Кащей_Бессмертный
07-07-2008 00:21:08
Несмотря на то, что период 2000-2008 гг был насыщен событиями, и событиями горячими, он оставил по себе ощущение застывшей неподвижности и холода. Дело даже не в политических «заморозках», здесь другое.
«Общество так устроено, что оно бессознательно "снимает" на себя психо-ментальную (sorry!) матрицу лидера и соответствующим образом видоизменяется. Иначе говоря, в государстве творится ровно то, что творится в голове у его руководителя. Сталин и Гитлер - наверное, наиболее очевидные примеры такого рода. Но ведь и "период застоя" начался сначала в голове Леонида Ильича, и Союз нерушимый рухнул сперва в голове у Михаил Сергеича (слаб оказался, не удержал), а уж как Борис Николаич присел на стакан... Тут ни Татьяна, ни Анатолий, ни Борис уже ничего поделать не могли - народ всё равно "ретранслировал" вождя». (с) Алекс Дэвий, Корпорация Необитаемое Время
Путину чужда культура стакана. Водке – напитку огненному, прозрачному и честному, без экивоков, Владимир Владимирович предпочитает пиво. Напиток, наоборот, вкрадчивый. Прикрывающийся вкусовыми качествами, цветом и ароматом. Пенится, опять же, красиво. Именно из-за них, из-за качеств этих Путин, по его собственным словам, разочаровался в своё время в идеях коммунизма. Когда немецкого пива попробовал. Вот какой, оказывается, коварный и контрреволюционный напиток. А вы говорите.
Пивом можно «наслаждаться», утолять жажду, его можно «попивать». Тогда как водку можно только пить. Конечно, ей можно ещё «накачиваться», «наклюкиваться» и т.п. Но «попивать» её никак нельзя. Тот, кто водку «попивает» - чуждый нам эстет и декадент. Пиво – будто бы и не пьянство. «Ты что, выпил? – Да нет, пивка только попил».
Водка, перед тем, как затуманить мозги и душу, всё-таки прочищает их. Как слеза. И помогает, по слову незабвенного Венички, «подняться до какой-нибудь бездны». А Синявский Андрей говорил о ней: «не с радости и не с горя пьёт русский человек [водку], а из потребности в чудесном и необычайном». Так-то. Водка горячит, будоражит, обостряет чувства и мысли, манит в какие-то дальние дали. Пивное же опьянение расслабляет душу, делая её вялой, вызывает леность ума и самодовольство. Ничего удивительного, что «Нацизм растворён в пузырьках и пене, в цвете, вкусе и всех оттенках опьянения этим напитком. Это жидкий «Фёлькишер беобахтер», нет, весь «Майн Кампф» в одном бокале».
Видимо, это не простое совпадение – синхронизация пивного бума нулевых с ростом «межнациональной напряжённости».
Что ещё, кроме алкогольных предпочтений, отличает Путина от Ельцина? Думаю, они соотносятся друг с другом как Дед Мороз и Снегурочка.
Дед Мороз – весельчак и балагур. Большой, громогласный, вечно пьяный, добрый и…ненастоящий. О чём многие очень скоро узнают, но всё равно продолжают в него верить. По той простой причине, что с ним связаны воспоминания о детстве – поре радужных надежд и веры в чудо. Тем не менее, персонаж двойственный: кроме того, что когда-то он был злым языческим божеством, ворующим детишек и уносящим их в мешке, чего уже никто не помнит, те, кто постарше, должны ещё помнить Морозко с его «тепло ли тебе, девица, тепло ли тебе, красная?». Бррррр.
