ясенъ
25-04-2016 15:28:33
Густав Ландауэр
Прекращение войны посредством народного самоуправления
(Abschaffung des Krieges durch die Selbstbestimmung des Volkes, 1911)
1. Что такое война?
Ответ: Война – это предприятие одного государства против другого государства. Но каждое предприятие распадается на цель, ради которой оно начинается, и, во-вторых, на средства, с помощью которых оно проводится. Так ты спрашиваешь меня о цели войны или о способах, которыми она ведётся?
2. Ты прав, одно после другого. Так в чём цель войны?
Ответ: Цель войны есть разграбление, покорение, расширение сферы влияния государства, вытеснение влияния других государств и обеспечение рынков сбыта для индустрии и торговли.
3. Заинтересован ли рабочий в этих целях?
Ответ: Нет, ибо грабёж – это дело эксплуататора, который не желает работать; а что касается завоеваний, то рабочий каждого государства может только пожелать своим товарищам в других государствах, что форма правления, которую он изведал на своей шкуре, останется им незнакомой. Рабочие не могут хотеть иметь чего-либо общего с ссорами между государствами из-за власти над подданными, так как они и есть эти подданные и угнетённые; что касается расширения рынков сбыта для промышленности и торговли, то безграничное несчастье народов, нужда бедных и критическая нестабильность экономики возникают как раз из-за того, что производится ради кошелька торговца, фабриканта и банкира, а не для потребностей жителей каждой страны, каждой провинции и каждой общины. Война может быть делом экспортёров; труд и мир взаимосвязаны.
4. А каковы же средства войны?
Ответ: До этого ты спросил меня, чему служит война, теперь тебе хочется знать, что такое война. Я не хочу говорить о побочных эффектах отвратительной сути, которые в то же время не являются чем-то случайным, но так же стары, как и война, о подстёгиваемых инстинктах, извращённой грубости, которая выражается в резне детей, женщин и стариков. Я стискиваю сердце и определяю сдержанно и с вынужденным спокойствием: войной называется состояние, в котором многие тысячи мужчин противостоят друг другу, чтобы после многолетней подготовки при помощи хитроумнейших технических средств убивать друг друга.
5. Хотят ли рабочие страны при каких-либо обстоятельствах войны?
Ответ: Рабочие не могут хотеть войны; даже если бы их совесть разрешала им убивать, их рассудок запретил бы им совершать самоубийство.
6. Есть ли у рабочих средство для предотвращения войны?
Ответ: Прежде чем я отвечу, я должен ответить тебе вопросом. А почему ты спрашиваешь, есть ли у рабочих такое средство?
7. Из ответов, которые ты дал, я понял, что огромный, держащийся вместе класс, все индустриальные рабочие, работники торговли и транспорта ничего не хотят знать о войне. Они знают, что она им невыгодна, что она им вредит, что она достойна отвращения. Так что огромное ядро в нашем народе, огромный блок лежит на пути, которым должна идти война. Лежит ли этот блок, спит и бездействует, так что война, тем не менее, может через его перешагнуть и бушевать? Или этот блок может проснуться к действию?
Ответ: И я всё ещё должен спросить тебя: что ты имеешь в виду под действием и бездействием? Работа сама по себе ни что другое, как действие. Блок, о котором ты говоришь, - это мы, работающие или действующие. Ты же не говоришь о наших личностях, наших политических или моральных мнениях, но о нас как о рабочих, всё равно, какого направления или мнения мы бы не придерживались?
8. Тут ты прав. Скажи мне тогда: если вы, рабочие, работаете дальше, то есть действуете, может ли тогда дойти до войны?
Ответ: Само собой и именно тогда! Как могли бы слуги войны заниматься своим кровавым ремеслом, если бы работающее население не работало дальше, как будто был бы мир? Потому и возникла война, а вместе с ней государства и феодальный порядок, что ремесленники и крестьяне хотели без помех и в мире трудиться дальше, и поэтому переложили обязанность защиты на ремесленников войны и сделали тем самым козла садовником! Мир и труд – одно и то же; что есть труд как не забота об обновлении жизни, которая неизбежно погибнет, если не будет всё время получать новое питание и силы? Каждая война опирается на мир. Каждая растрата опирается на работу других, а война – это самое гнусное расточительство. Так как есть так много рабочих, что несколько сотен тысяч, которые не работают, а служат непродуктивному расточительству и кровопролитию, остаются невостребованными в экономике – только по этому возможна война.
9. А если работающие или действующие хотят предотвратить войну, в чём тогда должна заключаться их деятельность?
Ответ: Вот тут мы добираемся до ясности. Ты же заметишь, как странно звучит ответ: не действенными, а без-действенными должны мы, действующие, стать, для того, чтобы война перестала быть возможной.
10. Вот это ты должен прояснить.
Ответ: С удовольствием. Я хочу сказать это так ясно, чтобы каждый мужчина, каждая женщина, каждый ребёнок понял, и я хочу сказать это так громко, чтоб меня услышал весь мир. Если рабочие прекратят работать, если рабочие в нужный момент и в нужном объёме и верным способом прекратят работу, если они забастуют, тогда война невозможна.
11. И когда наступает нужное время?
Ответ: Всякая война начинается с объявления войны, за которым следует мобилизация. Объявление войны – это сообщение одного правительства другому правительству. Мобилизация – это приказ правительства подданнным, которые избраны для военной службы. Но прежде чем дело дойдёт до объявления войны и мобилизации, надо в наши-то дни загодя подготовить воинственные настроения обработкой общественного сознания. Затем правительство должно выставить более или менее определённые требования и сообщить их общественности. В большинстве случаев понятно ещё до объявления войны, что правительство затевает войну. Как только выяснено, что одно или несколько правительств хотят войны – настал момент, когда правительство должно быть вынуждено посредством стачки, последнего средства труда, передумать, повернуть вспять, к мирным решениям.
12. Ты хочешь сказать, что не только после начала войны, но ещё до неё должна начаться народная стачка?
Ответ: Именно. И доводы против всеобщей забастовки, которые были недавно слышны, не имеют по этому никакого смысла, ибо относятся к уже упущенному моменту. Это, конечно, правда: если из-за войны уже наступил международный экономический кризис и растёт безработица, если к этому присоединятся разруха, голод, болезни, нужда и отчаяние, тогда не будет больше сил и возможности вмешаться. Но все эти мудрые доводы исходят от трусливых, чьим принципом является, что спасение придёт от бедственной деятельности правящих и привелегированных и от выжидания рабочих. Эту деятельность правящих, которой ничто не мешает, в сочетании с верным убеждениям бездействием угнетённых называют они развитием.
13. Так ты убеждён, что это точно, что рабочие выдержат эту стачку? Что они её выиграют? Что они достигнут своей цели?
Ответ: Точно? Нет, воистину, это не точно. Это – недуг, который напал на людей нашего времени, что они желают иметь внешнюю, доказуемую, оформленную в соглашениях уверенность. Как раз через это внешняя неуверенность и внутренние колебания их ума становятся всё сильнее. Там, где речь идёт о последнем средстве предотвращения чрезвычайной опасности, там ни Бог, ни Маркс не выложат нам уверенность на стол. Уверенность должна быть у нас в внутри, которая всегда указывала путь к победе, и эта уверенность носит имя Смелость. Мы должны обладать волей и мы должны попытаться.
