Polozen
06-12-2010 09:27:14
Возможен ли протест без стрельбы в полицейского?
Среди людей сопротивляющихся всё чаще возникают споры по поводу того, какие методы борьбы считать правильными и настоящими, а какие - и вовсе не борьба. Поскольку нынешнее сопротивление, в массе своей, всё ещё опирается на традиции левой политической мысли прошлого века, исключительно настоящим провозглашается путь прямого действия, когда разгневанная народная толпа сжигает машины, захватывает правительственные здания и рвет в клочья полицейских.
Всё это, пускай, и обладает своей долей прекрасного, но ситуация сакрализации прямого действия в протестном сообществе несколько настораживает. Слишком многие не только настаивают на необходимости поджечь парламент, но и утверждают, что те, кто делать это нужным не считает или не собирается – трусы, предатели и, в целом, существа не достойные гордого звания людей протестных.
Конфликт происходит, в основном, между сторонниками прямого действия и адептами когнитивного сопротивления. Последние, в представлении участных леваков, - это такая субтильная немощь, которая больше говорит о борьбе, нежели ею занимается. Такое отношение можно понять. Опорной единицей левой политической традиции всегда являлся пролетариат – люди труда преимущественно физического. Для таковых всякий ученый, писатель или художник – тунеядец, который, вместо того, чтобы приносить «конкретную пользу», разлагается в ненужных размышлениях на своей интеллигентской печи. Встречая существ, незанятых физическим трудом, средний пролетарий невольно ассоциирует их с классом господ и ненавидит заодно с эксплуататорами.
Прямое действие как единственный путь борьбы остается выбором тех, у кого лишь конечности – оружие. И хотя борьба такая, несомненно, важна, ситуация, при которой руки брезгуют головой, а голова руками – неизбежно деструктивна для сопротивления как такового. Только автономная солидарность всех частей тела, участие каждого на своем фронте позволит борьбе за перемены быть эффективной.
Будучи пехотой прагматического производства, пролетарий и, в широком смысле, обыватель, интегрированный в креацию материи, всегда требует небольшого, но видимого результата. И если в цеху это свежая гайка, которую можно пощупать, то на улице это перевернутая полицейская машина – реализованное недовольство. Перевернутая машина – это, в конце концов, понятно и выразительно. В тот же миг, эта героическая игра, увы, заведомо проиграна государственному механизму.
Перевернув машину, пролетарий снимает стресс, и, быть может, несколько успокаивается. Государство же заменит перевернутое имущество и продолжит эксплуатацию. Если же пролетарий не остановится на перевернутой машине, то окажется перед необходимостью приумножать своё прямое действие. У дальнейшей эскалации насилия существует два сценария – победа партизанской войны или ожесточение действующего режима. И тот, и другой сценарий предполагают нерациональный расход человеческого материала. И то, и другое, мягко говоря, не гарантирует качественных перемен.
Важно понимать, какая борьба важна и эффективна здесь и сейчас; какой должна быть очередность действий, в зависимости от обстоятельств, в которых разворачивается бунт.
Слабость левой идеи заключается в её последовательном отказе от критического взгляда на широкие массы. И речь не о том, чтобы смотреть на них как на овальное быдло, но о необходимости диалектического анализа и трезвой оценки актуального эволюционного состояния среднестатистического гражданина. Потворствуя эмоциям, можно свергать режимы хоть каждое воскресенье, но означает ли это, что новый мир наступит?
От перемены мест слагаемых сумма не меняется. Общество определяет не власть, но сумма его гражданских биоресурсов. В каждом вассале – отражение феодала. Поэтому если восставший народ и воплотит свою гражданскую войну, то это совершенно не исключает того, что первыми, кто последует в котел за свергнутыми эксплуататорами, будут непонятные этому народу социальные, сексуальные, политические и культурные группы.
Поэтому авангард сопротивления пребывает не на площадях, но на территориях умов и человеческого содержания, и если борющиеся действительно заинтересованы в результате, преддверьем широкого прямого действия должен стать открытый когнитивный фронт. Человек вчерашнего дня едва ли способен построить новый мир. Революция произойдет лишь тогда, когда то, что мы называем человеком, переживет глубинную метаморфозу – трансформацию сознания.
В основе всех существенных перемен на историческом полотне всегда лежала та или иная технология. И поскольку нынешнее настоящее – эпоха контента и колонизации цифрового рубежа, самое время седлать кибернетическое техно и сознавать, что подлинным оружием является информация, и именно в ней заключены все пути освобождения мира, поскольку работает она не с телом, но сознанием.
Идея когнитивного фронта – это идея создания информационных оазисов инакомыслия, которые бы могли стать реальной почвой для произрастания общества, чье прямое действие будет куда более осмысленным и конструктивным, нежели все эти игры страстей, заканчивающиеся расходом мятежников и их оппонентов, которые тоже, в общем-то, люди, и части одного целого.
Информационный оазис – всегда бомба из данных и предложение путешествия сквозь контент, лежащий за пределами официального эфира, установленных норм и навязанных порядков. Вчерашний день тяготеет к формированию статичного сознания с неизменным набором представлений и установок. Стабильное общество зиждется на адаптированном и удобном гражданине с ограниченным представлением об устройстве социального целого. Поэтому любой прирост осведомленности, любая трансгрессивная информация, будь это запрещенное искусство или подрывная философия, выталкивает человека из гражданской оторопи.
http://www.looo.ch/2010-11/412-cognitive_ressistance
Среди людей сопротивляющихся всё чаще возникают споры по поводу того, какие методы борьбы считать правильными и настоящими, а какие - и вовсе не борьба. Поскольку нынешнее сопротивление, в массе своей, всё ещё опирается на традиции левой политической мысли прошлого века, исключительно настоящим провозглашается путь прямого действия, когда разгневанная народная толпа сжигает машины, захватывает правительственные здания и рвет в клочья полицейских.