Снегурочка – креатура Деда, его младший помощник. В русском фольклоре – сделанная из снега девочка, которая ожила. Хотя главным по морозу должен быть как раз Дед, его образ скорее тёплый. А вот образ Снегурочки – исключительно холоден: бледная, субтильная, почти призрачная, покрытая изморозью. Точное происхождение не установлено. Возможно, Снегурочка как-то связана с «Кумахой»: костромские поселяне верили, что в дремучем лесу живёт девушка Кумаха, которая в конце зимы насылает своих сестёр «людей знобить, грешное тело мучить, белы кости крушить». Самое известное литературное произведение о Снегурочке – пьеса Островского об утопическом Берендеевом царстве, «золотом веке» славянства. Интересно, что реальные берендеи – это некогда дикие кочевники, предавшиеся Руси, ставшие «федератами» (данниками) русских князей. В интерпретации Островского Снегурочка, существо изначально холодное, тяготится этим и носит в себе внутренний жар, от которого и гибнет в теплохладном мире берендеев.
Владимир Владимирович, конечно, не эта литературная Снегурочка. Под его безучастным рыбьим взглядом застыла вся российская социальная действительность. «Ретранслирующая вождя», как сказал бы Алекс Дэвий. Можно по-разному смотреть на это. Подмёрзшая, после повсеместного бездорожья грязь вызывает только положительные эмоции. Космос (в греческом его понимании как «порядка) – тоже нечто застывшее по сравнению с предшествовавшим Хаосом. С другой стороны, остывшее тело, охлаждение отношений, обморожение конечностей, ледниковый период – во всём этом мало приятного.
Наиболее чутко на социальное похолодание отреагировал российский кинематограф. Не попкорновый и кассовый, а тот, что имеет хотя бы отдалённое отношение к искусству. Так называемый «арт-хаус». Чьим «доминирующим трендом» в эпоху Путина была холодность, во всём смысловом многообразии этого слова.
Уже фильм Александра Зельдовича (по сценарию Владимира Сорокина) «Москва», ставший кинематографическим событием 2000 года, вышел мертвецки холодным. Газета «Труд», не подумавши, назвала его «беспощадным, безутешным, местами просто-таки апокалипсическим приговором ельцинской поре». Я, подумав, рискну утверждать, что его съёмки затянулись на четыре года отнюдь не случайно: эта картина именно о наступившей ко времени её выхода новой эпохе, а вовсе не о «лихих 90-х».
«Огромный мегаполис, в котором происходит действие ленты, скукожен в "Москве", по сути, до холодных задворок, неуютных спален, до сумеречного пятачка ночного клуба, где в неверных бликах цветомузыки вяло передвигаются, тупо выясняют отношения, уныло пьют водку, бесстрастно "занимаются любовью" не живые, полнокровные люди, а словно бы их бесплотные, бесполые тени. Это город-призрак, город-фантом… Холодные, выморочные, лишённые воздуха, жизни, тепла мизансцены "Москвы" претендуют на то, чтобы стать художественным символом девяностых», пишет газета «Труд».
Да неужели? Девяностые были эпохой взрывной, разухабистой, временем раздрая, чехарды, идейных и социальных брожений. Неопределённость, хаос, крушение иллюзий – тысячу раз «да», но и – драйв.
Нет, некротическая, стынущая на глазах «Москва» не о них, не о девяностых.
Главный герой «Москвы» – крупный бизнесмен (а все крупные бизнесмены были тогда по совместительству крупными бандитами) Майк, который фанатично любит балет и мечтает его возродить в России, построив современную балетную школу. На закладке её фундамента он говорит: «...Вы увидите прелестных девушек - бабочек, как бы земных бабочек, бабочек, которые хотят подняться, полететь над всем нашим сложным миром, но... они... не в силах оторваться от... ну... всего этого». Уже на открытии школы Майк получает свои девять граммов в затылок – потому что задолжал крупную сумму денег деловым партнёрам, вбухав в своих бабочек весь имеющийся капитал.