14. Но даже в самые тяжёлые времена и пред лицом самой худшей опасности ни один здравомыслящий не будет предпринимать то, что бесперспективно. Поэтому я спрашиваю, вероятно ли это, возможно ли это, что рабочие выдержат, выиграют, достигнут своей цели?
Ответ: Я спрашиваю в ответ: выдержать как долго? Выиграть что? И что за цель? Эта стачка – не как прочие, у неё нет цели. И ничто из того, ради чего обычно начинаются бунты, не должно быть здесь выиграно. Эта стачка должна быть правильно подготовлена и организована; у неё нет целей кроме себя самой; прекращение работы есть единственный повод этого прекращения работы, и если в государстве останавливается транспортировка людей и товаров, если стоят фабрики, если не подаётся электричество и не добывается уголь, если в городах больше нет света и воды, тогда это и не продлится долго. Правительства уже забыли, что это, когда народы выступают и требуют самоуправления. Это будет им уроком, и эта стачка достигнет своей цели. Эта цель – произвести впечатление в стране и за рубежом, и пробудить подражание в других странах.
15. Ты имеешь в виду, что последствием этой стачки в, лучшем случае, будет торжественное обещание правительства не провоцировать войну, и что пролетарии тогда спокойно вернутся к работе?
Ответ: А я знаю? Нужно ли знать всё наперёд? Может быть, выйдет так, но в другой раз может выйти и по-другому. И...
16. Постой, не продолжай пока. Не нападёт ли именно тогда на нас враг, когда увидит: народ не хочет войны и правительство ослаблено?
Ответ: Враг! Мы же, рабочие, - друг другу не враги и будем подтверждать нашу дружбу по-другому, через все границы, если только один единственный народ смело выступит за правое дело. За нами – международные договоры и они, к слову, соблюдаются хорошо. Но важнее пример. Что наше действие, когда мы действуем правильно, найдёт подражателей, что тогда никакое правительство не сможет пуститься на массовое убийство, - это несомненно.
17. Ты говоришь о международных договорённостях, но, кажется, не придаёшь им большого значения. Почему?
Ответ: Потому, что не люблю кичливости. Это удобно, когда пара бюрократов на каких-нибудь партийных должностях обмениваются ни к чему не обязывающими фразами. Но это едва ли более ценно, чем болтовня на международных конферециях мира и соглашения о мире, составленные правительствами в Гааге. Сначала рабочие одной нации, одного народа должны, после ясных, основательных и твёрдых переговоров, сформулировать свои договорённости и их держаться. Несомненно, и мы можем видеть это сами, хотя история не знает этому примеров: если рабочие массы одного народа серьёзно и правдоподобно показывают, что они уважают другие народы, своих оклеветанных «врагов», что они уважают их жизнь, что они хотят сделать всё возможное, чтобы своевременно предотвратить наступление состояния убийства и пожарища; если рабочие одного единственного народа показывают не просто словами, резолюциями, статьями, но и решительными шагами на поле работы, свою несокрушимую волю – тогда загорается оживление этой мёртвой буквы и в других народах. Вооружимся же, чтобы мы, в случае, если до того когда-либо дойдёт, были первыми, кто воздаст правде почести. Правда знает только одну честь: стать действительностью. В таких изначальных истинах знают все наши люди, все народы нашего культурного уровня одну единственную правду: не должно убивать, чтобы жить; нужно трудиться, чтобы жить. Сделаем же первые шаги, а после первых – вторые и все последующие, чтобы, если надо, решительно воздействовать через последнее средство работы. Ты знаешь: пушку называли последним средством королей. Теперь тебе известно последнее средство работы: не-работа. Если это однажды должно произойти, давай не будем коситься через границу, что там делают другие. Давай следовать нашей совести и нашему пониманию: другие будут, если они отстанут, достаточно расстроены тем, что следуют своей совести только тогда, когда она их растормошила.
18. Если они отстанут! Если! Будет ли достаточно времени? Не может ли быть так, что сегодня неожиданно разразится генеральная забастовка, а завтра уже начнётся война? И что тогда? Не станут ли все потуги напрасными?
Ответ: Многие несчастья происходят из духа, из которого родился этот вопрос. Рабочие, и особенно немецкие, во истину запутаны и покинуты. Так как их мышление и трезвость совсем не развиты, так как у них нет, следовательно, собственного, достойного мышления, ожидают они всего от неожиданности, от неизвестного момента, от чуда. Так как они и вовсе не думают воплощать свои идеи шаг за шагом, камень за камнем, по этому у них есть лишь два пути: волочащееся однообразие их современного убогого состояния, подобное тягучему течению, либо горячная мечта о моментальном превращении, когда из ночи станет свет, а из грязи – золото. Таков и весь их социализм: как в сказке – раз, два, три, ничего не видишь, затем – волшебная палочка из мешка или «трах-тара-рах!», а там, по мановению руки – скатерть-самобранка и чудесная страна будущего государства, где они сами – ослы, за которыми наблюдает государство, и у них изо всех отверстий валится золото. Всё только быстро, только неожиданно, только по волшебству, сказочно, чудесно!!! Так и здесь. Хорошее дело, однако, требует времени, и воплощение выглядит по-другому, совсем по-другому, а не как сновидение или бросание грязью. Когда сотни тысяч или даже миллионы рабочих заявят своим хозяевам и предпринимателям и директорам о своём увольнении, когда начнётся решающий срок...
19. Можно перебить? Мне кажется, в однородности огромного движения, о котором ты думаешь, лежит опасность. Многие, и как раз среди них такие профессии, которые могут иметь огромное значение, работают под угрозой ежедневного увольнения, у других – восьмидневный срок, у других, возможно, у большинства у нас – срок четырнадцатидневный, у прочих, пожалуй, - несколько недель. Но если ты даже и говоришь, ничего существенного одним махом не случится: забастовка ведь должна начаться одновременно? Срок после объявления или расторжения договора должен же быть для всех одинаковым?
Ответ: Признаю, в этом заключается трудность, одна из многих. Вот если бы ты меня дальше слушал... Я, тем не менее, рад, что ты начинаешь думать вместе со мной приобретаешь понятие о плане. Тогда скажи-ка мне, если уж ты думаешь и двигаешься со мной: что тебе понравилось в широких стачках английских рабочих в недавнее время, которые велись, пожалуй, ради мелких, преходящих целей, но являлись мощным средством, что понравилось тебе больше всего? Так как ты начинаешь думать вместе со мной, давай поменяемся ролями. Ты отвечаешь, а я спрашиваю.
20. Да, и я полагаю, что уже знаю, что ты имеешь в виду. У нас, в Райнланд-Вестфалии, хотели как-то шахтёры всех удивить и застать врасплох, поскольку не были уверены в своих силах, и потянуть в суматохе массы за собой; так они действовали без объявления и со дня на день перестали спускаться в шахты. Они потерпели весьма плачевную, жалкую неудачу. Английские же, так точно, это понравилось мне более прочего, они могли положиться на себя и на других; они были в выигрыше потому, что всё обдумали: они единодушно заявили, не дали себя запугать или сломить, и когда пришло время, они один за одним прекратили работать, и так они победили. Да, я думаю, как и ты: не горячность, а только твёрдость мыслящих мужчин, только эта исполненная действием флегматичность, мастерами которой являются англичане, только это может нам помочь. И я признаю: я нахожу мой предыдущий вопрос не таким важным. Но скажи, как быть с неодинаковостью сроков увольнения?
