. Когда-то в ФРГ сформировалось целое движение левых, которые попытались разработать собственную теорию фашизма, идя вразрез с официальным антифашизмом государства и чистой национальной совестью. Эти левые обрушивались на буржуазных исследователей за "слишком узкую постановку вопроса" и перепробовали немало критических "подходов" [1]. Тем не менее по их логике тоже получалось, что фашизм – это отрицание здорового потенциала, заложенного в демократии; однако поскольку у нас этот потенциал реализован, дескать, лишь отчасти, то мы уже находимся на полпути к фашизму... То, что негативной стороной реальной демократии они считали капитализм, не делало их морализаторский подход лучше. Напротив, вера в изначально добрую миссию демократической власти загнала их в методологические споры о том, воспринимать ли нацистское господство как чистое подчинение государства капиталу или все же признать некоторый отрыв диктатуры СС от экономических закономерностей. При этом не было выдвинуто никаких аргументов, которые могли бы избавить нас от необходимости критики фашизма, облегчить для нас эту задачу или хотя бы послужить источником, на который мы могли бы опираться в наших размышлениях на сей счет.
Удивляться тут нечему. Когда к реально существующей демократии критически подходят с позиции радикального антифашизма и разоблачают в ней все те же "первые проявления" национал-социализма, только в гораздо большем масштабе, нежели того опасаются более лояльные приверженцы демократической формы правления, то это не говорит о лучшем понимании фашизма или демократии. Полемическое отождествление демократических будней и жестокостей фашизма – ослабленное и, в то же время, сделанное неуязвимым при помощи оговорки: это-де всего лишь "первые проявления" – не продиктовано стремлением к честному сравнению, так же как и общепринятые напоминания и предостережения. Здесь не проводят исследования национальных интересов, которыми и в самом деле одинаково озабочены как фашисты, так и демократы. Точно так же никто не рассматривает характерную для тех или других постановку проблемы и методы ее решения, т.е. то, в чем фашисты и демократы все-таки расходятся и соперничают друг с другом. Кто ни в чем не может упрекнуть демократию, кроме как в том, что она приводит к фашизму, тот тоже прибегает к морализаторскому противопоставлению этих двух систем. Как и все демократы, он подразумевает их "несравнимость" в нравственном отношении, и только разделительную линию он проводит иначе – линию, проходящую между некоей истинной и настоящей демократией (которая, невзирая ни на какие разочарования, остается идеалом каждого зрелого гражданина) и совокупностью презренных реалий, которые компрометируют себя в свете этого идеала, причем – на вкус привередливых радикальных антифашистов – почти столь же сильно, как и преступления нацистов.
*
Уже с теоретической точки зрения все это нельзя назвать удовлетворительным. Однако объективное сравнение фашизма и демократии, изучение их сходств и различий, проводимое без каких-либо моральных осуждений (которые все равно никогда не бывают честными) отвечает и практическим потребностям. Если некая политическая система претендует на признание, как нарочно, по той причине, что позволяет своим верноподданным избежать фашистской тирании, покуда они будут сохранять лояльность, – а значит, угрожает им этой тиранией, – то это должно настораживать. С чем мы имеем дело, когда государство не скрывает своего родства и сходства с рисуемой яркими красками фашистской диктатурой, а потом хвалится тем, что все-таки от нее отличается?
В общем, не стоит упражняться в том, чтобы при упоминании слова "фашизм" сопоставлять хорошее мнение о демократии – хотя бы и "истинной" – и плохое мнение о нацистах, т.е. об их "преступлениях". А потом еще радоваться неминуемому контрасту. В теоретическом плане это совершенно не подвигает разрешения вопроса, зато имеет тяжелые идеологические последствия. Если уж проводить сравнение правильно, то необходимо осуществить научный разбор его объектов. При этом нужно учитывать, что именно демократия, а не фашизм диктует современные принципы политического господства в высшей лиге государств и не только в ней (хотя никто особо и не заботится о том, чтобы напрочь отказываться от тех методов, при помощи которых фашисты в свое время пытались перещеголять демократических конкурентов). Так что форма и содержание демократического господства дают достаточно поводов для постоянной критики, которую проводит наш журнал "GegenStandpunkt", при этом не испытывая никакой потребности "напоминать" о национал-социалистическом прошлом Германии.