Неважно, что в реальных девяностых не существовало прямого прототипа Майка. По крайней мере, я не слышал о строительстве чего-либо столь же масштабного и нужного как балетная школа на частные деньги. Главное, что в условиях тогдашней шальной вольницы он мог бы существовать. Бизнесмен мог позволить себе быть одновременно бандитом, который лично расправляется с обидчиками, при этом оставаться неисправимым чудаком-романтиком, стихийным импровизатором и дилетантом, который ведёт себя - как бизнесмен - совершенно нелогично. То есть, быть живым, сложносочинённым человеком.
Не то грядущий ему на смену тип. В «Москве» его роль отведена Лёве: липовому хасиду, который возит для друга юности Майка «чёрный нал» из Израиля чемоданом под видом средств на нужды еврейских общин. Собственно, он его и подставил, подменив в чемодане стодолларовые купюры на долларовые. Верно рассчитав, что деньги для Майка – не главное, дружба дороже. А значит, до смерти не убьёт.
«Я мёртвый человек», - говорит о себе Лёва. «Мне всюду одинаково плохо и одинаково хорошо. Мне так много дано и ничего нет». Человек-оболочка, абсолютно вымороженный изнутри, напрочь избавленный каких-либо живых порывов и страстей, вот он – символ эпохи нулевых, эпохи андрогинов и андроидов. Живущих как во сне и действующих автоматически, по неизвестным законам собственной внутренней механики. Именно эти странные люди, так не похожие на традиционные человеческие существа, стали новыми хозяевами жизни – «эффективными менеджерами», «новыми прагматиками» и «гламурными героями».
Ключевая символическая сцена «Москвы» - совокупление Лёвы с невестой Майка через карту России, сквозь дыру, проделанную на месте столицы.
Герой фильма Кирилла Серебренникова «Изображая жертву» (2006 год), Валя – такой же андрогинный андроид, как и Лёва. Но, если тот был «активной пустотой», то Валя – пустота дезактивированная. Поэтому он не чемоданы с баксами возит, а изображает жертву во время следственных экспериментов, не принося обществу ни особого вреда, ни особой пользы. Зато «по приколу». По приколу Валя всё, даже водку, кушает палочками. Живёт и спит, не снимая бейсболки. Держит в комнате батальон позвякивающих зайцев-неваляшек. Отмазывается от похода в магазин за лавашем, пугая мать: «у нас же война с ними, с теми, кто лаваш делает… вдруг им сигнал тайный поступит травить лаваши?». Просит невесту подушить его немного шарфом во время мастурбации. Предлагает сержанту милиции отпустить подследственного Тахирова: «смотри, какая-то минута – и его волосатая жопа засверкает отсюда со скоростью света, а ты на белой машине с кучей денег!». Но сам же в последний момент выбивает из рук сержанта ключи от наручников: «я же пошутил, нам за этого дружбана натянут по уши… надо работать, чтобы вознаграждение, которое воздаст тебе общество через много-много лет, было заслуженным… Тахиров этого не знал, и вот итог – он в наручниках!». Когда кавказец начинает выть от отчаяния из-за рухнувших надежд и тумаков по той же причине разозлённого сержанта, Валя объясняет подошедшему капитану: «он раскаивается, просит его подальше, в Сибирь, послать, чтобы духовно очиститься».
По приколу же Валя изображает Гамлета, отправляя в финале на тот свет мать и отчима, будто бы причастных к смерти его отца, а заодно и поднадоевшую «Офелию». При помощи суши из ядовитой рыбы фугу. «В принципе, я точно не знал, отравятся они или нет…а раз так всё получилось, я просто наблюдал, запоминал, чтобы потом изобразить... воспроизвести, потому что вам надо будет узнать, как всё было...», - с готовностью рассказывает он капитану, всё так же глядя из-под длинного козырька бейсболки чуть округлёнными, притворно-наивными глазами на непроницаемом лице.
«Я сколько жил, не думал, что в такое е**натство попаду», - разнервничавшись по другому поводу, орёт незадолго до этого капитан. «Вы откуда, нах**, прилетели сюда?!. Вы играетесь в жизнь!.. И, главное, по*ую! И по*ую то, что по*ую! Глобальное нае**тельство, глобальное... на всех ступенях общества...» И он совершенно прав, этот капитан.