Ответ: Не забывай: я не попечитель, не представитель и не ответственный делегат. Я хочу растормошить, ясно высказать свою мнение, и требую от рабочих в этот момент лишь совещания. Они должны думать, должны совещаться и должны начать подготавливать, но не то, что неопределённо вертится у меня в голове, а то, что выходит из их сообщества и их профессиональной практики. Одинокий мыслитель, который из любви к хорошим и праведным выдумывает великие свершения, тут совсем не способен добиться уверенности через воплощение частностей. Её приносит исполнение шаг за шагом. Исполнение только тогда принесёт трудности, когда речь идёт не о деле твёрдых и трезвомыслящих, но о видимости действия, которое должно ослеплять и вызывать симпатию. Для дела требуется, прежде всего, местная и временная синхронность, преодоление момента. Но ты только подумай, что всё так, как я это представляю: рабочие, как вышедшие полностью из-под опеки и ставшие в своих совещаниях непоколебимыми, заявляют – «Слушайте, господа! Работа встанет, движение будет прервано как только вы решитесь на варварство, которого мы более не желаем!» Тогда искусство инсценировки и восхитительное массовое театральное воздействие становятся неважны. Всё должно происходить прямо как на войне, которая начинается не с решающей битвы, но с собирания войска и боёв. О, чтоб люди, чтоб, прежде всего, рабочие и не знали, что такое действительность и как она выглядит!..
21. Позволь мне вернуться к другому вопросу, который ты отклонил: что будет делать правительство, если дело дойдёт до этой рабочей стачки?
Ответ: Я не решаюсь признаться, что за... не надежды, но мечты и истории во мне живут. Подумай о Людовике XVI, который нацепил трёхцветную шапку свободы, подумай о Фридрихе Вильгельме IV с чёрно-красно-жёлтым шарфом. Это не было по простому принуждению и не было предательской хитростью; это было глубоко укоренённым внутри равенством всех людей и потрясением от своего новообразовавшегося народа, вырвавшимся наружу. Кто знает, что будет выманено из наших правителей, которые тоже являются людьми, когда рабочий народ спустится в глубины и вытащит человечество из осыпающейся ямы. Но я не хочу думать о последнем, о самом прекрасном. Слишком долго мы спали и мечтали, слишком мало бодрствовали и скромно делали малое ради большого. Рабочие должны начать с самого начала, с приготовлений. Они не должны думать о том, что бы сделали другие в противном случае. Они должны думать, о том, что касается их самих. Они должны думать, то что они действительно думают. Они должны быть тем, чем действительно являются.
22. Что это ты говоришь такое странное? Они должны думать то, что они думают, и быть тем, чем есть и являются? Ведь, пожалуй, каждый есть то, что он есть, и думает то, что думает. Или нет?
Ответ: Если бы каждый был тем, кем он на самом деле является, и если бы каждый в правду думал то, что в нём действительно живёт, тогда не надо было бы больше бороться против войны и многое было бы преодолено. Тогда то, чего мы желаем под именем социализма было бы живо в нас и вокруг нас. Нет, люди не решаются думать свои мысли. В людях так много сокрытого знания и потаённых мыслей, и они не выпускают их наружу. Разве не из этого мы только что исходили: все рабочие не хотят войны? Точно так, как они все это знают и не знают, знают они и правду, что против войны поможет только стачка и сигнал к стачке. Но добирались ли они ясным сознанием до этого знания, которое так глубоко сокрыто от них, будто упало в колодец? Нет. Начали ли они хоть в малейшем приготовления к этой стачке на случай нужды? Нет.
23. Скажи мне, как может быть эта стачка, как может быть подготовлен мир, хранимый работой?
Ответ: Я хочу сначала сказать, как она не может быть подготовлена. Я хочу сначала ответить на вопросы, которых ты не задал. Откуда это происходит, хочу я сказать, что в тупой несознательности рабочих живёт нечто, что как будто укутано крепчайшим сном, что едва ли выказывает жизнь и лежит как будто в коме. Не воображайте, вы, апостолы, проповедники, агитаторы и пропагандисты, что это народ, который ничего не знает и тут прибываете вы на больших кораблях и приносите массам новое, с иголочки, послание. Никто не может никому ничего принести, чего бы тот уже не знал, хотя он, опять-таки, толком и не знает.
24. Да, дорогой мой, это вполне может быть правдой. Примерно так же думали древние греки, они говорили: учиться – это вспоминать. Так ты полагаешь, наша задача – это привести народ к тому, чем он уже является в сокрытом, во сне и коме, и разбудить в нём то, о чём он в действительности думает? Но что виной тому, что народы, что личности лишились своего настоящего существа, и что их собственное мышление, так сказать, куда-то ускользнуло, где они и сами теперь не найдут?
Ответ: Виной тому многое: апатия и терпимомть на протяжение столетий тому виной. И потому пройдёт много времени, пока люди примут нужные меры для их сосуществования и их взаимности, хотя они и довольно просты и разумеются сами собой. Но люди теперь думают только о ближайшем, что горит у них в ладонях, и они думают очень медленно и отвлекаясь, думают только суженно и никогда – просторно. Но здесь, когда речь идёт о войне, здесь – надежда. Ибо речь идёт о собственной жизни, о жизни сыновей и отцов и о неслыханной жестокости. Тут препятствия могут быть преодолены, мы должны пытаться изо всех сил. Рабочие думают медленно, а школа не научила их быстрому мышлению, никаким мыслительным упражнениям. Поэтому они так быстро отдали своё мышление под стражу и были рады, когда смогли его отдать и разрешили другим за себя думать. Это единственное, что виновато во зле, о котором мы говорим: эта система представительства!
25. Ты полагаешь, что рабочие дают собой управлять и решать за себя, а не управляют и решают сами за себя? Само собой, если отменить правительство – рабочие, пожалуй, войны друг другу не объявят!
Ответ: Рабочие слишком далеки от этого, ты не подтолкнёшь ни сегодня, ни завтра массы к тому, чтоб они положили конец государству и создали новый порядок. Но я говорю и о таком правительстве, которое более близко к рабочим. Я имею в виду чудовищную помеху правительства и представительства, которых наши рабочие призвали сами и от которых они должны избавиться, если они сами хотят решать о войне и мире. Что ещё их партия, их секретариаты и центральные органы, как не министерства, которым они разрешают забрать у них действие и свободу? Посмотри-ка, найдёшь ли ты малейшие отличия. К примеру: правительство облагает продукты питания налогами или объявляет войну, народ протестует. Народ всё ещё воображает, не смотря на столетия опыта: если бы правили другие личности или партии, было бы лучше. Но лучше не будет, а только хуже и хуже, так как народ отвыкает от собственного вмешательства и больше не знает, как должны выглядеть приспособления самоуправления. Точно так же обстоит и с молодыми правительствами, которые рабочие дали сами себе в добавок к государственным правительствам. Представители заключают, к примеру, тарифный договор с управляющими, который решает о благе и несчастьи десятков тысяч. У представителей есть право, подмастерья им его отдали ранее, добровольно от него отказавшись. Что они делают потом? Они кричат, они протестуют, они отвергают ответственность. Если до того доходит, они выбирают других представителей, которые необходимым образом станут тем же, что и их предшественники. Почему? Потому что рабочие больше не живы и не заботятся сами о своих делах. Где есть массы, но не живые, там должно появиться и разложение. Всякое разложение наверху всегда поднимается снизу. Там, где правят - там воняет, да и как ещё должно быть? Лишь потому, что внизу есть разлагающиеся, правят наверху разлагающие.
