afa-punk-23
28-11-2016 11:09:08
Анархизм без цинизма
Максим Буткевич: «Быть анархистом — это иметь возможность быть критическим без того, чтобы становиться циником»
Представляем вам интервью с известным журналистом-международником, анархистом, общественным деятелем и правозащитником Максимом Буткевичем.
* При переводе сохранены оригинальные гендерно-окрашенные окончания *
Как ты стал анархистом? Когда это произошло? Что тебя привлекло к этому учению?
Вряд ли был какой-то один момент, в который я «стал анархистом». Заинтересованность уникальностью человека, отстаиванием ее свободы, протест против угнетения, солидарность как ценность очень давно были для меня притягательными. Сначала — детство, как у многих, содержало какие-то мелочные, почти стихийные, акты неповиновения тому, что виделось ложью, серостью или заскорузлостью, рядом с мечтами о достижении высоких идеалов и воплощения самых смелых мечтаний человечества. Политически осмысленная заинтересованность пришла, конечно, позже.
В период, например, перестройки и отмены 6-й статьи Конституции СССР (о «руководящей и направляющей роли КПСС»), когда появилось много новых партий и течений — из всех их очертаний меня, еще почти ребенка, больше всего заинтересовали анархо-синдикалисты. Просто как-то так случилось, что людей с диагональными черно-красными флагами я на посещенных тогдашних митингах не нашел, в отличие от горизонтальных красно-черных. Затем (во время участия в движении за независимость Украины) присутствовало осознание борьбы за независимую Украину как составляющую более широкой, более общей, борьбы за свободу человека. Но в то же время — росло чувство напряжения, вплоть до противостояния между стремлением к «развития государства», с государственными лозунгами — и свободой человека, индивида, личности, горизонтальными связями сотрудничества между людьми. В 1990-1992 гг. я участвовал в СНУМ («Союзе независимой украинской молодежи») — и это было очень полезным опытом о том, каким важным может быть коллективное действие; но был и негативный опыт, связанный с иерархичностью организации.
Позже свою роль сыграли и опыт неформальных молодежных субкультур, и религиозные убеждения. Последнее, возможно, является необычным — и тем не менее: попытка государства представить себя человеку и целым сообществам высшим указательным авторитетом, противоречила моим религиозным взглядам. Было сложно и с собственным неприятием жесткости иерархий, обезличенности репрессивных отношений, напряжение с сообществами не-господствующих взглядов — с тем, с чем традиционно ассоциируется государство. Нельзя обойти вниманием и заинтересованность различными «анархистами к анархизму» — то древнегреческими киниками, или религиозными социальными движениями, или социально-повстанческими. Отдельную, очень важную роль сыграла философия — сначала религиозная, тогда — социальная (критическая теория); и, конечно, прежде всего — экзистенциализм.�br /> Что касается согласия на то, чтобы называться «анархистом» — это пришло, под влиянием различных факторов, в середине 1990-х. На тот момент у меня возникло ощущение, что ответственность за тот социальный коллапс, который происходил в Украине, лежит, среди прочих, и на мне. Просто потому, что я ничего не делаю, чтобы остановить его, чтобы хотя бы выступить против. Сыграло роль и знакомство с критической социальной теорией, и присоединение к студенческому профсоюзу «Прямое Действие». В самом профсоюзе я долгое время просто отказывался как-то идентифицировать себя с «идейным течением» — не хотел быть «обобщенным» путём крепления на меня лейбла «анархиста», «неомарксиста», «украинская нового левого» или еще кого-то. Однако в какой-то момент, когда меня снова назвали «анархистом», — просто сравнил свои взгляды с тем, что считали анархистской традицией и не смог не согласиться. Однако называться именно этим словом, и больше никаким — не является для меня делом какого-то железобетонного принципа.
Скажи,годы, которые ты посвятил анархо-активизму, дали тебе что-то для дальнейшего развития? Если да, то что именно? Или они остались только приятными воспоминаниями о бурной молодости?
