Бастиа - Закон

О законах, и их извращение


http://www.libertarium.ru/libertarium/lib_law



Поставлю здесь интересные отрывки, может кого тут заинтересует.

Что такое закон?

Что же такое тогда закон? Это коллективная организация индивидуального права на законную защиту. Каждый из нас имеет естественное право от Бога защищать свою личность, свою свободу и свою собственность. Это три основных жизненных требования, и сохранение любого из них целиком зависит от сохранения двух других.

Тогда что же такое наши способности как не продолжение нашей индивидуальности? И что же такое собственность как не продолжение наших способностей? Если каждый человек имеет право оборонять -- даже силой -- свою особу, свободу и собственность, следовательно, группа людей имеет право организоваться для объединения усилий по постоянной защите этих прав. Таким образом, принцип коллективного права -- причина его существования, его законность -- основан на индивидуальном праве. А общая сила, которая защищает это коллективное право, не может иметь никакого иного логического предназначения или иной задачи, кроме той, в поддержку которой она выступает.

Итак, поскольку один индивидуум не может законно применить силу против личности, свободы или собственности другого индивидуума, то общая сила по той же причине не может применяться законно для уничтожения личности, свободы или собственности индивидуумов либо групп. Такое извращение силы в обоих случаях противоречило бы нашим установкам.

Сила была дана нам для защиты наших индивидуальных прав. Кто посмеет сказать, что сила была дана нам для попрания равных прав наших братьев? Так как ни один самостоятельно действующий индивидуум не может законным образом употреблять силу для нарушения чужих прав, то не следует ли из этого логически, что тот же самый принцип применим к общей силе, которая есть ничто иное как организованное сочетание индивидуальных сил?

Если это так, то совершенно очевидно следующее. Закон -- это организация естественного права на законную защиту. Это замещение индивидуальных сил общей силой. А эта общая сила призвана делать лишь то, что имеют естественное и законное право делать индивидуальные силы: защищать людей, свободы и собственность, поддерживать право каждого и порождать справедливость, которая должна царить надо всеми нами.

Губительная направленность человечества

Самосохранение и саморазвитие -- обычное стремление у всех людей, и если бы все наслаждались неограниченным применением своих способностей и свободным размещением плодов своего труда, то социальный прогресс длился бы беспрерывно, ненарушаемо и неизменно.

Но есть ещё одна тенденция, свойственная людям. Когда это возможно, они стремятся жить и процветать за счёт других. Это не бездумное обвинение, но это и не следствие мрачного и немилосердного духа.

В пользу этого свидетельствуют анналы истории: бесконечные войны, массовые переселения, религиозные гонения, всемирное рабство, нечестность в коммерции и монополии. Происхождение этой губительной страсти заключено в самой природе человека -- в том первобытном, всеобщем и несгибаемом инстинкте, который толкает его к удовлетворению страстей с наименее возможными неудобствами.

Процветание и грабёж

Человек может жить и удовлетворять свои потребности лишь неустанно трудясь, неустанно применяя свои способности к естественным источникам. С этого и начинается процветание.

Но верно также и то, что человек может жить и удовлетворять свои потребности, захватывая и потребляя продукты чужого труда. С этого и начинается грабёж.

Ну, а коль скоро человек имеет естественную склонность избегать неудобств, а труд как таковой является неудобством, то люди будут прибегать ко грабежу всякий раз, когда грабёж легче работы. История показывает это довольно ясно, и при таких условиях этого не в силах остановить ни религия, ни мораль.

Когда же прекращается грабёж? Он прекращается, когда становится более неудобным и опасным, чем труд. В таком случае очевидно, что надлежащая цель закона -- употребить мощь его коллективной силы для остановки этой роковой тенденции красть, а не работать. Закон призван всеми мерами защищать собственность и карать хищения.

Однако, как правило, закон создаётся одним человеком или одним классом людей. А так как закон не может действовать без санкции и поддержки господствующей силы, то такая сила должна быть облечена доверием тех, кто творит законы.

Этот факт, в сочетании с фатальной тенденцией, живущей в сердце человека для удовлетворения его желаний с наименьшими усилиями, и объясняет всемирное извращение закона. Таким образом, нетрудно понять, как закон, вместо того чтоб сдерживать несправедливость, становится неодолимым оружием несправедливости. Нетрудно понять, отчего закон используется законодателем для нарушения в той или иной степени среди остальных людей их личной независимости рабством, их свободы репрессиями, а их собственности ограблением. Это делается в пользу особы, творящей закон и соразмерно власти, которой она обладает.

Надлежащая функция закона

Ну, а будучи вполне искренним, можно ли от закона требовать чего-либо, кроме отсутствия грабежа? Можно ли закон, который с необходимостью требует применения силы, использовать для чего-либо, кроме защиты прав каждого? Ручаюсь,. никому не выйти за рамки этой цели не извращая ее и, следовательно, не поворачивая силу против права. Это самое пагубное и нелогичное социалистическое извращение, которое можно вообразить. Следует согласиться с тем, что истинное решение в области общественных отношений, которое столь долго ищут, содержится в простом девизе: закон есть организованное правосудие.

