Политизируя чувствительность к еврейскому...

Политизируя чувствительность к еврейскому: между национал-элитистской реакцией и индивидуалистическими стратегиями эмансипации.

Конец 19 — начало 20 века: великий исход ашкеназского еврейства из Восточной Европы — бывшей Речи Посполитой — Идишланда.

Исход кого куда: в имперские столицы, в большие города Европы, в землю обетованную, Америку, в поселенческие и национальные проекты всего мира (один из них — сионистский), в социализм и революцию.

В революционной России, в сионистском государстве-в-пути, в национальных государствах западной Европы берут себе новые имена — русские, ивритские, иные — и «забывают» прошлое в борьбе за коммунизм, ивритское государство, за становление себя в качестве граждан либерального национального государства, только с другой — «моисеевой»[1] — религией, или же вовсе без нее.

Включаются в борьбу за новый мир — как частные люди, реализующие свою жизнь, судьбу, мечту. Как активисты и революционеры. Как художники и ученые. Как предприниматели. Многие говорят: «Мы такие же, как вы». Но все вокруг, кроме них, помнят. Нет, не такие. «Еврей» в традиционной этимологии значит «другой», «с другого берега реки». Это ничего не означает, но странным образом проявляется снова и снова.

Классическая и схематичная картинка — отчасти исторический миф. Говорит о немногих — не о массах. Упрощенно, прямолинейно. Но идентичность и значит миф. Потому — продолжение…

Всесожжение: Шоах стирает Идишланд с карты Европы. «Ночь казненных поэтов» 12 августа 1952 года[2] закрывает массовую идишскую культуру в Советском Союзе. Государство-в-пути становится Израилем. А «евреи» — именем.

Именем толерантности — или именем власти, которая пускает это слово в ход…

Израиль становится местом еврейского (ли?) народа. Местом власти и местом войны. Местом национализма и этнократии, всегда оставляющей «другого» «другим» — насильственно отчужденным и маргинализированным. Из десятков израильских партий лишь две — ХАДАШ и Да’ам — интернациональные. Одна — ХАДАШ — отчетливо сексистская: несмотря на формально существующую 20-процентную женскую квоту, среди избранных от партии депутатов не имеется ни одной женщины на протяжении многих созывов[3]. Другая — Да’ам — будучи единственной не только интернациональной, но и феминистской и антирелигиозной партией, не имеет никакого влияния — собирает менее 0.1% голосов на протяжении всех 17 лет своего существования. Интеллектуальность всегда маргинальна. От пацифистских инициатив догосударственного периода «Брит Шалом» и «Ихуд», среди участников которых были такие выдающиеся деятели еврейской культуры, как Гершом Шолем и Мартин Бубер, до современных антивоенных протестов деятелей культуры — все эти инициативы оказывались маргинальными. Как ни странно, то же происходит и справа. Как созданная в 1969 году партия левых интеллектуалов «Движение за мир и безопасность» не смогла пройти в парламент и получила лишь 0.37% голосов[4], так и существовавшая в 1980-х близкая правая партия «Тхия», близкая к интеллектуальным кругам, хотя и проходила в парламент, но ее представительство ограничивалось лишь 3 мандатами.

«Другому», тому, чье отечество (по наследующему и расширяющему в светское пространство тысячелетнюю категорию «народа книги» выражению одного из виднейших идеологов еврейского либерального антисионизма Джорджа Стейнера[5]) — текст, — отчужденному, вечно нелояльному, индивидуальному здесь нет места, даже если он и «еврей». Его и не пустят — как не допущен ко въезду в Израиль один из ведущих мировых лингвистов и левых интеллектуалов еврей и антисионист Ноам Хомский[6], или же историк, политолог, сын узников концлагерей и критик использования памяти о Холокосте в национал-милитаристских целях Норман Финкельштейн[7], или же известный южноафриканский судья, сыгравший большую роль в окончании режима апартеида, глава комиссии по расследованию военных преступлений, сопутствовавших операции «Литой свинец» в Газе, Ричард Голдстоун[8].

Это не злая воля — это логика проекта. Единственного реализованного и выжившего национал-социализма. А также логика вот уже почти столетнего конфликта, определяющего жизни, а значит, и образ мысли людей и народов Эрец-Исраэль – Палестины.

И здесь же еще одно имя — Холокост. Имя государственных толерантностей. Имя оправдания войн. И имя неравноценности крови армянина (Израиль до сих пор отказывается признавать армянскую резню 1915-1916 гг. геноцидом[9]), тасманийца[10], населения «Свободного государства Конго»[11], гереро и нама[12], тутси или жителя Дарфура, чеченца или адыга[13], цыганских этнических групп рома, синти, енишей или чьей угодно еще — крови еврея. Деколониальный, постколониальный и индихенистский дискурсы сильно уступают в популярности и признанности дискурсу «памяти о Холокосте». Потому что одно далеко, а другое близко. Одно говорит о низших, другое — о равных, находящихся рядом, представленных в культуре, науке, политике. Кровь гомосексуалиста с трудом отвоевывает свое равенство: первый из памятников гомосексуалам-жертвам Холокоста появился в лагере Маутхаузен лишь в 1984 году, признание Германией уничтожения гомосексуалов в ходе Холокоста — в 2002, а планы создания такого памятника в Тель-Авиве относятся к 2008 году[14]. Идея неприятия геноцида, однажды став идеей исключительности, становится идеей исключения. Идеей, оправдывающей милитаристскую политику Израиля и обесценивающей иных жертв.

