hil-hil
16-03-2012 12:26:06
перевод еще одной актуальной статьи.
скажем спасибо переводчикам.
Рыночные анархисты и анархо-социалисты: Можем ли мы быть вместе?
Все анархисты в целом хотят ликвидировать инициацию агрессии как легитимную форму социального взаимодействия. Разница между рыночными анархистами и анархо-социалистами чаще всего состоит в том, что каждая группа понимает под агрессией. Я попытаюсь показать, что с точки зрения рыночных анархистов, есть два различных типа анархо-социалистов: «хорошие», которые готовы жить в мире с сообществами рыночных анархистов, и «плохие», которые этого не хотят. Я знаю, что анархо-социалисты второго типа скажут, будто я обозначил «хороших» и «плохих» с точностью до наоборот. Но ведь я же один из рыночных анархистов — с которыми они не могут жить в мире, — так чего же они от меня ожидают?
В связи с важностью моего ответа на вопрос «В чём же, в точности, состоит агрессия?», я начну с попытки показать, что одним из способов осмысления любого человеческого взаимодействия является относительное расположение его между двумя полярными идеальными типами: убеждением и агрессией. Из чего следует, что я всегда буду использовать слово «убеждение», без каких-либо прилагательных для обозначения честного убеждения (Прошлая версия этой дихотомии была представлена на LewRockwell.com; как только эта статья появилась, Джен Лестер убедил меня, что я должен использовать слово «агрессия», там где я раньше писал «принуждение». Вы можете обратится к его книге «Побег от Левиафана» за некоторыми его обоснованиями в этой связи).
Вступая в контакт с помощью убеждения, я пытаюсь убедить Вас, что Ваша ситуация на Ваш собственный взгляд могла бы быть лучше, если мы будем взаимодействовать, чем если не будем. Например, предположим, что Вы и я живём на отдельных изолированных островах и вокруг кроме наших островов ничего не видно. Далее, мы можем предположить, что ни один из нас не может достигнуть соседского острова так как пролив кишит акулами. Каждый из нас мог бы заниматься своими делами не беспокоясь относительно присутствия другого человека. Тем не менее, однажды нам случилось встретиться, когда каждый из нас находился на ближайшей к соседу окраине острова. Пока мы перекрикивались, я упомянул, что на моём острове полно кокосовых пальм, но меня уже тошнит от кокосов. Вы ответили, что на Вашем острове имеются во множестве деревья манго и что Вы уже объелись манго. Обсудив всё, мы согласились, что каждый день, примерно в одно и то же время мы будем встречаться в этом месте. Я принесу несколько кокосов, а Вы принесёте несколько манго. Мы будем торговать, перебрасывая их друг другу через пролив. Очевидно, что каждый из нас предпочитает взаимодействие его отсутствию, поскольку каждый мог бы совершенно без усилий избежать любого взаимодействия. Я совершенно готов оставить Вас в одиночестве, если Вы не заинтересованы в том, что я могу Вам предложить, и наоборот.
В противоположность этому, в случае агрессии, принуждаю Вас к взаимодействию без Вашего согласия. Зачастую, я мог бы попытаться убедить Вас, что я имею возможность и готов сделать Вашу жизнь хуже, если Вы откажетесь взаимодействовать со мной на моих условиях. Представим опять Вас и меня встретившихся на берегах наших островов. Но теперь, после того, как я выяснил, что на Вашем острове есть манго, я требую чтобы Вы перекидывали мне пять штук в день. Если Вы не будете этого делать, говорю я Вам, я Вас подкараулю и убью копьём, которое я могу метнуть через пролив. Безусловно, в моей угрозе имеется элемент убеждения: я должен убедить Вас, что я действительно собираюсь убить Вас и что я обладаю способностью выполнить свои намерения. Однако разница между нашим взаимодействием в этих двух примерах всё ещё огромна. В случае манго-кокосового обмена, я готов оставить Вас в одиночестве заниматься своими делами, как будто мы никогда не встречались, если мои аргументы в пользу торговли Вас не убедят. В случае же «манго или смерть», я требую чтобы мы взаимодействовали и, если Вы не будете делать этого на установленных мной условиях, я собираюсь сделать ситуацию значительно хуже, чем если бы Вы никогда не попадались мне на глаза. Моё убеждение направлено не на то, чтобы убедить Вас, что Вам будет лучше, чем сейчас, если Вы дадите мне манго, а на то, чтобы убедить Вас в том, что если Вы не дадите мне манго, я могу сделать Вам значительно хуже, чем сейчас.
Существует три основных способа, которыми я могу совершить агрессию против Вас: хищение, обман, применение или угроза насилия. Я мог бы совершить против Вас агрессию путём хищения, например, проникнув в Ваш дом пока Вы спите и похитив Вашу еду. Вместо того, чтобы убеждать Вас взаимодействовать со мной, я предпочёл скрыть факт нашего взаимодействия путём планирования моей вылазки.
Я обманным путём совершаю против Вас агрессию, если я сознательно лгу, когда убеждаю Вас взаимодействовать со мной. Например, в сценарии с островом, который мы рассматривали, я мог бы предложить Вам обмениваться кокосами и манго. Но вместо целых кокосов я кидаю Вам пустые скорлупки, из которых я уже съел мякоть и выпил молоко. В то время как я убедил Вас обменивать кокосы на манго, в действительности на манго были обменены на кокосовую скорлупу.
Наконец, я мог бы совершить против Вас агрессию путём применения насилия или угрозы насилия. Мы уже рассмотрели пример этой формы агрессии выше, где я угрожал пронзить Вас, если Вы не принесёте мне манго.
Я полагаю, что взгляд на убеждение и агрессию, приведённый здесь, может быть полезным в понимании споров о том, какие типы действия неотъемлемо агрессивны. Например, социалистические анархисты часто утверждают, что собственность на средства производства и заработная плата за труд представляют агрессию по отношению к ним.
Но давайте снова представим ту ситуацию, в которой Вы и я живём на островах. Предположим теперь, что каждый из нас построил лодку, и мы встретились в море где-то между нашими островами. Там я выясняю, что Вы, пока жили на своём острове, построили систему опреснения воды применяя Ваш собственный труд и какие-то материалы, найденные на острове. Вместо того, чтобы собирать дождевую воду и затем пить её, даже когда она портится, Вы можете перерабатывать морскую воду и пить её свежей когда пожелаете. Услышав это, я требую, чтобы Вы отдавали мне галон свежей воды каждый день. Вы отказываетесь, предлагая вместо этого обменять галон свежей воды на пару кокосов.
В ответ я заявляю, что Вы совершаете агрессию против меня, используя «власть», которую Вы имеете как собственник капитального блага (опреснителя) для «эксплуатации» труда, который я потрачу собирая кокосы. Если та точка зрения на убеждение и агрессию, которую я выдвигал здесь, является осмысленной, то такое утверждение является абсурдным. Вы совершенно вольны оставить меня одного и позволить мне продолжать мою жизнь так, как будто мы никогда не встречались. В конце концов, если бы не Ваше существование, то опреснителя на Вашем острове могло бы и вообще не быть. Вы не требуете, чтобы я использовал средство, которое Вы построили и не пытаетесь заставить меня трудиться, чтобы снабжать Вас кокосами. Вы только требуете от меня, чтобы, если мы будем взаимодействовать, то это должно происходить на условиях, с которыми согласны мы оба. Более того, если Вы согласитесь на мои условия обмена кокосов на воду, то очевидно, что Вы расчитываете, что вступать в обмен со мной будет для Вас лучше, чем не делать так. В конце концов, я оставляю для Вас открытой возможность игнорировать моё существование. Если Вы тем не менее торгуете со мной, Вы должны полагать, что Ваша ситуация от этого улучшится.