Стратегия и тактика Валиной жизни, как и вообще человека новой формации – ускользание, прохладная отстранённость. Существование в двойственном режиме присутствия/отсутствия: «как бы нету, но на самом деле как бы есть». Это можно было бы назвать защитной реакцией, не живи собирательный Валя по законам окружающей действительности, от которой предположительно защищается.
По тем же законам сделан и сам фильм – пронизывающая его ирония настолько тотальна, что становится самодостаточной, утрачивая своё предназначение. Вместо того, чтобы быть «очистительной», она становится разрушающей.
Толстый и рыхлый пентюх Лёша, великовозрастный бабушкин сынок из фильма Сергея Лобана «Пыль» (2005 г.), не похож на Лёву и Валю. Он на игрушечной фабрике работает. А в свободное от работы время клеит самолётики. Определённо живой человек, хоть и совершенно «лишний». Подобный типаж, конечно, мог бы принадлежать любому времени. Впрочем, герой этого фильма и не он, а как раз само время.
Однажды Лёшу привлекают к участию в секретном эксперименте секретные же службы. В процессе облучения он перерождается на мгновения в гламурного «кросавчега» а-ля стриптизёр Тарзан. После проведения эксперимента Лёше выплачивают 10 тысяч рублей, строго-настрого приказывая забыть о том, где он был и что видел. Забыть такое Лёше оказывается не по силам. Хочется ещё раз нажать на педальку удовольствия, а в идеале – получить то, другое тело в вечное пользование. За взятку (те самые десять тысяч, которые Лёша и не подумал тратить) ему удаётся во второй раз влезть в соблазнительную шкуру. Лезет он туда же и в третий – отмахнувшись от предупреждений секретного доктора о смертельной опасности. И – распыляется, превращаясь в смеющуюся голограмму перед экраном телевизора, на котором по-обезьяньи кривляется Петросян. Из пыли мы вышли, живая пыль мы есмь, и в пыль должны возвратиться.
«Общество так устроено, что оно бессознательно "снимает" на себя психо-ментальную (sorry!) матрицу лидера и соответствующим образом видоизменяется. Иначе говоря, в государстве творится ровно то, что творится в голове у его руководителя. Сталин и Гитлер - наверное, наиболее очевидные примеры такого рода. Но ведь и "период застоя" начался сначала в голове Леонида Ильича, и Союз нерушимый рухнул сперва в голове у Михаил Сергеича (слаб оказался, не удержал), а уж как Борис Николаич присел на стакан... Тут ни Татьяна, ни Анатолий, ни Борис уже ничего поделать не могли - народ всё равно "ретранслировал" вождя». (с) Алекс Дэвий, Корпорация Необитаемое Время
Путину чужда культура стакана. Водке – напитку огненному, прозрачному и честному, без экивоков, Владимир Владимирович предпочитает пиво. Напиток, наоборот, вкрадчивый. Прикрывающийся вкусовыми качествами, цветом и ароматом. Пенится, опять же, красиво. Именно из-за них, из-за качеств этих Путин, по его собственным словам, разочаровался в своё время в идеях коммунизма. Когда немецкого пива попробовал. Вот какой, оказывается, коварный и контрреволюционный напиток. А вы говорите.
Пивом можно «наслаждаться», утолять жажду, его можно «попивать». Тогда как водку можно только пить. Конечно, ей можно ещё «накачиваться», «наклюкиваться» и т.п. Но «попивать» её никак нельзя. Тот, кто водку «попивает» - чуждый нам эстет и декадент. Пиво – будто бы и не пьянство. «Ты что, выпил? – Да нет, пивка только попил».