Прежде всего, должен сказать: мне трудно отделить годы «анархо-активизма» от каких-то более поздних. Если говорить только об активизме под черным флагом, под «традиционными» анархистскими лозунгами, или в рамках названных «анархистскими» инициативами — и в этом случае выделить следующие годы будет трудно, так уж этот разнообразный опыт разбросан годами и странами. Поэтому какого-то «водораздела» между «теми» годами и «этими» я не чувствую.
Если же очень условно пытаться провести такой водораздел — то годы, проведенные в «Прямом Действии», анархистской инициативе «tigranigra», международных протестных кампаниях и коллективах — были абсолютно бесценными. Опыт коллективного действия; попытки выстраивания совместных проектов и практик, распространение идей как «между своими», так и в среде людей, не слишком склонных к такому способу мышления — во многом, оттуда. То же можно сказать о вещах, которые стали составной профессионального пути: без этого опыта совсем другой была бы заинтересованность международными событиями, проблемами дискриминации и ксенофобии, ситуацией беженцев. Не говоря уже об опыте протеста, отстаивании собственного мнения даже в ситуации потенциальных репрессий, опыт конфликтов с силовыми структурами и лишения свободы — что не могло не привести, в конце концов, к правозащитной тематике.
Вообще, не могу выделить какие-то сферы, которые не испытали бы воздействия анархистских убеждений. От сферы профессиональных или активистских заинтересованностей — до личной жизни. В этом нет ничего удивительного: для меня, всё таким же, верным остается то, что было когда-то написано в нашем самиздатском журнале «Отчет №2»: «Анархизм — не политическое течение, не идеология и не музыкальное направление. Это — способ мышления и восприятия мира, критического мышления и восприятия». Это — мировоззрение, поэтому отделить его от каких-то сфер своей жизни — для меня бесполезное дело.
Сейчас многие говорят, что концепция прав человека является либеральной по своей сути, и радикалы не должны быть ее сторонниками. Как ты объединяешь свой анархизм с правозащитной деятельностью?
Я не вижу, как отделить то, чем занимаюсь на данный момент, от общего контекста противодействия притеснению и эксплуатации (любым — как физическим, так и экономическим), от протеста против угнетения, от стремления к свободе при соблюдении взаимной поддержки и уважения. Мне тоже не очень хорошо понятно, есть ли единственное «либеральное понимание прогресса» (не думаю, честно говоря — что есть и анархистское, например), и вписывается ли моя деятельность в него… Для меня никогда не была ценностью способность следовать заранее установленной идеологической догме — какой бы «прогрессивной» или «эмансипативной» она ни была. Догма (в идеологическом смысле слова) — всегда «беременна» искаженным видения мира, и является, по сути своей, направленной против свободы. Поэтому, если кому-то сейчас удобнее называть меня «левым либералом», «христианским социалистом» или неизвестно кем, вместо «анархиста» — меня это не задевает. Однако внутреннее родство я чувствую более всего с анархистской, либертарной традицией.
Мне кажется, что анархизм в данный момент — это, между прочим, методологический подход, который ставит в приоритет отдельного человека, его свободу, его уникальность, объединенные солидарностью с другими свободными людьми, и очень критически тщательно рассматривает отношения власти-подчинения и их последствия. Этот подход позволяет видеть мир не через призму лозунгов и идеологических рамок, а таким, какой он есть для живых людей. Поэтому можно сказать, что быть анархистом — это иметь возможность быть критическим без того, чтобы становиться циником. Это можно говорить не только о системном, но и об индивидуальном уровне — о сфере микросоциологии или психологии. Поскольку
позволяет видеть гибкость человека и те бездны, в которые он может попасть из-за исторических и личных обстоятельств внешнего давления — но также и те возможности для создания коллективных и индивидуальных стратегий сопротивления и создания новых миров.