Когда рассуждения, приведённые выше, были опубликованы на анархо-социалистическом форуме, комментатор сказал, что в своём искусственном анализе, напоминающем ситуацию Крузо, я игнорировал сложность реальных обществ. Тем не менее, если мы хотим понять сущность общественных механизмов, мы не имеем другого выбора, кроме как сокращать их до простейших форм, в которых их существенные элементы только и могут быть ясно рассмотрены. В каждой актуальной ситуации мы можем найти мириады исторических обстоятельств. Без предварительного выведения принципов социального взаимодействия путём мысленной изоляции «чистых» примеров идеальных типов, мы обнаружим себя плывущими по течению в безбрежном море истории без компаса и руля. Я уверен, что если мы желаем достичь берега, то мы должны принять во внимание совет Карла Менгера:
«В последующем изложении мы старались свести сложные явления человеческого хозяйства к их простейшим элементам, еще доступным точному наблюдению… [и] показать, как сложные хозяйственные явления закономерно развиваются из своих элементов» («Основания политической экономии»).
В самом деле, если какой-то анархо-социалист отрицает обоснованность такого фундаментального анализа, то на каком основании он может утверждать, что накопление капитала и наёмный труд всегда являются примером агрессии? Не будет ли он вынужден проверять каждый исторический случай индивидуально?
Конечно, мы можем представить случаи, в которых собственность на капитальные блага и привлечение наёмного труда вовлечено в некоторый вид агрессии. Например, мы могли бы выяснить, что традиционные охотничьи угодья некоторых индейских племён были отобраны у них силой и отданы некоторому промышленнику, который начал затем вести там горную разработку. Индейцы, отрезанные от своих традиционных средств к существованию и лишённые своего главного имущества, могли бы решить, что у них не очень богатый выбор, кроме как пойти работать на его шахтах. Очевидно индейцам был нанесён ущерб и промышленник был агрессором (предположим, что он не был добросовестным покупателем у изначального агрессора). Более того, несомненно, что многие современные права собственности запятнаны актами агрессии, подобными этому. В той мере, в которой вина современных собственников может быть точно установлена, большинство рыночных анархистов согласны с исправлением таких ситуаций.
Однако, пример с системой опреснения воды демонстрирует, что нет никакой внутренне присущей агрессии в собственности на средства производства или в использовании наёмного труда. Если кто-то хочет заявить, что какой-то конкретный случай с каким-либо капиталистом, нанимающим каких-либо рабочих, является актом агрессии, тогда этот человек должен показать, какие реальные акты агрессии имели место быть. Недостаточно просто кричать «Наёмный труд — это рабство», а затем опираться на это.
Хороший анархо-социализм
Я возьму взгляды Кейта Престона как образчик «хорошего» анархо-социализма. Недавно Престон кратко описал свое видение анархического мира:
«Как, несомненно, известно многим читателям, я считаю себя анархо-социалистом. Я изложил на эти взгляды в другом месте, поэтому я не буду вдаваться в них здесь, скажу лишь, что я в целом одобряю экономический порядок малого бизнеса и индивидуальных предпринимателей, кооперативов, принадлежащих/управляемых работниками отраслей, прудоновских банков и других подобных учреждений, действующих в рамках свободной экономики, безгосударственного, свободного рынка».
Престоновский анархо-социализм полагается на убеждение других, что они предпочли бы жить при социальных отношениях, которые он перечисляет выше, а не в более традиционных «капиталистических» структурах. Престон в принципе готов позволить тем, кто не убежден его аргументами, открывать традиционные иерархические компании, работать на заработную плату, арендовать квартиры и так далее.
Интересно отметить, что престоновское видение анархо-социализма избегает мизесовской проблемы расчёта, поскольку его малый бизнес, кооперативы, находящиеся в собственности рабочего отрасли и т.д. имеют дело друг с другом во всеобъемлющей системе рынка, в которой могут возникать реальные рыночные цены. Поэтому, люди всё еще будут в состоянии участвовать в экономическом расчёте. Престоновские локальные социалистические организации занимают место фирмы в стандартной экономической теории, хотя эти — фирмы с необычной (и предпочтительной для Престона) внутренней структурой.
Другие социалистические анархисты попытались ответить на мизесовскую критику социализма также посредством локальных институций — признавая, что в группе, где каждый участник может полностью представить действия большинства других участников, экономическое вычисление не является необходимым. Именно поэтому, например, минимаркет, нанимающий пять человек, не должен совершать учет издержек для каждого из его сотрудников так, как если бы они были отдельными подразделениями General Motors.
Чего многие анархо-социалисты не понимают, так это того, что если они не допускают рыночных цен во взаимодействиях между такими малыми группами, результатом будет разрушение глобального разделения труда, и, конечно, любого более сложного разделения труда, чем может существовать в таких малых группах самих по себе. «Отлично! — могут они утверждать, — Кому нужна торговля? Локальная самодостаточность – это то что нужно.» Однако, без глобального разделения труда, Земля сможет поддерживать только очень малую часть её текущего населения. Если программа анархо-социалистов приведёт к гибели миллиардов, так что оставшиеся в живых смогли бы получить то, что они считают более удовлетворительной жизнью, они должны ясно это понимать (для полноты картины, некоторые радикальные защитники окружающей среды ясно осознают своё желание подобного результата: они хотят сократить человеческую популяцию до того уровня, который был, когда все люди были охотниками-собирателями. Они не получили слишком массовой поддержки подобной программы).
Наконец, я замечу, что престоновское видение анархии прибегает к демократическим процедурам в единственном масштабе, в котором я (вслед за Аристотелем) полагаю, что они выгодны: это полис, или группа жителей, которые все знают друг друга и взаимодействуют с друг другом в своей повседневной жизни.
Плохой анархо-социализм
«Плохие» анархо-социалисты — это те, кто будет препятствовать «капиталистическим актам между взрослыми людьми», заимствуя фразу из Роберта Нозика.
Представим себе, что в анархо-социалистическом мире некие группы людей решат, что они хотели бы переехать в какое-то не занятое никем место — в Антарктиду, например, — и создать там сообщество рыночных анархистов (мы отложим вопрос о какой-либо защите ООН статуса Антарктиды, и представим, что она просто окажется пустой и никому не принадлежащей, каковой она, по сути, и является). Они не будут принуждать никого, кто не хочет добровольно быть с ними, и они обещают, что не будут пытаться как-то взаимодействовать с анархо-социалистическим сообществом, которое не хочет иметь с ними дел. Трудно представить последовательную теорию агрессии, которая рассматривает это массовое бегство как какое-то нападение на кого-то.
Как отвечают анархо-социалисты? Если они не допустят такого рода действий, тогда мне ясно, что они, по сути, не отвергают идею государства: они просто хотят государства, которое принуждает к исполнению иных норм, чем у ныне существующих государств. Если же они позволят группе людей создать анархическое сообщество, основанное на праве частной собственности, то их видение анархизма, возможно, отличаясь в том, как они хотели бы, чтобы это сообщество было структурировано, никоим образом не противоречит видению рыночных анархистов, почти все из которых готовы позволить социалистическим сообществам существовать в пределах «их» анархии.
