Читал я об этом в какой-то книжке об этимологии. Когда учился в классе в 4-ом. Там разбиралось выражение "знать на ять", откуда произошло. О вражеской, контрреволюционной роли старой орфографии прекрасно было написано и в той книге, и в книге Л. Успенского "Слово о словах". Вот что там написано:
"Теперь прикинем: дешево ли обходилась нашему народу в те дни эта буква-лодырь?
Я читаю знаменитый роман Льва Толстого "Война и мир". Это старинное издание: оно вышло в свет в 1897 году и состоит из четырех одинаковых томиков, по 520 страниц в каждом. Всего в нем 2080 страниц.
Интересно, нельзя ли подсчитать: сколько на таких 2080 страницах уместилось букв вообще и какую долю этого числа составляли тогда твердые знаки?
Это легко. На каждой странице в среднем 1620 букв. Из них -- тоже в среднем на страничку приходится 54--55 твердых знаков. Здесь побольше, там поменьше, но в среднем так. Кто знает арифметику, подсчитает: это три с небольшим сотых общего числа -- 3,4 процента.
Теперь ясно: на 2080 страниц романа высыпала армия в три миллиона триста семьдесят тысяч букв. Каждая из них выполняет свою боевую задачу: каждая помогает вам усвоить мысль гениального писателя. И вдруг среди этих черных солдат замешалось 115 тысяч безоружных и никчемных бездельников, которые ровно ничему не помогают. И даже мешают. Можно ли это терпеть?
Если бы все твердые знаки, бессмысленно рассыпанные по томам "Войны и мира", собрать в одно место и напечатать подряд в конце последнего тома, их скопище заняло бы 70 с лишком страничек.
Это не так уж страшно. Но ведь книги не выпускаются в свет поодиночке, как рукописи. То издание, которое я читаю, вышло из типографии в количестве трех тысяч штук. И в каждом его экземпляре имелось -- хочешь или не хочешь! - по 70 страниц, занятых одними, никому не нужными, ровно ничего не означающими, "твердыми знаками". Двести десять тысяч драгоценных книжных страниц, занятых бессмысленной чепухой! Это ли не ужас?
Конечно, ужас! Из 210 тысяч страниц можно было бы сделать 210 книг, таких, как многие любимые вами, -- по тысяче страниц каждая. "Малахитовая шкатулка" напечатана на меньшем числе страниц. "Таинственный остров" занимает 780 таких страничек. Значит, 270 "Таинственных островов" погубил, съел, пожрал одним глотком твердый знак!
Не смотрите как на пустяк на то, что я рассказал вам сейчас.
Постарайтесь представить себе ясно всю картину, и вы увидите, как буква может буквально стать народным бедствием.
Если на набор "Войны и мира" требовалось тогда, допустим, 100 рабочих дней, то три с половиной дня из них наборщики неведомо зачем набирали одни твердые знаки.
Если на бумагу, на которой напечатан этот роман, понадобилось вырубить, скажем, гектар хорошего леса, то целая роща в 20 метров длиной и 13 шириной пошла на те 210 томиков, в которых нельзя прочитать ровно ничего. Ни единого звука!
Становится прямо страшно. Но все это еще сущие пустяки. Разве в 1894 году была издана одна только "Война и мир"?
Нет, мы знаем: одновременно с ней вышло в свет еще около тысячи различных книг, толстых, тоненьких, разных. Будем считать, что каждая из них в среднем имела только 250 страничек и печатались они в те времена в очень небольшом количестве -- по тысяче штук.
И тогда выйдет (а все это очень преуменьшенные цифры), что в старой, царской России в те дни ежегодно печаталось около восьми с половиной миллионов страниц, сверху донизу покрытых нелепым узором из сплошных твердых знаков. Целая библиотека -- из многих тысяч томов, по тысяче страниц в каждом.
