ОБЩИНА И «ОБЩИННИКИ»
Либертарные коммунисты прошлого – анархисты-безначальцы карелинскойориентации – предпочитая не использовать в самоназвании иностранных слов, именовали себя «вольными общинниками». Посмотрим, как воспринимают вынесенные в название этого раздела статьи слова «вольные общинники» сегодняшние. Первое, что бросается в глаза: в отношении к существующему историческому опыту общин в современном российском «либертарном коммунизме» нет единого мнения. Товарищ Рябинин, например, придерживается следующих позиций: «Но что такое ОБЩИНА КРЕСТЬЯНСКАЯ? Нерасчленимая магма, единый организм. Да, тут нет механики, тут органика, но тут нет и свободы, нет индивида. Тут люди не сами творят каждый день свою реальность, а следуют родовым, чуть ли не "генетически" заложенным традициям и укладу. Крестьяне-общинники не могут тут же добровольно объединится уже в либертарные общины и коллективы, где уважается человеческая личность, а социальная реальность поддается творческому воздействию сообщества личностей. Поэтому-то и потерпели поражения русская и испанская революции. Совершить либертарнуюреволюцию, может быть, смогут сделать только "некультурные", освободившиеся от всех и всяких моральных вериг, ценностей рода, семьи, крови и почвы, "национальных интересов", распрощавшиеся с "иллюзиями" атомы-индивиды. Тягу к свободному коллективу могут понять только уже отчужденные атомы, которые нуждаются в человеческом сообществе и подлинных человеческих отношениях, которые нуждаются просто в тепле. Но для этого они должны обрезать все корни, которые связывали их с принудительным коллективом тоталитарно-традиционалистского толка». Мы привели цитату, достаточно объёмную по своему смыслу. Не станем подробно её анализировать. С чем-то мыбезусловно согласны, с чем-то – нет. Но что из высказывания т. Рябинина следует совершенно однозначно – так это его отрицательное отношение к общине. Отметим – если человек в принципе исключает частную собственность только для средств производства, а в остальном её признаёт, то для него остается единственное основание объявлять себя коммунистом – апелляция к общинной традиции. «Анархо-коммунист», освободившийся от «всех и всяческих моральных вериг», полностью разорвавший связи с традициями, «анархист атомизированный», цель коллектива для которого – не солидарное сопротивление, коллективное освобождение, общий труд и постоянная взаимопомощь, а «просто тепло», - коммунистом считаться, на наш взгляд, уже никак не может. В лучшем случае – это пример практически штирнерианского анархо-индивидуализма - хотя заметим, что и это направление предполагает определенную систему ценностей и некоторые моральные ограничения («вериги»?).
Магид берет по отношению к общине полностью противоположную линию: «Когда эсеры обосновывали идею социализации земли, они исходили из глубинных устремлений общинного крестьянства, в соответствии с которыми, земля ничья, а пользоваться ею могут только люди, которые на ней работают и не абы как, а только по соглашению с общиной. Впрочем, впоследствии, речь у эсеров шла не только о крестьянах, но и о других жителях села, принадлежащих к общине (ремесленниках, учителях и т.д., каковые люди, наряду с крестьянами имели бы право участвовать в коллективных решениях). Это означало, например, что земля не могла быть отчуждаема в пользу других людей без согласия общины (т.е. крестьянин мог распоряжаться землей, но лишь в известной степени, он мог уехать, но земля оставалась бы за общиной, он мог бы обменяться с кем-то другим, получив в обмен его участок земли, но только с согласия общины, которая должна была бы одобрить нового кандидата), что крестьянин не мог пользоваться земельным участком, существенно превышающим уровень, необходимый для содержания его семьи (земля по числу едоков - т.н. потребительная норма), либо превышающим площадь, которую он мог обработать (трудовая норма). Это означало регулярные переделы земли (ты поработал год на более плодородном участке земли, теперь тебе придется сделать уступку обществу и перейти на другой участок, менее плодородный). Это могло означать запрет или ограничение на использование наемного труда (батрачества). И т.д. В свою очередь и община не была на сто процентов суверенна в том, что касалось ее земельного фонда, она должна была согласовывать некие общие правила пользования землей с другими общинами (через государственные институты у с.р., через советы у л.с.р. либо напрямую у анархистов).