Значит, следует утверждать: когда правосудие организовано законом, т.е. силой, то это исключает идею использования закона (силы) для налаживания и регулирования какой бы то ни было человеческой деятельности, будь то труд, благотворительность, сельское хозяйство, торговля, промышленность, образование, искусство или религия. Налаживание посредством закона чего угодно неизбежно разрушила бы основополагающую организацию -- правосудие. В самом деле, как можем мы представить себе применение силы против свободы граждан и, следовательно, против справедливости, т.е. против своего надлежащего предназначения?


Соблазнительная привлекательность социализма

Здесь я сталкиваюсь с самым популярным заблуждением нашего времени. То, что закону следовало бы быть справедливым, не считают достаточным; он должен быть филантропическим. Им также недостаточно, чтобы закон гарантировал каждому гражданину непринуждаемое применение своих способностей для физического, умственного и нравственного самосовершенствования. Напротив, требуют, чтобы закон впрямую повышал благосостояние, образование и нравственность всей нации.

В этом соблазнительная привлекательность социализма; и я повторяю вновь: эти два применения закона прямо противоречат одно другому. Нам надо сделать выбор между ними. Гражданин не может в одно и то же время быть свободным и несвободным.

Принудительное братство убивает свободу
Однажды г-н де Ламартин написал мне следующее: "Ваша доктрина -- лишь часть моей программы. Вы остановились на свободе, я иду дальше -- к братству." Я ответил ему: "Вторая половина Вашей программы уничтожает первую."
В самом деле, мне представляется невозможным отделить слово "братство" от слова "добровольное". Мне не понять, как можно легально навязать братство без легального упразднения закона и, следовательно, без легального растаптывания правосудия.
У легального ограбления два корня. Один из них, как я уже сказал, лежит в человеческой алчности, другой -- в ложной филантропии. В этом смысле, думаю, мне следует объяснить точно, что я подразумеваю под словом "ограбление" [во французском оригинале Бастиа употребляет слово "spoliation" (прим. перев.)].
Ограбление -- насилие над собственником
Я не употребляю, как это часто делается, это слово в каком-нибудь смутном, неточном, приблизительном или метафорическом смысле. Я использую его в научно принятом значении: для выражения понятия, обратного понятию собственности (заработная плата, земля, деньги или что угодно). Когда часть имущества передаётся от лица, владеющего им -- без согласия и возмещения, насильно или обманом -- кому-либо, кто им не владеет, то я заявляю, что собственность подверглась насилию; акт ограбления совершён.
Я утверждаю, что это акт -- есть в точности то, что закон, казалось бы, должен подавлять всегда и везде. Когда закон сам совершает акт, который ему полагается подавлять, то я заявляю, что грабёж все-таки произведён и добавляю, что с точки зрения общества и имущества эта агрессия по отношению к правам даже хуже. Однако, в этом случае легального ограбления лицо, получающее выгоды, не отвечает за акт грабежа. Ответственность за этот легальный грабёж лежит на законе, на законодателе и самом обществе. Тут кроется политическая опасность.
Можно сожалеть о напористости слова "грабёж". Я тщетно пытался подобрать нерезкое слово, так как я никогда -- особенно сейчас -- не желаю привносить словами раздражение в наши рассуждения. Т.е., поверят мне или нет, я объявляю, что не намерен подвергать нападкам чьи-либо намерения или мораль. Я скорее нападаю на идею, которая, по-моему, ложна, на систему, которая кажется мне несправедливой, на столь независимую от личных намерений несправедливость, которую каждый из нас невольно питает и от которой страдает не зная причины страдания.
Закон -- это сила
Поскольку закон организует правосудие, то социалисты спрашивают, отчего бы закону не организовать ещё и труд, воспитание и религию.
Отчего бы не употребить закон для этих целей? Оттого, что он не смог бы организовать труд, воспитание и религию без нарушения правосудия. Мы должны помнить, что закон это сила, а, значит свойственная закону функция не может законным образом выходить за рамки функций силы.
Когда закон и сила удерживают человека в рамках правосудия, они не налагают на него ничего, кроме чистого отрицания. Они обязывают его лишь не причинять вреда другим. Они не насилуют ни его личность , ни его собственность. Они охраняют всё это. Они носят оборонительный характер, они обороняют в равной степени права всех.
Закон несёт в себе идею отрицания
Безвредность миссии, выполняемой законом и законной защитой самоочевидны, полезность явна, а легитимность неоспорима.
Как однажды заметил один мой друг, заложенная в законе идея отрицания настолько истинна, что утверждение, будто предназначение закона -- обеспечить царствование правосудия, не является строго точным. Следует утверждать, что предназначение закона -- не допускать царства неправосудия.
В самом деле, само по себе существование неправосудия несправедливо. Правосудие возможно лишь при отсутствии неправосудия.
Но когда закон с помощью своего непременного агента -- силы -- предписывает людям регулирование труда, способ или тему образования, религиозную веру или убеждения, тогда закон больше не является отрицанием. Он выступает утверждающей силой по отношению к народу, он заменяет волей законодателя их собственную волю, инициативой законодателя их собственную инициативу. Когда это происходит, то люди больше не нуждаются в обсуждении, сравнении, планировании; все это закон делает за них. Ум становится для людей бесполезным придатком; они перестают быть людьми, они теряют лицо, свободу, собственность.
Попробуйте вообразить регулирование труда, навязанное силой, которое не является насилием над свободой, или передачу имущества, навязанную силой, которая не является насилием над собственностью. Если не сможете примирить эти противоречия, то вам придётся сделать вывод о неспособности закона организовать труд и промышленность без организации правосудия.