Водка, перед тем, как затуманить мозги и душу, всё-таки прочищает их. Как слеза. И помогает, по слову незабвенного Венички, «подняться до какой-нибудь бездны». А Синявский Андрей говорил о ней: «не с радости и не с горя пьёт русский человек [водку], а из потребности в чудесном и необычайном». Так-то. Водка горячит, будоражит, обостряет чувства и мысли, манит в какие-то дальние дали. Пивное же опьянение расслабляет душу, делая её вялой, вызывает леность ума и самодовольство. Ничего удивительного, что «Нацизм растворён в пузырьках и пене, в цвете, вкусе и всех оттенках опьянения этим напитком. Это жидкий «Фёлькишер беобахтер», нет, весь «Майн Кампф» в одном бокале».
Видимо, это не простое совпадение – синхронизация пивного бума нулевых с ростом «межнациональной напряжённости».
Что ещё, кроме алкогольных предпочтений, отличает Путина от Ельцина? Думаю, они соотносятся друг с другом как Дед Мороз и Снегурочка.
Дед Мороз – весельчак и балагур. Большой, громогласный, вечно пьяный, добрый и…ненастоящий. О чём многие очень скоро узнают, но всё равно продолжают в него верить. По той простой причине, что с ним связаны воспоминания о детстве – поре радужных надежд и веры в чудо. Тем не менее, персонаж двойственный: кроме того, что когда-то он был злым языческим божеством, ворующим детишек и уносящим их в мешке, чего уже никто не помнит, те, кто постарше, должны ещё помнить Морозко с его «тепло ли тебе, девица, тепло ли тебе, красная?». Бррррр.
Снегурочка – креатура Деда, его младший помощник. В русском фольклоре – сделанная из снега девочка, которая ожила. Хотя главным по морозу должен быть как раз Дед, его образ скорее тёплый. А вот образ Снегурочки – исключительно холоден: бледная, субтильная, почти призрачная, покрытая изморозью. Точное происхождение не установлено. Возможно, Снегурочка как-то связана с «Кумахой»: костромские поселяне верили, что в дремучем лесу живёт девушка Кумаха, которая в конце зимы насылает своих сестёр «людей знобить, грешное тело мучить, белы кости крушить». Самое известное литературное произведение о Снегурочке – пьеса Островского об утопическом Берендеевом царстве, «золотом веке» славянства. Интересно, что реальные берендеи – это некогда дикие кочевники, предавшиеся Руси, ставшие «федератами» (данниками) русских князей. В интерпретации Островского Снегурочка, существо изначально холодное, тяготится этим и носит в себе внутренний жар, от которого и гибнет в теплохладном мире берендеев.
Владимир Владимирович, конечно, не эта литературная Снегурочка. Под его безучастным рыбьим взглядом застыла вся российская социальная действительность. «Ретранслирующая вождя», как сказал бы Алекс Дэвий. Можно по-разному смотреть на это. Подмёрзшая, после повсеместного бездорожья грязь вызывает только положительные эмоции. Космос (в греческом его понимании как «порядка) – тоже нечто застывшее по сравнению с предшествовавшим Хаосом. С другой стороны, остывшее тело, охлаждение отношений, обморожение конечностей, ледниковый период – во всём этом мало приятного.
Наиболее чутко на социальное похолодание отреагировал российский кинематограф. Не попкорновый и кассовый, а тот, что имеет хотя бы отдалённое отношение к искусству. Так называемый «арт-хаус». Чьим «доминирующим трендом» в эпоху Путина была холодность, во всём смысловом многообразии этого слова.
Уже фильм Александра Зельдовича (по сценарию Владимира Сорокина) «Москва», ставший кинематографическим событием 2000 года, вышел мертвецки холодным. Газета «Труд», не подумавши, назвала его «беспощадным, безутешным, местами просто-таки апокалипсическим приговором ельцинской поре». Я, подумав, рискну утверждать, что его съёмки затянулись на четыре года отнюдь не случайно: эта картина именно о наступившей ко времени её выхода новой эпохе, а вовсе не о «лихих 90-х».
