afa-punk-23
28-01-2014 22:34:23
Панк как форма противостояния потребительской и конформной цивилизации
Авилова Е.Р. , Васильчук Е.О. , Ильин А.Н.
В статье речь идет о современном обществе потребления, в котором господствуют конформистские массовые настроения. Также приводится общая характеристика панк-субкультуры, и на основе анализа творчества Е. Летова панк-субкультура рассматривается в качестве формы противостояния потребительству и конформизму.
Ключевые слова: конформизм , масса , общество потребления , панк-субкультура , творчество Е. Летова .
В условиях современного массового общества особую актуальность приобретают общефилософские и политологические проблемы, связанные с кризисом человеческой уникальности. Единообразие в культуре, в быту и в политических ориентациях рождает массового человека, который, с одной стороны, атомизирован, а с другой – пассивно-конформен. Соответственно, возникает необходимость актуализации возможных векторов нонконформизма, к числу которых относится панк-субкультура, как средств противостояния человеческому мещанству и обывательству.
Особую актуальность для подготовки данной статьи имели работы Ф. Блиевой [2], А. Бодалева [3], М. Ганапольского [6], А. Маслоу [14–15], А. Назаретян [16], К. Поппера [20], Э. Фромма [23–24] и других авторов, раскрывающие вопросы, связанные с использованием различных возможностей для повышения управляемости общественных процессов и способов противостояния этим явлениям.
Конформистское отношение человека ко многим сферам общественной жизни имеет двоякую природу, проявляющуюся в том, что такие люди не соглашаются с происходящим, но внешне демонстрируют полное согласие и одобрение. «Люди вступают в сделку со своей совестью, и нравственная цена тем выше, чем больше общественные последствия нашего двуличия» [3, c. 124], – пишет А. Бодалев.
Такое отношение к реальности со временем абсурдизирует различные стороны общественной жизни, в частности ее политический компонент. Конформистски настроенные личности попадают в мир абсурда, содействуя постепенному расширению его пределов. Расхожим заблуждением в этом плане является представление о жизни в реальности, тогда как на самом деле под давлением окружающего абсурда жизнь превращается в калейдоскоп различных иллюзорных эмоционально-чувственных представлений. Появление конформистского некритичного отношения к жизни обусловлено двумя причинами:
социальная пассивность населения, рождаемая в силу доминирования стагнационных общественных процессов;
умелые манипуляции общественным сознанием с привлечением отработанных технологий и средств массовой информации.
Конформистское отношение к жизни в наше время искусственно привносится в массовое сознание для повышения порога управляемости общества, направления социальных энергий в условно конструктивное русло, исключающее участие в протестах и социальных потрясениях. «Чтобы сохранить в чистоте душу и совесть, лучше страдать от острого несогласия с несправедливостью, чем воспринимать ее равнодушно» [19, c. 182], – замечает С. Пеунова. Такая латентная репрессивность создает феномен подавляемого человека, который, в свою очередь, продолжает конституировать отношения принуждения.
Представитель кинической школы древнегреческий философ Диоген Синопский считал, что самым прекрасным у людей является свобода слова [1, c. 28]. Упоминая в это контексте Диогена, стоит отметить, что не столько свобода слова как частный элемент свободы вообще, а сама свобода является наивысшей ценностью, поскольку без нее человек утрачивает самого себя, а необходимость в свободе проявляется на таком глобальном уровне, как персональный – на общесоциальном. Поэтому уровень развития общества определяется количеством свобод, которыми обладают его члены. Э. Фромм к путям так называемого бегства от свободы приписывает подчинение вождю и вынужденную конформизацию [24, c. 156]. Д. Леонтьев вообще называет конформизм противоположностью свободы [11, c. 15].
Поиск выгоды, «вульгарная экономизация» всех общественных отношений и взаимосвязей, меркантилизм, сугубо материальные потребности приводят к овеществлению сознания человека с постепенным отказом от личных убеждений. Из этого вырастает такое социальное явление, как потребительство, под которым подразумевается утрата смыслов и игра знаков, бессознательный и неорганизованный образ жизни [4, c. 187]. Исходя из этого, мы можем говорить о потребительстве как о системе общественного омассовления, которая имеет дело не столько с вещами, сколько с идентифицируемыми с ними культурными знаками, обмен которыми бесконечно нарастает. Потребительство соблазняет человека своей бессмысленностью и пустотой, играя на яркости образа, скрывающей дезонтологизированный, обессмысленный объект, который, тем не менее, вызывает соблазн, выступая ценностью, а иногда даже смыслом жизни. В такой ситуации ни о каком гражданском сознании и говорить не приходится, поскольку сознание потребителя сужается до микроскопических размеров и не способно увидеть для себя ценность в чем-то возвышенном и духовном.
Любая форма конформизма граничит с безликостью, стадностью и тупым подчинением авторитету. Причем авторитетом может выступать как конкретный человек – лидер, так и целая группа. «Власть чьего-то авторитета над нашим сознанием обычно прямо пропорциональна нашей простоте и впечатлительности и обратно пропорциональна интеллекту, – пишет И. Шаповал. – Эмоциональность, склонность к сильным переживаниям и аффектам при отсутствии критического мышления обусловливает большую подверженность влиянию авторитета и подчиняемость ему практически без обдумывания и выбора. Индивидуальность здесь выражается лишь в выборе кумира, а его смена сопровождается и сменой моральных норм»[26, c. 141].Д. Ольшанский отмечает, что у человека массы отсутствует индивидуальная психика. Он же наделяет индивида массы такими характеристиками, как анонимность и отсутствие сознательной личности, снижение рациональности и интеллектуальности, стремление к осуществлению внушенных идей, ориентация индивидуальных мыслей и чувств в направлении массовых, что уже есть гиперконформизм [18, c. 354]. Массовый человек не пытается стать выше себя, не веря в ценность личностного развития. Ему свойственно считать, что он достиг своего совершенства, а интеллектуально-духовный путь развития представляется ему тупиковым и совершенно ненужным, так как он не облегчает достижения желаемых ценностей – власти и денег. И того, и другого можно достигнуть, не утруждая себя мыслительной деятельностью. Скорее даже наоборот, духовное совершенствование является антиподом тому пути, который ведет к овладению данными ценностями, так как силы, затрачиваемые на учение, могут быть направлены совершенно в другое русло, на присвоение и приобретение материальных ценностей взамен духовных.
С другой стороны, массовый человек может понимать свою косность и ограниченность, но это понимание не стимулирует его к самосовершенствованию. Единственное, к чему оно ведет, так это к пробуждению ненависти к «другим», отличающимся от масс (согласно Х. Ортеге-и-Гассету, масса ненавидит все отличное от нее).