Влияние социалистических писателей
Как пришли политики к такой нелепой мысли, что закон создан чтобы заниматься тем, чего в нём нет: достатком, наукой и религией, которые в положительном смысле учреждают процветание? Неужели под влиянием наших современных авторов, пишущих на общественные темы?
Нынешние писатели -- особенно принадлежащие к социалистической философской школе -- базируют свои разнообразные учения на общей гипотезе: они делят человечество на две части. Народ вообще, за исключением самих писателей, образуют первую группу. Писатели отдельно образуют вторую и наиболее важную группу. Конечно, это самое фантастическое и чванливое замечание, которое когда-либо приходило в человеческий мозг!
В самом деле, эти публицисты начинают с предположения, что сам народ не обладает проницательностью, не имеет мотивации к действию. Эти писатели делают вид, что народ -- инертная масса, пассивные частицы, неподвижные атомы, в лучшем случае что-то вроде растения, безразличного к собственному способу существования. Они предполагают, что народ легко поддаётся лепке руками человека со стороны и по его воле -- в бесконечное разнообразие форм, более или менее симметричных, художественных и совершенных.
Более того, любой из этих пишущих о правлении авторов без колебаний представляет себе, что он сам -- по праву организатора, открывателя, законодателя или основателя -- является этой волей и рукой, той вселенской мотивирующей силой, той творческой энергией, чья высокая миссия -- слепить этот раздробленный человеческий материал в общество.
Эти социалистические авторы взирают на народ таким же манером, каким садовник обозревает свои деревья. Как садовник создаёт из деревьев причудливые пирамиды, зонты, кубы, вазы, опахала и др. формы, точно также социалисты фантастическим образом образуют из человеческих существ группы, серии, центры, подцентры, соты, трудовые отряды и иные формы. Точно также, как садовнику нужны топоры, подрезные крючья, пилы и ножницы для обработки деревьев, так и социалистическому автору нужна сила, отыскать которую для обработки человеческих существ он может только в законе. С этой целью он разрабатывает законы о тарифах, о налогах, пособиях и школах.
Социалисты хотят играть роль бога
Социалисты рассматривают людей как сырье, пригодное для образования социальных комбинаций. Несомненно, если у социалистов вдруг появятся сомнения в успешности этих комбинаций, то они потребуют, чтоб небольшая часть человечества оставалась вне эксперимента. Хорошо известна популярная идея попробовать все системы, а один социалистический вождь серьёзно прославился тем, что попросил у Конституционной Ассамблеи предоставить ему небольшой округ со всеми его жителями для проведения опыта.
Таким же путём изобретатель строит модель перед тем как сконструировать машину в натуральную величину, химик расходует химикаты, фермер занимается семенами и землёй, дабы опробовать идею.
Но какова разница между садоводом и деревьями, между изобретателем и машиной, между химиком и его элементами, между фермером и семенами! И, откровенно говоря, социалист думает, что между ним и человечеством разница такая же!
Нет ничего удивительного в том, что социалисты XIX в. рассматривают общество как искусственное творение законодательского гения. Эта идея, плод классового образования, возобладала надо всеми интеллектуалами и знаменитыми писателями нашей страны. Этим интеллектуалам и писателям отношения между людьми и законодателем кажутся такими же, как между глиной и гончаром.
Кроме того, даже там, где они согласились признать способность к действию в сердце у человека и рассудительность в человеческом разуме, они сочли этот Божий дар роковым. Они решили, что люди под воздействием этих двух дарований будут фатально тянуться к саморазрушению. Они полагают, что если законодатели предоставят народу право свободно следовать своим наклонностям, то народ придёт к безбожию вместо религии, к невежеству вместо знания, к бедности , а не к производству и обмену.
Социалисты презирают человечество
Согласно этим авторам, поистине счастье, что Небеса наделили некоторых людей - правителей и законодателей -- прямо противоположными наклонностями не только ради них самих, но и ради всего остального мира! В то время как человечество тянется ко злу, законодатели жаждут добра; пока человечество продвигается ко мраку, законодатели стремятся к просвещению; пока людей несёт к пороку, законодателей влечёт к себе добродетель. С тех пор как они решили, что таково подлинное положение дел, они требуют применения силы с целью замены наклонностей человечества на их собственные.