Жизнь в сельской общине накладывала на индивидуальное пользование землей массу ограничений, так что здесь просто нелепо говорить о частной собственности. Никто о ней в данном случае и не говорил. Говорили о пользовании и о сложных системах соглашений, определяющих принципы этого пользования, т.е. баланс между общественным и индивидуальным. Например, эта система позволяла крестьянину свободно распоряжаться результатами своего труда, например, продавать продовольствие. На своей земле он мог вести хозяйство так, как считал нужным и никто не мог ему указывать, что делать, как сеять, например. Социализация земли, в свою очередь, признавалась некоторыми политическими группами недостаточной мерой, поэтому она дополнялась органически кооперативным принципом (ПСР, ПЛСР) или коммунитарным (максималисты, анархисты). Т.е. развитие кооперации (потребительной, торгово-закупочной (совместный сбыт результатов труда), кредитной, производственной) или коммунитаризма должно было привести со временем к полному вытеснению торговли нерыночным обменом произведенной продукцией, основанным на прямых соглашениях между сторонами, заинтересованными в обмене. Иначе говоря, к замене системы, где существуют какие-то элементы частной собственности (хотя бы только элементы), на систему, где существует только пользование. О возможности таких соглашений я уже писал ранее, не хочу повторяться. Читайте Чернова Конструктивный социализм. Или документы ПЛСР. Или материалы о развитии в России кооперативного и коммунитарногодвижений». Из этой, ещё более объёмной, цитаты, следует очевидно положительное отношение Магида к общине. Причем в своих основных принципах оно совпадает, как уже замечалось, с эсеровским – община рассматривается и как «зачаток» социализма (коммунизма), и в то же время как его модель. Хотя в данном случае Магид не так сильно искажает реальные факты, характерно, что он вновь закрывает глаза на то, что община существовала не везде. И (это для него уже обычная практика) отказывается включать в круг своего рассмотрения негативные стороны общинного уклада. Даже в том случае, когда они прямо называются (в приведенном выше тексте неоднократно упоминались различные запреты и иные принудительные меры в регулировании землепользования) – подразумевается, что они полностью оправданы. Эсеровские установки здесь очевидно превалируют над бакунинскими оценками «прибавления А», которое товарищ Рябинин совершенно справедливо напомнил Магиду в ходе полемики. И совершенно напрасно не процитировал: «Патриархальность есть то главное историческое, но, к несчастью, совершенно народное зло, против которого мы обязаны бороться всеми силами. Оно исказило всю русскую жизнь, наложив на неё тот характер тупоумной неподвижности, той непроходимой грязи родной, той коренной лжи, алчного лицемерия инаконец того холопского рабства, которые делают её нестерпимой. Деспотизм… обратил семью, уже безнравственную по своему юридически-экономическому началу, в школу торжествующего насилия и самодурства, домашней ежедневной подлости и разврата. Община – его мир… В ней преобладают то же патриархальное начало, тот же гнусный деспотизм и то же подлое послушание, а потому и та же коренная несправедливость и то же радикальное отрицание всякого личного права. Решения мира, каковы бы они ни были, закон… Каждая община составляет в себе замкнутое целое, вследствие чего – и это составляет одно из главных несчастий России – ни одна община не имеет да и не чувствует надобности иметь с другими общинами никакой самостоятельной органической связи. Соединяются же они между собой только посредством царя-батюшки. (ср. у Магида: «община не была на сто процентов суверенна в том, что касалось ее земельного фонда, она должна была согласовывать некие общие правила пользования землей с другими общинами») Государство окончательно раздавило, развратило русскую общину, уже и без того развращенную своим патриархальным началом. Под его гнетом само общинное избирательство стало обманом. При таких условиях последние остатки справедливости, правды, простого человеколюбия должны были исчезнуть из общин, к тому же разоренных государственными податями и повинностями и до конца придавленных начальственным произволом» (Бакунин, «Государственность и анархия», прибавление А, цитируется по кн. «Утопический социализм в России», М., 1985, с.409-410). Конечно, Бакунин далек от «Конструктивного социализма» Чернова. Далек он и от Михайловского, на которого, так же как на Чернова, Магид ссылается. Между тем Михайловский утверждает буквально следующее: «Путь состоит в развитии тех отношений труда и собственности, которые уже существуют в наличности, но в крайне грубом первобытном виде. Понятно, что цель эта не может быть достигнута без широкого ГОСУДАРСТВЕННОГО ВМЕШАТЕЛЬСТВА (выделено нами – Р.), первым актом которого должно быть законодательное закрепление поземельной общины. Закрепление общины – только первый шаг правительственного вмешательства… Скажут: община стесняет свободу личности. Это старая сказка… В Европе эту песню начинают бросать, и, как мы видели, авторитетнейшие либералы поговаривают о правительственном вмешательстве в той или в другой форме» (Михайловский Н.К., «Литературные и журнальные заметки», август 1872 года, цитируется по тому же изданию, что и Бакунин, с.477-478). Это заявление Михайловского удивительно созвучно тому, что в настоящее время утверждают лидеры КПРФ. И полярно противоположно бакунинским.