Некоторые анархо-социалисты утверждают, что капиталистическая деятельность должна быть запрещена, так как капиталисты по своей природе агрессивны и в определенный момент они, несомненно, попытаются захватить власть и уничтожить анархо-социалистические сообщества. Но в качестве оправдания применения силы против колонистов в Антарктике это означает принятие пагубной доктрины справедливости «превентивного удара». Как заметил Уолтер Блок, это напоминает ту точку зрения, что вы можете запросто атаковать случайных люди на улице, так как есть вероятность, что они, возможно, планируют атаковать вас. Кроме того, такой взгляд кажется, игнорирует реальное и давнее противостояние рыночных анархистов корпоративному предоставлению социальных услуг, корпоративным монопольным привилегиям, а также международной агрессии.
Можно ли описать более широкое видение анархии, которая включает в себя как анархию рыночных анархистов, так и анархо-социалистов? Я считаю, что это возможно, и я попытаюсь сделать это в следующей, заключительной части этой статьи.
Анархия как мир добровольно принятого, полицентричного права
Чтобы избежать гоббсовской «войны всех против всех» люди входят в общественные объединения, которые представляют собой группы людей, объединенных признанием авторитета свода правил над всеми лицами, которые составляют группу. Анархисты, которые считают, что человеческая культура может существовать без верховенства права, предаются фантазии о жизни в мире, где я смогу «делать все, что я считаю нужным, и поимею любого, кто попытается остановить меня».
Я полагаю, что реальный механизм для достижения максимума свободы, совместимый с выживанием человеческой цивилизации, состоит в признании права каждого взрослого человека на свободное создание общественных объединений с теми, с кем он захочет, и право на выход из такого объединения по желанию; другими словами — право на самоопределение (По крайней мере, для меня очевидно, что использование права на самоопределение, как способ избежать наказания за уже совершённое преступление — проблематичное намерение; другими словами, я не могу убить кого-то и то сказать: «А, кстати, я выхожу!». Можно предположить, что «выход с целью ухода от уголовной ответственности» был бы запрещен в соглашениях большинства общественных объединений).
В особенности, и в резком контрасте по отношению к нашему сегодняшнему миру, мир добровольно принятого, полицентричного закона позволит людям покидать общественные объединения, не меняя географического положения. Если они явно не соглашались оставаться в каком-то общественном объединении, заключив соглашение о покупке собственности (как, например, люди часто делают, покупая квартиру или дом в запланированном сообществе), то все люди должны иметь право выхода и для себя самих, и для своей земли из юрисдикции их текущего общественного объединения. Поступив так, человек мог бы попытаться присоединиться к другому существующему общественному объединению, мог бы попытаться убедить других сформировать новое общественное объединение, или мог бы остаться за пределами любого общественного объединения вообще.
Наш механизм оставляет в покое даже тех, кого раздражают любые юридические ограничения: они могут уйти полностью из общественной жизни и стать «вне закона». Хотя такой человек и жил бы вне покровительства любого права, но пока он не нарушает покой существующих общественных объединений, нет никаких причин полагать, чтобы он преследовался или был обеспокоен кем-то, кроме, возможно, других находящихся вне закона, с которыми он должен был бы иметь дело самостоятельно. Действительно, способность «установить свой собственный закон», имея дело с другими, кто, как ему кажется, причиняет ему вред — вероятно, самое важное побуждение, которое такой «изгой» имеет для того, чтобы покинуть все общественные объединения.
Так как участники различных общественных объединений всё равно будут взаимодействовать друг с другом в мире, предполагаемом здесь, возникает вопрос относительно того, как могут быть решены конфликты между ними. Я представляю это так, что общественные объединения примут соглашения с другими общественными объединениями для разрешения таких споров путём арбитража. Принятие универсального права на самоопределение не делает войну между общественными объединениями невозможной, но это действительно делает её значительно менее вероятной, так как любе общественное объединение, способствующее войне, даже слегка непопулярной, немедленно столкнется с волной заявлений о выходе.
Некоторые люди могут критиковать то, что я здесь описываю, утверждая, что это вообще не настоящая анархия, и что я — «скрытый этатист». Хорошо, пусть будет так. Мне, в целом, не интересно, если кто-то решит, что я «не настоящий анархист», «не настоящий либертарий» или какой-то другой не настоящий лейбл. Мне кажется более важным пытаться быть «по-настоящему правым». Так что, если мое предложение кажется Вам «не подлинно анархическим» — идите, расскажите это рождественскому зайцу. Если же это кажется Вам «не совсем правильным», мне будет интересно.
С другой стороны кто-то мог бы указать на то, что моё предложение — «не настоящая анархия», потому что они хотят поправить использование мной этого термина. Их аргумент не в том, что моё видение ущербно, потому что это не настоящая анархия, а в том, что я отвратительно использую термины. Они могут сказать, что «анархия означает, что нет никаких правителей, а в ваших представлениях люди всё ещё управляются правовыми системами».
Я с большей симпатией отношусь к такой критике, но я думаю, что такое использование можно защитить. В соответствии с моим предложением, любой человек, который не ставит себя вне законов, признаёт какой-то закон, по которому он является субъектом права в добровольном сообществе. Однако, он добровольно подчинился этим правилам, и он может добровольно отказаться от такого подчинения в любое время. Никто не управляет людьми так, как сегодня, когда они — по существу пленники государства, волей-неволей субъекты его права.
Как об этом говорит Ян Лестер: «И этимологически, и как политическая теория, анархия означает «отсутствие правления» в смысле упреждающего государственного контроля в любой форме (и противоположна различным формам государственного правления — олигархии, аристократии, демократии и т. п. — как отмечено, в частности, в «Политике» Аристотеля). Анархия не означает отсутствия правил или отсутствия законов, или отсутствия порядка: это хаос, а не анархия. Анархо-либертарии полностью одобряют анархические правила, порядок и право вместо государственных версий всего этого, огромная неэффективность которых делает их причиной приближения хаоса до некоторой степени. Государственники путают сами себя, если используют слово «анархия» обозначая хаос или отсутствия правил, порядка и права и затем по этой причине отвергают то, что защищают либертарные анархисты.» (Частное письмо по электронной почте).
Верно, что большинство людей сегодня имеют возможность оставить государство, в котором они живут. Но они вынуждены также оставить своих друзей, семью, работу, дом и, вероятно, даже свой язык. Они также сталкиваются с многочисленными ограничениями иммиграции со стороны других государств. (Конечно, общественные объединения могут иметь ограничения членства. Но в условиях огромного числа таких объединений очень вероятно, что некоторые из них будут принимать всех желающих.) И возможность выбора действительно отличающегося общественного объединения постепенно уничтожается с появлением мировой государственной системы, где Соединённые Штаты и их союзники из «Первого Мира» реализуют, с помощью военной силы, экономического давления, привлекательности международной помощи и кредитов и других тактик, их модель социал-демократическую модель государственного корпоративизма, сочетающегося с обширными социальными пособиями и высокими ставками налогов почти во всём мире.