Откройте наугад любую книгу по философии, политике или истории и вы, вероятно, увидите, как глубоко укоренилась в нашей стране эта идея -- дитя классических учений, мать социализма. Во каждой из них вы, возможно, найдёте мысль о том, что человечество просто инертная материя, получающая жизнь, организацию, мораль и процветание от государства; и даже хуже: утверждение о том, что человечество движется к вырождению и будет остановлено в этом падении лишь волшебной рукой законодателя. Общепринятая классическая мысль повсюду заявляет, что над пассивным обществом находится власть, именуемая закон, или законодатель (либо называемая иными терминами, обозначающими безымянных особ или особу с бесспорным влиянием и авторитетом), который продвигает, управляет, благодетельствует и улучшает род людской.
Законодатели стремятся вылепить человечество
Теперь рассмотрим Рейналя на предмет человеческих существ, вылепливаемых законодателями.
“Законодателю требуется сначала оценить климат, воздух и почву. Ресурсы в его распоряжении определяют его обязанности. Сначала он должен расценить своё местоположение. Нам, живущим у морских берегов, следует иметь законы, регулирующие мореплавание... Если это в глубине суши, то законодатель должен строить планы в соответствии с видом и плодородностью почвы...
Особенно гений законодателя должен проявляться в распределении собственности. В качестве общего правила, когда в любой стране обустраивается новое поселение, каждому мужчине для обеспечения семьи следует выделять достаточный земельный участок...
На целинном острове, который вы населяете детьми, вам нужно лишь дать семенам истины созреть вместе с развитием разума... Но когда вы переселяете народ, имеющий прошлое, в новый край, то умение законодателя покоится на политике запрещения людям придерживаться неправедных суждений и обычаев, которые следует по возможности исправлять и исцелять. Если вы пожелаете удержать эти суждения и обычаи от того, чтобы они стали постоянными, то вы обезопасите следующее поколение общей системой публичного воспитания детей. Государю или законодателю вовсе не следует устраивать поселение, не отправив первым делом мудрецов на обучение молодёжи...
В новой колонии заботливому законодателю, желающему очистить обычаи и нравы народа, открываются широкие возможности. Если он будет обладать достоинством и гениальностью, то земля и люди в его распоряжении вдохновят его рассудок планами на пользу обществу. Писатель может лишь предварительно набросать вчерне такой план, так как он неизбежно связан с ненадёжностью любых гипотез; проблема имеет множество форм, сложностей и обстоятельств, которые трудно предвидеть и установить в деталях. “
Законодателям рассказано, как управлять людьми
Рейналевы наставления законодателям по управлению людьми можно сравнить с лекциями, которые читает преподаватель сельского хозяйства своим слушателям:
“Климат -- первое правило для фермера. Его ресурсы определяют его действия. Сначала он должен оценить географическое положение. С глинистой почвой ему следует поступать так-то и так-то. С песчанистой он должен действовать иначе. Фермеру открываются все возможности, если он хочет очистить и улучшить почву. Если он достаточно умел, план работы он составит с учётом навоза в его распоряжении. Преподаватель же может лишь набросать заранее этот план вчерне, так как это неизбежно связано с ненадёжностью всякой гипотезы, проблема имеет множество форм, сложностей и обстоятельств, которые трудно предвидеть и установить в деталях. “
О, возвышенные писатели! Пожалуйста, вспоминайте иногда, что эти глина, песок и навоз, которыми вы так произвольно распоряжаетесь, суть люди! Они равны вам! Они такие же свободные и разумные человеческие существа, как и вы ! Так же как и вы, они получили от Бога способность созерцать, планировать вперёд, мыслить и судить о себе самих!
Заблуждение социалистических публицистов
На самом деле, ничего нет странного в том, что в течение XVII и XVIII веков человечество рассматривалось как инертная материя, готовая принять всё -- форму, лицо, энергию, движение, жизнь -- от великого государя, великого законодателя или великого гения. Эти века подпитывались изучением древности. Древность же представляет собою всюду -- в Египте ли, Персии, Греции или Риме -- зрелище нескольких людей формирующих человечество в соответствии со своими прихотями, пользуясь престижем силы и обманом.
Но это не доказывает желательность такой ситуации. Это лишь доказывает, что так как люди и общество способны к улучшению, то естественно будет ожидать, что заблуждение, невежество, деспотизм, рабство и суеверие наиболее велики в начале истории. Публицисты, процитированные выше, не заблуждались, находя таковыми древние институты, но ошибались, предлагая их будущим поколениям в качестве предметов восхищения и подражания.
Некритичные и незрелые приспособленцы, они принимают как данность величие, сословное достоинство, нравственность и счастье искусственных обществ древнего мира. Они не понимали, что знание возникает и развивается с ходом времени и что по мере этого развития знание может принять сторону права, и общество вновь овладеет собой.

