afa-punk-23
20-05-2016 15:49:32
Борис Кагарлицкий
В то время как отечественная публика с напряжением следит за колебаниями нефтяных цен, мировая экономика переживает другую, уда более масштабную драму. Глобальный кризис, который в 2010 году удалось взять под контроль, грозит вот-вот вырваться на поверхность, ломая все расчеты политиков, бизнесменов и обывателей.
Строго говоря, кризис, начавшись в 2008 году, так и не прекращался. Ни одна из его причин не была устранена, ни одно из породивших его противоречий не было устранено. Мировую экономику продолжало лихорадить, но в отличие от Великой депрессии 1929-32 годов, когда кризис охватил в той или иной мере весь мир (включая, кстати, и Советский Союз, где решение было найдено за счет принудительной коллективизации села), нынешний кризис как бы «перекатывается» из страны в страну, из региона в регион.
В 2015 году настала очередь России — санкции и падение цен на нефть лишь усугубили процесс, который и без того набирал силу. Спад в отечественной экономике развернулся на фоне явного замедления роста в других странах БРИКС, никак не пострадавших от санкций и не привязанных, как мы, к нефтяному рынку. Скорее наоборот, именно замедление БРИКС оказалось важным фактором, понижающим спрос на нефть.
Почему события развиваются именно таким образом? Причин много, но главная из них, по всей видимости, состоит в том, что меры, принимаемые для борьбы с кризисом, как на национальном, так и на глобальном уровне, являются поверхностными, частичными, паллиативными, не затрагивающими его системных причин. Правительства начинают спасать банки — в результате дезорганизуются государственные финансы. Стимулируют оживление автомобильного рынка — падает спрос на недвижимость. Поддерживают рынок недвижимости, растут цены на все другие товары. Борются с инфляцией — сокращается потребление.
То же самое происходит и на международном уровне. Меры, с помощью которых правительство Соединенных Штатов и Федеральная резервная система поддерживали рост в собственной экономике, ударили по Западной Европе и странам БРИКС. Если на протяжении большей части ХХ века экономика США была локомотивом, который тащил за собой другие рынки, то теперь ситуация изменилась. В условиях, когда глобальный спрос почти не растет, конкуренция капиталов обостряется и стимулируя приток денег к себе Америка обескровливает другие рынки.
На протяжении всех прошедших лет эта безрадостная картина уравновешивалась успехами Китая. Собственно именно за счет данных из Поднебесной улучшалась и мировая статистика, включая постоянные отчеты о победах над бедностью. Создавалось впечатление, будто общие законы и общая логика мирового рынка на Китай не распространяются, хотя даже поверхностного взгляда достаточно, чтобы заметить, что там происходили ровно те же процессы, что и в других странах.
Миф о бескризисном росте Китая почти дословно воспроизводил бытовавшие прежде азиатские мифы — об особой, бескризисной специфике капитализма в Японии в 1970-е годы и в Южной Корее в 1980-е.
Конечно, у азиатского организованного капитализма есть свои особенности. И тем не менее иллюзия бескризисного развития создается, главным образом, за счет инерции роста, которая сохраняется даже после того, как первоначальные источники экономического подъема исчерпали себя. Но по мере того, как ситуация меняется, темпы роста начинают угасать, а затем наступает спад. Это даже нечто большее, чем рыночные циклы — речь идет о циклах демографического и культурного перехода — от традиционного аграрного общества к современного, индустриальному, урбанизированному.
Так было и в Японии и в позднем Советском Союзе. Именно этот процесс мы наблюдаем сегодня в Китае. Вопрос лишь в том, как быстро снижение темпов роста сменится спадом. И очень может быть, что ждать придется не долго.
Экономика Поднебесной по-прежнему зависит от экспорта. Разумеется, выросшие доходы населения позволяют надеяться на внутренний рынок, но рост заработной платы китайцев подрывает конкурентоспособность производимых ими товаров на внешних рынках. А главное, общество потребителей, которым стремится стать Китай, не может опираться на экономику дешевого труда. Иными словами, назревшие перемены требуют радикального изменения всей структуры общества, всей системы социальных отношений, методов политического управления и т. д.
Когда успешный переход Китая к капитализму сравнивают с трудностями и потрясениями, которые переживали страны бывшего СССР, то очень часто забывают, что переходы эти происходили на совершенно разном уровне социально-экономического и демографического развития.
Способность китайской номенклатуры поддерживать стабильность предопределена была не её интеллектуальными или моральными качествами, а тем, что находилась она в уникальной исторической ситуации. Не надо забывать, что китайская система была на 30 с лишним лет «моложе» советской.