Если феномен массового человека становится широким и всепоглощающим, то закономерным образом общество массифицируется, а культура становится однообразной. Если же происходит демассификация индивидов, то на более масштабном уровне население тоже демассифицируется, что приводит к усложнению и многообразию культурного потенциала данной социальной среды. И лишь субъектные качества – сущностная автономность, осознанный характер жизнедеятельности и целостность мировоззренческой позиции, – степень их развития на данный момент (актуальный уровень) и стремление к саморазвитию в дальнейшем (потенциальный уровень) являются неким гарантом подлинности как отдельного субъекта, так и присущей ему общности, усиливающим возможность противостояния внешнему давлению и манипулятивным воздействиям. Данные качества в своей совокупности дают человеку возможность осознать себя в окружающем мире, определить свою сущность в качестве элемента мира и социальных систем, наделяют человека способностью к рефлексии, к формированию собственной картины мира и ценностных ориентаций. Человек, стремясь сохранить свою субъектность, всеми силами старается противостоять слиянию с массами, то есть реализует негэнтропийный механизм своего развития, который характеризуется в синергетике так: сложная нелинейная система эффективно противостоит разрушительному действию хаоса только в том случае, когда она находится вдали от равновесия по отношению к окружающей среде, то есть не сливается со внешней массой. А состояние равновесия со средой, по замечанию Н. Калининой, равнозначно смерти [10, c. 25]. Конечно, в случае изучаемого нами явления – массы – смерть стоит понимать не в прямом (физическом) смысле, а скорее в психологическом, культурном и социальном.
В. Франкл называл конформизм и тоталитаризм двумя следствиями экзистенциального вакуума, следствиями утраты смысла жизни и осмысленности бытия [22, c. 147]. Таким образом, в конформизме не усматривается ничего позитивного для развития личности, в нем имеет место лишь процесс слияния с мнением серой массы, молчаливого большинства. А многие люди, склонив головы чуть пониже земли и высказывая свое мнение чуть тише самого молчания, идут вслед за лидером, о котором ничего не знают.
Масса несвободна; люди, ее составляющие, только думают, что поступают в соответствии со своей субъектной позицией, а на самом деле они детерминированы внешними обстоятельствами. Причем детерминировано не только их поведение, но и мышление. Субъектная позиция представлена в активно-избирательном, инициативно-ответственном, преобразовательном отношении личности к самой себе, к действительности, к миру и жизни в целом [2, c. 15]. «В обществах тоталитарного типа природно-генетические предпосылки субъектности не получают должного развития, поскольку блокируются социальными установками “быть как все”, “тот меня ничего не зависит – за меня все решат” и т.д.» [5, c. 11]: человек, таким образом, становится объектом воздействий извне.
М. Каган и А. Эткинд отмечают: «Внешняя свобода требует внутренней упорядоченности и определенности, а жизнь в условиях несвободы необходимо ведет к когнитивным нарушениям. С другой стороны, любые нарушения когнитивной иерархии должны быть компенсированы несвободой. Более конкретно: наша гипотеза состоит в том, что незрелость, деформации и распад когнитивной иерархии вызывают состояние неопределенности, которое может быть компенсировано опорой на внешние иерархические организованные структуры. Внутренний порядок может быть заменен только внешним порядком, идентичность преданностью, когнитивная иерархия социальной иерархией, вера в мудрость начальства и любовь к многоуровневым бюрократическим структурам компенсируют неопределенность, неуверенность и непонимание, которое вызывает во многих людях состояние свободы» [9, c. 6]. Описанный феномен безответственности и свойственную ему ориентацию на внешние (партия), а не на внутренние (Я сам) инстанции, мы называем деиндивидуацией. Сознательность таким образом выдавливается при помощи прессинга броской рекламной манипулятивности, воздействующей на бессознательное. В свою очередь, это приводит к затиранию человеческой индивидуальности, которая подавляется прессингом рекламных апелляций к «грамотному и знающему» большинству и к атомизирующей личность культуре потребления. Параллельно реальное право выбора подменяется его иллюзией, мало имеющей общего с реальным объектом.
Таким образом, сложившийся в обществе гиперконформизм представляет собой повально безоценочное следование за искусственно созданным и навязанным массе условным лидером. В отличие от этого самоактуализированный человек способен восстать против условностей и невежества, не скрывая своего недовольства, и тем самым проявить свое Я, свою субъектную позицию. Его контакты с внешним миром, предъявляющим свои конвенции и правила игры, «определяются прежде всего желаниями и планами самореализующейся личности, а не давлением окружения» [15, c. 216]. На наш взгляд, А. Гусейнов достаточно справедливо замечает, что конформность, смирение и пассивность не оппонируют насилию, а только его дополняют и усиливают. «Современное общество проповедует этот идеал равенства без индивидуальности, потому что нуждается в человеческих “атомах”, неотличимых друг от друга, чтобы заставить их функционировать всех в совокупности как единый механизм, без сбоев и без трения; чтобы все подчинялись одним и тем же приказаниям, но при этом каждый был уверен, что руководствуется своими собственными желаниями» [7, c. 72 81]. Официально признанные интеллектуалы также в страхе за свою свободу, карьеру и материальное благополучие в целом «работают» на правительство, хотя в глубине души в корне не согласны с его политикой. И такое подавление направлено не только на поддержание молчания людей (внешний аспект), но и на активизацию у них страха это молчание нарушить (внутренний аспект).
Сложившаяся общественная и интеллектуальная ситуация духовного вакуума вполне закономерно приводит к появлению различных форм протеста и противостояния такой системе общественных и духовных отношений: от радикальных и экстремистских форм политического сопротивления до политизированного эскапистского культурно-утонченного протеста в виде появления и распространения контркультурных продуктов различных андеграундных и непризнанных интеллектуалов и эстетов.
Одной из форм такого сопротивления и протеста в СССР, а со временем и ряде постсоветских государств, стала рок-культура и ее наиболее радикальный сегмент, склонный к быстрой политизации – панк-субкультура.
Ее идейным базисом стало резкое неприятие существующей в СССР духовной атмосферы, на практике выразившееся в демонстративном игнорировании сложившихся социальных норм, склонности к принципиальному выпячиванию социальных патологий и девиаций. Питательной социальной средой для появления и развития панк-субкультуры стала депривированная молодежь, ищущая в таких экспрессивных формах образцы для самовыражения и удовлетворения своих специфических интересов и интеллектуальных запросов.
Творчество лидера одной из известных и, пожалуй, самых концептуальных панк-групп Е. Летова на сегодняшний день находится в сфере интересов различных гуманитарных наук. На наш взгляд, это связано с переосмыслением самого феномена панка, существовавшего в советском и постсоветском пространстве. Стремлением обозначить в этом явлении не просто социальный протест, или систему вывернутых наизнанку ценностей, для которой отрицание становится единственной самоцелью, а, прежде всего, – некие онтологические, архаические формы, которые во многом и определяют общую философию и идеологию панка как культурно-исторического и социального явления.
В своей работе мы остановимся на исследовании категории гражданственности в песенном творчестве Е. Летова, так как, на наш взгляд, данная категория является его ключевым идейным базисом.
Заметим, творчество Е. Летова довольно сложно рассматривать в контексте единого подхода, так как художественный и идейно-политический методы автора претерпевали ряд принципиально важных изменений.
На сегодняшний день исследователями принято выделять три основных периода творчества Е. Летова: советский (1984 – начало 1990-х годов); национал-большевистский (середина 1990-х – начало 2000-х годов); творчество 2000-х гг. [25, c. 122 124].
В своей работе мы остановимся на анализе лирики и общественно-политических взглядов первого периода, так как именно здесь получили свое художественное воплощение авторские установки, которые так или иначе восходят к категории гражданственности.