До тех пор пока будет признаваться универсальное право самоопределения, я полагаю, что государство в том виде, в котором мы его знаем сегодня вряд ли сможет существовать. Многие общественные объединения смогут иметь особенности, против которых анархисты могут протестовать, такие как социальные программы, законы о наркотиках, тюрьмы, законы об обязательной службе в армии и так далее. Но если члены всегда имеют возможность выхода, то государству будет гораздо сложнее использовать систематическую эксплуатацию одной группы населения для выгоды другой группы.
Конечно, моё предложение не гарантирует, что настоящее государство не сможет возникнуть. Но я не считаю разумным ожидать каких-то гарантий в жизни. Широко принятое мнение, что человеческое рабство аморально иногда не останавливает некоторых людей от захвата и порабощения других людей. Но каждый согласится, что такая практика сейчас куда менее распространена, чем в 1750. Точно также, если право на самоопределение будет признаваться подобным образом, будет значительно сложнее организовать деспотичное государство.
Пол Бёрч указал на возможную проблему с предложенной мной здесь идеей, высказав сомнения в практической возможности существования географически смешанных общественных объединений. Как он выразил это, «если только добровольные общественные объединения не будут географически выраженными и не слишком маленькими, люди не смогут избегать становления субъектом законов, которые они не принимали, поскольку будут постоянно возникать споры между членами различных объединений, которые имеют различные законы.»
Я полагаю, что получение заслуживающих доверия законов взаимодействия между членами различных общественных объединений путём согласования между объединениями некоторым способом разрешит это возражение. В качестве кусочка доказательства предположения о том, что общественные объединения не обязательно должны быть географически смежными, я отошлю к фантастике: к прекрасной новелле Нила Стивенсона «Алмазный век». Хотя я согласен, что фантастический мир не очень близок к тому, чтобы служить частью доказательства применимости политической идеи, всё же тот факт, что Стивенсон смог создать логичный и правдоподобный мир из географически перемешанных общественных объединений, позволяет по меньшей мере предположить, что такие конструкции не являются невозможными.
Важной особенностью этого взгляда на анархию является то, что возможность для реального мира придти к ней зависит почти исключительно от широкого принятия идеи о том, что членство в общественных объединениях должно быть добровольным.
Подобная идея уже поддерживается, пусть даже неполно и непоследовательно, многими, возможно даже большинством людей. Мы можем услышать её в форме разговоров про «самоуправление» и «демократию». Вместо того, чтобы убеждать большинство людей принять совершенно новую этическую и политическую систему, нам необходимо только обратить их внимание на имеющийся конфликт с существующей системой: В то время как большинство людей верит в право на самоуправление, их отказ признать универсальное право выхода из общественного объединения существенно извращает это право. Указание на конфликт в уже существующих моральных установках было в точности тем методом, с помощью которого движение аболиционистов преуспело в фактическом упразднении человеческого рабства.
Другая, тесно связанная причина, по которой я считаю важным наш моральный принцип, заключается в том, что реализация анархии, как она описывается здесь, не требуется широкого соглашения о том, каким конкретно должно быть право в общественных объединениях. Наоборот, признание права на самоопределение мирно обеспечивает наиболее широкое различие мнений о том, какие законы являются справедливыми, делая возможным сосуществование множества правовых систем без внутреннего конфликта между ними.
Более того, право на самоопределение не фиксирует их передачу права никакой конкретной форме организации для защиты и правового принуждения. Различные общественные объединения могут нанимать частные охранные агентства, как предлагали Мюррей Ротбард и Дэвид Фридман, образовывать взаимные охранные агентства, как рекомендовал Пол Бёрч, учреждать некоторого рода страховую систему, предложенную Бобом Мёрфи или применять какую-то ещё не даже не придуманную форму защиты и правового принуждения.
Очевидно, я думаю, что рыночные анархисты и анархо-социалисты, которые признают универсальное право образовывать, вступать и покидать общественные объединения, могут сосуществовать вместе. Некоторые рыночные анархисты и некоторые анархо-социалисты могут счесть правовые нормы, которые выбрала для себя другая группа, эксцентричными или несправедливыми. Тем не менее, до тех пор, пока членство в общественном объединении является добровольным, и ни одна группа не пытается навязать другой своей точки зрения на справедливость права, нет никаких причин, по которым они все не могли бы жить в мире друг с другом.
К сожалению, на мой взгляд, есть и рыночные анархисты, и анархо-социалисты, которые кажутся неспособными стерпеть ту идею, что другие хотели бы свободно выбрать жизнь в соответствии с правом, отличающимся от того, которое ими предполагается. Например, есть множество анархо-социалистов, которые не могут вынести идею, что кто-то где-то накапливает капитал или работает за зарплату.
Среди рыночных анархистов я иногда нахожу подобную нетерпимость относительно частичного банковского резервирования (ЧБР). Я понимаю отвращение, с которым множество рыночных анархистов смотрят на ЧБР, и я полагаю, что они имеют полное право сформировать общественные организации, в которых не будет разрешена такая практика. Однако, один рыночный анархист сказал мне, что ЧБР должно быть запрещено повсюду. Итак, если то, что он имел в виду, было его надеждой убедить всех, что такая практика является пагубной и должна быть запрещена, тогда его взгляд совместим с миром полицентричного права, который я здесь описываю. Но мне было ясно, что он имел в виду больше чем это: он полагал, что ЧБР должно насильственно искореняться везде, где оно существует. Давайте рассмотрим последствия такого суждения.
Представим два общественных объединения, Ротбардвилль и Фридмантаун, существующие рядом друг с другом (конечно, в системе, которую я описываю, члены этих двух групп, могут быть даже географически смешаны, но это не имеет значения в нашем примере). ЧБР запрещено в Ротбардвилле, но с энтузиазмом практикуется в Фридмантауне. Чтобы быть последовательным, мой корреспондент должен был бы поддержать вторжение Ротбардвилля в Фридмантаун, чтобы вынудить фридмановцев прекратить ЧБР. Однако, пока фридмановцы не пытаются передать ротбардианцам расписки, умалчивая об их частичном резервирвании, то ясно, что нападение на них будет актом агрессии со стороны ротбардианцев. Если кто-то из фридмановцев жалуется ротбардианцу, так как полагает, что его права нарушаются тем, что его депозитный вклад не обеспечен полностью в банковских хранилищах, правильным ответом ротбардианцев будет: «Мы абсолютно согласны. Так покиньте Фридмантаун и присоединяйтесь к Ротбардвиллю». Нет никакой причины, по которой эти две группы не могли бы жить в мире и даже торговать друг с другом, пока фридмановцы используют золото или бумаги, полностью обеспеченные золотом для платежей ротбардианцам. Ротбардианцы могли бы считать, что терпимость фридмановцев к ЧБР глупа, так же как анархо-социалисты могли бы считать, что терпимость ротбардианцев и фридманитов к наёмному труду глупа настолько же. Но свобода влечет за собой право быть глупым, пока кто-то не пытается насильно принудить к глупости других.
* Я хотел бы поблагодарить Яна Лестера и Поля Бёрча за очень полезные комментарии к черновику этой статьи.
Джин Кэллахан — сотрудник Института Людвига фон Мизеса и автор книги «Экономика для обычных людей»
-------------------------------------------------------------------------------
http://translated.by/you/private-proper ... -ru/trans/
© Gene Callahan, 2003
Оригинал (английский): Private-Property Anarchists and Anarcho-Socialists: Can We Get Along? (http://anti-state.com/article.php?article_id=375)
Перевод: © Ivan Burbakov, анархист Иванов, farroh, Арсений Кустов.