О МАЛЕНЬКИХ ЛЯГУШКАХ
«Вы, конечно, знаете, что в нашей стране обозвать лягушкой – это всё равно что назвать подлецом из подлецов… И все же его назвали лягушкой с намерением убить». (Акутагава Рюноскэ)
«Межпрофессиональный Союз Трудящихся» ранее именовал себя Московской Организацией Конфедерации Революционных Анархо-Синдикалистов. После вступления в него «либертарного коммуниста» Магида и революционность, и анархия из названия исчезли. Газета «Автоном» была – изданием Федерации Анархистов Кубани. В результате сотрудничества с московскими «либертариями» она превратилась в «журнал радикальной альтернативы и сопротивления». Московский активист Александр Литинский раньше считал себя анархистом. Теперь он пишет буквально следующее: «Причисляем ли мы себя к «анархистам» (либертариями мы себя стопроцентно считаем), это вопрос …дискуссионный. Мне лейбл «анархисты» кажется бессмысленным и вот почему: а) Анархистами за последние 150 лет себя называли очень разные люди. Так что говорить о едином анархизме или хотя бы общих целях - нереально... Ладно, я могу в принципе назвать себя анархо-коммунистом, но это-то как раз не важно. б) Слово «анархия» загажено настолько, что «отмывать» его просто нет смысла. Легче придумать новое слово (например, мы остановились на «автономия»). Это сэкономит кучу сил и времени… Анархическая революция нам не грозит ни сегодня, ни завтра, ни через 10 лет». Сам же Магид утверждает следующее: «важно отметить, что дискуссии в «анарходвижении» есть ни что иное, как бултыхание в крошечном болотце, где тон задают преимущественно одни и те же люди. По-моему, как раз, лучше быть маленькой лягушкой в большом болоте, чем большой лягушкой в маленьком болоте. Поэтому, лично меня, несравненно больше интересуют дискуссии и проблемы, существующие в обществе, и, в последнюю очередь, проблемы анархо-движения. Скучно. …Автономистское движение в Германии, например, находится сейчас в состоянии глубочайшей депрессии. Иначе и не могло быть, так как «анархизм образа жизни» есть худший из видов сектантства. Дискуссиям грош цена, они ни к чему не ведут, а в итоге каждый все равно остается при своем мнении. Иного и быть не может - например, взгляды людей, участвующих в данной рассылке зачастую абсолютно не совместимы. Нет никакого «российского анархо-движения», которому следовало бы решать свои проблемы, и никогда не было, слишком по-разному анархисты понимают анархизм». При этом Магид себя, разумеется, не относит к анархистам, по самонаименованию он: «либертарий». Очевидно, именно как свидетельство оной «либертарности» в соединении со своеобразным советским чувством юмора следует понимать следующий текст: «О лемурах. Однажды мой знакомый, польский анархо-капиталист спросил меня, что произойдет с ним и его сторонниками в случае либертарной трансформации общества. Т.е., если вы останитесь (так в тексте – Р.) в меньшинстве и твердо решите сохранить рыночные отношения и собственность? Да, сказал он. Поколебавшись, я ответил, что придется выселить их на какой-то отдаленный остров в океане. Там им следует позволить иметь сельское хозяйство (пусть сделают себе деньги из пальмовых листьев и продают друг другу кокосы и бананы). Но, разумеется, им будет запрещено иметь промышленность, иначе они все нам загадят. Воздух-то общий) Да и где вы видели, как говорил один из героев Роберта Шекли, чтоб атомною бомбу собирали из кокосовой скорлупы? Даже название есть для этой колонии готовое - Новый Новый Свет. А, впрочем, пусть называют друг друга и свою землю как хотят. Конечно, остров они все равно загадят, при любом раскладе, ведь у них там вслед за конкуренцией, пойдут войны, возникнут враждебные друг другу группировки, появится рано или поздно что-то вроде государства (кто-то всегда должен координировать рыночную стихию и следить за тем, чтоб конкурирующие люди-атомы друг друга не истребили). Ну что ж, не убивать же их, раз они такие. Хотя, жалко растительность и всяких разных диких зверей. Лемуров, например» (Магид). Здесь необходим небольшой комментарий. «Анархо-капиталист» – это