Как уже замечалось неоднократно, творчество Е. Летова несет в себе пафос тотального неприятия и отрицания. Ср.: «Я всегда буду против!»[13, c. 37]. Например, С. Достай называет Е. Летова «одним из наиболее ярких авторов андеграунда» [8, c. 74].
Противостояние здесь получает весьма конкретные формы и может прочитываться как неприятие социально-политической системы 1980-х гг., воплощением которой у Е. Летова становится государство:
Добровольно зарытый в подвал
Заранее обреченный на полнейший провал
О, убей в себе государство!
Убей [12, c. 74].
Анализируя категорию гражданственности в поэзии Е. Летова, А. Новицкая пишет: «В художественном пространстве Летова герой резко противопоставлен двум общественным лагерям: представителям власти и законопослушным гражданам»[17, c. 80]. Через это противопоставление и осуществляется названное разрушение: все связи между внутренним и внешним миром утрачены. Ср.:
Запрятанный за углом
Убитый помойным ведром
Добровольно зарытый в подвал
Заранее обреченный на полнейший провал[12, c. 74].
Государство для героя Е. Летова – это не просто особая форма организации власти и общества, а это первостепенная кодифицированная система. В контексте эстетики панка, основной авторской задачей становится стремление или установка разрушить эту систему. На художественном уровне это воплощается в идейном противопоставления собственного «Я» любым объективным формам, будь то власть или простые обыватели. Отсюда своеобразный не только антигражданственный, но и антимещанский пафос творчества Е. Летова:
Давайте будем жрать! [12, c. 72]
Государство в текстах автора – это тоталитарная, строго организованная система, которая всегда враждебно настроена к отдельному индивиду:
В луже кровавого оптимизма валяется ощущение человека в телогрейке. Весело и великодушно разбегаются в разные стороны его пальцы, погоны и карманы. Вечер поднялся. Стемнело. [12, c. 76]
Подобного рода бинарность создает в текстах Е. Летова своеобразную антропоморфную пространственную модель, где в одном семантическом поле сталкиваются диаметрально противоположные элементы, которые стремятся к взаимному нивелированию:
Я играю в бисер перед стаей свиней!
Стая любит пить,
Стая любит жрать,
Стая любит жить,
А я люблю играть в бисер!!! [12. c. 78]
А. Потебня утверждает, что поэтический антропоморфизм позволяет соотнести в одном поэтическом контексте явления разного порядка, например, внешнюю природу и личную жизнь[21, c. 342]. Кроме этого, антропоморфизм – излюбленный прием Е. Летова. Он позволяет обнаружить в явлениях неживой природы их первоначальную живую сущность. Следовательно, протест и стремление не просто к уходу от государства, но и разрушению его как системы, в сути своей это стремление вернуться к архетипам, к изначальной форме бытия.
Антропоморфизм у Е. Летова – это не просто поэтический прием, это свойство самой вещи. В этом контексте особенно важно и то, что в качестве одной из излюбленных форм противостояния у него выступает физическая смерть:
Хватит! Уходите прочь, мы играем для себя
Хватит! Убирайтесь вон, мы играем для себя
Хватит! Все равно ведь вам никогда нас не понять
Хватит! Вы привыкли жить, мы привыкли умирать [12, c. 45].
Характерны с этой точки зрения слова самого автора: «…стремление довести ситуацию до предела, до того момента, когда тебе угрожает смерть. Добиться того, чтобы сама реальность, эта тотальная чудовищная тирания «князя мира сего», предприняла активные действия для твоего уничтожения. Ибо только в этом состоянии ты можешь проверить, действительно ли ты чего-то стоишь, чего-то можешь, в состоянии войны, когда ты на волоске. Любая власть это тираническая Система, осуществляющая произвол во имя «князя мира сего»»[13, c. 114].
Что особенно важно, обозначенное выше стремление можно понимать как попытку вернуться в рай архетипов через противостояние механической упорядоченности государства. Кроме этого, данная авторская установка прослеживается у Е. Летова и на языковом уровне. В частности, здесь присутствует достаточно большое количество «телесных» метафор («Шершавая заполночь пышно свербилась сморкалась роилась»[12, c. 59]). Само «гниющее» свойство субъекта становится его первичной, внутренней природой. Следовательно, такое овеществление метафоры возвращает ее к первоначальному содержанию.
Обозначенная выше оппозиция задает своеобразную ситуацию карнавальной замены: «послушные граждане», являющиеся аллегорией тоталитарного государства, лишены души, уровень лирического «я», напротив, через физическую смерть самоидентифицируется:
В чугунных городах царит бетонная свобода
В отважных головах распоряжаются плакаты
Инерция заведует послушными телами
А нас нет, нас нет, нас нет, нас нет [12. c. 89].
Кроме этого, протест через смерть обусловливает обильное использование в песенном творчестве Е. Летова обсценной лексики, которая инициирует субъект, возвращая его (например) в родовое лоно (материально-телесный низ), тем самым нарушая естественный биологический процесс жизни.
Итак, «государство» в творчестве Е. Летова – это механическая бездушная система, в оппозиции которой и реализуется художественный радикализм творчества сибирского панк-коллектива.
Е. Летов сознательно подчеркивает идеологическую исчерпанность и несостоятельность государства как высшей системы власти, намереваясь стать провозвестником другой альтернативной системы. Это неизбежно приводит к тому, что герой Е. Летова в контексте этой оппозиции стремится занять исключительное положение сразу в двух взаимно противопоставленных системах. Подобного рода стремление к маргинальности осуществляется через отрицание собственной человеческой природы, разрушение тела, физическую смерть, которая как форма протеста предполагает выход на принципиально иной уровень.
Таким образом, панк как форма субкультурного нонконформизма представляет собой одну из радикальных форм противостояния современной потребительской цивилизации, апеллирующей в идейном отношении к мортальным аспектам человеческого бытия как наиболее бескомпромиссным средствам преодоления окружающего конформистского отношения к сложившейся действительности.
Литература
Антология кинизма. М.: Изд-во «Наука», 1984. 400 с.
Блиева Ф. Б. Формирование профессиональной субъектной позиции у будущих специалистов по физической культуре и спорту: автореф. дисс. на соискание науч. степени канд. пед. наук: спец. 13.00.08 «Теория и методика профессионального образования». Майкоп, 2007. 22 с.
Бодалев А. А. О взаимосвязи общения и отношения // Вопросы психологии. 1994. №1. С. 122 126.
Бодрийяр Ж. Общество потребления. Его мифы и структуры / Пер. с фр., послесл. и примеч. Е. А. Самарской. М.: Культурная революция; Республика, 2006. 269 с.
Борытко Н. М.Становление субъектной позиции учащегося в гуманитарном пространстве урока. Волгоград, 2002. 132 с.
Ганапольский М. Пропасть неопределенности [электронный ресурс] // Режим доступа: URL: http://www.ej.ru/?a=note&id=7496 (дата обращения 19.01.2012)
Гусейнов А. А. Этика ненасилия // Вопросы философии. 1992. №3.С. 72 81.
Достай С. А. Рок-текст как средство перевыражения национального менталитета // Понимание как усмотрение и построение смыслов. Часть 1. Тверь, 1996. С. 71–77.
Каган М. С.Индивидуальность как объективная и субъективная реальность // Вопросы психологии. 1989. №4.С. 5 15.