За этот счет можно было выпустить десятки увлекательных романов, десятки важных научных работ на той же бумаге. А ее съел твердый знак! Можно было напечатать на ней сотни букварей, тысячи полезнейших брошюр... Десятки тысяч человек стали бы читать эти книги, если бы они вышли в свет. Но все их пожрал твердый знак!
Так было тогда, когда книги выходили в свет по тысяче, по две, по три тысячи штук каждая (и то только самые ходкие из них, самые популярные). А ведь теперь наши книги издаются в миллионах экземпляров; каждый год у нас в СССР в свет выходят десятки тысяч изданий под разными заголовками. Так сами подумайте, что произошло бы, если бы твердый знак не был в свое время разбит наголову, взят в плен, лишен всех своих старых прав и посажен за нынешнюю скромную работу...
Вам, наверное, все это покажется странным: ну, а неужели же люди до того времени не замечали и не понимали такой ясной вещи? Как же они мирились с подобной ахинеей?
Царские правители отлично видели все, что "творил" твердый знак. И тем не менее они всячески заступались за него. Почему? Да, пожалуй, именно потому отчасти, что он делал книгу чем-то более редким, более дорогим, отнимал ее у народа, прочным забором вставал между ним и знанием, черным силуэтом заслонял ясный свет науки. Им того и хотелось.
А советская власть не могла потерпеть этого даже в течение года. Уже в 1918 году буква-паразит испытала то, что испытали и ее хозяева-паразиты, бездельники и грабители всех мастей: ей была объявлена решительная война. Не думайте, что война эта была простой и легкой. Люди старого мира ухватились за ничего не означающую закорючку "ъ" как за свое знамя.
Может показаться, что я преувеличиваю. Так нет жe: вот с каким истерическим визгом, на каких высоких нотах писал еще в 1917 году, ожидая неизбежной реформы правописания, в ретроградном журнале "Аполлон" некто В. Чудовский о букве "ять" (ее ожидала судьба, одинаковая с "твердым знаком"): "Убийство символа, убийство сути! Вместо языка, на коем говорил Пушкин, раздастся дикий говор футуристов... Могут законно отнять сословные, вотчинные, образовательные преимущества, -- мы подчинимся законной воле страны; но букву "ять" отнять у нас не могут. И станет она геральдичным знаком на наших рыцарских щитах..." (Журн. "Аполлон", 1917, No 4-5.)
Эти же неистовые вопли раздавались и по поводу твердого знака -- "ера".
Советское правительство приказало уничтожить эту букву везде, где только она стояла понапрасну, оставив ее, однако, в середине слов в качестве "разделителя". Казалось бы, кончено. Но противники уцепились даже за эту оговорку.
В типографских кассах под видом разделителя было оставлено так много металлических литер "ъ", что буржуазные газеты и брошюры упорно выходили с твердыми знаками на конце слов, несмотря на все запреты.
Пришлось пойти на крайние меры. Против буквы вышли на бой люди, действия которых заставляли содрогаться белогвардейские сердца на фронтах,- матросы Балтики. Матросские патрули обходили столичные петроградские печатни и именем революционного закона очищали их от "ера". В таком трудном положении приходилось отбирать уже все литеры начисто; так хирург до последней клетки вырезает злокачественную опухоль. Стало нечем означать и "разделительный ер" в середине слов. Понадобилось спешно придумать ему замену, -- вместо него стали ставить в этих местах апостроф или кавычки после предшествующей буквы... Это помогло: теперь на всей территории, находившейся под властью Советов, царство твердого знака окончилось. Апостроф не напечатаешь в конце слова!
Зато повсюду, где еще держалась белая армия, где цеплялись за власть генералы, фабриканты, банкиры и помещики, старый "ер" выступал как их верный союзник. Он наступал с Колчаком, отступал с Юденичем, бежал с Деникиным и, наконец, уже вместе с бароном Врангелем, убыл навсегда в невозвратное прошлое. Так несколько долгих лет буква эта играла роль "разделителя" не только внутри слова, но и на гигантских пространствах нашей страны: она "разделяла" жизнь и смерть, свет и тьму, прошедшее и будущее...