С определенного момента для меня потеряло важность и деление на «радикалов» и «реформистов», на сторонников революционности и эволюционности средств. Для меня сейчас выбор инструментов можно лучше описать известной цитатой из Ани ДиФранко: «Every tool is a weapon if you hold It right» — «Каждый инструмент является оружием, если держать его правильно». В течение последних десятилетий прямо перед нашими глазами и при нашем непосредственном участии, разворачивается панорама излома предыдущего мирового устройства — «мир-системы», говоря языком валерстайнского мир-системного анализа. Мы видим, как на первый план выходят некоторые из проблем, которые невозможно решить в рамках настоящего устройства. Например, противоречие между устройством, основанном на транснациональном капитализме и национальных государствах с одной стороны, и миграционными процессами — с другой, вряд ли удастся решить при сохранении status quo. То же можно говорить о противоречии между количеством воспроизводимых природных ресурсов и демографическими тенденциями, между стремительным глобальным накоплением знаний и капиталистически-частнособственническими инструментами контроля над ними, между реальным производством и глобальной системой финансового капитала, в конце концов.
От того, как мы будем справляться с этими и другими ключевыми проблемами зависит то, куда мы будем двигаться дальше: в сторону свободного и более эгалитарного, солидарного и открытого общественного устройства — или в сторону все более автаркичных, иерархических, гомогенных и выстроенных на несвободе обществ. Это — ситуация, где любое усилие, даже наименьшее, важно. Поэтому каждый человек, который помогает беженцам теплой одеждой или перечисляет пару евро на медикаменты, находится по ту же сторону баррикад, что и идейный революционер, который готовит радикальный протестный палаточный лагерь у центра содержания мигрантов. Церковная община, которая провозглашает социальную справедливость и взаимопомощь важными ценностями — по одну сторону с активистками и активистами протестов против корпоративной глобализации. Те, кто выражает стремление к свободе, несмотря на угрозу репрессий, оказываются по другую сторону баррикад от тех, кто выступает за ограничение прав и свобод. Правозащитники — по другую сторону от сторонников «презумпции правоты полицейского» не только в ситуативном, но и в мировоззренческом измерении.
Самая распространенная сейчас концепция прав человека (которую часто называют «либеральной») базируется, прежде всего, на положении, что правозащита — это всегда защита человека от власти (или, точнее, государства). Правозащитники всегда подозревают государственные структуры — что те, оказавшись вне постоянного, придирчивого контроля общества, будут двигаться в направлении авторитарности, репрессивности и расширения собственных полномочий — за счет сужения поля возможностей граждан. Используя народную пословицу, для правозащитников государственные структуры — это та «свинья», которую «пусти за стол — она и копыта на стол выложит». Говоря в более сдержанной стилистке, как аксиомой является презумпция невиновности человека — так существует и постоянное подозрение в адрес государства. Для меня не имеет важности вопрос «сотрудничества» или «несотрудничества» с государственными органами: в этом конфликте государственной репрессивной машины и отдельного индивида, правозащитники оказываются на той же стороне, что и анархисты, и здесь вариантов быть не может. Более того, на мой взгляд, сама концепция прав человека имеет больше общего с классическим анархизмом, чем, скажем, советский подход к правозащитной тематике, или современные подходы некоторых «антизападных» режимов.
Настаивание на том, что все люди имеют достоинство как основополагающую категорию; что право на свободу, жизнь, безопасность, и все, что из этого следует, имеет универсальный характер; и что не государствам или иным источникам власти решать, какой именно объем прав в тот или иной период имеет тот или иной человек — это краеугольные камни как анархизма, так и правозащиты. И это неприемлемо для любой авторитарной силы — как СССР, так и РФ, КНР, Ирана или пиночетовского Чили. Поэтому, здесь противоречия я не вижу — ни одного.
В отличие от большинства украинцев, ты хорошо знаком с современным отечественным анархо-сообществом. Что тебе в нем нравится, а что нет?
Не могу сказать, что так уж хорошо знаю современное украинское анархическое сообщество. Если говорить о нем в широком смысле, — то, с одной стороны, видим разнообразие групп, организаций, коллективов и тактик, о котором в 90-х можно было бы только мечтать. Не все из них имеют слова вроде «анархистский» или «либертарный» в самоназваниях, или вообще вспоминают слово «анархизм». Не все являются «обще-освободительными» — немало тематических инициатив; не все «радикальные»; не все действуют в традиционных для анархизма областях. Это разнообразие есть, или может быть, огромным преимуществом.