26. Так что должны рабочие делать, чтобы подготовиться к прекращению войны?
Ответ: они должны сказать себе: «Это не может никому навредить и мы не можем этим никого ни в коем случае оскорбить, если мы однажды разведаем, правда ли это, о чём тут говорится: что рабочие, что огромная, держащаяся вместе масса думает о войне одинаково и так же одинаково об единственном средстве рабочих для предотвращения войны». Они должны сказать себе: «Это – действительно, вопрос, в котором теории, заученные знания, программы и так называемая наука не важны. Вот – рабочий народ, и он должен просто и по-народному подготовиться к тому, что для всех рабочих подразумевается само собой и живёт в сердце каждого рабочего человека». Они должно сказать себе: «Правы социал-демократы или анархисты, говорят ли марксисты ´более настоящую´ правду или ревизионисты, об этом они могут договориться между собой. Здесь речь идёт о чём-то, что необходимей, что необходимее всего, и где у нас нет возможности ссориться и причин ждать бездеятельно наблюдать. Тут мы хотим вмешаться сами и искать правды».
27. Чтобы рабочие это друг другу сказали, взаимно уверились и связались твёрдыми обязательствами, надо им встретиться. Как ты представляешь себе такую возможность?
Ответ: Я полагаю, рабочим надо начинать, подготавливать большое совещание, какого ещё не было. По сей всё время что-то втискивается между ними и их целью, была ли это партия или профсоюз или парламент – всё одно, как если бы между набожными и их богом втискивался священник. Тогда не заботятся более об интересах живых людей, но всё более о величине и процветании организации, церкви, идола. Теперь нужно оставить в стороне всё чужое, всё выдуманное. Вот рабочие, как они собираются в мастерской, на фабрике, на стройке. Так должны они совещаться, прийти к единству, которое, несомненно, имеется, должны взвесить все требования плана, ответить на определённые, углубляющиеся в частности вопросы, должны сначала посылать гонцов от группы к группе, затем от отрасли к отрасли, от места к месту, пока ясность не будет установлена так чётко и твёрдо, что во всех провинциях в один и тот же день на больших собраниях уполномоченных будет выяснено, что должно быть сделано в каждом определённом случае.
28. Да, это мне нравится, и это было бы началом свободы и объединения. О, какое бы значение имело такое начало! Я чувствую себя так, как будто меня обдувает свежий ветер, когда я представляю себе это. Тогда, мы, немцы, не были бы немецким народом, как который мы опорочены: мы бы вместе вступили в свободу, чтобы самим решить свою судьбу. Свобода! Свобода! Мы же уже почти забыли и разучились, какая это радость – быть едиными в свободе. Но должно же быть начало. Как должно это всё начаться?
Ответ: Оно уже началось. Воззвание к вольному дню рабочих было произнесено; и самые первые, желающие его подготовить и организовать, объединились. Мужчины и женщины из различных лагерей собрались и образовали группы. Уже участвуют каменщики, строители, столяры, укладчики плитки, прокладчики труб, стекольщики, плотники, мебельщики, ремонтники, металлурги, горшочники, пекари, переплётчики, сапожники, садовники, книгопечатальщики, изготовители музыкальных инструментов и работники торговли, объединились мужчины, обычно принадлежащие четырём, пяти направлениям, которые иногда относятся к друг другу почти враждебно. Такие группы должны быть вызваны к жизни повсюду, в больших и маленьких городах. Каждый должен сделать то, что может быть сделано для пробуждения и слияния, и не ждать команды из центра. И для совместных шагов группы свяжутся. Затем они станут слишком велики, чтобы действовать в целом, они разделятся на округи. И все профессии будут представлены в каждом из этих округов, и каждый будет действовать в своей профессиональной области. Я не пророчествую, я не воспаряю в фантастических мечтаниях и надеждах. Но я объявляю нашу волю: так хотим мы поступить, так должно этому случиться!
29. Знаешь, что это мне напоминает, то что вы там начали, как ты говоришь? Знаешь, чьему примеру вы там следуете?
Ответ: Точно, знаю. Хотя мы, когда мы начали и делали, что было нужно, так как было необходимо, не думали об этом. Так были разделены районы и секции в Париже и других городах во время великой Революции, постоянно совещались и постоянно контролировали своих представителей и давали им советы, таким образом они охраняли своё самоуправление и приготовили не только будущему замечательное творение, но и сами себе, в настоящем, подарили живое действие, радостное открытое бытие.
30. Да, это я и имел в виду. Я смотрю, наши мысли двигаются вместе. Итак, дорогой товарищ, дай мне руку, мы будем держаться вместе и совместно возьмёмся за дело. Только разреши мне ещё одно спросить: если рабочие в первый раз после долгого-долгого времени распознают, что то, что хочется иметь в мире, нужно делать самому, что то, что должно быть воплощено, должно быть начато и сделано теми, кто этого хочет; что великий враг всей жизни – это правительство, министерство, шаблон и, следовательно, централизм; если рабочие в этом конкретном случае знают, что это значит: быть свободными и пользоваться свободой, не будет больше ничего происходить, кроме того, что рабочие будут принимать меры, чтобы предотвратить начало войн?
Ответ: Да, будет много больше, случится и совсем другое. Всё, что является хорошим средством для хорошей цели, хорошо само по себе. Вольный день рабочих – это не просто средство, которым рабочие выполняют свою волю и свой путь к сохранению мира. Не видели ли мы, что никакое учение не может быть принесено извне, но может быть лишь разбужено внутри, где оно всегда обитало? Так же и со свободой, со счастьем и процветанием, с единством и союзом всех народов. Они не есть цель, ожидающая где-то снаружи, на далёком рубеже истории, и которую следует завоевать. Если мы вооружимся, чтобы принести свободу в дом, если мы верным образом, единственным образом, который не создаёт новых несвободы и правительства, организуемся и подготовимся, то в этом приготовлении, в этой свободной организации уже образуются свобода, радость и счастье. Кто желает невесты, должен искать её вовне, ибо люди разорваны на два пола. Но иначе с невестой человечества: со свободой. Никто не найдёт свободы, если не имеет её внутри. И так же: ничто, что действительно касается человечества, то есть братание и всеобщая справедливость, не может быть произведены людьми, если они не сотрудничают в свободе. Труд и мир должны быть охраняемы, а также созданы верным образом; и вот, смотри: верным образом – значит свободой взаимодействия! Ещё и совсем другое будет сделано для труда и человечества тем, что рабочие делают всё, что в их силах, чтобы позаботится об одном: более не убивать друг друга.
Но будут ли рабочие делать своё дело? Будут ли они когда-либо свободны? Сойдутся ли они для своего вольного дня рабочих? Будут ли они однажды сами говорить и сами действовать? Решат ли они сами определять свою судьбу? На это должны ответить рабочие.