Что такое свобода?
Теперь, что же такое политическая борьба, свидетелями которой мы являемся? Это инстинктивная борьба всех людей за свободу. А что есть эта свобода, само имя которой заставляет сердце биться учащённо и сотрясает мир? Не союз ли это всех свобод -- свободы совести, образования, собраний, печати, передвижения, труда, торговли? Одним словом, не является ли свобода -- волей каждой личности в полной мере употреблять свои способности без причинения вреда другим? Не является ли свобода разрушением всякого деспотизма, включая, конечно, узаконенный деспотизм? Наконец, не является ли свобода ограничением закона только его разумной сферой организации права индивидуума на законную самозащиту, сферой наказания несправедливости? Надо учесть, что тяга человечества к свободе щедро вколачивается, особенно во Франции. В огромной степени из-за пагубной страсти, воспринятой из античных учений и свойственной нашим публицистам, они жаждут поставить себя над человечеством дабы устраивать, организовывать и регулировать его в соответствии со своей фантазией.
Неявное приближение к деспотизму
Обычно, однако, эти господа -- реформаторы, законодатели и публицисты -- не хотят навязывать деспотизм над человечеством впрямую. О нет, они слишком сдержанны и человеколюбивы для такого непосредственного действия. Нет, они прибегают к закону ради этого деспотизма, этого абсолютизма, этого всевластия. Они хотят лишь творить закон.
Чтобы показать преобладание этой ненормальной идеи во Франции, мне нужно привести не только все труды Мабли, Рейналя, Руссо и Фенелона, плюс длинные выдержки из Боссюэ и Монтескьё, но также целые судебные разбирательства Конвента. Не стану делать ничего подобного, просто отошлю к ним читателя.
Наполеону нужно было пассивное человечество
Конечно, вовсе не удивительно, что та же самая идея была впоследствии привлечена Наполеоном. Он воспринял её с жаром и применял решительно. Подобно химику, Наполеон расценивал всю Европу как вещество для своих опытов. Но при должном течении дел это вещество вступало в реакцию в ущерб ему.
На острове Св. Елены Наполеон, основательно избавившийся от иллюзий, кажется, признал некоторую инициативу у человечества. Признав её, он стал менее враждебен к свободе. Тем не менее, это не удержало его от передачи такого урока сыну в своём волеизъявлении: "Править значит увеличивать и распространять нравственность, образование и счастье." После всего этого едва ли нужно цитировать такие же мнения Бабёфа, Оуэна, Сен-Симона и Фурье. Приведём, впрочем, одну выдержку из книги Луи Блана по организации труда: "По нашему плану общество получает движущую силу от власти".
Теперь рассмотрим следующее: толчок этой движущей силе должен исходить из плана Луи Блана; его план должен быть навязан обществу; общество относится к роду человеческому. Следовательно, человечество должно получить свою движущую силу от Луи Блана.
Далее будет сказано, что народ волен принимать или отвергать этот план. Правда, люди вольны принимать или отвергать совет от кого бы то ни было. Но Луи Блан понимает дело совсем не таким образом. Он надеется, что его план будет легализован и, значит, форсированно навязан народу силой закона: "По нашему плану государству останется только проводить законы о труде (и больше ничего?) средствами, которыми может и должен осуществляться промышленный прогресс в полной свободе. Государство просто подвигает общество к наклонной плоскости (и это всё?). Тогда общество соскользнёт по этой плоскости чисто под действием силы вещей и естественной работы учреждённого механизма."
Но что это за наклонная плоскость, о которой говорил Луи Блан? Не ведёт ли она к пропасти? (Нет, она ведёт к счастью). Если это так, то почему общество не идёт туда по собственному выбору? (Потому, что общество не знает, чего хочет; его надо стимулировать.) Что может стимулировать его? (Власть.) А кто должен дать толчок этой власти? (Как же, изобретатель машины, в данном случае -- Луи Блан.)
Доктрина демократов
Странное явление нашего времени -- то, что, вероятно, изумит наших потомков -- это доктрина, основанная на тройственной гипотезе: тотальная инертность человечества, всесилие закона и безошибочность законодателя. Эти три идеи образуют священный символ тех, кто провозглашает себя абсолютным демократом.
Адвокаты этой доктрины также во всеуслышание объявляют её социальной. Коль скоро они демократы, они питают безграничную веру в человечество. Но коль скоро они социально направлены, они уважают человечество чуть больше, чем толпу. Рассмотрим этот контраст подробнее.
Каково отношение демократов, когда обсуждаются политические права? Как относятся они к народу, когда надо выбрать законодателя? Ну, тогда объявляется, что у народа инстинктивная мудрость; он одарён тончайшим пониманием, его воля всегда права, всенародная воля не может ошибаться, голосование не может быть слишком всеобщим.
Когда пора голосовать, с избирателя явно не надо спрашивать гарантии его благоразумия. Его воля и способность выбирать мудро принимается как данность. Может ли народ ошибаться? Разве не живём мы в век просвещения? Что? Разве людей требуется всегда держать на привязи? Неужели они не завоевали свои права великими усилиями и жертвами? Неужели они не дали вполне достаточных доказательств своего ума и мудрости? Разве они не взрослые? Разве они не способны трезво взвешивать? Разве они не знают, что для них лучше? Есть ли класс или человек, который бы посмел поставить себя над народом и судить и действовать вместо него? Нет, нет, народ есть и должен быть свободен. Он желает управлять своими делами и будет делать это.