скажем спасибо переводчикам.
Рыночные анархисты и анархо-социалисты: Можем ли мы быть вместе?
Все анархисты в целом хотят ликвидировать инициацию агрессии как легитимную форму социального взаимодействия. Разница между рыночными анархистами и анархо-социалистами чаще всего состоит в том, что каждая группа понимает под агрессией. Я попытаюсь показать, что с точки зрения рыночных анархистов, есть два различных типа анархо-социалистов: «хорошие», которые готовы жить в мире с сообществами рыночных анархистов, и «плохие», которые этого не хотят. Я знаю, что анархо-социалисты второго типа скажут, будто я обозначил «хороших» и «плохих» с точностью до наоборот. Но ведь я же один из рыночных анархистов — с которыми они не могут жить в мире, — так чего же они от меня ожидают?
В связи с важностью моего ответа на вопрос «В чём же, в точности, состоит агрессия?», я начну с попытки показать, что одним из способов осмысления любого человеческого взаимодействия является относительное расположение его между двумя полярными идеальными типами: убеждением и агрессией. Из чего следует, что я всегда буду использовать слово «убеждение», без каких-либо прилагательных для обозначения честного убеждения (Прошлая версия этой дихотомии была представлена на LewRockwell.com; как только эта статья появилась, Джен Лестер убедил меня, что я должен использовать слово «агрессия», там где я раньше писал «принуждение». Вы можете обратится к его книге «Побег от Левиафана» за некоторыми его обоснованиями в этой связи).
Вступая в контакт с помощью убеждения, я пытаюсь убедить Вас, что Ваша ситуация на Ваш собственный взгляд могла бы быть лучше, если мы будем взаимодействовать, чем если не будем. Например, предположим, что Вы и я живём на отдельных изолированных островах и вокруг кроме наших островов ничего не видно. Далее, мы можем предположить, что ни один из нас не может достигнуть соседского острова так как пролив кишит акулами. Каждый из нас мог бы заниматься своими делами не беспокоясь относительно присутствия другого человека. Тем не менее, однажды нам случилось встретиться, когда каждый из нас находился на ближайшей к соседу окраине острова. Пока мы перекрикивались, я упомянул, что на моём острове полно кокосовых пальм, но меня уже тошнит от кокосов. Вы ответили, что на Вашем острове имеются во множестве деревья манго и что Вы уже объелись манго. Обсудив всё, мы согласились, что каждый день, примерно в одно и то же время мы будем встречаться в этом месте. Я принесу несколько кокосов, а Вы принесёте несколько манго. Мы будем торговать, перебрасывая их друг другу через пролив. Очевидно, что каждый из нас предпочитает взаимодействие его отсутствию, поскольку каждый мог бы совершенно без усилий избежать любого взаимодействия. Я совершенно готов оставить Вас в одиночестве, если Вы не заинтересованы в том, что я могу Вам предложить, и наоборот.
В противоположность этому, в случае агрессии, принуждаю Вас к взаимодействию без Вашего согласия. Зачастую, я мог бы попытаться убедить Вас, что я имею возможность и готов сделать Вашу жизнь хуже, если Вы откажетесь взаимодействовать со мной на моих условиях. Представим опять Вас и меня встретившихся на берегах наших островов. Но теперь, после того, как я выяснил, что на Вашем острове есть манго, я требую чтобы Вы перекидывали мне пять штук в день. Если Вы не будете этого делать, говорю я Вам, я Вас подкараулю и убью копьём, которое я могу метнуть через пролив. Безусловно, в моей угрозе имеется элемент убеждения: я должен убедить Вас, что я действительно собираюсь убить Вас и что я обладаю способностью выполнить свои намерения. Однако разница между нашим взаимодействием в этих двух примерах всё ещё огромна. В случае манго-кокосового обмена, я готов оставить Вас в одиночестве заниматься своими делами, как будто мы никогда не встречались, если мои аргументы в пользу торговли Вас не убедят. В случае же «манго или смерть», я требую чтобы мы взаимодействовали и, если Вы не будете делать этого на установленных мной условиях, я собираюсь сделать ситуацию значительно хуже, чем если бы Вы никогда не попадались мне на глаза. Моё убеждение направлено не на то, чтобы убедить Вас, что Вам будет лучше, чем сейчас, если Вы дадите мне манго, а на то, чтобы убедить Вас в том, что если Вы не дадите мне манго, я могу сделать Вам значительно хуже, чем сейчас.
Существует три основных способа, которыми я могу совершить агрессию против Вас: хищение, обман, применение или угроза насилия. Я мог бы совершить против Вас агрессию путём хищения, например, проникнув в Ваш дом пока Вы спите и похитив Вашу еду. Вместо того, чтобы убеждать Вас взаимодействовать со мной, я предпочёл скрыть факт нашего взаимодействия путём планирования моей вылазки.
Я обманным путём совершаю против Вас агрессию, если я сознательно лгу, когда убеждаю Вас взаимодействовать со мной. Например, в сценарии с островом, который мы рассматривали, я мог бы предложить Вам обмениваться кокосами и манго. Но вместо целых кокосов я кидаю Вам пустые скорлупки, из которых я уже съел мякоть и выпил молоко. В то время как я убедил Вас обменивать кокосы на манго, в действительности на манго были обменены на кокосовую скорлупу.
Наконец, я мог бы совершить против Вас агрессию путём применения насилия или угрозы насилия. Мы уже рассмотрели пример этой формы агрессии выше, где я угрожал пронзить Вас, если Вы не принесёте мне манго.
Я полагаю, что взгляд на убеждение и агрессию, приведённый здесь, может быть полезным в понимании споров о том, какие типы действия неотъемлемо агрессивны. Например, социалистические анархисты часто утверждают, что собственность на средства производства и заработная плата за труд представляют агрессию по отношению к ним.
Но давайте снова представим ту ситуацию, в которой Вы и я живём на островах. Предположим теперь, что каждый из нас построил лодку, и мы встретились в море где-то между нашими островами. Там я выясняю, что Вы, пока жили на своём острове, построили систему опреснения воды применяя Ваш собственный труд и какие-то материалы, найденные на острове. Вместо того, чтобы собирать дождевую воду и затем пить её, даже когда она портится, Вы можете перерабатывать морскую воду и пить её свежей когда пожелаете. Услышав это, я требую, чтобы Вы отдавали мне галон свежей воды каждый день. Вы отказываетесь, предлагая вместо этого обменять галон свежей воды на пару кокосов.
В ответ я заявляю, что Вы совершаете агрессию против меня, используя «власть», которую Вы имеете как собственник капитального блага (опреснителя) для «эксплуатации» труда, который я потрачу собирая кокосы. Если та точка зрения на убеждение и агрессию, которую я выдвигал здесь, является осмысленной, то такое утверждение является абсурдным. Вы совершенно вольны оставить меня одного и позволить мне продолжать мою жизнь так, как будто мы никогда не встречались. В конце концов, если бы не Ваше существование, то опреснителя на Вашем острове могло бы и вообще не быть. Вы не требуете, чтобы я использовал средство, которое Вы построили и не пытаетесь заставить меня трудиться, чтобы снабжать Вас кокосами. Вы только требуете от меня, чтобы, если мы будем взаимодействовать, то это должно происходить на условиях, с которыми согласны мы оба. Более того, если Вы согласитесь на мои условия обмена кокосов на воду, то очевидно, что Вы расчитываете, что вступать в обмен со мной будет для Вас лучше, чем не делать так. В конце концов, я оставляю для Вас открытой возможность игнорировать моё существование. Если Вы тем не менее торгуете со мной, Вы должны полагать, что Ваша ситуация от этого улучшится.