«Огромный мегаполис, в котором происходит действие ленты, скукожен в "Москве", по сути, до холодных задворок, неуютных спален, до сумеречного пятачка ночного клуба, где в неверных бликах цветомузыки вяло передвигаются, тупо выясняют отношения, уныло пьют водку, бесстрастно "занимаются любовью" не живые, полнокровные люди, а словно бы их бесплотные, бесполые тени. Это город-призрак, город-фантом… Холодные, выморочные, лишённые воздуха, жизни, тепла мизансцены "Москвы" претендуют на то, чтобы стать художественным символом девяностых», пишет газета «Труд».
Да неужели? Девяностые были эпохой взрывной, разухабистой, временем раздрая, чехарды, идейных и социальных брожений. Неопределённость, хаос, крушение иллюзий – тысячу раз «да», но и – драйв.
Нет, некротическая, стынущая на глазах «Москва» не о них, не о девяностых.
Главный герой «Москвы» – крупный бизнесмен (а все крупные бизнесмены были тогда по совместительству крупными бандитами) Майк, который фанатично любит балет и мечтает его возродить в России, построив современную балетную школу. На закладке её фундамента он говорит: «...Вы увидите прелестных девушек - бабочек, как бы земных бабочек, бабочек, которые хотят подняться, полететь над всем нашим сложным миром, но... они... не в силах оторваться от... ну... всего этого». Уже на открытии школы Майк получает свои девять граммов в затылок – потому что задолжал крупную сумму денег деловым партнёрам, вбухав в своих бабочек весь имеющийся капитал.
Неважно, что в реальных девяностых не существовало прямого прототипа Майка. По крайней мере, я не слышал о строительстве чего-либо столь же масштабного и нужного как балетная школа на частные деньги. Главное, что в условиях тогдашней шальной вольницы он мог бы существовать. Бизнесмен мог позволить себе быть одновременно бандитом, который лично расправляется с обидчиками, при этом оставаться неисправимым чудаком-романтиком, стихийным импровизатором и дилетантом, который ведёт себя - как бизнесмен - совершенно нелогично. То есть, быть живым, сложносочинённым человеком.
Не то грядущий ему на смену тип. В «Москве» его роль отведена Лёве: липовому хасиду, который возит для друга юности Майка «чёрный нал» из Израиля чемоданом под видом средств на нужды еврейских общин. Собственно, он его и подставил, подменив в чемодане стодолларовые купюры на долларовые. Верно рассчитав, что деньги для Майка – не главное, дружба дороже. А значит, до смерти не убьёт.
«Я мёртвый человек», - говорит о себе Лёва. «Мне всюду одинаково плохо и одинаково хорошо. Мне так много дано и ничего нет». Человек-оболочка, абсолютно вымороженный изнутри, напрочь избавленный каких-либо живых порывов и страстей, вот он – символ эпохи нулевых, эпохи андрогинов и андроидов. Живущих как во сне и действующих автоматически, по неизвестным законам собственной внутренней механики. Именно эти странные люди, так не похожие на традиционные человеческие существа, стали новыми хозяевами жизни – «эффективными менеджерами», «новыми прагматиками» и «гламурными героями».
Ключевая символическая сцена «Москвы» - совокупление Лёвы с невестой Майка через карту России, сквозь дыру, проделанную на месте столицы.