Но когда законодатель, наконец, избран, вот тогда тон их речи прямо-таки претерпевает коренную перемену. Народ возвращают к пассивности, инертности и несознательности; законодатель приходит ко всевластию. Теперь ему инициировать, стимулировать и организовывать. Человечеству приходится только подчиняться. Час деспотизма пробил. Мы уже наблюдаем эту фатальную идею: народ, который во время выборов был так мудр, нравственен и так совершенен, теперь не имеет никаких тенденций, а если и имеет, то это тенденции, ведущие к вырождению.
Причина французской революции
Спор идей, к несчастью, но закономерно, отразился на событиях во Франции. Французы, например, привели остальных европейцев к борьбе за свои права, или, точнее, к политическим требованиям. Этот факт ещё не уберёг нас от того, чтобы стать самым управляемым, самым зарегулированным, принуждаемым, самым связанным по рукам и ногам и самым эксплуатируемым народом в Европе. Франция также сводит все остальные нации к положению той, в которой постоянно предчувствуются революции. При таких обстоятельствах, вполне естественно, так оно и будет.
Так и будет до тех пор, пока наши политики принимают мысль, прекрасно выраженную г-ном Луи Бланом: "Общество получает движущую силу от власти". Так будет до тех пор, пока человеческие существа, наделённые чувствами, продолжают оставаться пассивными, пока они считают себя неспособными устроить своё процветание и счастье собственным умом и энергией, пока они всего ждут от закона, словом, пока они относятся к государству также, как овца относится к пастуху.
Гигантская мощь правительства
До тех пор, пока господствуют эти идеи, ясно что ответственность правительства огромна. Удача и неудача, благосостояние и нищета, равенство и неравенство, добродетель и порок -- всё тогда зависит от администрации. Она всем облечена, она всё предпринимает, всё делает, следовательно, она за всё отвечает.
Если нам сопутствует удача, то правительство рассчитывает на нашу благодарность; но если нас постигает неудача, то правительство должно нести вину за это. Разве не находятся наши личность и собственность в распоряжении правительства? Разве не всесилен закон?
Добиваясь монополии на воспитание, правительство должно отвечать чаяниям отцов и семей, которые, таким образом, лишены свободы; а если эти чаяния разбиты, то кто виноват?
Регулируя промышленность, правительство обязуется добиться её процветания; иначе нелепо отнимать у промышленности свободу. А если промышленность страдает, то кто виноват?
Вмешиваясь в торговый баланс, играя с расценками и акцизами, правительство, таким образом, обязуется добиться процветания торговли; а если вместо процветания это приводит к развалу, то кто виноват?
Оказывая покровительство морским промыслам взамен их свободы, правительство принимает меры к их прибыльности; и если они становятся обузой для налогоплательщиков, то кто виноват?
Итак, у нас нет ни единой обиды, за которую правительство не берёт на себя добровольной ответственности. Удивительно ли тогда, что любой провал увеличивает угрозу революции в Европе?
Какое же средство предлагается против этого? Неограниченное расширение сферы действия закона, т.е. ответственности правительства.
Но если правительство занимается контролированием и повышением жалования и не справляется с этим, если правительство берёт на себя заботу обо всех, кто может нуждаться, и не справляется, если правительство берёт на себя поддержку всех безработных и не справляется, если правительство даёт беспроцентные займы всем заёмщикам и не справляется, если, выражаясь словами, к сожалению вышедшими из-под пера г-на де Ламартина, "государство считает, что его предназначение просвещать, развивать, расширять, усиливать, одухотворять и освящать душу народа" и если правительство со всем этим не справляется, то что тогда? Разве не наступит после каждого провала правительства, который -- увы! -- более чем вероятен, равно неизбежная революция?
Надлежащие законодательные функции
Это неверно, что законодатель имеет абсолютную власть над нашей личностью и собственностью. Существование личности и собственности предшествовало существованию законодателя, и его функция -- всего лишь гарантировать их безопасность.
Неверно, что функция закона -- регулировать наши сознание, идеологию, волю, образование, мнение, работу, торговлю, наши таланты или наши удовольствия. Функция закона -- защищать свободное выражение этих прав и предупреждать вторжение в свободное выражение этих прав любого другого человека с такими же правами.
Так как закон с необходимостью нуждается в поддержке силой, то его законная область лежит только в пределах, где применение силы необходимо. Это правосудие.
Каждый индивидуум имеет право использовать силу для законной самообороны. Именно по этой причине коллективная сила, являющаяся лишь организованным сочетанием индивидуальных сил, может законно применяться с той же целью и не может применяться узаконенно ни с какой иной целью.
Закон -- всего-навсего организация индивидуальных прав самозащиты, которая была до того, как закон появился официально. Закон есть правосудие.