Когда рассуждения, приведённые выше, были опубликованы на анархо-социалистическом форуме, комментатор сказал, что в своём искусственном анализе, напоминающем ситуацию Крузо, я игнорировал сложность реальных обществ. Тем не менее, если мы хотим понять сущность общественных механизмов, мы не имеем другого выбора, кроме как сокращать их до простейших форм, в которых их существенные элементы только и могут быть ясно рассмотрены. В каждой актуальной ситуации мы можем найти мириады исторических обстоятельств. Без предварительного выведения принципов социального взаимодействия путём мысленной изоляции «чистых» примеров идеальных типов, мы обнаружим себя плывущими по течению в безбрежном море истории без компаса и руля. Я уверен, что если мы желаем достичь берега, то мы должны принять во внимание совет Карла Менгера:
«В последующем изложении мы старались свести сложные явления человеческого хозяйства к их простейшим элементам, еще доступным точному наблюдению… [и] показать, как сложные хозяйственные явления закономерно развиваются из своих элементов» («Основания политической экономии»).
В самом деле, если какой-то анархо-социалист отрицает обоснованность такого фундаментального анализа, то на каком основании он может утверждать, что накопление капитала и наёмный труд всегда являются примером агрессии? Не будет ли он вынужден проверять каждый исторический случай индивидуально?
Конечно, мы можем представить случаи, в которых собственность на капитальные блага и привлечение наёмного труда вовлечено в некоторый вид агрессии. Например, мы могли бы выяснить, что традиционные охотничьи угодья некоторых индейских племён были отобраны у них силой и отданы некоторому промышленнику, который начал затем вести там горную разработку. Индейцы, отрезанные от своих традиционных средств к существованию и лишённые своего главного имущества, могли бы решить, что у них не очень богатый выбор, кроме как пойти работать на его шахтах. Очевидно индейцам был нанесён ущерб и промышленник был агрессором (предположим, что он не был добросовестным покупателем у изначального агрессора). Более того, несомненно, что многие современные права собственности запятнаны актами агрессии, подобными этому. В той мере, в которой вина современных собственников может быть точно установлена, большинство рыночных анархистов согласны с исправлением таких ситуаций.
Однако, пример с системой опреснения воды демонстрирует, что нет никакой внутренне присущей агрессии в собственности на средства производства или в использовании наёмного труда. Если кто-то хочет заявить, что какой-то конкретный случай с каким-либо капиталистом, нанимающим каких-либо рабочих, является актом агрессии, тогда этот человек должен показать, какие реальные акты агрессии имели место быть. Недостаточно просто кричать «Наёмный труд — это рабство», а затем опираться на это.
Хороший анархо-социализм
Я возьму взгляды Кейта Престона как образчик «хорошего» анархо-социализма. Недавно Престон кратко описал свое видение анархического мира:
«Как, несомненно, известно многим читателям, я считаю себя анархо-социалистом. Я изложил на эти взгляды в другом месте, поэтому я не буду вдаваться в них здесь, скажу лишь, что я в целом одобряю экономический порядок малого бизнеса и индивидуальных предпринимателей, кооперативов, принадлежащих/управляемых работниками отраслей, прудоновских банков и других подобных учреждений, действующих в рамках свободной экономики, безгосударственного, свободного рынка».
Престоновский анархо-социализм полагается на убеждение других, что они предпочли бы жить при социальных отношениях, которые он перечисляет выше, а не в более традиционных «капиталистических» структурах. Престон в принципе готов позволить тем, кто не убежден его аргументами, открывать традиционные иерархические компании, работать на заработную плату, арендовать квартиры и так далее.
Интересно отметить, что престоновское видение анархо-социализма избегает мизесовской проблемы расчёта, поскольку его малый бизнес, кооперативы, находящиеся в собственности рабочего отрасли и т.д. имеют дело друг с другом во всеобъемлющей системе рынка, в которой могут возникать реальные рыночные цены. Поэтому, люди всё еще будут в состоянии участвовать в экономическом расчёте. Престоновские локальные социалистические организации занимают место фирмы в стандартной экономической теории, хотя эти — фирмы с необычной (и предпочтительной для Престона) внутренней структурой.
Другие социалистические анархисты попытались ответить на мизесовскую критику социализма также посредством локальных институций — признавая, что в группе, где каждый участник может полностью представить действия большинства других участников, экономическое вычисление не является необходимым. Именно поэтому, например, минимаркет, нанимающий пять человек, не должен совершать учет издержек для каждого из его сотрудников так, как если бы они были отдельными подразделениями General Motors.
Чего многие анархо-социалисты не понимают, так это того, что если они не допускают рыночных цен во взаимодействиях между такими малыми группами, результатом будет разрушение глобального разделения труда, и, конечно, любого более сложного разделения труда, чем может существовать в таких малых группах самих по себе. «Отлично! — могут они утверждать, — Кому нужна торговля? Локальная самодостаточность – это то что нужно.» Однако, без глобального разделения труда, Земля сможет поддерживать только очень малую часть её текущего населения. Если программа анархо-социалистов приведёт к гибели миллиардов, так что оставшиеся в живых смогли бы получить то, что они считают более удовлетворительной жизнью, они должны ясно это понимать (для полноты картины, некоторые радикальные защитники окружающей среды ясно осознают своё желание подобного результата: они хотят сократить человеческую популяцию до того уровня, который был, когда все люди были охотниками-собирателями. Они не получили слишком массовой поддержки подобной программы).
Наконец, я замечу, что престоновское видение анархии прибегает к демократическим процедурам в единственном масштабе, в котором я (вслед за Аристотелем) полагаю, что они выгодны: это полис, или группа жителей, которые все знают друг друга и взаимодействуют с друг другом в своей повседневной жизни.
Плохой анархо-социализм
«Плохие» анархо-социалисты — это те, кто будет препятствовать «капиталистическим актам между взрослыми людьми», заимствуя фразу из Роберта Нозика.
Представим себе, что в анархо-социалистическом мире некие группы людей решат, что они хотели бы переехать в какое-то не занятое никем место — в Антарктиду, например, — и создать там сообщество рыночных анархистов (мы отложим вопрос о какой-либо защите ООН статуса Антарктиды, и представим, что она просто окажется пустой и никому не принадлежащей, каковой она, по сути, и является). Они не будут принуждать никого, кто не хочет добровольно быть с ними, и они обещают, что не будут пытаться как-то взаимодействовать с анархо-социалистическим сообществом, которое не хочет иметь с ними дел. Трудно представить последовательную теорию агрессии, которая рассматривает это массовое бегство как какое-то нападение на кого-то.
Как отвечают анархо-социалисты? Если они не допустят такого рода действий, тогда мне ясно, что они, по сути, не отвергают идею государства: они просто хотят государства, которое принуждает к исполнению иных норм, чем у ныне существующих государств. Если же они позволят группе людей создать анархическое сообщество, основанное на праве частной собственности, то их видение анархизма, возможно, отличаясь в том, как они хотели бы, чтобы это сообщество было структурировано, никоим образом не противоречит видению рыночных анархистов, почти все из которых готовы позволить социалистическим сообществам существовать в пределах «их» анархии.