отнюдь не капиталист, в той или иной степени симпатизирующий анархизму. Большинство польских «анархо-капиталистов» – это как раз рабочие, шахтёры Силезии (в отличие как от польских, так и от российских анархо-коммунистов, в основном относящихся к числу студентов либо интеллигенции). «Анархо-капиталистами» же они называются потому, что полагают вполне естественным существование в анархическом обществе – частной собственности, наёмного труда с эквивалентной ему платой и свободного обмена (в то же время безусловно выступая против власти и государства). Теперь – по существу. Чувство юмора – конечно, великая сила. Однако нам представляется, что предложенный Магидом метод борьбы с идеологическими противниками – пожизненная административная ссылка с установлением гласного надзора – рассматривается им совсем не в качестве юмористической. Замечательным образом в этом маленьком тексте проявляется тоталитарно-репрессивная психология нашего «либертария»: и его страх перед инакомыслящим меньшинством, которое, даже никак не претендуя на власть, всё же воспринимается как несущее угрозу; и его патологическая приверженность принципам демократии (репрессировать кого-либо можно только тогда, когда предполагаемая жертва остается в меньшинстве); и готовность применять превентивное насилие; и претензия на власть («им следует позволить» – «им будет запрещено»); и совершенно уже государственническая ориентация на то, что различие в общественных и правовых укладах представляет из себя проблему, с необходимостью требующую территориального размежевания.
Возникает вопрос – почему оказалось возможным, что именно среди анархистов преимущественно процветают «таланты» указанного соловецкого баснописца, регулярно делающего авторитетные ссылки на Хайдеггера, Чернова, Горца, Михайловского – а в отношении составляющих анархо-коммунистической концепции Кропоткина бросающего презрительно: «Чушь и бред!»? Как могло случиться, что – не без влияния Магида! - идеологические установки сразу нескольких анархических групп в отношении Кавказской войны сформировались не в соответствии с традиционной ориентацией против угнетения (см., например у того же Бакунина: «Мы хотим полной воли для всех народов, ныне угнетенных империей, с правом полнейшего самораспоряжения на основании их собственных инстинктов, нужд и воли» («Наша программа», цитируется по указ. выше книге, с.401), а за счет причудливого синкретизма, слияния либерально-пацифистской, космополитической, классовой и шовинистической составляющих? До какого состояния, действительно, дошло «несуществующее» анархическое движение, если некоторые его участники с подачи определенных «либертариев» позволяют себе поливать грязью находящихся в тюрьмах товарищей - и даже заявлять, что действующий президент «лучше» находящихся в заключении революционеров? И почему-то «маленькая лягушка» не торопится откочевывать в столь любезное ей большое болото, усиленно внушая наиболее прокоммунистическим по своим декларациям анархистам мысль о том, что никакого «единого анархизма» существовать не может. Добро бы еще, когда бы это делалось из общереволюционных побуждений! Ничего подобного: по утверждению Магида, «либертарная революция нам не грозит и через 100 лет». Забавно то, что в письме, на которое он отвечает, речь шла о революции анархической, но для Магида это слово очевидно выглядит неблагозвучно, поэтому даже и здесь им осуществляется небольшая идеологическая диверсия. Но, может быть, нашему маленькому «либертарному движению» вообще никакие революции не нужны? Не отсюда ли – и широковещательные филиппики в адрес Гевары, и энциклики, клеймящие большевизм, и анафема национально-освободительным движениям, и едва ли ни доходящая до солидарности с властями ненависть к НРА? И кто-то ещё после этого обвиняет в сектантстве «анархистов образа жизни»! А пропаганда, направленная на изоляцию анархистов от неанархических революционных и протестных движений и противопоставление одних анархических организаций другим – это к сектантству как бы отношения не имеет?