перевод с немецкого: Ndejra
Прекращение войны посредством народного самоуправления
(Abschaffung des Krieges durch die Selbstbestimmung des Volkes, 1911)
1. Что такое война?
Ответ: Война – это предприятие одного государства против другого государства. Но каждое предприятие распадается на цель, ради которой оно начинается, и, во-вторых, на средства, с помощью которых оно проводится. Так ты спрашиваешь меня о цели войны или о способах, которыми она ведётся?
2. Ты прав, одно после другого. Так в чём цель войны?
Ответ: Цель войны есть разграбление, покорение, расширение сферы влияния государства, вытеснение влияния других государств и обеспечение рынков сбыта для индустрии и торговли.
3. Заинтересован ли рабочий в этих целях?
Ответ: Нет, ибо грабёж – это дело эксплуататора, который не желает работать; а что касается завоеваний, то рабочий каждого государства может только пожелать своим товарищам в других государствах, что форма правления, которую он изведал на своей шкуре, останется им незнакомой. Рабочие не могут хотеть иметь чего-либо общего с ссорами между государствами из-за власти над подданными, так как они и есть эти подданные и угнетённые; что касается расширения рынков сбыта для промышленности и торговли, то безграничное несчастье народов, нужда бедных и критическая нестабильность экономики возникают как раз из-за того, что производится ради кошелька торговца, фабриканта и банкира, а не для потребностей жителей каждой страны, каждой провинции и каждой общины. Война может быть делом экспортёров; труд и мир взаимосвязаны.
4. А каковы же средства войны?
Ответ: До этого ты спросил меня, чему служит война, теперь тебе хочется знать, что такое война. Я не хочу говорить о побочных эффектах отвратительной сути, которые в то же время не являются чем-то случайным, но так же стары, как и война, о подстёгиваемых инстинктах, извращённой грубости, которая выражается в резне детей, женщин и стариков. Я стискиваю сердце и определяю сдержанно и с вынужденным спокойствием: войной называется состояние, в котором многие тысячи мужчин противостоят друг другу, чтобы после многолетней подготовки при помощи хитроумнейших технических средств убивать друг друга.
5. Хотят ли рабочие страны при каких-либо обстоятельствах войны?
Ответ: Рабочие не могут хотеть войны; даже если бы их совесть разрешала им убивать, их рассудок запретил бы им совершать самоубийство.
6. Есть ли у рабочих средство для предотвращения войны?
Ответ: Прежде чем я отвечу, я должен ответить тебе вопросом. А почему ты спрашиваешь, есть ли у рабочих такое средство?
7. Из ответов, которые ты дал, я понял, что огромный, держащийся вместе класс, все индустриальные рабочие, работники торговли и транспорта ничего не хотят знать о войне. Они знают, что она им невыгодна, что она им вредит, что она достойна отвращения. Так что огромное ядро в нашем народе, огромный блок лежит на пути, которым должна идти война. Лежит ли этот блок, спит и бездействует, так что война, тем не менее, может через его перешагнуть и бушевать? Или этот блок может проснуться к действию?
Ответ: И я всё ещё должен спросить тебя: что ты имеешь в виду под действием и бездействием? Работа сама по себе ни что другое, как действие. Блок, о котором ты говоришь, - это мы, работающие или действующие. Ты же не говоришь о наших личностях, наших политических или моральных мнениях, но о нас как о рабочих, всё равно, какого направления или мнения мы бы не придерживались?
8. Тут ты прав. Скажи мне тогда: если вы, рабочие, работаете дальше, то есть действуете, может ли тогда дойти до войны?
Ответ: Само собой и именно тогда! Как могли бы слуги войны заниматься своим кровавым ремеслом, если бы работающее население не работало дальше, как будто был бы мир? Потому и возникла война, а вместе с ней государства и феодальный порядок, что ремесленники и крестьяне хотели без помех и в мире трудиться дальше, и поэтому переложили обязанность защиты на ремесленников войны и сделали тем самым козла садовником! Мир и труд – одно и то же; что есть труд как не забота об обновлении жизни, которая неизбежно погибнет, если не будет всё время получать новое питание и силы? Каждая война опирается на мир. Каждая растрата опирается на работу других, а война – это самое гнусное расточительство. Так как есть так много рабочих, что несколько сотен тысяч, которые не работают, а служат непродуктивному расточительству и кровопролитию, остаются невостребованными в экономике – только по этому возможна война.
9. А если работающие или действующие хотят предотвратить войну, в чём тогда должна заключаться их деятельность?
Ответ: Вот тут мы добираемся до ясности. Ты же заметишь, как странно звучит ответ: не действенными, а без-действенными должны мы, действующие, стать, для того, чтобы война перестала быть возможной.
10. Вот это ты должен прояснить.
Ответ: С удовольствием. Я хочу сказать это так ясно, чтобы каждый мужчина, каждая женщина, каждый ребёнок понял, и я хочу сказать это так громко, чтоб меня услышал весь мир. Если рабочие прекратят работать, если рабочие в нужный момент и в нужном объёме и верным способом прекратят работу, если они забастуют, тогда война невозможна.
11. И когда наступает нужное время?
Ответ: Всякая война начинается с объявления войны, за которым следует мобилизация. Объявление войны – это сообщение одного правительства другому правительству. Мобилизация – это приказ правительства подданнным, которые избраны для военной службы. Но прежде чем дело дойдёт до объявления войны и мобилизации, надо в наши-то дни загодя подготовить воинственные настроения обработкой общественного сознания. Затем правительство должно выставить более или менее определённые требования и сообщить их общественности. В большинстве случаев понятно ещё до объявления войны, что правительство затевает войну. Как только выяснено, что одно или несколько правительств хотят войны – настал момент, когда правительство должно быть вынуждено посредством стачки, последнего средства труда, передумать, повернуть вспять, к мирным решениям.
12. Ты хочешь сказать, что не только после начала войны, но ещё до неё должна начаться народная стачка?
Ответ: Именно. И доводы против всеобщей забастовки, которые были недавно слышны, не имеют по этому никакого смысла, ибо относятся к уже упущенному моменту. Это, конечно, правда: если из-за войны уже наступил международный экономический кризис и растёт безработица, если к этому присоединятся разруха, голод, болезни, нужда и отчаяние, тогда не будет больше сил и возможности вмешаться. Но все эти мудрые доводы исходят от трусливых, чьим принципом является, что спасение придёт от бедственной деятельности правящих и привелегированных и от выжидания рабочих. Эту деятельность правящих, которой ничто не мешает, в сочетании с верным убеждениям бездействием угнетённых называют они развитием.
13. Так ты убеждён, что это точно, что рабочие выдержат эту стачку? Что они её выиграют? Что они достигнут своей цели?
Ответ: Точно? Нет, воистину, это не точно. Это – недуг, который напал на людей нашего времени, что они желают иметь внешнюю, доказуемую, оформленную в соглашениях уверенность. Как раз через это внешняя неуверенность и внутренние колебания их ума становятся всё сильнее. Там, где речь идёт о последнем средстве предотвращения чрезвычайной опасности, там ни Бог, ни Маркс не выложат нам уверенность на стол. Уверенность должна быть у нас в внутри, которая всегда указывала путь к победе, и эта уверенность носит имя Смелость. Мы должны обладать волей и мы должны попытаться.