Историко-культурный возраст системы и тем более — на личном уровне — самой бюрократической элиты является важнейшим фактором, который почему-то не всеми принимается во внимание. Между тем коллективный опыт общества и элиты имеет принципиальное значение. Это не только опыт осуществления власти правящим сословием, но и опыт урбанизации, индустриализации, культурной революции и перехода от патриархального быта к городской «нуклеарной семье».
В этом плане 1989-91 годы в Китае надо сопоставлять не с тем, что происходило в то же самое время в СССР, а с нашими 1953-56 годами. Когда, кстати, советская бюрократия тоже очень неплохо сумела преодолеть кризис смены поколений и модели развития. Аналогию дополняет и присутствие на заднем плане альтернативного варианта выхода из кризиса, который в Советском Союзе, видимо, воплощал Лаврентий Берия. Поскольку он был устранен со сцены на самом раннем этапе партийной борьбы, невозможно исследовать перспективы этого «альтернативного сценария», но по некоторым признакам он очень напоминал то, к чему Китай пришел в 1980-е годы — ускорение экономической либерализации и постепенное смещение системы к капиталистическому пути развития при сохранении жесткого партийного контроля над политикой, культурой и идеологией.
Восторжествовавшая линия Хрущева была зеркально противоположна: относительный хозяйственный консерватизм в сочетании с политической либерализацией под лозунгом возврата к революционным истокам. В этом отношении Хрущев был гораздо большим коммунистом, чем его соперник.
Однако, как мы знаем, 1953-56 годы были далеко не последней политической развилкой в истории советской системы. И если продолжать сравнение с Китаем, то напрашивается вопрос: не является ли кризис, надвигающийся в Поднебесной, структурным аналогом того, что мы пережили в 1989-91 годах?
Разумеется, история никогда не повторяется. И предсказывать будущее по аналогии с прошлым, дело малоперспективное. Но тем не менее оснований для прогнозирования очень глубокого и драматичного кризиса в Китае у нас более, чем достаточно. А главное, этот кризис совпадает с очередной фазой глобального кризиса и с исчерпанием ресурсов текущей антикризисной политики в США.
Политологи, анализирующие странности текущей избирательной кампании в Америке, в большинстве своем упускают из внимания, что происходит она не только в условиях, когда крупнейшая экономика мира балансирует на грани рецессии, но и то, что ни у правительства, ни у Федерального резерва не осталось, в отличие от 2008 года эффективных средств для борьбы с ней. Печатая доллары и снижая учетную ставку, они смогли добиться лишь очень слабого роста, а продолжать в том же духе нельзя — доллар рискует обесцениться, а каждая доза нового финансового допинга дает меньший эффект: экономика, как и организм, привыкающий к обезболивающим, требует всё новой и новой дозы.
Выход из кризиса может быть найден только через системные преобразования которые должны, как и в 1930-40-е годы, происходить одновременно на национальных и на глобальном уровнях.
Для того, чтобы восстановить глобальный спрос и создать новые стимулы для роста, необходимо восстановление и расширение социального государства, возврат к экономике «дорогого труда» в старых индустриальных странах и переход к ней во многих «новых индустриальных странах». А это означает и пересмотр всей мировой экономической архитектуры.
Ограничивая «свободу капитала», общество одновременно должно создать стимулы для более интенсивного развития экономики. Дорогой труд формирует спрос на новую более производительную технику, высокие зарплаты стимулировали рост потребления, а главное — потребность в более качественных товарах и услугах, требующих, в свою очередь, появления массы квалифицированных специалистов. Преодоление «диктатуры рынка» необходимы и для создания новых стимулов для науки, образования и культуры, которые сегодня оказываются всё более отключены от общих потребностей социально-экономического развития (замещаемых частными заказами и прикладными задачами).
Повторный поворот к экономике дорогого труда назрел так же, как и в начале ХХ века. Но он не может быть осуществлен без радикального перераспределения производства, без протекционизма, без социальных и политических преобразований. Иными словами, этот переход будет не менее драматичным и болезненным, чем сто лет назад.
Подобные переломные эпохи человечество переживало уже не раз. И сопровождались они весьма драматичными событиями: войнами за передел рынков, революциями и социальными реформами. Великий русский экономист Николай Кондратьев был одним из первых, кто увидел очевидную связь между большими экономическими циклами и большими политическими потрясениями. Наше поколение в очередной раз сможет оценить справедливость его теорий.
http://um.plus/2016/05/14/vozvrashenie- ... o-krisisa/