Однако не будем уподобляться поэту «истинного социализма» Карлу Беку, по поводу которого тот же Энгельс в своё время заметил: «его упреки Ротшильду превращаются в самую низкую лесть, он прославляет могущество Ротшильда так, как этого не мог бы сделать самый угодливый панегирист. Ротшильд должен был себя поздравить, наблюдая, в виде какого гигантского пугала отражается его маленькая личность в мозгу немецкого поэта». Предпосылкой для появления жирных маленьких лягушек является определенная концентрация сырости. Изначально недостаточно критическое отношение к неанархическим организациям, внутренняя идейная невыдержанность, случаи использования анархистами авторитарно-коммунистических либо либеральных лозунгов и методов, выдвижение явно неанархических по своему характеру и содержанию требований, попытки приписать к числу «своих» движения и исторических деятелей, в действительности никогда анархистами не являвшихся – весь этот спектр «анархического ревизионизма», появившись ещё в 1988 году, одновременно с возрождением анархического движения, продолжает существовать до настоящего времени. В результате чего само понятие анархизма приобретает достаточно размытый характер. Присутствует это практически у всех анархических групп. Разница лишь в том, что кто-то пытается с этим положением бороться (с переменным успехом), а кто-то, напротив, подобные «отклонения от нормы» сознательно культивирует (к этим последним, мы полагаем, следует относится особенно бережно, поскольку деятельность каждого такого человека исключительна и уникальна). Но вот с борцами за преодоление анархического аморфизма для нас дело обстоит существенно сложнее. Отчасти потому, что мы сами время от времени вынуждены браться за эту роль. Отчасти же – потому, что нас такая роль совершенно не привлекает. Однако – «свято место пусто не бывает». Коль скоро анархисты затрудняются в решении вопросов собственной самоорганизации, у них с необходимостью появляются помощники в решении этого действительно немаловажного вопроса. В данном случае сама историческая ситуация, надо полагать, вызвала явление «либертарного» мессии – и он был с радостью встречен, допущен в «круг избранных» и приступил к исполнению ответственной организационно-идеологической работы.
В завершение же разговора о маленьких лягушках, причинах их появления и способах от них избавиться в свою очередь расскажем притчу. Как-то в 20-х годах тоталитарные комсомольцы организовали диспут с не уничтоженными ещё в лагерях толстовцами и по ходу дела обратились к ним с вопросом: «Как же вы, толстовцы, можете быть пацифистами? А вот если у вас, извиняемся, вши заведутся - так это значит, что вы их и давить не станете?» – «Нет, не станем – отвечали им толстовцы, – Потому что для того, чтобы вошь не завелась, мыться чаще нужно». И всё бы хорошо, ответ очень даже правильный и остроумный – но, увы, людям свойственно попадать в ситуации, когда отмываться от вылитого на них дерьма затруднительно. Нам-то ещё ничего – а вот каково было толстовцам в лагерях? Так вот очень даже неприятное дело входит: помещают, понимаете ли, человека, в место лишения свободы, а вошь – она тут как тут. И от неё творимое начальством зло очевидно усугубляется. До того ли, чтобы сохранять пацифизм или дожидаться победы мировой революции? В самый бы раз, по призыву старика Гёте: «К ногтю – и кончен бал!»