14. Но даже в самые тяжёлые времена и пред лицом самой худшей опасности ни один здравомыслящий не будет предпринимать то, что бесперспективно. Поэтому я спрашиваю, вероятно ли это, возможно ли это, что рабочие выдержат, выиграют, достигнут своей цели?
Ответ: Я спрашиваю в ответ: выдержать как долго? Выиграть что? И что за цель? Эта стачка – не как прочие, у неё нет цели. И ничто из того, ради чего обычно начинаются бунты, не должно быть здесь выиграно. Эта стачка должна быть правильно подготовлена и организована; у неё нет целей кроме себя самой; прекращение работы есть единственный повод этого прекращения работы, и если в государстве останавливается транспортировка людей и товаров, если стоят фабрики, если не подаётся электричество и не добывается уголь, если в городах больше нет света и воды, тогда это и не продлится долго. Правительства уже забыли, что это, когда народы выступают и требуют самоуправления. Это будет им уроком, и эта стачка достигнет своей цели. Эта цель – произвести впечатление в стране и за рубежом, и пробудить подражание в других странах.
15. Ты имеешь в виду, что последствием этой стачки в, лучшем случае, будет торжественное обещание правительства не провоцировать войну, и что пролетарии тогда спокойно вернутся к работе?
Ответ: А я знаю? Нужно ли знать всё наперёд? Может быть, выйдет так, но в другой раз может выйти и по-другому. И...
16. Постой, не продолжай пока. Не нападёт ли именно тогда на нас враг, когда увидит: народ не хочет войны и правительство ослаблено?
Ответ: Враг! Мы же, рабочие, - друг другу не враги и будем подтверждать нашу дружбу по-другому, через все границы, если только один единственный народ смело выступит за правое дело. За нами – международные договоры и они, к слову, соблюдаются хорошо. Но важнее пример. Что наше действие, когда мы действуем правильно, найдёт подражателей, что тогда никакое правительство не сможет пуститься на массовое убийство, - это несомненно.
17. Ты говоришь о международных договорённостях, но, кажется, не придаёшь им большого значения. Почему?
Ответ: Потому, что не люблю кичливости. Это удобно, когда пара бюрократов на каких-нибудь партийных должностях обмениваются ни к чему не обязывающими фразами. Но это едва ли более ценно, чем болтовня на международных конферециях мира и соглашения о мире, составленные правительствами в Гааге. Сначала рабочие одной нации, одного народа должны, после ясных, основательных и твёрдых переговоров, сформулировать свои договорённости и их держаться. Несомненно, и мы можем видеть это сами, хотя история не знает этому примеров: если рабочие массы одного народа серьёзно и правдоподобно показывают, что они уважают другие народы, своих оклеветанных «врагов», что они уважают их жизнь, что они хотят сделать всё возможное, чтобы своевременно предотвратить наступление состояния убийства и пожарища; если рабочие одного единственного народа показывают не просто словами, резолюциями, статьями, но и решительными шагами на поле работы, свою несокрушимую волю – тогда загорается оживление этой мёртвой буквы и в других народах. Вооружимся же, чтобы мы, в случае, если до того когда-либо дойдёт, были первыми, кто воздаст правде почести. Правда знает только одну честь: стать действительностью. В таких изначальных истинах знают все наши люди, все народы нашего культурного уровня одну единственную правду: не должно убивать, чтобы жить; нужно трудиться, чтобы жить. Сделаем же первые шаги, а после первых – вторые и все последующие, чтобы, если надо, решительно воздействовать через последнее средство работы. Ты знаешь: пушку называли последним средством королей. Теперь тебе известно последнее средство работы: не-работа. Если это однажды должно произойти, давай не будем коситься через границу, что там делают другие. Давай следовать нашей совести и нашему пониманию: другие будут, если они отстанут, достаточно расстроены тем, что следуют своей совести только тогда, когда она их растормошила.
18. Если они отстанут! Если! Будет ли достаточно времени? Не может ли быть так, что сегодня неожиданно разразится генеральная забастовка, а завтра уже начнётся война? И что тогда? Не станут ли все потуги напрасными?
Ответ: Многие несчастья происходят из духа, из которого родился этот вопрос. Рабочие, и особенно немецкие, во истину запутаны и покинуты. Так как их мышление и трезвость совсем не развиты, так как у них нет, следовательно, собственного, достойного мышления, ожидают они всего от неожиданности, от неизвестного момента, от чуда. Так как они и вовсе не думают воплощать свои идеи шаг за шагом, камень за камнем, по этому у них есть лишь два пути: волочащееся однообразие их современного убогого состояния, подобное тягучему течению, либо горячная мечта о моментальном превращении, когда из ночи станет свет, а из грязи – золото. Таков и весь их социализм: как в сказке – раз, два, три, ничего не видишь, затем – волшебная палочка из мешка или «трах-тара-рах!», а там, по мановению руки – скатерть-самобранка и чудесная страна будущего государства, где они сами – ослы, за которыми наблюдает государство, и у них изо всех отверстий валится золото. Всё только быстро, только неожиданно, только по волшебству, сказочно, чудесно!!! Так и здесь. Хорошее дело, однако, требует времени, и воплощение выглядит по-другому, совсем по-другому, а не как сновидение или бросание грязью. Когда сотни тысяч или даже миллионы рабочих заявят своим хозяевам и предпринимателям и директорам о своём увольнении, когда начнётся решающий срок...
19. Можно перебить? Мне кажется, в однородности огромного движения, о котором ты думаешь, лежит опасность. Многие, и как раз среди них такие профессии, которые могут иметь огромное значение, работают под угрозой ежедневного увольнения, у других – восьмидневный срок, у других, возможно, у большинства у нас – срок четырнадцатидневный, у прочих, пожалуй, - несколько недель. Но если ты даже и говоришь, ничего существенного одним махом не случится: забастовка ведь должна начаться одновременно? Срок после объявления или расторжения договора должен же быть для всех одинаковым?
Ответ: Признаю, в этом заключается трудность, одна из многих. Вот если бы ты меня дальше слушал... Я, тем не менее, рад, что ты начинаешь думать вместе со мной приобретаешь понятие о плане. Тогда скажи-ка мне, если уж ты думаешь и двигаешься со мной: что тебе понравилось в широких стачках английских рабочих в недавнее время, которые велись, пожалуй, ради мелких, преходящих целей, но являлись мощным средством, что понравилось тебе больше всего? Так как ты начинаешь думать вместе со мной, давай поменяемся ролями. Ты отвечаешь, а я спрашиваю.
20. Да, и я полагаю, что уже знаю, что ты имеешь в виду. У нас, в Райнланд-Вестфалии, хотели как-то шахтёры всех удивить и застать врасплох, поскольку не были уверены в своих силах, и потянуть в суматохе массы за собой; так они действовали без объявления и со дня на день перестали спускаться в шахты. Они потерпели весьма плачевную, жалкую неудачу. Английские же, так точно, это понравилось мне более прочего, они могли положиться на себя и на других; они были в выигрыше потому, что всё обдумали: они единодушно заявили, не дали себя запугать или сломить, и когда пришло время, они один за одним прекратили работать, и так они победили. Да, я думаю, как и ты: не горячность, а только твёрдость мыслящих мужчин, только эта исполненная действием флегматичность, мастерами которой являются англичане, только это может нам помочь. И я признаю: я нахожу мой предыдущий вопрос не таким важным. Но скажи, как быть с неодинаковостью сроков увольнения?