Калинина Н. М. Проблемы глобального мира: утрата и обретение смысла // Вызовы современности и ответственность философа: Материалы «круглого стола», посвященного всемирному Дню философии. Кыргызско-Российский Славянский университет/ Под общ. ред. И. И. Ивановой.Бишкек, 2003.С. 20 32.
Леонтьев Д. А. Психология свободы: к постановке проблемы самодетерминации личности // Психологический журнал. Т. 21. 2000.№1. С. 15 26.
Летов Е. Стихи. М.: Хор, Нота, 2003. 501 с.
Летов Е. Я не верю в анархию. Сборник статей. М.: Скит Интернэшнл, 2001. 213 с.
Маслоу А. Мотивация и личность // Психология личности в трудах зарубежных психологов / Сост. и общая редакция А. А. Реана. СПб.: Питер, 2000.С. 180 191.
Маслоу А. Психология бытия // Психология личности в трудах зарубежных психологов / Сост. и общая редакция А. А. Реана СПб.: Питер, 2000. С. 192 216.
Назаретян А. П. Психология стихийного массового поведения: Толпа, слухи, политические и рекламные кампании. М., 2005. 160 с.
Новицкая А. С. Категория гражданственности в стихотворениях и текстах песен Егора Летова // Восемь с половиной: статьи о русской рок-песенности. Калининград: РГУ им. И. Канта. С. 80 85.
Ольшанский Д. В. Основы политической психологии. Екатеринбург: Деловая книга, 2001. 496 с.
Пеунова С. М. «Вся власть – народу?» (Исповедь современника). Самара: Издательский дом Светланы Пеуновой, 2007. 368 с.
Поппер К. Открытое общество и его враги. М.: Феникс, Международный фонд «Культурная инициатива», 1992. 448 с.
Потебня А. А. Эстетика и поэтика. М.: Наука, 1976. 458 с.
Франкл В. Человек в поисках смысла. М.: Прогресс, 1990. 368 с.
Фромм Э. Теория любви. Любовь – разрешение проблемы человеческого существования // Психология личности в трудах зарубежных психологов / Сост. и общая редакция А. А. Реана. СПб., 2000. С. 118 132.
Фромм Э. Бегство от свободы. М.: Прогресс, 1990. 272 с.
Чемагина А. В. Советские прецедентные феномены в творчестве Е. Летова // Политическая коммуникация. Екатеринбург: Изд-во ГОУ ВПО «УрГПУ», 2009. С. 122 124.
Шаповал И. А. Мифология и идеология созависимости в российской постсовременности // Интеллигенция и идеалы российского общества: сб. статей / РГГУ. Социологический факультет. Центр социологических исследований. Под общей редакцией Ж. Т. Тощенко. М.: РГГУ, 2010. С. 137 149.
Bibliography
Anthology of kinizm. M.: Publishing house “Nauka”, 1984. 400 p.
Blieva F.B. Formation of vocational subject position for future specialists in physical culture and sports: synopsis of the dissertation on competition of a scientific degree of the candidate of pedagogical sciences: specialization “Theory and methodology of professional education” . Maykop, 2007. 22 p.
Bodalev A.A. On the relationship of communication and relations // Voprosy psikhologii. 1994. № 1. Р. 122-126.
Bodriyar J. Consumer Society. Its myths and structures. / Translated from the French, an afterword and notes by E.A. Samarskaya. M.: The Cultural Revolution; Respuplica, 2006. 269 p.
Borytko N.M. Formation of the subjective position of the student in the humanitarian space lesson. Volgograd. 2002. 132 p.
Ganapolskii M. The chasm of uncertainty [e-resource] // Access mode: URL: http://www.ej.ru/?a=note&id=7496 (accessed 19.01.2012).
Guseinov A.A. The ethics of nonviolence // Voprosy filosofii. 1992. № 3. P. 72-81.
Dostay S.A. Rock text as a means of reexpression of national mentality // Ponimanie kak usmotrenie I postroenie smyslov. Part 1. Tver, 1996. C. 71-77.
Kagan M.S. Individuality as an objective and subjective reality // Voprosy psikhologii. 1989. № 4. P. 5-15.
Kalinina N.M. The problems of global peace: the loss and finding meaning // The challenges and responsibilities of the philosopher: The proceedings of the “round table” devoted to world Day of philosophy. Kyrgyz-Russian Slavic University / Under general supervision by I.I. Ivanova. Bishkek, 2003. P. 20-32.
Leontyev D.A. Psychology of freedom: to the problem of self-identity / Psikhologicheskii jurnal. T. 21. 2000. № 1. P. 15-26.
Letov E. Poems. M.: Khor, Nota, 2003. 501 p.
Letov E. I do not believe in anarchy. A collection of articles. M.: Skit Internatiinal, 2001. 213 p.
Maslow A. Motivation and personality // Psychology of personality in the writings of foreign psychologists / compiling and general revision by A.A. Rean. SPb.: Piter, 2000. P. 180-191.
Maslow A. Psychology of being // Psychology of personality in the writings of foreign psychologists / compiling and general revision by A.A. Rean. SPb.: Piter, 2000. P. 192-216.
Nazaretyan A.P. Psychology of a mass behavior: The crowd, rumors, political and advertising campaigns. M., 2005. 160 p.
Novitckaya A.S. Category citizenship in poems and lyrics of Egor Letov // Eight and a half: articles about Russian rock songs. Kaliningrad: RGU by I. Kant. P. 80-85.
Olshanskii D.V. Foundations of political psychology. Ekaterinburg: Delovaya kniga, 2001. 496 p.
Peunova S.M. “All power to the people” (Confession of a contemporary). Samara: Izdatelskii dom Svetlany Peunovoi, 2007. 368 p.
Popper K. The open society and its enemies. M.: Feniks, International Fund “Kulturnaya initsiativa”, 1992. 448 p.
Potrebnya A.A. Esthetics and poetics. M.: Nauka, 1976. 458 p.
Frankl V. Man's search for meaning. M.: Progress, 1990. 368 p.
Fromm E. Theory of love. Love is the solution of a problem of human existence // Psychology of personality in the writings of foreign psychologists / compiling and general revision by A.A. Rean. SPb.: Piter, 2000. P. 118-132.
Fromm E. Escape from freedom. M.: Progress, 1990. 272 p.
Chemagina A.V. Soviet precedents phenomena in the works of E. Letov // Political communication. Ekaterinburg: Publishing House GOU VPO «UrGPU», 2009. P. 122-124.
Shapoval I.A. Mythology and ideology with co-dependence in Russian postsovremennosti // Intellectuals and the ideals of the Russian society: collection of articles / RGGU. Sociology Faculty. Centre of sociological research. Edited by J.T. Toshenko. M.: RGGU, 2010. P. 137-149.
Avilova E.R., Vasilchuk E.O., Ilyin A.N.
Punk as a form of confrontation between the consumer and conformal civilization
The article is about the modern consumer society, dominated by conformist mass sentiment. It also provides an overview of the punk subculture, and based on the analysis of works of E. Letov punk subculture is seen as a form of confrontation between consumerism and conformism.
Key words: conformism, mass, consumer society, punk subculture, works of E. Letov.