И вот слово «еврей» стало удобным для толерантности. Официальной толерантности к удобным и покорным — там, где никакой иной не наблюдается. Как в России, где официальный «Еврейский музей» стал «Еврейским музеем толерантности», на который человек, считающий себя президентом России, отдает свою «месячную зарплату»[15]. А роль официальных представителей «толерантности» играют окологосударственные раввины, призывающие поддерживать власть и выступающие по любому вопросу — будь то прямая поддержка Владимира Путина на «президентских выборах»[16] или же осуждение ЛГБТ-движения[17], а то и сравнение акции Pussy Riot в «Храме Христа Спасителя» c вторжением Наполеона[18] — в унисон с иерархами РПЦ.

«Толерантности», которая где не замечает, а где и отрицает не только квир, не только неудобных и непокорных «других», но и живой опыт и живую борьбу даже идентифицирующих себя с еврейским народом людей.

К чему же в таком случае этот текст? Почему еврейская идентичность до сих пор имеет для многих людей, зачастую не имеющих предков еврейского происхождения, особое значение как эмансипационный символ, символ инаковости, отчуждения, маргинальности, противостояния власти и обществу? Почему милитант-феминистская фракция группы Война делает саундтреком к ролику своей акции «Зацелуй мусора» идиш-анархистскую песню «Daloy Politsey»[19], Надя Толокно пишет о желании сменить имя на Гесю Гельфман[20], нацбол, антифашист и художник Матвей Крылов ходит по улицам в кипе[21], анархист Горен становится «пепельным рабби»[22]? Почему в эту «еврейскую» игру играют и многие, многие другие люди? Является ли эта традиция, начавшаяся, по-видимому, с Андрея Синявского, публиковавшегося под псевдонимом Абрам Терц, и включавшая в себя — из песни слов не выкинешь — писателя Натана Дубовицкого (по распространенному мнению, под этим псевдонимом скрывается декадентствующий заместитель главы АП по внутренней политике Владислав Сурков), — является ли она лишь эхом позднесоветской эпохи государственного и бытового антисемитизма, борьбы за право на национальную культуру и право на память о Холокосте[23], борьбы за право на иудаизм и эмиграцию[24], за равные права на труд и образование[25], в которой евреи участвовали, с одной стороны, как группа дискриминируемая и подавляемая, зачастую побуждаемая к сокрытию собственного происхождения и идентичности, с другой — как группа, обладающая в среднем более высоким уровнем образования, обладающая, отчасти посредством своей европеизированности, определенным престижем (характерным также, например, и для национальных движений Прибалтики)? Не является ли филосемитская чувствительность в современных условиях явлением, скорее, реакционным, стремлением почувствовать собственную общность с некоторой привилегированной группой? Не более ли прогрессивной оказывается символическая идентификация со среднеазиатами или кавказцами, подобно той, которую использует в своем творчестве Илья Фальковский и группа «ПГ», той, которая стала жизнью и смертью русско-бурятского интеллектуала Александра Тихомирова, получившего известность как Саид Бурятский, той, что стала определяющей в жизни и деятельности таких публицистов и политических заключенных, как Александр Артеев, публиковавшийся под именем Абу-т-Танвир Кавказский[26], и Алауддин (Алексей) Дудко[27]?..

Несмотря на все вышесказанное, ответ на этот вопрос не столь однозначен. Как известно, с одной стороны, для многих людей еврейского происхождения сам факт принятия ими еврейской идентичности тесно связан с чувствуемым ими антисемитизмом: «я стал(а/о) чувствовать себя евреем из-за антисемитизма», «я чувствую себя евреем, лишь когда сталкиваюсь с проявлениями антисемитизма» — что может быть более стандартным, более распространенным высказыванием, чем это? С другой стороны, современный антисемитизм может не только не быть антиизраильским, но и быть произраильским или же, по крайней мере, демонстративно положительно относящимся к израильскому опыту национально-государственного строительства. Ярким примером такой, перекликающейся с классическим черносотенным лозунгом «Бери хворостину, гони жида в Палестину!», позиции оказывается, например, известный националистический интеллектуал Константин Крылов.
С третьей стороны, в глазах правоконсервативного антисемита евреем оказывается всякий, кто так или иначе потрясает его представления о «нации» и «традиции»: выражения типа «Убирайтесь в свой Израиль!», «жиды» равным образом обращены и к участникам гей-пикетов[28] и либеральных акций, людям, приходящим в суды над обвиняемыми в «разжигании ненависти» художниками и кураторами, и к любым другим противникам нераздельной и неслиянной троицы «православие – самодержавие — народность», играющей в головах правых радикалов роль «Отца, Сына и Святого духа» христианской религиозной традиции. Этот призрак «жида» странным образом сочетает в себе представителя транснационального финансового капитала и ультралевого революционера, он видится то ли хасидом в широкополой шляпе, то ли модным «художником»-«пидором»-«кощунником», то ли «проплаченным западом» либеральным правозащитником, то ли бизнесменом, укравшим все деньги русского народа…