Некоторые анархо-социалисты утверждают, что капиталистическая деятельность должна быть запрещена, так как капиталисты по своей природе агрессивны и в определенный момент они, несомненно, попытаются захватить власть и уничтожить анархо-социалистические сообщества. Но в качестве оправдания применения силы против колонистов в Антарктике это означает принятие пагубной доктрины справедливости «превентивного удара». Как заметил Уолтер Блок, это напоминает ту точку зрения, что вы можете запросто атаковать случайных люди на улице, так как есть вероятность, что они, возможно, планируют атаковать вас. Кроме того, такой взгляд кажется, игнорирует реальное и давнее противостояние рыночных анархистов корпоративному предоставлению социальных услуг, корпоративным монопольным привилегиям, а также международной агрессии.
Можно ли описать более широкое видение анархии, которая включает в себя как анархию рыночных анархистов, так и анархо-социалистов? Я считаю, что это возможно, и я попытаюсь сделать это в следующей, заключительной части этой статьи.
Анархия как мир добровольно принятого, полицентричного права
Чтобы избежать гоббсовской «войны всех против всех» люди входят в общественные объединения, которые представляют собой группы людей, объединенных признанием авторитета свода правил над всеми лицами, которые составляют группу. Анархисты, которые считают, что человеческая культура может существовать без верховенства права, предаются фантазии о жизни в мире, где я смогу «делать все, что я считаю нужным, и поимею любого, кто попытается остановить меня».
Я полагаю, что реальный механизм для достижения максимума свободы, совместимый с выживанием человеческой цивилизации, состоит в признании права каждого взрослого человека на свободное создание общественных объединений с теми, с кем он захочет, и право на выход из такого объединения по желанию; другими словами — право на самоопределение (По крайней мере, для меня очевидно, что использование права на самоопределение, как способ избежать наказания за уже совершённое преступление — проблематичное намерение; другими словами, я не могу убить кого-то и то сказать: «А, кстати, я выхожу!». Можно предположить, что «выход с целью ухода от уголовной ответственности» был бы запрещен в соглашениях большинства общественных объединений).
В особенности, и в резком контрасте по отношению к нашему сегодняшнему миру, мир добровольно принятого, полицентричного закона позволит людям покидать общественные объединения, не меняя географического положения. Если они явно не соглашались оставаться в каком-то общественном объединении, заключив соглашение о покупке собственности (как, например, люди часто делают, покупая квартиру или дом в запланированном сообществе), то все люди должны иметь право выхода и для себя самих, и для своей земли из юрисдикции их текущего общественного объединения. Поступив так, человек мог бы попытаться присоединиться к другому существующему общественному объединению, мог бы попытаться убедить других сформировать новое общественное объединение, или мог бы остаться за пределами любого общественного объединения вообще.
Наш механизм оставляет в покое даже тех, кого раздражают любые юридические ограничения: они могут уйти полностью из общественной жизни и стать «вне закона». Хотя такой человек и жил бы вне покровительства любого права, но пока он не нарушает покой существующих общественных объединений, нет никаких причин полагать, чтобы он преследовался или был обеспокоен кем-то, кроме, возможно, других находящихся вне закона, с которыми он должен был бы иметь дело самостоятельно. Действительно, способность «установить свой собственный закон», имея дело с другими, кто, как ему кажется, причиняет ему вред — вероятно, самое важное побуждение, которое такой «изгой» имеет для того, чтобы покинуть все общественные объединения.
Так как участники различных общественных объединений всё равно будут взаимодействовать друг с другом в мире, предполагаемом здесь, возникает вопрос относительно того, как могут быть решены конфликты между ними. Я представляю это так, что общественные объединения примут соглашения с другими общественными объединениями для разрешения таких споров путём арбитража. Принятие универсального права на самоопределение не делает войну между общественными объединениями невозможной, но это действительно делает её значительно менее вероятной, так как любе общественное объединение, способствующее войне, даже слегка непопулярной, немедленно столкнется с волной заявлений о выходе.
Некоторые люди могут критиковать то, что я здесь описываю, утверждая, что это вообще не настоящая анархия, и что я — «скрытый этатист». Хорошо, пусть будет так. Мне, в целом, не интересно, если кто-то решит, что я «не настоящий анархист», «не настоящий либертарий» или какой-то другой не настоящий лейбл. Мне кажется более важным пытаться быть «по-настоящему правым». Так что, если мое предложение кажется Вам «не подлинно анархическим» — идите, расскажите это рождественскому зайцу. Если же это кажется Вам «не совсем правильным», мне будет интересно.
С другой стороны кто-то мог бы указать на то, что моё предложение — «не настоящая анархия», потому что они хотят поправить использование мной этого термина. Их аргумент не в том, что моё видение ущербно, потому что это не настоящая анархия, а в том, что я отвратительно использую термины. Они могут сказать, что «анархия означает, что нет никаких правителей, а в ваших представлениях люди всё ещё управляются правовыми системами».
Я с большей симпатией отношусь к такой критике, но я думаю, что такое использование можно защитить. В соответствии с моим предложением, любой человек, который не ставит себя вне законов, признаёт какой-то закон, по которому он является субъектом права в добровольном сообществе. Однако, он добровольно подчинился этим правилам, и он может добровольно отказаться от такого подчинения в любое время. Никто не управляет людьми так, как сегодня, когда они — по существу пленники государства, волей-неволей субъекты его права.
Как об этом говорит Ян Лестер: «И этимологически, и как политическая теория, анархия означает «отсутствие правления» в смысле упреждающего государственного контроля в любой форме (и противоположна различным формам государственного правления — олигархии, аристократии, демократии и т. п. — как отмечено, в частности, в «Политике» Аристотеля). Анархия не означает отсутствия правил или отсутствия законов, или отсутствия порядка: это хаос, а не анархия. Анархо-либертарии полностью одобряют анархические правила, порядок и право вместо государственных версий всего этого, огромная неэффективность которых делает их причиной приближения хаоса до некоторой степени. Государственники путают сами себя, если используют слово «анархия» обозначая хаос или отсутствия правил, порядка и права и затем по этой причине отвергают то, что защищают либертарные анархисты.» (Частное письмо по электронной почте).
Верно, что большинство людей сегодня имеют возможность оставить государство, в котором они живут. Но они вынуждены также оставить своих друзей, семью, работу, дом и, вероятно, даже свой язык. Они также сталкиваются с многочисленными ограничениями иммиграции со стороны других государств. (Конечно, общественные объединения могут иметь ограничения членства. Но в условиях огромного числа таких объединений очень вероятно, что некоторые из них будут принимать всех желающих.) И возможность выбора действительно отличающегося общественного объединения постепенно уничтожается с появлением мировой государственной системы, где Соединённые Штаты и их союзники из «Первого Мира» реализуют, с помощью военной силы, экономического давления, привлекательности международной помощи и кредитов и других тактик, их модель социал-демократическую модель государственного корпоративизма, сочетающегося с обширными социальными пособиями и высокими ставками налогов почти во всём мире.