Именно как человек, не слишком знакомый с сегодняшним анархо-сообществом, — я скорее озадачен нехваткой… практических инициатив? Информации о таких инициативах? В тех сферах, где анархисты «естественно» должны были бы видимо присутствовать. Открытое программное обеспечение и его продвижение; коллективы взаимопомощи; поддержка малых кооперативных проектов или неформальная / нерепрессивная педагогика — эти и многие другие сферы не выглядят как такие, которыми украинские анархисты занимаются как сообщество. Хотя, возможно, это просто недостаток информации у меня, или отсутствие условий для подобного действия в современном контексте. А может, такого себе «анархического сообщества» (в узком смысле) на данный момент не существует, хотя шире — среда, с ценностями свободы, справедливости, солидарности и критического мышления, стихийно сложилась и продолжает складываться.
Угрозы для анархистского (как и многих других) движения вижу, прежде всего, в том же: возможных зашоренности и ригидности; преданности лозунгу больше, чем содержанию; конкуренции с ближайшими по убеждению инициативами и недостатку открытости к обсуждению. А еще — безусловной угрозой является недостаток интеллектуального критического анализа новых реалий, в которых мы оказались. В то же время, надеюсь, что будут развиваться инициативы и движения, которые будут созвучны принципам анархизма, и отвечать адекватно на угрозы и вызовы — не только со стороны государства или капитала, но и со стороны различных «тел» и механизмов угнетения и власти. Независимо от того, будут ли эти инициативы употреблять слово «анархизм» в собственной деятельности или нет.
Со времен Нестора Махно прошло очень много времени, украинское общество совсем другое, чем во времена революционной повстанческой армии, перед ним другие проблемы. Как ты думаешь, Нестор Иванович еще может научить украинское общество чему-то полезному, или его идеи, поступки, высказывания сохраняют актуальность только для профессиональных исследователей?
Думаю, уроки из махновского движения и Революционной Повстанческой Армии Украины еще далеко не вынесены, — как, впрочем, и исследовательской работы сделано недостаточно. Для меня лично, история РПАУ — это история о тех же базовые принципах свободы и солидарности. С точки зрения «прагматической», этот порыв к освобождению требовал многочисленных компромиссов, чтобы выжить — но именно эти компромиссы и договоренности с авторитарными силами, в конце концов, стали приговором этом порыву. Упрямство в отстаивании собственного мировоззрения и образа жизни; сочетание украинского измерения армии и движения с международным и антиксенофобским их характером; разнообразие методов и искренность в произнесении и воплощении целей — многое очень отлично от нынешней ситуации, и не
в пользу последней. Читать мемуары Махно нелегко из-за того, что «лозунговый» стиль их языка сейчас выглядел бы или лицемерием, или неудачной манипуляцией — тогда как в те времена революционеры так действительно думали, не только говорили.
В конце концов, даже отдельные аспекты махновского движения могут выглядеть полезными для нынешней ситуации. В военном плане — общая готовность и умение населения защищать свою землю от захватчиков сочеталась с наличием сравнительно небольшой и мобильной армии. Коллективные и кооперативные эксперименты в сельском хозяйстве могли поощряться — без принудительных обязательств или ограничений других неэксплуататорских форм хозяйствования. Есть и негативные уроки — прежде всего, связанные с произволом тех репрессивных структур, которые порождают войны — и до жесткого платформизма, который фактически пошел по слишком привычному сценарию «убить дракона».
Всё это требует осмысления и обсуждения — без идеологизации Махно; конечно, без искажения того масштабного исторического сдвига и преобразования Махно на некоего «недо-Петлюру»; и в любом случае — без сдачи РПАУ в архив.
Общался Денис Мацола, специально для Прометея.
Авторка фото: Елена Хосиде.
Перевод на русский: Чёрный журнал.
На украинском: http://prometei.org/holovne/maksym-butk ... -tsynikom/