С четвертой — этот макабрический образ действительно отчасти коррелирует с характерными отклонениями социальной принадлежности евреев диаспоры от средней по обществу, что отличает диаспору от ивритской нации Израиля, существенными элементами конструирования которой, начиная с самого раннего этапа, были концепции «нормализации» Бера Борохова и «вырождения» Макса Нордау, утверждающие необходимость избавления от нехарактерной для территориальных наций «деформированной» социальной структуры еврейского народа в пользу некоторой «здоровой» и «естественной». Концепции, по сути, где повторяющие, а где и предвосхищающие многие тезисы правых консерваторов и антисемитов, и довольно близкие к ядру светского еврейского антисионизма, утверждающего именно эту «нездоровость» и «неестественность» позиции «меркурианского меньшинства» (в терминологии Ю. Слезкина[29]), или «народа текстов», как ценность. Согласно исследованию А. Осовцова и И. Яковенко «Еврейский народ в России. Кто, как и зачем к нему принадлежит» (Дом еврейской книги, 2011.), по сути, единственным «выделяющим» признаком российских евреев является существенно более высокий процент людей с высшим образованием и преимущественное голосование за либеральные партии, играющие в российских условиях отсутствия сколько-нибудь сильного левого движения роль революционных. Это же касается и ряда других стран[30].


И та ситуация, в которой сами по себе еврейская идентичность и происхождение оказываются коррелирующими с политической позицией, создает возможность формулирования некоторой политической позиции, не привязанной к еврейству, но имеющей его в виду как некоторый источник ассоциаций и образов в сознании друзей и, главное, врагов. Позиции, сочетающей в себе отсутствие территориальности и не-привязанность к локальным группам (стоит заметить, что в реальной истории данное стремление вырваться из своей локальной группы оказывалось едва ли не самым сильным) и государственным иерархиям, осознание своей маргинальности вне зависимости от тех или иных принадлежностей, маргинальности уже в качестве независимой личности как таковой, и принятие социокультурного многообразия как необходимого условия даже и собственного существования, приверженность интеллектуальности и отказ от культа «почвы», «традиции», «естественности» в пользу непрерывного конструирования и преобразования как себя, так и окружающего мира — и следующее отсюда устойчивое предпочтение будущего прошлому, сомнение в любых заранее заданных авторитетах и статусах. Эта политическая позиция во многом произрастала из положения ассимилированных, периферийных по отношению к «соблюдающим» традиционным группам, евреев диаспоры на протяжении множества периодов их истории — от Франции времен дела Дрейфуса до Вены той же эпохи[31], от CССР 50-х-60-х (а равно и 20-х) годов[32] до США периода «молодежной революции» 1960-х[33]. Это положение в существенной мере отражается в известной фразе Густава Малера: «Я трижды лишен родины — как чех в Австрии, как австриец среди немцев и как еврей во всем мире. Я повсюду незваный гость, везде я нежеланен»[34].

Эта политическая или, скорее, социальная позиция приводит и к формулированию спектра политических программ различного рода, которые могут быть просуммированы так: «По традиции и по народу, по государственному суверенитету и по доминирующей культуре, по репрессивному локальному сообществу и национальной вертикали власти, по культу нормы и естественности — бей правой: транснациональным капиталом, экспансией поп-культуры и глобальных брендов, технологизацией всех сфер жизни и уходом от естественности и природы. И бей левой: борьбой за права этнических, культурных и гендерных меньшинств, проводимой не только в рамках «большого общества», но и внутри каждой из этих групп, борьбой против патриархата и нуклеарной семьи, борьбой за свободу миграции и свободу информации. Бей, чтобы освободить каждого — от любого насильственного и жесткого единства, от любой навязываемой солидарности. Бей, чтобы ослабить жесткие социальные институты, схемы доминирования и социальных связей и освободить пространство для связей свободных и заведомо не тотальных, для личностной автономии, свободной воли и свободной самореализации».

И если призрак «еврейского» сможет помочь в этой борьбе или осознании ее единства, то тем лучше!

Автор: Серое Фиолетовое
http://politpropaganda.com/blog/2013/09/19/%D1%81%D0%B5%D1%80%D0%BE%D0%B5-%D1%84%D0%B8%D0%BE%D0%BB%D0%B5%D1%82%D0%BE%D0%B2%D0%BE%D0%B5-%D0%BF%D0%BE%D0%BB%D0%B8%D1%82%D0%B8%D0%B7%D0%B8%D1%80%D1%83%D1%8F-%D1%87%D1%83%D0%B2%D1%81%D1%82%D0%B2/