ЧЕРЕЗ НЕЛЕПОСТИ К БРАТСТВУ
«Анархический коммунизм есть абсолютная невозможность, внутреннее противоречие, экономическая нелепость… Анархизм, как мы его понимаем, не есть разновидность социализма, а беспощадный враг его. Наоборот, анархический коммунизм есть чисто социалистическое учение». Автор этой фразы – анархист Яков Исаевич Новомирский (цитируется по кн. «Образ будущего в русской социально-экономической мысли», с.370). И с Новомирским мы в этом пока согласны. «Ну, вот! – возрадуются сторонники концепции «двух анархизмов» из «либертарно-коммунистического» лагеря. – И мы утверждаем то же самое! И, значит, правильно, что никакого сотрудничества в дальнейшем не может быть! Вы – классовые враги!». Однако ирония заключается в том, что в той же работе («Что такое анархизм?»), одной лишь строкой выше, тот же Новомирский пишет о коммунизме – вовсе не анархическом - как об относительной необходимости. А на с.361 читаем: «Анархизм отвергает не только буржуазную, но и всякую собственность, самую идею собственности. Анархизм отвергает всякое право за кем бы то ни было сказать: «Это - мое, а то – твое». Вопрос – если это не декларация анархо-коммунизма, то что же это? Разве что «внутреннее противоречие» в чистом виде! Похоже, нам придется оставить товарища Новомирского (ещё до его вступления в большевистскую партию) – и попытаться обратиться к кому-либо из менее противоречивых предшественников. Например, к последовательным анархо-индивидуалистам. Наиболее известным из них в России начала XX века является, пожалуй, А.А.Боровой. Но, как выясняется, в 1918-м году Алексей Алексеевич Боровой работал в Союзе идейной пропаганды анархизма - вместе с анархо-коммунистами!
У Махно в воспоминаниях читаем: «В особенности, должен сознаться, очаровало меня слово Борового. Оно было так широко и глубоко, произнесено с такой четкостью и ясностью мысли и так захватило меня, что я не мог сидеть на месте от радости». Как же так? Ведь Нестор Иванович был убежденный анархо-коммунист! Видимо, всё оказывается несколько сложнее, чем кому-то могло показаться первоначально.
Каким же образом соотносятся между собой различные направления анархического движения? Что является действительно неустранимым препятствием для их соединения? Что, напротив, позволяет им взаимодействовать? И как можно попытаться хотя бы отчасти решить возникающие проблемы?
Когда-то мы уже обращали внимание на то, что анархия и коммунизм рассматривают не вполне тождественные плоскости отношений между людьми. Анархические цели находятся в плоскости вопроса о власти, коммунистические – в плоскости вопроса о собственности. Такая «стереометрическая» модель позволяет определить анархо-коммунизм как линию, по которой эти плоскости пересекаются: анархо-коммунисты отрицают и власть, и собственность одновременно. Но вряд ли они с такой «стереометрией» согласятся – всего лишь одна линия из их бесконечного количества для нормальных анархо-коммунистических амбиций несколько узка. Посмотрим на вещи несколько шире. На сайте норвежской секции Интернационала Федераций Анархистов можно найти несколько другую схему. Равносторонний ромб, обращенный одним из углов вверх, рассечен двумя перпендикулярами к его сторонам на четыре сектора. В результате образуется фигура, отдаленно напоминающая кельтский крест (да извинят нас норвежские товарищи за столь неуместное сравнение). В верхнем секторе этой фигуры авторы размещают анархизм, в нижнем – как антагонистически ему противостоящий – находится фашизм. Сектор справа занят – либерализмом, а слева – марксизмом. Схема сопровождается дополнениями. Параллельно правой нижней стороне ромба значится «капитализм», параллельно левой нижней – «статизм» (этатизм). Соответственно, левая верхняя грань отмечена «социализмом», а правая верхняя – «автономизмом» (что, видимо, может быть небезынтересно для участников Автономного действия). Предположительно, надписи по сторонам ромба обозначают нечто, объединяющее понятия смежных секторов. Как и любая схема, эта – не свободна от недостатков. Например, в ней просто отсутствует коммунизм в каком бы то ни было виде – и анархо-коммунизм в том числе. Хотя, может быть, это происходит как раз потому, что схема составлена анархо-коммунистами? Ведь если они считают социализм за понятие, объединяющее марксистов со всеми анархистами, то для них анархизм, как это утверждал Кропоткин – лишь одно из течений социализма, а, согласно утверждению Борового, такой подход и является свидетельством анархо-коммунистических убеждений. Кроме того, не вполне верным представляется рассматривать в качестве противоположности анархизму – фашизм. При всей нашей ненависти к фашизму этот взгляд остается слишком узким. Анархизм не может ограничивать себя одним антифашизмом. Антитезой анархии является не какая-то одна форма тоталитарной государственной власти, а власть как таковая. Непонятно также, почему анархизм размещен наверху, а не в нижней части схемы (даже стремление к победе над фашизмом не может нам позволить становиться «верхами»). И левый с правым секторы мы бы определили иначе – как «капитализм» и «коммунизм» соответственно.