Источник: http://vestnik.uapa.ru/ru-ru/issue/2012/01/03/
Авилова Е.Р. , Васильчук Е.О. , Ильин А.Н.
В статье речь идет о современном обществе потребления, в котором господствуют конформистские массовые настроения. Также приводится общая характеристика панк-субкультуры, и на основе анализа творчества Е. Летова панк-субкультура рассматривается в качестве формы противостояния потребительству и конформизму.
Ключевые слова: конформизм , масса , общество потребления , панк-субкультура , творчество Е. Летова .
В условиях современного массового общества особую актуальность приобретают общефилософские и политологические проблемы, связанные с кризисом человеческой уникальности. Единообразие в культуре, в быту и в политических ориентациях рождает массового человека, который, с одной стороны, атомизирован, а с другой – пассивно-конформен. Соответственно, возникает необходимость актуализации возможных векторов нонконформизма, к числу которых относится панк-субкультура, как средств противостояния человеческому мещанству и обывательству.
Особую актуальность для подготовки данной статьи имели работы Ф. Блиевой [2], А. Бодалева [3], М. Ганапольского [6], А. Маслоу [14–15], А. Назаретян [16], К. Поппера [20], Э. Фромма [23–24] и других авторов, раскрывающие вопросы, связанные с использованием различных возможностей для повышения управляемости общественных процессов и способов противостояния этим явлениям.
Конформистское отношение человека ко многим сферам общественной жизни имеет двоякую природу, проявляющуюся в том, что такие люди не соглашаются с происходящим, но внешне демонстрируют полное согласие и одобрение. «Люди вступают в сделку со своей совестью, и нравственная цена тем выше, чем больше общественные последствия нашего двуличия» [3, c. 124], – пишет А. Бодалев.
Такое отношение к реальности со временем абсурдизирует различные стороны общественной жизни, в частности ее политический компонент. Конформистски настроенные личности попадают в мир абсурда, содействуя постепенному расширению его пределов. Расхожим заблуждением в этом плане является представление о жизни в реальности, тогда как на самом деле под давлением окружающего абсурда жизнь превращается в калейдоскоп различных иллюзорных эмоционально-чувственных представлений. Появление конформистского некритичного отношения к жизни обусловлено двумя причинами:
социальная пассивность населения, рождаемая в силу доминирования стагнационных общественных процессов;
умелые манипуляции общественным сознанием с привлечением отработанных технологий и средств массовой информации.
Конформистское отношение к жизни в наше время искусственно привносится в массовое сознание для повышения порога управляемости общества, направления социальных энергий в условно конструктивное русло, исключающее участие в протестах и социальных потрясениях. «Чтобы сохранить в чистоте душу и совесть, лучше страдать от острого несогласия с несправедливостью, чем воспринимать ее равнодушно» [19, c. 182], – замечает С. Пеунова. Такая латентная репрессивность создает феномен подавляемого человека, который, в свою очередь, продолжает конституировать отношения принуждения.
Представитель кинической школы древнегреческий философ Диоген Синопский считал, что самым прекрасным у людей является свобода слова [1, c. 28]. Упоминая в это контексте Диогена, стоит отметить, что не столько свобода слова как частный элемент свободы вообще, а сама свобода является наивысшей ценностью, поскольку без нее человек утрачивает самого себя, а необходимость в свободе проявляется на таком глобальном уровне, как персональный – на общесоциальном. Поэтому уровень развития общества определяется количеством свобод, которыми обладают его члены. Э. Фромм к путям так называемого бегства от свободы приписывает подчинение вождю и вынужденную конформизацию [24, c. 156]. Д. Леонтьев вообще называет конформизм противоположностью свободы [11, c. 15].
Поиск выгоды, «вульгарная экономизация» всех общественных отношений и взаимосвязей, меркантилизм, сугубо материальные потребности приводят к овеществлению сознания человека с постепенным отказом от личных убеждений. Из этого вырастает такое социальное явление, как потребительство, под которым подразумевается утрата смыслов и игра знаков, бессознательный и неорганизованный образ жизни [4, c. 187]. Исходя из этого, мы можем говорить о потребительстве как о системе общественного омассовления, которая имеет дело не столько с вещами, сколько с идентифицируемыми с ними культурными знаками, обмен которыми бесконечно нарастает. Потребительство соблазняет человека своей бессмысленностью и пустотой, играя на яркости образа, скрывающей дезонтологизированный, обессмысленный объект, который, тем не менее, вызывает соблазн, выступая ценностью, а иногда даже смыслом жизни. В такой ситуации ни о каком гражданском сознании и говорить не приходится, поскольку сознание потребителя сужается до микроскопических размеров и не способно увидеть для себя ценность в чем-то возвышенном и духовном.
Любая форма конформизма граничит с безликостью, стадностью и тупым подчинением авторитету. Причем авторитетом может выступать как конкретный человек – лидер, так и целая группа. «Власть чьего-то авторитета над нашим сознанием обычно прямо пропорциональна нашей простоте и впечатлительности и обратно пропорциональна интеллекту, – пишет И. Шаповал. – Эмоциональность, склонность к сильным переживаниям и аффектам при отсутствии критического мышления обусловливает большую подверженность влиянию авторитета и подчиняемость ему практически без обдумывания и выбора. Индивидуальность здесь выражается лишь в выборе кумира, а его смена сопровождается и сменой моральных норм»[26, c. 141].Д. Ольшанский отмечает, что у человека массы отсутствует индивидуальная психика. Он же наделяет индивида массы такими характеристиками, как анонимность и отсутствие сознательной личности, снижение рациональности и интеллектуальности, стремление к осуществлению внушенных идей, ориентация индивидуальных мыслей и чувств в направлении массовых, что уже есть гиперконформизм [18, c. 354]. Массовый человек не пытается стать выше себя, не веря в ценность личностного развития. Ему свойственно считать, что он достиг своего совершенства, а интеллектуально-духовный путь развития представляется ему тупиковым и совершенно ненужным, так как он не облегчает достижения желаемых ценностей – власти и денег. И того, и другого можно достигнуть, не утруждая себя мыслительной деятельностью. Скорее даже наоборот, духовное совершенствование является антиподом тому пути, который ведет к овладению данными ценностями, так как силы, затрачиваемые на учение, могут быть направлены совершенно в другое русло, на присвоение и приобретение материальных ценностей взамен духовных.
С другой стороны, массовый человек может понимать свою косность и ограниченность, но это понимание не стимулирует его к самосовершенствованию. Единственное, к чему оно ведет, так это к пробуждению ненависти к «другим», отличающимся от масс (согласно Х. Ортеге-и-Гассету, масса ненавидит все отличное от нее).