Ответ: Не забывай: я не попечитель, не представитель и не ответственный делегат. Я хочу растормошить, ясно высказать свою мнение, и требую от рабочих в этот момент лишь совещания. Они должны думать, должны совещаться и должны начать подготавливать, но не то, что неопределённо вертится у меня в голове, а то, что выходит из их сообщества и их профессиональной практики. Одинокий мыслитель, который из любви к хорошим и праведным выдумывает великие свершения, тут совсем не способен добиться уверенности через воплощение частностей. Её приносит исполнение шаг за шагом. Исполнение только тогда принесёт трудности, когда речь идёт не о деле твёрдых и трезвомыслящих, но о видимости действия, которое должно ослеплять и вызывать симпатию. Для дела требуется, прежде всего, местная и временная синхронность, преодоление момента. Но ты только подумай, что всё так, как я это представляю: рабочие, как вышедшие полностью из-под опеки и ставшие в своих совещаниях непоколебимыми, заявляют – «Слушайте, господа! Работа встанет, движение будет прервано как только вы решитесь на варварство, которого мы более не желаем!» Тогда искусство инсценировки и восхитительное массовое театральное воздействие становятся неважны. Всё должно происходить прямо как на войне, которая начинается не с решающей битвы, но с собирания войска и боёв. О, чтоб люди, чтоб, прежде всего, рабочие и не знали, что такое действительность и как она выглядит!..
21. Позволь мне вернуться к другому вопросу, который ты отклонил: что будет делать правительство, если дело дойдёт до этой рабочей стачки?
Ответ: Я не решаюсь признаться, что за... не надежды, но мечты и истории во мне живут. Подумай о Людовике XVI, который нацепил трёхцветную шапку свободы, подумай о Фридрихе Вильгельме IV с чёрно-красно-жёлтым шарфом. Это не было по простому принуждению и не было предательской хитростью; это было глубоко укоренённым внутри равенством всех людей и потрясением от своего новообразовавшегося народа, вырвавшимся наружу. Кто знает, что будет выманено из наших правителей, которые тоже являются людьми, когда рабочий народ спустится в глубины и вытащит человечество из осыпающейся ямы. Но я не хочу думать о последнем, о самом прекрасном. Слишком долго мы спали и мечтали, слишком мало бодрствовали и скромно делали малое ради большого. Рабочие должны начать с самого начала, с приготовлений. Они не должны думать о том, что бы сделали другие в противном случае. Они должны думать, о том, что касается их самих. Они должны думать, то что они действительно думают. Они должны быть тем, чем действительно являются.
22. Что это ты говоришь такое странное? Они должны думать то, что они думают, и быть тем, чем есть и являются? Ведь, пожалуй, каждый есть то, что он есть, и думает то, что думает. Или нет?
Ответ: Если бы каждый был тем, кем он на самом деле является, и если бы каждый в правду думал то, что в нём действительно живёт, тогда не надо было бы больше бороться против войны и многое было бы преодолено. Тогда то, чего мы желаем под именем социализма было бы живо в нас и вокруг нас. Нет, люди не решаются думать свои мысли. В людях так много сокрытого знания и потаённых мыслей, и они не выпускают их наружу. Разве не из этого мы только что исходили: все рабочие не хотят войны? Точно так, как они все это знают и не знают, знают они и правду, что против войны поможет только стачка и сигнал к стачке. Но добирались ли они ясным сознанием до этого знания, которое так глубоко сокрыто от них, будто упало в колодец? Нет. Начали ли они хоть в малейшем приготовления к этой стачке на случай нужды? Нет.
23. Скажи мне, как может быть эта стачка, как может быть подготовлен мир, хранимый работой?
Ответ: Я хочу сначала сказать, как она не может быть подготовлена. Я хочу сначала ответить на вопросы, которых ты не задал. Откуда это происходит, хочу я сказать, что в тупой несознательности рабочих живёт нечто, что как будто укутано крепчайшим сном, что едва ли выказывает жизнь и лежит как будто в коме. Не воображайте, вы, апостолы, проповедники, агитаторы и пропагандисты, что это народ, который ничего не знает и тут прибываете вы на больших кораблях и приносите массам новое, с иголочки, послание. Никто не может никому ничего принести, чего бы тот уже не знал, хотя он, опять-таки, толком и не знает.
24. Да, дорогой мой, это вполне может быть правдой. Примерно так же думали древние греки, они говорили: учиться – это вспоминать. Так ты полагаешь, наша задача – это привести народ к тому, чем он уже является в сокрытом, во сне и коме, и разбудить в нём то, о чём он в действительности думает? Но что виной тому, что народы, что личности лишились своего настоящего существа, и что их собственное мышление, так сказать, куда-то ускользнуло, где они и сами теперь не найдут?
Ответ: Виной тому многое: апатия и терпимомть на протяжение столетий тому виной. И потому пройдёт много времени, пока люди примут нужные меры для их сосуществования и их взаимности, хотя они и довольно просты и разумеются сами собой. Но люди теперь думают только о ближайшем, что горит у них в ладонях, и они думают очень медленно и отвлекаясь, думают только суженно и никогда – просторно. Но здесь, когда речь идёт о войне, здесь – надежда. Ибо речь идёт о собственной жизни, о жизни сыновей и отцов и о неслыханной жестокости. Тут препятствия могут быть преодолены, мы должны пытаться изо всех сил. Рабочие думают медленно, а школа не научила их быстрому мышлению, никаким мыслительным упражнениям. Поэтому они так быстро отдали своё мышление под стражу и были рады, когда смогли его отдать и разрешили другим за себя думать. Это единственное, что виновато во зле, о котором мы говорим: эта система представительства!
25. Ты полагаешь, что рабочие дают собой управлять и решать за себя, а не управляют и решают сами за себя? Само собой, если отменить правительство – рабочие, пожалуй, войны друг другу не объявят!
Ответ: Рабочие слишком далеки от этого, ты не подтолкнёшь ни сегодня, ни завтра массы к тому, чтоб они положили конец государству и создали новый порядок. Но я говорю и о таком правительстве, которое более близко к рабочим. Я имею в виду чудовищную помеху правительства и представительства, которых наши рабочие призвали сами и от которых они должны избавиться, если они сами хотят решать о войне и мире. Что ещё их партия, их секретариаты и центральные органы, как не министерства, которым они разрешают забрать у них действие и свободу? Посмотри-ка, найдёшь ли ты малейшие отличия. К примеру: правительство облагает продукты питания налогами или объявляет войну, народ протестует. Народ всё ещё воображает, не смотря на столетия опыта: если бы правили другие личности или партии, было бы лучше. Но лучше не будет, а только хуже и хуже, так как народ отвыкает от собственного вмешательства и больше не знает, как должны выглядеть приспособления самоуправления. Точно так же обстоит и с молодыми правительствами, которые рабочие дали сами себе в добавок к государственным правительствам. Представители заключают, к примеру, тарифный договор с управляющими, который решает о благе и несчастьи десятков тысяч. У представителей есть право, подмастерья им его отдали ранее, добровольно от него отказавшись. Что они делают потом? Они кричат, они протестуют, они отвергают ответственность. Если до того доходит, они выбирают других представителей, которые необходимым образом станут тем же, что и их предшественники. Почему? Потому что рабочие больше не живы и не заботятся сами о своих делах. Где есть массы, но не живые, там должно появиться и разложение. Всякое разложение наверху всегда поднимается снизу. Там, где правят - там воняет, да и как ещё должно быть? Лишь потому, что внизу есть разлагающиеся, правят наверху разлагающие.