Герой фильма Кирилла Серебренникова «Изображая жертву» (2006 год), Валя – такой же андрогинный андроид, как и Лёва. Но, если тот был «активной пустотой», то Валя – пустота дезактивированная. Поэтому он не чемоданы с баксами возит, а изображает жертву во время следственных экспериментов, не принося обществу ни особого вреда, ни особой пользы. Зато «по приколу». По приколу Валя всё, даже водку, кушает палочками. Живёт и спит, не снимая бейсболки. Держит в комнате батальон позвякивающих зайцев-неваляшек. Отмазывается от похода в магазин за лавашем, пугая мать: «у нас же война с ними, с теми, кто лаваш делает… вдруг им сигнал тайный поступит травить лаваши?». Просит невесту подушить его немного шарфом во время мастурбации. Предлагает сержанту милиции отпустить подследственного Тахирова: «смотри, какая-то минута – и его волосатая жопа засверкает отсюда со скоростью света, а ты на белой машине с кучей денег!». Но сам же в последний момент выбивает из рук сержанта ключи от наручников: «я же пошутил, нам за этого дружбана натянут по уши… надо работать, чтобы вознаграждение, которое воздаст тебе общество через много-много лет, было заслуженным… Тахиров этого не знал, и вот итог – он в наручниках!». Когда кавказец начинает выть от отчаяния из-за рухнувших надежд и тумаков по той же причине разозлённого сержанта, Валя объясняет подошедшему капитану: «он раскаивается, просит его подальше, в Сибирь, послать, чтобы духовно очиститься».
По приколу же Валя изображает Гамлета, отправляя в финале на тот свет мать и отчима, будто бы причастных к смерти его отца, а заодно и поднадоевшую «Офелию». При помощи суши из ядовитой рыбы фугу. «В принципе, я точно не знал, отравятся они или нет…а раз так всё получилось, я просто наблюдал, запоминал, чтобы потом изобразить... воспроизвести, потому что вам надо будет узнать, как всё было...», - с готовностью рассказывает он капитану, всё так же глядя из-под длинного козырька бейсболки чуть округлёнными, притворно-наивными глазами на непроницаемом лице.
«Я сколько жил, не думал, что в такое е**натство попаду», - разнервничавшись по другому поводу, орёт незадолго до этого капитан. «Вы откуда, нах**, прилетели сюда?!. Вы играетесь в жизнь!.. И, главное, по*ую! И по*ую то, что по*ую! Глобальное нае**тельство, глобальное... на всех ступенях общества...» И он совершенно прав, этот капитан.
Стратегия и тактика Валиной жизни, как и вообще человека новой формации – ускользание, прохладная отстранённость. Существование в двойственном режиме присутствия/отсутствия: «как бы нету, но на самом деле как бы есть». Это можно было бы назвать защитной реакцией, не живи собирательный Валя по законам окружающей действительности, от которой предположительно защищается.
По тем же законам сделан и сам фильм – пронизывающая его ирония настолько тотальна, что становится самодостаточной, утрачивая своё предназначение. Вместо того, чтобы быть «очистительной», она становится разрушающей.
Толстый и рыхлый пентюх Лёша, великовозрастный бабушкин сынок из фильма Сергея Лобана «Пыль» (2005 г.), не похож на Лёву и Валю. Он на игрушечной фабрике работает. А в свободное от работы время клеит самолётики. Определённо живой человек, хоть и совершенно «лишний». Подобный типаж, конечно, мог бы принадлежать любому времени. Впрочем, герой этого фильма и не он, а как раз само время.
Однажды Лёшу привлекают к участию в секретном эксперименте секретные же службы. В процессе облучения он перерождается на мгновения в гламурного «кросавчега» а-ля стриптизёр Тарзан. После проведения эксперимента Лёше выплачивают 10 тысяч рублей, строго-настрого приказывая забыть о том, где он был и что видел. Забыть такое Лёше оказывается не по силам. Хочется ещё раз нажать на педальку удовольствия, а в идеале – получить то, другое тело в вечное пользование. За взятку (те самые десять тысяч, которые Лёша и не подумал тратить) ему удаётся во второй раз влезть в соблазнительную шкуру. Лезет он туда же и в третий – отмахнувшись от предупреждений секретного доктора о смертельной опасности. И – распыляется, превращаясь в смеющуюся голограмму перед экраном телевизора, на котором по-обезьяньи кривляется Петросян. Из пыли мы вышли, живая пыль мы есмь, и в пыль должны возвратиться.