Тем не менее объяснение этого прошлого представляет не только исторический интерес. Прежде всего это связано с тем, что сия "глава немецкой истории" играет не последнюю роль в идеологической жизни страны – как среди ее демократических защитников, так и среди обвинителей от демократического идеализма. Этой теме мы отдали должное в 3-й и 4-й главах данной книги [2]. Из понятия фашизма (1-я часть) и политического алфавита его немецкого предводителя (2-я часть) явственно следует, на какой существенной общности покоится родство демократических и фашистских душ, вследствие которого демократы считают нужным остерегать от постоянного искушения перехода к фашизму. Помимо этого прояснится, в какой степени демократическое определение "чрезвычайного положения" и связанные с этим идеологии перекликаются с фашистской постановкой политических проблем и даже с полемическим отказом фашистов от демократического устройства государственной власти. Также будет установлено, где именно расходятся пути демократов и фашистов; при помощи каких переходов в употреблении политической власти фашисты хотят отвратить упадок нации и затмить в этом демократов, которым они задним числом кажутся сумасшедшими [3], внушая им, тем не менее, немалое уважение – в конце концов, именно немецкие демократы, опираясь на волю множества разочарованных националистов в народе, признали национал-социалистов в качестве лучшего "решения" и привели их к власти.
Примечания:
[1] Наибольший вклад в это дело внесли журнал "Дас Аргумент" и "Марбургская школа". назад
[2] Там же указаны и существенные причины того, что в первой половине этой книги мы с легким сердцем отказались от распространенного обычая "разбора имеющихся результатов исследования" – такой разбор, как правило, создает видимость научности, представляя теорию автора в виде квинтэссенции того, что имела в виду лучшая половина предыдущих исследователей и отрицала худшая их половина. назад
[3] В ходе этого мы заодно отвратим распространенное опасение, уже не раз звучавшее из уст "теоретиков фашизма" и "переосмыслителей прошлого" в адрес других исследований, опиравшихся на Гитлера как на источник: такой анализ "смешивает", дескать, исторический "феномен" фашизма с некомпетентной болтовней Гитлера или даже "сводится к ней". Однако в том-то и заключается последовательность фашистов – которая производит глубокое впечатление на взволнованный в своих патриотических чувствах народ – что слово и дело у них в самом деле не расходились. Если бы все было иначе, и мы заметили бы характерные различия между программой фашистов и проводимой ими политикой, то мы без всяких раздумий пошли бы по этому пути в наших разъяснениях.
Кстати, кто принимает констатацию последовательности фашистов за комплимент в их адрес, а наше объективное разъяснение – за слишком мягкую оценку, тому предоставляется возможность беспристрастно прочитать эту книгу и убедиться в обратном.
http://perwomai.narod.ru/fe.htm
Фашизм и его демократическое преодоление
Предварительные замечания (к вопросу о правильном сравнении)
Нас учат, что фашизм – это прямая противоположность демократии: бесправие вместо правового государства, произвол сверху вместо контроля снизу. Особенно острым проявлением этого считается германский национал-социализм, который, дескать, растоптал все цивилизаторские достижения политики Нового времени. И тем не менее, спустя полвека после падения Гитлера, в полностью отреставрированной системе гражданских свобод не умолкают предостережения о том, что фашизм в любой момент может возвратиться. Говорят, что угроза фашизма постоянно сохраняется, и обуздать ее можно только неутомимыми стараниями демократов. А самое главное, нужно постоянно пробуждать воспоминания о том, какой катастрофой завершилась нацистская диктатура. Как же так, если демократия и фашизм в самом деле столь непримиримы, как добро и зло?
Когда в расчудесном демократическом государстве цифры безработицы переваливают за 2-х, 3-х, 4-х миллионную отметку – вследствие "объективных" экономических законов, если верить стоящим у руля политикам, претендующим в то же время на правильное их применение, – в той же степени растет озабоченность по поводу фашистских тенденций и возможности появления нового Гитлера. Получается, что экономическое благоразумие, свойственное свободной демократии, не может предложить никакого преимущества "высвобождаемым" с предприятий массам, а диктатура и угнетение, если уж именно в этом суть фашизма, – наоборот, служат привлекательной альтернативой?
В столь "трудном положении" солидные демократические партии объявляют о своем намерении "дать приют" тем массам избирателей, которые в противном случае (если демократы отдадут правый радикализм на откуп правым радикалам) легко попадут в фашистскую "мышеловку". Где же тогда та объективная разница между благородным демократическим патриотизмом и порочным фашистским национализмом?