Всё это, пускай, и обладает своей долей прекрасного, но ситуация сакрализации прямого действия в протестном сообществе несколько настораживает. Слишком многие не только настаивают на необходимости поджечь парламент, но и утверждают, что те, кто делать это нужным не считает или не собирается – трусы, предатели и, в целом, существа не достойные гордого звания людей протестных.
Конфликт происходит, в основном, между сторонниками прямого действия и адептами когнитивного сопротивления. Последние, в представлении участных леваков, - это такая субтильная немощь, которая больше говорит о борьбе, нежели ею занимается. Такое отношение можно понять. Опорной единицей левой политической традиции всегда являлся пролетариат – люди труда преимущественно физического. Для таковых всякий ученый, писатель или художник – тунеядец, который, вместо того, чтобы приносить «конкретную пользу», разлагается в ненужных размышлениях на своей интеллигентской печи. Встречая существ, незанятых физическим трудом, средний пролетарий невольно ассоциирует их с классом господ и ненавидит заодно с эксплуататорами.
Прямое действие как единственный путь борьбы остается выбором тех, у кого лишь конечности – оружие. И хотя борьба такая, несомненно, важна, ситуация, при которой руки брезгуют головой, а голова руками – неизбежно деструктивна для сопротивления как такового. Только автономная солидарность всех частей тела, участие каждого на своем фронте позволит борьбе за перемены быть эффективной.
Будучи пехотой прагматического производства, пролетарий и, в широком смысле, обыватель, интегрированный в креацию материи, всегда требует небольшого, но видимого результата. И если в цеху это свежая гайка, которую можно пощупать, то на улице это перевернутая полицейская машина – реализованное недовольство. Перевернутая машина – это, в конце концов, понятно и выразительно. В тот же миг, эта героическая игра, увы, заведомо проиграна государственному механизму.
Перевернув машину, пролетарий снимает стресс, и, быть может, несколько успокаивается. Государство же заменит перевернутое имущество и продолжит эксплуатацию. Если же пролетарий не остановится на перевернутой машине, то окажется перед необходимостью приумножать своё прямое действие. У дальнейшей эскалации насилия существует два сценария – победа партизанской войны или ожесточение действующего режима. И тот, и другой сценарий предполагают нерациональный расход человеческого материала. И то, и другое, мягко говоря, не гарантирует качественных перемен.
Важно понимать, какая борьба важна и эффективна здесь и сейчас; какой должна быть очередность действий, в зависимости от обстоятельств, в которых разворачивается бунт.
Слабость левой идеи заключается в её последовательном отказе от критического взгляда на широкие массы. И речь не о том, чтобы смотреть на них как на овальное быдло, но о необходимости диалектического анализа и трезвой оценки актуального эволюционного состояния среднестатистического гражданина. Потворствуя эмоциям, можно свергать режимы хоть каждое воскресенье, но означает ли это, что новый мир наступит?
От перемены мест слагаемых сумма не меняется. Общество определяет не власть, но сумма его гражданских биоресурсов. В каждом вассале – отражение феодала. Поэтому если восставший народ и воплотит свою гражданскую войну, то это совершенно не исключает того, что первыми, кто последует в котел за свергнутыми эксплуататорами, будут непонятные этому народу социальные, сексуальные, политические и культурные группы.
Поэтому авангард сопротивления пребывает не на площадях, но на территориях умов и человеческого содержания, и если борющиеся действительно заинтересованы в результате, преддверьем широкого прямого действия должен стать открытый когнитивный фронт. Человек вчерашнего дня едва ли способен построить новый мир. Революция произойдет лишь тогда, когда то, что мы называем человеком, переживет глубинную метаморфозу – трансформацию сознания.
В основе всех существенных перемен на историческом полотне всегда лежала та или иная технология. И поскольку нынешнее настоящее – эпоха контента и колонизации цифрового рубежа, самое время седлать кибернетическое техно и сознавать, что подлинным оружием является информация, и именно в ней заключены все пути освобождения мира, поскольку работает она не с телом, но сознанием.
Идея когнитивного фронта – это идея создания информационных оазисов инакомыслия, которые бы могли стать реальной почвой для произрастания общества, чье прямое действие будет куда более осмысленным и конструктивным, нежели все эти игры страстей, заканчивающиеся расходом мятежников и их оппонентов, которые тоже, в общем-то, люди, и части одного целого.
Информационный оазис – всегда бомба из данных и предложение путешествия сквозь контент, лежащий за пределами официального эфира, установленных норм и навязанных порядков. Вчерашний день тяготеет к формированию статичного сознания с неизменным набором представлений и установок. Стабильное общество зиждется на адаптированном и удобном гражданине с ограниченным представлением об устройстве социального целого. Поэтому любой прирост осведомленности, любая трансгрессивная информация, будь это запрещенное искусство или подрывная философия, выталкивает человека из гражданской оторопи.
http://www.looo.ch/2010-11/412-cognitive_ressistance