Если феномен массового человека становится широким и всепоглощающим, то закономерным образом общество массифицируется, а культура становится однообразной. Если же происходит демассификация индивидов, то на более масштабном уровне население тоже демассифицируется, что приводит к усложнению и многообразию культурного потенциала данной социальной среды. И лишь субъектные качества – сущностная автономность, осознанный характер жизнедеятельности и целостность мировоззренческой позиции, – степень их развития на данный момент (актуальный уровень) и стремление к саморазвитию в дальнейшем (потенциальный уровень) являются неким гарантом подлинности как отдельного субъекта, так и присущей ему общности, усиливающим возможность противостояния внешнему давлению и манипулятивным воздействиям. Данные качества в своей совокупности дают человеку возможность осознать себя в окружающем мире, определить свою сущность в качестве элемента мира и социальных систем, наделяют человека способностью к рефлексии, к формированию собственной картины мира и ценностных ориентаций. Человек, стремясь сохранить свою субъектность, всеми силами старается противостоять слиянию с массами, то есть реализует негэнтропийный механизм своего развития, который характеризуется в синергетике так: сложная нелинейная система эффективно противостоит разрушительному действию хаоса только в том случае, когда она находится вдали от равновесия по отношению к окружающей среде, то есть не сливается со внешней массой. А состояние равновесия со средой, по замечанию Н. Калининой, равнозначно смерти [10, c. 25]. Конечно, в случае изучаемого нами явления – массы – смерть стоит понимать не в прямом (физическом) смысле, а скорее в психологическом, культурном и социальном.
В. Франкл называл конформизм и тоталитаризм двумя следствиями экзистенциального вакуума, следствиями утраты смысла жизни и осмысленности бытия [22, c. 147]. Таким образом, в конформизме не усматривается ничего позитивного для развития личности, в нем имеет место лишь процесс слияния с мнением серой массы, молчаливого большинства. А многие люди, склонив головы чуть пониже земли и высказывая свое мнение чуть тише самого молчания, идут вслед за лидером, о котором ничего не знают.
Масса несвободна; люди, ее составляющие, только думают, что поступают в соответствии со своей субъектной позицией, а на самом деле они детерминированы внешними обстоятельствами. Причем детерминировано не только их поведение, но и мышление. Субъектная позиция представлена в активно-избирательном, инициативно-ответственном, преобразовательном отношении личности к самой себе, к действительности, к миру и жизни в целом [2, c. 15]. «В обществах тоталитарного типа природно-генетические предпосылки субъектности не получают должного развития, поскольку блокируются социальными установками “быть как все”, “тот меня ничего не зависит – за меня все решат” и т.д.» [5, c. 11]: человек, таким образом, становится объектом воздействий извне.
М. Каган и А. Эткинд отмечают: «Внешняя свобода требует внутренней упорядоченности и определенности, а жизнь в условиях несвободы необходимо ведет к когнитивным нарушениям. С другой стороны, любые нарушения когнитивной иерархии должны быть компенсированы несвободой. Более конкретно: наша гипотеза состоит в том, что незрелость, деформации и распад когнитивной иерархии вызывают состояние неопределенности, которое может быть компенсировано опорой на внешние иерархические организованные структуры. Внутренний порядок может быть заменен только внешним порядком, идентичность преданностью, когнитивная иерархия социальной иерархией, вера в мудрость начальства и любовь к многоуровневым бюрократическим структурам компенсируют неопределенность, неуверенность и непонимание, которое вызывает во многих людях состояние свободы» [9, c. 6]. Описанный феномен безответственности и свойственную ему ориентацию на внешние (партия), а не на внутренние (Я сам) инстанции, мы называем деиндивидуацией. Сознательность таким образом выдавливается при помощи прессинга броской рекламной манипулятивности, воздействующей на бессознательное. В свою очередь, это приводит к затиранию человеческой индивидуальности, которая подавляется прессингом рекламных апелляций к «грамотному и знающему» большинству и к атомизирующей личность культуре потребления. Параллельно реальное право выбора подменяется его иллюзией, мало имеющей общего с реальным объектом.
Таким образом, сложившийся в обществе гиперконформизм представляет собой повально безоценочное следование за искусственно созданным и навязанным массе условным лидером. В отличие от этого самоактуализированный человек способен восстать против условностей и невежества, не скрывая своего недовольства, и тем самым проявить свое Я, свою субъектную позицию. Его контакты с внешним миром, предъявляющим свои конвенции и правила игры, «определяются прежде всего желаниями и планами самореализующейся личности, а не давлением окружения» [15, c. 216]. На наш взгляд, А. Гусейнов достаточно справедливо замечает, что конформность, смирение и пассивность не оппонируют насилию, а только его дополняют и усиливают. «Современное общество проповедует этот идеал равенства без индивидуальности, потому что нуждается в человеческих “атомах”, неотличимых друг от друга, чтобы заставить их функционировать всех в совокупности как единый механизм, без сбоев и без трения; чтобы все подчинялись одним и тем же приказаниям, но при этом каждый был уверен, что руководствуется своими собственными желаниями» [7, c. 72 81]. Официально признанные интеллектуалы также в страхе за свою свободу, карьеру и материальное благополучие в целом «работают» на правительство, хотя в глубине души в корне не согласны с его политикой. И такое подавление направлено не только на поддержание молчания людей (внешний аспект), но и на активизацию у них страха это молчание нарушить (внутренний аспект).
Сложившаяся общественная и интеллектуальная ситуация духовного вакуума вполне закономерно приводит к появлению различных форм протеста и противостояния такой системе общественных и духовных отношений: от радикальных и экстремистских форм политического сопротивления до политизированного эскапистского культурно-утонченного протеста в виде появления и распространения контркультурных продуктов различных андеграундных и непризнанных интеллектуалов и эстетов.
Одной из форм такого сопротивления и протеста в СССР, а со временем и ряде постсоветских государств, стала рок-культура и ее наиболее радикальный сегмент, склонный к быстрой политизации – панк-субкультура.
Ее идейным базисом стало резкое неприятие существующей в СССР духовной атмосферы, на практике выразившееся в демонстративном игнорировании сложившихся социальных норм, склонности к принципиальному выпячиванию социальных патологий и девиаций. Питательной социальной средой для появления и развития панк-субкультуры стала депривированная молодежь, ищущая в таких экспрессивных формах образцы для самовыражения и удовлетворения своих специфических интересов и интеллектуальных запросов.
Творчество лидера одной из известных и, пожалуй, самых концептуальных панк-групп Е. Летова на сегодняшний день находится в сфере интересов различных гуманитарных наук. На наш взгляд, это связано с переосмыслением самого феномена панка, существовавшего в советском и постсоветском пространстве. Стремлением обозначить в этом явлении не просто социальный протест, или систему вывернутых наизнанку ценностей, для которой отрицание становится единственной самоцелью, а, прежде всего, – некие онтологические, архаические формы, которые во многом и определяют общую философию и идеологию панка как культурно-исторического и социального явления.
В своей работе мы остановимся на исследовании категории гражданственности в песенном творчестве Е. Летова, так как, на наш взгляд, данная категория является его ключевым идейным базисом.
Заметим, творчество Е. Летова довольно сложно рассматривать в контексте единого подхода, так как художественный и идейно-политический методы автора претерпевали ряд принципиально важных изменений.
На сегодняшний день исследователями принято выделять три основных периода творчества Е. Летова: советский (1984 – начало 1990-х годов); национал-большевистский (середина 1990-х – начало 2000-х годов); творчество 2000-х гг. [25, c. 122 124].
В своей работе мы остановимся на анализе лирики и общественно-политических взглядов первого периода, так как именно здесь получили свое художественное воплощение авторские установки, которые так или иначе восходят к категории гражданственности.