26. Так что должны рабочие делать, чтобы подготовиться к прекращению войны?
Ответ: они должны сказать себе: «Это не может никому навредить и мы не можем этим никого ни в коем случае оскорбить, если мы однажды разведаем, правда ли это, о чём тут говорится: что рабочие, что огромная, держащаяся вместе масса думает о войне одинаково и так же одинаково об единственном средстве рабочих для предотвращения войны». Они должны сказать себе: «Это – действительно, вопрос, в котором теории, заученные знания, программы и так называемая наука не важны. Вот – рабочий народ, и он должен просто и по-народному подготовиться к тому, что для всех рабочих подразумевается само собой и живёт в сердце каждого рабочего человека». Они должно сказать себе: «Правы социал-демократы или анархисты, говорят ли марксисты ´более настоящую´ правду или ревизионисты, об этом они могут договориться между собой. Здесь речь идёт о чём-то, что необходимей, что необходимее всего, и где у нас нет возможности ссориться и причин ждать бездеятельно наблюдать. Тут мы хотим вмешаться сами и искать правды».
27. Чтобы рабочие это друг другу сказали, взаимно уверились и связались твёрдыми обязательствами, надо им встретиться. Как ты представляешь себе такую возможность?
Ответ: Я полагаю, рабочим надо начинать, подготавливать большое совещание, какого ещё не было. По сей всё время что-то втискивается между ними и их целью, была ли это партия или профсоюз или парламент – всё одно, как если бы между набожными и их богом втискивался священник. Тогда не заботятся более об интересах живых людей, но всё более о величине и процветании организации, церкви, идола. Теперь нужно оставить в стороне всё чужое, всё выдуманное. Вот рабочие, как они собираются в мастерской, на фабрике, на стройке. Так должны они совещаться, прийти к единству, которое, несомненно, имеется, должны взвесить все требования плана, ответить на определённые, углубляющиеся в частности вопросы, должны сначала посылать гонцов от группы к группе, затем от отрасли к отрасли, от места к месту, пока ясность не будет установлена так чётко и твёрдо, что во всех провинциях в один и тот же день на больших собраниях уполномоченных будет выяснено, что должно быть сделано в каждом определённом случае.
28. Да, это мне нравится, и это было бы началом свободы и объединения. О, какое бы значение имело такое начало! Я чувствую себя так, как будто меня обдувает свежий ветер, когда я представляю себе это. Тогда, мы, немцы, не были бы немецким народом, как который мы опорочены: мы бы вместе вступили в свободу, чтобы самим решить свою судьбу. Свобода! Свобода! Мы же уже почти забыли и разучились, какая это радость – быть едиными в свободе. Но должно же быть начало. Как должно это всё начаться?
Ответ: Оно уже началось. Воззвание к вольному дню рабочих было произнесено; и самые первые, желающие его подготовить и организовать, объединились. Мужчины и женщины из различных лагерей собрались и образовали группы. Уже участвуют каменщики, строители, столяры, укладчики плитки, прокладчики труб, стекольщики, плотники, мебельщики, ремонтники, металлурги, горшочники, пекари, переплётчики, сапожники, садовники, книгопечатальщики, изготовители музыкальных инструментов и работники торговли, объединились мужчины, обычно принадлежащие четырём, пяти направлениям, которые иногда относятся к друг другу почти враждебно. Такие группы должны быть вызваны к жизни повсюду, в больших и маленьких городах. Каждый должен сделать то, что может быть сделано для пробуждения и слияния, и не ждать команды из центра. И для совместных шагов группы свяжутся. Затем они станут слишком велики, чтобы действовать в целом, они разделятся на округи. И все профессии будут представлены в каждом из этих округов, и каждый будет действовать в своей профессиональной области. Я не пророчествую, я не воспаряю в фантастических мечтаниях и надеждах. Но я объявляю нашу волю: так хотим мы поступить, так должно этому случиться!
29. Знаешь, что это мне напоминает, то что вы там начали, как ты говоришь? Знаешь, чьему примеру вы там следуете?
Ответ: Точно, знаю. Хотя мы, когда мы начали и делали, что было нужно, так как было необходимо, не думали об этом. Так были разделены районы и секции в Париже и других городах во время великой Революции, постоянно совещались и постоянно контролировали своих представителей и давали им советы, таким образом они охраняли своё самоуправление и приготовили не только будущему замечательное творение, но и сами себе, в настоящем, подарили живое действие, радостное открытое бытие.
30. Да, это я и имел в виду. Я смотрю, наши мысли двигаются вместе. Итак, дорогой товарищ, дай мне руку, мы будем держаться вместе и совместно возьмёмся за дело. Только разреши мне ещё одно спросить: если рабочие в первый раз после долгого-долгого времени распознают, что то, что хочется иметь в мире, нужно делать самому, что то, что должно быть воплощено, должно быть начато и сделано теми, кто этого хочет; что великий враг всей жизни – это правительство, министерство, шаблон и, следовательно, централизм; если рабочие в этом конкретном случае знают, что это значит: быть свободными и пользоваться свободой, не будет больше ничего происходить, кроме того, что рабочие будут принимать меры, чтобы предотвратить начало войн?
Ответ: Да, будет много больше, случится и совсем другое. Всё, что является хорошим средством для хорошей цели, хорошо само по себе. Вольный день рабочих – это не просто средство, которым рабочие выполняют свою волю и свой путь к сохранению мира. Не видели ли мы, что никакое учение не может быть принесено извне, но может быть лишь разбужено внутри, где оно всегда обитало? Так же и со свободой, со счастьем и процветанием, с единством и союзом всех народов. Они не есть цель, ожидающая где-то снаружи, на далёком рубеже истории, и которую следует завоевать. Если мы вооружимся, чтобы принести свободу в дом, если мы верным образом, единственным образом, который не создаёт новых несвободы и правительства, организуемся и подготовимся, то в этом приготовлении, в этой свободной организации уже образуются свобода, радость и счастье. Кто желает невесты, должен искать её вовне, ибо люди разорваны на два пола. Но иначе с невестой человечества: со свободой. Никто не найдёт свободы, если не имеет её внутри. И так же: ничто, что действительно касается человечества, то есть братание и всеобщая справедливость, не может быть произведены людьми, если они не сотрудничают в свободе. Труд и мир должны быть охраняемы, а также созданы верным образом; и вот, смотри: верным образом – значит свободой взаимодействия! Ещё и совсем другое будет сделано для труда и человечества тем, что рабочие делают всё, что в их силах, чтобы позаботится об одном: более не убивать друг друга.
Но будут ли рабочие делать своё дело? Будут ли они когда-либо свободны? Сойдутся ли они для своего вольного дня рабочих? Будут ли они однажды сами говорить и сами действовать? Решат ли они сами определять свою судьбу? На это должны ответить рабочие.
перевод с немецкого: Ndejra