Без сомнения, демократы ни во что не ставят фашизм, иначе они уже не были бы демократами. Вот только сомнительны те позиции, с которых они так решительно не принимают фашизма. Наиболее убедительным аргументом служит ссылка на зверства нацистов, что, в известной мере, запрещает любой политический разбор и прекращает дискуссию еще до того, как она началась. Однако на силу этого аргумента никто особо не полагается. Общество демократии внушает опасение самим демократическим антифашистам, они видят в нем множество скрытых переходов к фашистской системе. Причем не просто потому, что вокруг полно злодеев. Демократы могут назвать целый ряд национальных "проблем" – в особенности тех, что носят "социально-политический" характер – в "решении" которых фашисты всегда могут составить им конкуренцию, и притом будут изначально иметь совсем не худшие карты. Очевидно, их "политический проект" не отличается столь уж сильно от демократического. Различие, якобы глубокое как пропасть, исчезает совершенно, когда сознательные демократы начинают критически или самокритически размышлять о политических настроениях широких народных масс. Мало кто готов побиться об заклад, что он сам, такие, как он, или, по крайней мере, "кто-то другой" не стал бы участвовать в деяниях "под сенью свастики". Демократические потомки гитлеровского поколения вторят своему канцлеру и "благодарят бога за то, что родились позже". Это уже само по себе далеко идущее признание. Предупреждение о том, что нужно оставаться начеку и, пока это не связано с риском, вести борьбу с "первыми проявлениями", из которых вырастает фашизм, отнюдь не противоречит такому подходу – наоборот, дополняет его. Если бы не было известно, чем закончились подъем и приход к власти фашистов и к чему привели впоследствии сии "первые проявления", то демократам, крепким задним умом, больше нечего было бы противопоставить фашизму. "После Освенцима" им все ясно – а до него, стало быть, никакой ясности они обнаружить не могут. Видимо, именно поэтому они и считают важным постоянно пробуждать "воспоминания" о концлагерях, массовых убийствах и военной катастрофе: без этого они уже сами не были бы так уверены в своем неприятии фашистской альтернативы. С другой стороны, указание на горы трупов, наваленных Гитлером, избавляет их от политической критики фашизма, с которой они, по их собственному признанию, испытывали бы немалые затруднения.
Всякое сравнение содержит в себе два момента: общность и разницу. Познания о том и другом оставляют желать лучшего при полемическом противопоставлении фашизма и демократии. В чем заключается их общность, остается нераскрытым и даже не названным, вместо этого ее с беспокойством подразумевают и в то же время отрицают. Разницу тоже не определяют, вместо этого ее подменяют морализаторским решением считать эти два способа государственного правления несовместимыми – более того, несравнимыми. И, несмотря на это, продолжают опасаться того, что доброе государство может в любой момент с легкостью превратиться в своего ужасного антипода...
*
Не лучше обстоит дело, когда более радикальные антифашисты выступают с более критическим сравнением. Когда-то в ФРГ сформировалось целое движение левых, которые попытались разработать собственную теорию фашизма, идя вразрез с официальным антифашизмом государства и чистой национальной совестью. Эти левые обрушивались на буржуазных исследователей за "слишком узкую постановку вопроса" и перепробовали немало критических "подходов" [1]. Тем не менее по их логике тоже получалось, что фашизм – это отрицание здорового потенциала, заложенного в демократии; однако поскольку у нас этот потенциал реализован, дескать, лишь отчасти, то мы уже находимся на полпути к фашизму... То, что негативной стороной реальной демократии они считали капитализм, не делало их морализаторский подход лучше. Напротив, вера в изначально добрую миссию демократической власти загнала их в методологические споры о том, воспринимать ли нацистское господство как чистое подчинение государства капиталу или все же признать некоторый отрыв диктатуры СС от экономических закономерностей. При этом не было выдвинуто никаких аргументов, которые могли бы избавить нас от необходимости критики фашизма, облегчить для нас эту задачу или хотя бы послужить источником, на который мы могли бы опираться в наших размышлениях на сей счет.
Удивляться тут нечему. Когда к реально существующей демократии критически подходят с позиции радикального антифашизма и разоблачают в ней все те же "первые проявления" национал-социализма, только в гораздо большем масштабе, нежели того опасаются более лояльные приверженцы демократической формы правления, то это не говорит о лучшем понимании фашизма или демократии. Полемическое отождествление демократических будней и жестокостей фашизма – ослабленное и, в то же время, сделанное неуязвимым при помощи оговорки: это-де всего лишь "первые проявления" – не продиктовано стремлением к честному сравнению, так же как и общепринятые напоминания и предостережения. Здесь не проводят исследования национальных интересов, которыми и в самом деле одинаково озабочены как фашисты, так и демократы. Точно так же никто не рассматривает характерную для тех или других постановку проблемы и методы ее решения, т.е. то, в чем фашисты и демократы все-таки расходятся и соперничают друг с другом. Кто ни в чем не может упрекнуть демократию, кроме как в том, что она приводит к фашизму, тот тоже прибегает к морализаторскому противопоставлению этих двух систем. Как и все демократы, он подразумевает их "несравнимость" в нравственном отношении, и только разделительную линию он проводит иначе – линию, проходящую между некоей истинной и настоящей демократией (которая, невзирая ни на какие разочарования, остается идеалом каждого зрелого гражданина) и совокупностью презренных реалий, которые компрометируют себя в свете этого идеала, причем – на вкус привередливых радикальных антифашистов – почти столь же сильно, как и преступления нацистов.