Как уже замечалось неоднократно, творчество Е. Летова несет в себе пафос тотального неприятия и отрицания. Ср.: «Я всегда буду против!»[13, c. 37]. Например, С. Достай называет Е. Летова «одним из наиболее ярких авторов андеграунда» [8, c. 74].
Противостояние здесь получает весьма конкретные формы и может прочитываться как неприятие социально-политической системы 1980-х гг., воплощением которой у Е. Летова становится государство:
Добровольно зарытый в подвал
Заранее обреченный на полнейший провал
О, убей в себе государство!
Убей [12, c. 74].
Анализируя категорию гражданственности в поэзии Е. Летова, А. Новицкая пишет: «В художественном пространстве Летова герой резко противопоставлен двум общественным лагерям: представителям власти и законопослушным гражданам»[17, c. 80]. Через это противопоставление и осуществляется названное разрушение: все связи между внутренним и внешним миром утрачены. Ср.:
Запрятанный за углом
Убитый помойным ведром
Добровольно зарытый в подвал
Заранее обреченный на полнейший провал[12, c. 74].
Государство для героя Е. Летова – это не просто особая форма организации власти и общества, а это первостепенная кодифицированная система. В контексте эстетики панка, основной авторской задачей становится стремление или установка разрушить эту систему. На художественном уровне это воплощается в идейном противопоставления собственного «Я» любым объективным формам, будь то власть или простые обыватели. Отсюда своеобразный не только антигражданственный, но и антимещанский пафос творчества Е. Летова:
Давайте будем жрать! [12, c. 72]
Государство в текстах автора – это тоталитарная, строго организованная система, которая всегда враждебно настроена к отдельному индивиду:
В луже кровавого оптимизма валяется ощущение человека в телогрейке. Весело и великодушно разбегаются в разные стороны его пальцы, погоны и карманы. Вечер поднялся. Стемнело. [12, c. 76]
Подобного рода бинарность создает в текстах Е. Летова своеобразную антропоморфную пространственную модель, где в одном семантическом поле сталкиваются диаметрально противоположные элементы, которые стремятся к взаимному нивелированию:
Я играю в бисер перед стаей свиней!
Стая любит пить,
Стая любит жрать,
Стая любит жить,
А я люблю играть в бисер!!! [12. c. 78]
А. Потебня утверждает, что поэтический антропоморфизм позволяет соотнести в одном поэтическом контексте явления разного порядка, например, внешнюю природу и личную жизнь[21, c. 342]. Кроме этого, антропоморфизм – излюбленный прием Е. Летова. Он позволяет обнаружить в явлениях неживой природы их первоначальную живую сущность. Следовательно, протест и стремление не просто к уходу от государства, но и разрушению его как системы, в сути своей это стремление вернуться к архетипам, к изначальной форме бытия.
Антропоморфизм у Е. Летова – это не просто поэтический прием, это свойство самой вещи. В этом контексте особенно важно и то, что в качестве одной из излюбленных форм противостояния у него выступает физическая смерть:
Хватит! Уходите прочь, мы играем для себя
Хватит! Убирайтесь вон, мы играем для себя
Хватит! Все равно ведь вам никогда нас не понять
Хватит! Вы привыкли жить, мы привыкли умирать [12, c. 45].
Характерны с этой точки зрения слова самого автора: «…стремление довести ситуацию до предела, до того момента, когда тебе угрожает смерть. Добиться того, чтобы сама реальность, эта тотальная чудовищная тирания «князя мира сего», предприняла активные действия для твоего уничтожения. Ибо только в этом состоянии ты можешь проверить, действительно ли ты чего-то стоишь, чего-то можешь, в состоянии войны, когда ты на волоске. Любая власть это тираническая Система, осуществляющая произвол во имя «князя мира сего»»[13, c. 114].
Что особенно важно, обозначенное выше стремление можно понимать как попытку вернуться в рай архетипов через противостояние механической упорядоченности государства. Кроме этого, данная авторская установка прослеживается у Е. Летова и на языковом уровне. В частности, здесь присутствует достаточно большое количество «телесных» метафор («Шершавая заполночь пышно свербилась сморкалась роилась»[12, c. 59]). Само «гниющее» свойство субъекта становится его первичной, внутренней природой. Следовательно, такое овеществление метафоры возвращает ее к первоначальному содержанию.
Обозначенная выше оппозиция задает своеобразную ситуацию карнавальной замены: «послушные граждане», являющиеся аллегорией тоталитарного государства, лишены души, уровень лирического «я», напротив, через физическую смерть самоидентифицируется:
В чугунных городах царит бетонная свобода
В отважных головах распоряжаются плакаты
Инерция заведует послушными телами
А нас нет, нас нет, нас нет, нас нет [12. c. 89].
Кроме этого, протест через смерть обусловливает обильное использование в песенном творчестве Е. Летова обсценной лексики, которая инициирует субъект, возвращая его (например) в родовое лоно (материально-телесный низ), тем самым нарушая естественный биологический процесс жизни.
Итак, «государство» в творчестве Е. Летова – это механическая бездушная система, в оппозиции которой и реализуется художественный радикализм творчества сибирского панк-коллектива.
Е. Летов сознательно подчеркивает идеологическую исчерпанность и несостоятельность государства как высшей системы власти, намереваясь стать провозвестником другой альтернативной системы. Это неизбежно приводит к тому, что герой Е. Летова в контексте этой оппозиции стремится занять исключительное положение сразу в двух взаимно противопоставленных системах. Подобного рода стремление к маргинальности осуществляется через отрицание собственной человеческой природы, разрушение тела, физическую смерть, которая как форма протеста предполагает выход на принципиально иной уровень.
Таким образом, панк как форма субкультурного нонконформизма представляет собой одну из радикальных форм противостояния современной потребительской цивилизации, апеллирующей в идейном отношении к мортальным аспектам человеческого бытия как наиболее бескомпромиссным средствам преодоления окружающего конформистского отношения к сложившейся действительности.
Литература
Антология кинизма. М.: Изд-во «Наука», 1984. 400 с.
Блиева Ф. Б. Формирование профессиональной субъектной позиции у будущих специалистов по физической культуре и спорту: автореф. дисс. на соискание науч. степени канд. пед. наук: спец. 13.00.08 «Теория и методика профессионального образования». Майкоп, 2007. 22 с.
Бодалев А. А. О взаимосвязи общения и отношения // Вопросы психологии. 1994. №1. С. 122 126.
Бодрийяр Ж. Общество потребления. Его мифы и структуры / Пер. с фр., послесл. и примеч. Е. А. Самарской. М.: Культурная революция; Республика, 2006. 269 с.
Борытко Н. М.Становление субъектной позиции учащегося в гуманитарном пространстве урока. Волгоград, 2002. 132 с.
Ганапольский М. Пропасть неопределенности [электронный ресурс] // Режим доступа: URL: http://www.ej.ru/?a=note&id=7496 (дата обращения 19.01.2012)
Гусейнов А. А. Этика ненасилия // Вопросы философии. 1992. №3.С. 72 81.
Достай С. А. Рок-текст как средство перевыражения национального менталитета // Понимание как усмотрение и построение смыслов. Часть 1. Тверь, 1996. С. 71–77.
Каган М. С.Индивидуальность как объективная и субъективная реальность // Вопросы психологии. 1989. №4.С. 5 15.