Закон и благотворительность не одно и то же
Миссия закона не в том, чтобы угнетать людей и красть их собственность, даже хотя бы закон и действовал в филантропическом духе. Его миссия -- защищать личность и собственность.
Более того, нельзя сказать, что закон может носить филантропический характер, если в своём процессе он препятствует угнетению личности и хищению его собственности. Это было бы противоречием. Закон не может избежать влияния на личность и собственность; и если закон занимается чем угодно, только не их защитой, то его действие неизбежно насилует свободу личности и его право на собственность.
Закон это справедливость, простая и ясная, точная и очерченная. Её видят глаза, её схватывает разум, ибо справедливость измерима, непреложна и неизменна. Правосудие не больше того и не меньше.
Если вы переступите присущие ему границы -- если попытаетесь сделать закон религиозным, братским, уравнительным, филантропическим, индустриальным, литературным или художественным, -- то вы заблудитесь на неисследованной территории, в неопределённости и нечёткости, в принудительной утопии или, хуже того, во множестве утопий, каждая из которых стремится захватить закон и навязать его вам. Это так, потому что, в отличие от правосудия, братство и филантропия не имеют чётких границ. Начав однажды, где вы остановитесь? И где остановится закон?
Столбовая дорога к коммунизму
Г-н де Сен-Крик предполагает распространить свою филантропию только на кое-какие промышленные группы. Он полагает потребовать, чтобы закон контролировал заказчиков на благо производителям.
Г-н Консидеран полагает финансировать дело трудовых групп. Он полагает использовать закон для обеспечения их гарантированным минимумом платья, жилья, пищи и всех проч. жизненных нужд.
Г-н Луи Блан полагает заявить -- и резонно -- что эти гарантии минимума -- только начало совершенного братства. Он полагает заявить, что закон должен дать станки и бесплатное образование всем трудящимся.
Другой на его месте заметил бы, что такое обустройство всё равно оставляет возможности для неравенства. И он стал бы претендовать также на то, чтобы закон дал всем -- даже в самой захолустной деревушке -- предметы роскоши, литературы, искусства.
Все эти предложения -- столбовая дорога к коммунизму. Законодательство тогда станет -- фактически уже стало -- полем битвы фантазий и алчности каждого.