*
Уже с теоретической точки зрения все это нельзя назвать удовлетворительным. Однако объективное сравнение фашизма и демократии, изучение их сходств и различий, проводимое без каких-либо моральных осуждений (которые все равно никогда не бывают честными) отвечает и практическим потребностям. Если некая политическая система претендует на признание, как нарочно, по той причине, что позволяет своим верноподданным избежать фашистской тирании, покуда они будут сохранять лояльность, – а значит, угрожает им этой тиранией, – то это должно настораживать. С чем мы имеем дело, когда государство не скрывает своего родства и сходства с рисуемой яркими красками фашистской диктатурой, а потом хвалится тем, что все-таки от нее отличается?
В общем, не стоит упражняться в том, чтобы при упоминании слова "фашизм" сопоставлять хорошее мнение о демократии – хотя бы и "истинной" – и плохое мнение о нацистах, т.е. об их "преступлениях". А потом еще радоваться неминуемому контрасту. В теоретическом плане это совершенно не подвигает разрешения вопроса, зато имеет тяжелые идеологические последствия. Если уж проводить сравнение правильно, то необходимо осуществить научный разбор его объектов. При этом нужно учитывать, что именно демократия, а не фашизм диктует современные принципы политического господства в высшей лиге государств и не только в ней (хотя никто особо и не заботится о том, чтобы напрочь отказываться от тех методов, при помощи которых фашисты в свое время пытались перещеголять демократических конкурентов). Так что форма и содержание демократического господства дают достаточно поводов для постоянной критики, которую проводит наш журнал "GegenStandpunkt", при этом не испытывая никакой потребности "напоминать" о национал-социалистическом прошлом Германии.
Тем не менее объяснение этого прошлого представляет не только исторический интерес. Прежде всего это связано с тем, что сия "глава немецкой истории" играет не последнюю роль в идеологической жизни страны – как среди ее демократических защитников, так и среди обвинителей от демократического идеализма. Этой теме мы отдали должное в 3-й и 4-й главах данной книги [2]. Из понятия фашизма (1-я часть) и политического алфавита его немецкого предводителя (2-я часть) явственно следует, на какой существенной общности покоится родство демократических и фашистских душ, вследствие которого демократы считают нужным остерегать от постоянного искушения перехода к фашизму. Помимо этого прояснится, в какой степени демократическое определение "чрезвычайного положения" и связанные с этим идеологии перекликаются с фашистской постановкой политических проблем и даже с полемическим отказом фашистов от демократического устройства государственной власти. Также будет установлено, где именно расходятся пути демократов и фашистов; при помощи каких переходов в употреблении политической власти фашисты хотят отвратить упадок нации и затмить в этом демократов, которым они задним числом кажутся сумасшедшими [3], внушая им, тем не менее, немалое уважение – в конце концов, именно немецкие демократы, опираясь на волю множества разочарованных националистов в народе, признали национал-социалистов в качестве лучшего "решения" и привели их к власти.
Примечания:
[1] Наибольший вклад в это дело внесли журнал "Дас Аргумент" и "Марбургская школа". назад
[2] Там же указаны и существенные причины того, что в первой половине этой книги мы с легким сердцем отказались от распространенного обычая "разбора имеющихся результатов исследования" – такой разбор, как правило, создает видимость научности, представляя теорию автора в виде квинтэссенции того, что имела в виду лучшая половина предыдущих исследователей и отрицала худшая их половина. назад
[3] В ходе этого мы заодно отвратим распространенное опасение, уже не раз звучавшее из уст "теоретиков фашизма" и "переосмыслителей прошлого" в адрес других исследований, опиравшихся на Гитлера как на источник: такой анализ "смешивает", дескать, исторический "феномен" фашизма с некомпетентной болтовней Гитлера или даже "сводится к ней". Однако в том-то и заключается последовательность фашистов – которая производит глубокое впечатление на взволнованный в своих патриотических чувствах народ – что слово и дело у них в самом деле не расходились. Если бы все было иначе, и мы заметили бы характерные различия между программой фашистов и проводимой ими политикой, то мы без всяких раздумий пошли бы по этому пути в наших разъяснениях.
Кстати, кто принимает констатацию последовательности фашистов за комплимент в их адрес, а наше объективное разъяснение – за слишком мягкую оценку, тому предоставляется возможность беспристрастно прочитать эту книгу и убедиться в обратном.
http://perwomai.narod.ru/fe.htm