Но все эти мелочи точны лишь относительно. Дело в том, что в норвежской схеме, как и в случае со «стереометрией», изначально заложен механико-дуалистический подход. То есть просто не учитывается характер взаимосвязи между властью и собственностью, предпринимается попытка уйти от ответа на вопрос о том, какое из этих двух явлений по нашему убеждению является определяющим. На самом деле этот дуализм заложен и в анархо-коммунизме, заложен изначально, в его самоопределении. В то время как ещё Штирнером было замечено, что, если человеку было свойственно продумывать свои мысли до конца, то ему хватило – всего бы одной. Вопрос о приоритетности, собственно, достаточно ясно обозначен … пушкинским стихотворении о злате и булате! То есть – либо главной основой господства является собственность – и вытекающие из неё товарно-денежные отношения, рынок, наёмный труд, продажность, возможность подкупа и т.д. («Всё куплю»); либо первым основанием власти и было, и остается – прямое насилие, физическое принуждение – и основанный на возможности его применения террор («Всё возьму»). По нашему убеждению, в зависимости от того, как человек, протестующий против господства, отвечает на этот вопрос, он и определяет себя лично – либо как анархиста, либо как коммуниста. Отказ от выбора и противопоставление себя и тому, и другому в равной степени – возможен лишь вне экстремальной ситуации, прямо с решением этой проблемы связанной. Что необходимо захватить в первую очередь – центральный банк или арсенал? Кто выходит победителем из встречи на большой дороге купца и разбойника? Для нас ответ достаточно очевиден.
С другой стороны, слово – дело. Наши действия должны соответствовать нашим декларациям. Иначе им действительно окажется грош цена. Коль скоро мы анархисты, наша цель – не быть ни носителями власти, ни подвластными. Возможно ли это уже сегодня? Первое – легко. Второе – лишь эпизодически. Точнее – не быть подвластным государству действительно возможно на протяжении определенных промежутков времени, но каждый эпизод, устанавливающий нашу зависимость относительно власти, очевидно сводит предшествующие достижения на нет. И здесь вступает в силу связка «власть-собственность». Чья власть – у того и собственность. Увы - наша подвластность с необходимостью должна ощущаться всякий раз, как только мы пользуемся эмитированными государством деньгами (не важно, рубли это или доллары). В целом положение выглядит достаточно мрачно. Но посмотрим в порядке сравнения, каково должно быть настоящим коммунистам – коммунистам, не признающим собственности. Насколько легко они могут в настоящее время пользоваться продуктами «общественного труда» по своим потребностям? Представляется, что при первой же серьезной попытке такого рода против отважившихся на мятеж будет использована сила власти. И насколько сегодняшние коммунисты готовы отдавать другим людям результат своего труда – без всякого расчета на вознаграждение? Часто ли они могут вести себя так, как если бы собственности уже не существовало? Выше мы уже рассматривали примеры анархических коммун, на опыт которых ссылался МПСТ – и выяснили, что все они, предпринимая попытку уничтожить собственность, основывались на признании её первоначальной правомерности. Таким образом, оказывается, что уничтожение собственности в настоящий момент ещё более затруднительно, чем личное освобождение из под власти. Значит ли это, что собственность «сильнее» власти? Нет, просто обладатели власти защищают силой награбленную ими (или с их санкции) собственность – а отдельные освободившиеся, не обладающие в должной мере потребительскими для власти качествами, интересуют государственную систему в седьмую очередь. Правда, лишь в тех случаях, когда они предпочитают не афишировать своё освобождение. После всего этого спросим себя – насколько реально уже сегодня, пусть в локальных масштабах, упразднение и власти, и собственности одновременно?