Справедливость подразумевает равные права
Закон это справедливость. Было бы поистине странно, если б закон мог быть чем-то ещё! Разве справедливость не является правом? Разве права не являются равными? По какому праву закон вынуждает меня утверждать социальные планы г-д Мимереля, де Мелёна, Тьера или Луи Блана? Если закон имеет моральное право так поступать, то отчего он не заставляет этих г-д согласиться с моими планами? Логично ли подозревать, что природа не наделила меня достаточным воображением, чтобы тоже измыслить утопию? Должен ли закон выбирать одну фантазию изо многих и поставить одной ей на службу организованную силу правительства?
Закон это справедливость. И нельзя сказать, как продолжают говорить, что закон может стать атеистическим, индивидуалистическим и бессердечным, что он может творить человеческий род по своему образу. Это абсурдный вывод, достойный лишь тех поклонников правительства, кто верит, что закон есть род человеческий.
Бессмыслица! Неужели эти поклонники правительства верят, что свободные люди прекратят действовать? Следует ли из этого, что если мы не получаем энергии от закона, то не получаем её вообще? Следует ли из этого, что если закон ограничен функцией защиты свободного применения наших способностей, то мы будем не в состоянии применить наши способности?
Предположите, что закон не принуждает нас следовать определённым формам религии или порядка вступления в союзы, или приёмов воспитания, или регулирования труда, или регулирования торговли, или планов благотворительности. Следует ли из этого, что мы нетерпеливо впадём в безбожие, отшельничество, невежество, нищету и жадность? Если мы свободны, следует ли из этого, что мы больше не будем признавать власть и милость Бога? Следует ли из этого, что мы перестанем объединяться, помогать друг другу, любить и оказывать помощь нашим несчастным собратьям, изучать тайны природы и стараться улучшать себя со всей силой своих способностей?
Путь к достоинству и прогрессу
Закон это справедливость. И именно по закону справедливости -- в царствование права, под влиянием свободы, безопасности, устойчивости и ответственности -- каждый человек обретёт свою настоящую ценность и подлинное достоинство своего существа. Именно по закону справедливости достигнет человечество -- несомненно, медленно, но верно -- упорядоченного и мирного прогресса гуманности по Божьему промыслу.
Мне это кажется теоретически верным, так как при каком бы то ни было обсуждаемом вопросе -- религиозном, философическом, политическом или экономическом, чего бы он ни касался -- процветания, морали, равенства, права, правосудия, прогресса, ответственности, сотрудничества, бедности, труда, торговли, капитала, оплаты, налогов, населения, финансов или управления -- с какой бы точки на научном горизонте я ни начинал свои исследования, я неизменно прихожу к одному заключению: решение проблем человеческих взаимоотношений следует искать в свободе.
Доказательство идеи
А доказывается ли это опытом? Оглядите весь мир. В каких странах самый мирный, самый нравственный и самый счастливый народ? Эти народы живут в странах, где закон менее всего вмешивается в частные дела, где правительство менее всего ощущается, где у индивидуума наибольший простор, а свободное мнение пользуется наибольшим влиянием, где административная власть самая умеренная и простая, где налоги наименее обременительны и почти равны для всех, а у народного недовольства меньше всего оснований для пробуждения. Эти народы -- в странах где индивидуумы и группы особенно активно исполняют свои обязанности и, следовательно, где нравы, признаться, несовершенных человеческих существ постоянно улучшаются, где торговля, собрания и сообщества наименее ограничены, где труд, капитал и население менее всего страдают от перемещений, где люди в наибольшей степени следуют своим наклонностям, где человеческие изобретения более всего отвечают Божьим законам.
Короче говоря, наисчастливейший, самый нравственный и самый мирный народ это тот, который теснее всего придерживается принципа: несмотря на несовершенство человечества, вся надежда всё-таки на свободные и добровольные деяния лиц в пределах права. Закон или силу нельзя применять ни для чего, кроме администрирования всеобщего правосудия.
Страсть править другими
Необходимо сказать: в мире слишком много "больших" людей -- законодателей, организаторов, благодетелей, народных вождей, отцов нации и т.п., и т.п. Слишком многие ставят себя над человечеством; они делают карьеру на его организации, патронировании и на управлении им.
Однако, кто-то скажет: "Вы же сами занимаетесь именно этим".
Верно. Но следует допустить, что я действую совсем в ином смысле. Если б я присоединился к отряду преобразователей, то с единственной целью убедить их оставить народ в покое. Я не смотрю на народ, как Ванказон смотрит на свой автомат. Скорее, как физиолог принимает человеческое тело таким как оно есть, так и я принимаю людей такими как они суть. Я стремлюсь только изучать и восторгаться.
Моё отношение ко всем другим хорошо иллюстрируется рассказом одного известного путешественника. Однажды он прибыл в племя дикарей, где только что родился ребёнок. Его окружила куча ворожей, кудесников и знахарей, вооружённых кольцами, крюками и верёвками. Один из них сказал: "Это дитя никогда не издаст аромат трубки мира, пока я не растяну его ноздри." Другой сказал: "Он никогда не будет слышать, пока я не вытяну его мочки до плеч." Третий сказал: "Он никогда не увидит солнечный свет, пока я не скошу ему глаза". Ещё один сказал: "Он никогда не встанет прямо, пока я не согну ему ноги." Пятый сказал: "Он никогда не научится думать, пока я не разглажу его череп".
"Стойте, -- крикнул путешественник, -- то, что сделал Бог, сделано хорошо. Не притворяйтесь, будто умеете больше него. Бог дал органы этому хрупкому созданию; пусть он развивается и растёт сильным благодаря упражнениям, пользе, опыту и свободе".
Отведаем свободы
Бог даровал людям всё, что им необходимо для выполнения своего предназначения. Он предусмотрел общественную форму, так же как и человеческую; и общественные органы устроены так, что будут развиваться гармонично в чистом воздухе свободы. Долой знахарей и организаторов! Долой их кольца, цепи, крючья и клещи! Долой их искусственные системы! Долой прихоти государственных администраторов, их проекты по обобществлению, их централизацию, их тарифы, правительственные школы, государственную религию, их безвозмездные кредиты, их банковские монополии, их регламентацию, их ограничения, их уравнение в налогообложении и их благочестивое морализирование!
А теперь, после того как законодатели и благодетели так тщетно навязывали обществу столько систем, пусть же они в конце концов остановятся там, где начали. Пусть же они отвергнут всякие системы и отведают свободы. Ибо свобода -- признание веры в Бога и в Его труды.