Калинина Н. М. Проблемы глобального мира: утрата и обретение смысла // Вызовы современности и ответственность философа: Материалы «круглого стола», посвященного всемирному Дню философии. Кыргызско-Российский Славянский университет/ Под общ. ред. И. И. Ивановой.Бишкек, 2003.С. 20 32.
Леонтьев Д. А. Психология свободы: к постановке проблемы самодетерминации личности // Психологический журнал. Т. 21. 2000.№1. С. 15 26.
Летов Е. Стихи. М.: Хор, Нота, 2003. 501 с.
Летов Е. Я не верю в анархию. Сборник статей. М.: Скит Интернэшнл, 2001. 213 с.
Маслоу А. Мотивация и личность // Психология личности в трудах зарубежных психологов / Сост. и общая редакция А. А. Реана. СПб.: Питер, 2000.С. 180 191.
Маслоу А. Психология бытия // Психология личности в трудах зарубежных психологов / Сост. и общая редакция А. А. Реана СПб.: Питер, 2000. С. 192 216.
Назаретян А. П. Психология стихийного массового поведения: Толпа, слухи, политические и рекламные кампании. М., 2005. 160 с.
Новицкая А. С. Категория гражданственности в стихотворениях и текстах песен Егора Летова // Восемь с половиной: статьи о русской рок-песенности. Калининград: РГУ им. И. Канта. С. 80 85.
Ольшанский Д. В. Основы политической психологии. Екатеринбург: Деловая книга, 2001. 496 с.
Пеунова С. М. «Вся власть – народу?» (Исповедь современника). Самара: Издательский дом Светланы Пеуновой, 2007. 368 с.
Поппер К. Открытое общество и его враги. М.: Феникс, Международный фонд «Культурная инициатива», 1992. 448 с.
Потебня А. А. Эстетика и поэтика. М.: Наука, 1976. 458 с.
Франкл В. Человек в поисках смысла. М.: Прогресс, 1990. 368 с.
Фромм Э. Теория любви. Любовь – разрешение проблемы человеческого существования // Психология личности в трудах зарубежных психологов / Сост. и общая редакция А. А. Реана. СПб., 2000. С. 118 132.
Фромм Э. Бегство от свободы. М.: Прогресс, 1990. 272 с.
Чемагина А. В. Советские прецедентные феномены в творчестве Е. Летова // Политическая коммуникация. Екатеринбург: Изд-во ГОУ ВПО «УрГПУ», 2009. С. 122 124.
Шаповал И. А. Мифология и идеология созависимости в российской постсовременности // Интеллигенция и идеалы российского общества: сб. статей / РГГУ. Социологический факультет. Центр социологических исследований. Под общей редакцией Ж. Т. Тощенко. М.: РГГУ, 2010. С. 137 149.
Bibliography
Anthology of kinizm. M.: Publishing house “Nauka”, 1984. 400 p.
Blieva F.B. Formation of vocational subject position for future specialists in physical culture and sports: synopsis of the dissertation on competition of a scientific degree of the candidate of pedagogical sciences: specialization “Theory and methodology of professional education” . Maykop, 2007. 22 p.
Bodalev A.A. On the relationship of communication and relations // Voprosy psikhologii. 1994. № 1. Р. 122-126.
Bodriyar J. Consumer Society. Its myths and structures. / Translated from the French, an afterword and notes by E.A. Samarskaya. M.: The Cultural Revolution; Respuplica, 2006. 269 p.
Borytko N.M. Formation of the subjective position of the student in the humanitarian space lesson. Volgograd. 2002. 132 p.
Ganapolskii M. The chasm of uncertainty [e-resource] // Access mode: URL: http://www.ej.ru/?a=note&id=7496 (accessed 19.01.2012).
Guseinov A.A. The ethics of nonviolence // Voprosy filosofii. 1992. № 3. P. 72-81.
Dostay S.A. Rock text as a means of reexpression of national mentality // Ponimanie kak usmotrenie I postroenie smyslov. Part 1. Tver, 1996. C. 71-77.
Kagan M.S. Individuality as an objective and subjective reality // Voprosy psikhologii. 1989. № 4. P. 5-15.
Kalinina N.M. The problems of global peace: the loss and finding meaning // The challenges and responsibilities of the philosopher: The proceedings of the “round table” devoted to world Day of philosophy. Kyrgyz-Russian Slavic University / Under general supervision by I.I. Ivanova. Bishkek, 2003. P. 20-32.
Leontyev D.A. Psychology of freedom: to the problem of self-identity / Psikhologicheskii jurnal. T. 21. 2000. № 1. P. 15-26.
Letov E. Poems. M.: Khor, Nota, 2003. 501 p.
Letov E. I do not believe in anarchy. A collection of articles. M.: Skit Internatiinal, 2001. 213 p.
Maslow A. Motivation and personality // Psychology of personality in the writings of foreign psychologists / compiling and general revision by A.A. Rean. SPb.: Piter, 2000. P. 180-191.
Maslow A. Psychology of being // Psychology of personality in the writings of foreign psychologists / compiling and general revision by A.A. Rean. SPb.: Piter, 2000. P. 192-216.
Nazaretyan A.P. Psychology of a mass behavior: The crowd, rumors, political and advertising campaigns. M., 2005. 160 p.
Novitckaya A.S. Category citizenship in poems and lyrics of Egor Letov // Eight and a half: articles about Russian rock songs. Kaliningrad: RGU by I. Kant. P. 80-85.
Olshanskii D.V. Foundations of political psychology. Ekaterinburg: Delovaya kniga, 2001. 496 p.
Peunova S.M. “All power to the people” (Confession of a contemporary). Samara: Izdatelskii dom Svetlany Peunovoi, 2007. 368 p.
Popper K. The open society and its enemies. M.: Feniks, International Fund “Kulturnaya initsiativa”, 1992. 448 p.
Potrebnya A.A. Esthetics and poetics. M.: Nauka, 1976. 458 p.
Frankl V. Man's search for meaning. M.: Progress, 1990. 368 p.
Fromm E. Theory of love. Love is the solution of a problem of human existence // Psychology of personality in the writings of foreign psychologists / compiling and general revision by A.A. Rean. SPb.: Piter, 2000. P. 118-132.
Fromm E. Escape from freedom. M.: Progress, 1990. 272 p.
Chemagina A.V. Soviet precedents phenomena in the works of E. Letov // Political communication. Ekaterinburg: Publishing House GOU VPO «UrGPU», 2009. P. 122-124.
Shapoval I.A. Mythology and ideology with co-dependence in Russian postsovremennosti // Intellectuals and the ideals of the Russian society: collection of articles / RGGU. Sociology Faculty. Centre of sociological research. Edited by J.T. Toshenko. M.: RGGU, 2010. P. 137-149.
Avilova E.R., Vasilchuk E.O., Ilyin A.N.
Punk as a form of confrontation between the consumer and conformal civilization
The article is about the modern consumer society, dominated by conformist mass sentiment. It also provides an overview of the punk subculture, and based on the analysis of works of E. Letov punk subculture is seen as a form of confrontation between consumerism and conformism.
Key words: conformism, mass, consumer society, punk subculture, works of E. Letov.
Источник: http://vestnik.uapa.ru/ru-ru/issue/2012/01/03/