Но беда коммунизма, строящегося на исходном непризнании собственности – ещё и в том, что в локальных масштабах он превращается в самоотрицание. Он с необходимостью требует тотальности. Автор истории о лемурах, приводившейся выше, оказался не в состоянии понять, что, даже предположив в своей утопии власть (принудительную депортацию мирного населения), собственности как таковой он так и не уничтожил. Ибо поскольку общественное имущество «либертарных коммунистов» не становится владением всех, а сами они – совладельцами всего – они, как это уже отмечалось, даже при наличии лишь единственного альтернативного частного собственника, неизбежно остаются не более как столь же частной относительно него корпорацией. Собственно, это, видимо, и имел ввидунаш польский товарищ. Очевидно, он полагал, что имеет дело с настоящим анархо-коммунистом, и надеялся продемонстрировать ему ту самую логическую невозможность и внутреннюю нелепость указанной концепции, которую отмечал Новомирский. Не тут-то было! Его оппонент и не собирался вести себя как анархист. Но до коммунизма так и не дотянул. Смелее, гражданин – для реализации принципа «Всё принадлежит всем!» - тотально и поголовно все его не принимающие должны либо принуждаться к согласию силой, либо уничтожаться. Причем, поскольку существует прирост населения и изменения в поведении людей, практика такого принуждения и уничтожения может быть лишь непрерывной. Если вы решили последовательно и не взирая наличности проотрицать злато на практике, без булатной гильотины вам не обойтись.
Но где же обещанный мостик, который позволил бы соединить усилия расходящихся по разные стороны баррикады анархистов? Он в том простом до невозможности факте, что анархо-коммунисты, и анархисты обычные выступают против господства и принуждения. Ни те, ни другие не вправе принуждать мыслящих иначе – к обращению в свою веру (ср., например, у Малатесты: «Коммунизм, которого мы хотим, должен быть свободным, безначальным, анархическим коммунизмом», « – Вы не хотите навязывать силою ваши идеи? – Вы с ума сошли! Не за жандармов же Вы нас принимаете?!», «Наш идеал может быть осуществлен лишь в том случае, если мы будем рассматривать революцию как освобождение и братское объединение всех людей, к какому бы классу или партии они ни принадлежали». (Малатеста Э., Избранные сочинения, Пг., 1919, с.38, с.41, с.112). Ни к тому ли стремился и Кропоткин? Но согласимся, что это понимание анархо-коммунизма достаточно далеко от постоянных призывов к классовой войне, в настоящее время ставших нормой для различных леворадикалов.
Обращаясь к людям, за вычетом лишь подлежащих уничтожению «особо отличившихся деятелей» из числа носителей власти, анархисты, к какому бы направлению они ни принадлежали, могут рассчитывать лишь на силу убеждения, личного примера, на такие очевидные для людей преимущества предлагаемой ими системы, которые вызовут у этих людей стремление к этой системе присоединиться. Для этого требуется же не только убежденность в собственной правоте, но и предельное уважение к ценностям, мыслям, взглядам другого человека. Причем для сторонников анархического коммунизма это необходимо в гораздо большей степени, чем для нас. Нам – достаточно уничтожения государства и власти. Мы ничего не можем иметь против существования групповых корпораций анархо-коммунистов. Но никто из нас не обязан в них состоять. А вот анархические коммунисты по самоопределению именно обязаны стремиться к объединению с нами, к тому, чтобы мы сами, добровольно, к ним присоединились. Более того. «Нелепость» анархического коммунизма может быть устранена только «братским объединением всех людей». При том условии, что в его основе лежит не «авторитет необходимости», а свободное личное желание каждого. До этого пока явно настолько далеко, что мы отказываемся от рассмотрения подобной перспективы. Однако не кажется ли сторонникам анархического коммунизма, что в борьбе против существующего государственного режима широкий фронт противодействия угнетению необходим – именно уже сейчас?