До тех пор пока будет признаваться универсальное право самоопределения, я полагаю, что государство в том виде, в котором мы его знаем сегодня вряд ли сможет существовать. Многие общественные объединения смогут иметь особенности, против которых анархисты могут протестовать, такие как социальные программы, законы о наркотиках, тюрьмы, законы об обязательной службе в армии и так далее. Но если члены всегда имеют возможность выхода, то государству будет гораздо сложнее использовать систематическую эксплуатацию одной группы населения для выгоды другой группы.
Конечно, моё предложение не гарантирует, что настоящее государство не сможет возникнуть. Но я не считаю разумным ожидать каких-то гарантий в жизни. Широко принятое мнение, что человеческое рабство аморально иногда не останавливает некоторых людей от захвата и порабощения других людей. Но каждый согласится, что такая практика сейчас куда менее распространена, чем в 1750. Точно также, если право на самоопределение будет признаваться подобным образом, будет значительно сложнее организовать деспотичное государство.
Пол Бёрч указал на возможную проблему с предложенной мной здесь идеей, высказав сомнения в практической возможности существования географически смешанных общественных объединений. Как он выразил это, «если только добровольные общественные объединения не будут географически выраженными и не слишком маленькими, люди не смогут избегать становления субъектом законов, которые они не принимали, поскольку будут постоянно возникать споры между членами различных объединений, которые имеют различные законы.»
Я полагаю, что получение заслуживающих доверия законов взаимодействия между членами различных общественных объединений путём согласования между объединениями некоторым способом разрешит это возражение. В качестве кусочка доказательства предположения о том, что общественные объединения не обязательно должны быть географически смежными, я отошлю к фантастике: к прекрасной новелле Нила Стивенсона «Алмазный век». Хотя я согласен, что фантастический мир не очень близок к тому, чтобы служить частью доказательства применимости политической идеи, всё же тот факт, что Стивенсон смог создать логичный и правдоподобный мир из географически перемешанных общественных объединений, позволяет по меньшей мере предположить, что такие конструкции не являются невозможными.
Важной особенностью этого взгляда на анархию является то, что возможность для реального мира придти к ней зависит почти исключительно от широкого принятия идеи о том, что членство в общественных объединениях должно быть добровольным.
Подобная идея уже поддерживается, пусть даже неполно и непоследовательно, многими, возможно даже большинством людей. Мы можем услышать её в форме разговоров про «самоуправление» и «демократию». Вместо того, чтобы убеждать большинство людей принять совершенно новую этическую и политическую систему, нам необходимо только обратить их внимание на имеющийся конфликт с существующей системой: В то время как большинство людей верит в право на самоуправление, их отказ признать универсальное право выхода из общественного объединения существенно извращает это право. Указание на конфликт в уже существующих моральных установках было в точности тем методом, с помощью которого движение аболиционистов преуспело в фактическом упразднении человеческого рабства.
Другая, тесно связанная причина, по которой я считаю важным наш моральный принцип, заключается в том, что реализация анархии, как она описывается здесь, не требуется широкого соглашения о том, каким конкретно должно быть право в общественных объединениях. Наоборот, признание права на самоопределение мирно обеспечивает наиболее широкое различие мнений о том, какие законы являются справедливыми, делая возможным сосуществование множества правовых систем без внутреннего конфликта между ними.
Более того, право на самоопределение не фиксирует их передачу права никакой конкретной форме организации для защиты и правового принуждения. Различные общественные объединения могут нанимать частные охранные агентства, как предлагали Мюррей Ротбард и Дэвид Фридман, образовывать взаимные охранные агентства, как рекомендовал Пол Бёрч, учреждать некоторого рода страховую систему, предложенную Бобом Мёрфи или применять какую-то ещё не даже не придуманную форму защиты и правового принуждения.
Очевидно, я думаю, что рыночные анархисты и анархо-социалисты, которые признают универсальное право образовывать, вступать и покидать общественные объединения, могут сосуществовать вместе. Некоторые рыночные анархисты и некоторые анархо-социалисты могут счесть правовые нормы, которые выбрала для себя другая группа, эксцентричными или несправедливыми. Тем не менее, до тех пор, пока членство в общественном объединении является добровольным, и ни одна группа не пытается навязать другой своей точки зрения на справедливость права, нет никаких причин, по которым они все не могли бы жить в мире друг с другом.
К сожалению, на мой взгляд, есть и рыночные анархисты, и анархо-социалисты, которые кажутся неспособными стерпеть ту идею, что другие хотели бы свободно выбрать жизнь в соответствии с правом, отличающимся от того, которое ими предполагается. Например, есть множество анархо-социалистов, которые не могут вынести идею, что кто-то где-то накапливает капитал или работает за зарплату.
Среди рыночных анархистов я иногда нахожу подобную нетерпимость относительно частичного банковского резервирования (ЧБР). Я понимаю отвращение, с которым множество рыночных анархистов смотрят на ЧБР, и я полагаю, что они имеют полное право сформировать общественные организации, в которых не будет разрешена такая практика. Однако, один рыночный анархист сказал мне, что ЧБР должно быть запрещено повсюду. Итак, если то, что он имел в виду, было его надеждой убедить всех, что такая практика является пагубной и должна быть запрещена, тогда его взгляд совместим с миром полицентричного права, который я здесь описываю. Но мне было ясно, что он имел в виду больше чем это: он полагал, что ЧБР должно насильственно искореняться везде, где оно существует. Давайте рассмотрим последствия такого суждения.
Представим два общественных объединения, Ротбардвилль и Фридмантаун, существующие рядом друг с другом (конечно, в системе, которую я описываю, члены этих двух групп, могут быть даже географически смешаны, но это не имеет значения в нашем примере). ЧБР запрещено в Ротбардвилле, но с энтузиазмом практикуется в Фридмантауне. Чтобы быть последовательным, мой корреспондент должен был бы поддержать вторжение Ротбардвилля в Фридмантаун, чтобы вынудить фридмановцев прекратить ЧБР. Однако, пока фридмановцы не пытаются передать ротбардианцам расписки, умалчивая об их частичном резервирвании, то ясно, что нападение на них будет актом агрессии со стороны ротбардианцев. Если кто-то из фридмановцев жалуется ротбардианцу, так как полагает, что его права нарушаются тем, что его депозитный вклад не обеспечен полностью в банковских хранилищах, правильным ответом ротбардианцев будет: «Мы абсолютно согласны. Так покиньте Фридмантаун и присоединяйтесь к Ротбардвиллю». Нет никакой причины, по которой эти две группы не могли бы жить в мире и даже торговать друг с другом, пока фридмановцы используют золото или бумаги, полностью обеспеченные золотом для платежей ротбардианцам. Ротбардианцы могли бы считать, что терпимость фридмановцев к ЧБР глупа, так же как анархо-социалисты могли бы считать, что терпимость ротбардианцев и фридманитов к наёмному труду глупа настолько же. Но свобода влечет за собой право быть глупым, пока кто-то не пытается насильно принудить к глупости других.
* Я хотел бы поблагодарить Яна Лестера и Поля Бёрча за очень полезные комментарии к черновику этой статьи.
Джин Кэллахан — сотрудник Института Людвига фон Мизеса и автор книги «Экономика для обычных людей»
-------------------------------------------------------------------------------
http://translated.by/you/private-proper ... -ru/trans/
© Gene Callahan, 2003
Оригинал (английский): Private-Property Anarchists and Anarcho-Socialists: Can We Get Along? (http://anti-state.com/article.php?article_id=375)
Перевод: © Ivan Burbakov, анархист Иванов, farroh, Арсений Кустов.
