Cемейка Чубайсов

Trinity

14-06-2008 14:58:45

Родовое гнездо Чубайсов – московский район «Перово». Именно здесь родился и вырос в многодетной семье Борис Матвеевич. Именно здесь, на перовском кладбище, где расположен семейный склеп, находится его могила.



«До 1965 года понятия «карьера» в СССР не было вообще» Детство было трудным. Отец Бори умер, когда ему было 6 лет. С тех пор семерых детей в одиночку поднимала одна мать. «Я даже не помню, как ее звали, – говорит Игорь Чубайс, – знаю только, что фамилия был Петрова». Скорее всего, эта бедность и повлияла на то, что Борис решил стать военным. В советское время военный человек не знал роскоши, но и не голодал. Получив среднее образование, он поступил в школу Верховного совета и в звании политрука в 40-м году был отправлен служить в Литву. Примерно тогда же он женился. Один раз и на всю жизнь.


С Раисой Ефимовной Сагал они познакомились еще в школе, где учились в одном классе. Но поженились, когда Борис окончил военное училище – им тогда было уже по 22 года. Просто пришли в ЗАГС, отстояли очередь, поставили штамп и пошли дальше. «Идеальных женщин не бывает, говорю это как человек, который был женат 4 раза, – смеется Игорь Борисович. – У мамы тоже всегда был сложный характер. Секрет прочности их брака, мне кажется, в отце. Он умел совершенно по-мужски, спокойно не реагировать ни на что. И при этом не терять собственного достоинства. Побеждать молчанием».


Войну Чубайсы встретили в приграничной воинской части на территории Литвы. «Отец не просто прошел от Москвы до Берлина, он воевал с первых минут войны до последних, – вспоминает мой собеседник. – Начал на границе, а закончил даже не в Берлине, а в Праге. Он, правда, почти не участвовал в боевых действиях, хотя несколько раз ходил в атаку. Он был политработником, а политработников немцы в плен не брали, их уничтожали сразу».


Вспоминать о войне папа не любил, но было несколько дежурных историй. Например, о том, как в первые же часы немецкого наступления он оказался на оккупированной территории. Чубайса посадили в броневик и послали в разведку выяснить, что там происходит на границе. Его экипаж обнаружил немецкую колонну. Чубайс занял пригорок и стал стрелять по немцам, но от волнения забыл снять орудие с предохранителя. Его тут же обнаружили и открыли ответный огонь. Пришлось уходить. Но пока Чубайс был в разведке, наши уже отступили. Он оказался на оккупированной территории и несколько недель догонял своих.


– Я помню, уже после войны мы одно время жили в белорусском гарнизоне недалеко от города Борисова, и отец показывал мне то место, где он переплыл реку, сохранив партбилет, оружие и форму… Нет, форму он не сохранил, ему один крестьянин дал свою одежду. Этот крестьянин спас род Чубайсов, отец потом искал его, чтобы отблагодарить, но не нашел.


Еще одну военную историю об отце любила рассказывать подруга матери. В 44-м она получила от своего мужа письмо. Он писал, что, конвоируя колонну пленных немцев, нашел выкинутый кем-то отцовский портсигар. В нем была вмонтирована фотография Раисы Ефимовны и выгравирована надпись: «Дорогому мужу Бореньке». Муж подруги решил, что отца уже нет в живых, а портсигар – трофей, который немец выкинул как лишнюю улику. Подруга долго молчала об этом и рассказала лишь тогда, когда от отца пришло очередное письмо и стало ясно, что портсигар он просто потерял.


– Кстати! – лицо Игоря Борисовича вдруг оживляет хитрая улыбка. – Одним из однополчан отца был Лившиц. Отец того самого Лившица.


– А хороший сюжет для киноэпопеи. «Служили два товарища–1»: 1941–1945. «Служили два товарища–2»: 1991–1995. Кровь одна, а правда разная. Вот интересно, почему у людей беспринципных профессий дети идут по их стопам, а носители какой-нибудь светлой идеи чаще всего сталкиваются с тем, что их потомство эту идею переворачивает. У торговцев, лавочников, менял дети – торговцы, лавочники, менялы. А у коммунистов, священников и матерей-героинь вырастают капиталисты, революционеры и холостяки.


– Они не другие, они такие же. Они тоже твердо держатся за правду, только за другую. Отец всегда говорил то, что думал, и нас с Анатолием учил тому же. Именно поэтому и я, и он, достигнув зрелого возраста, стали придерживаться либеральных взглядов. Ведь честно принимать эту систему было уже невозможно. С отцом стали возникать споры. Он мне постоянно говорил: «Да что ты понимаешь в свободе, вот я кандидат наук, я профессионал, ты меня слушай. А ты кто? Ты никто. Выучишься, тогда посмотрим». Это привело к тому, что я стал учиться на философском факультете Ленинградского университета.


Чубайс-папа к тому времени уже успел поскитаться по гарнизонам, потом закончил с отличием Военно-политическую академию имени Ленина, затем его перевели в Ленинград и он стал работать в Высшем военном инженерно-техническом училище сначала преподавателем, потом старшим преподавателем и, наконец, начальником кафедры философии. Тема его докторской диссертации звучала так: «Полная и окончательная победа коммунизма и советские вооруженные силы».


Родовое гнездо Чубайсов – московский район «Перово» (фото: ИТАР-ТАСС)

– Отец уже неплохо зарабатывал, – вспоминает его старший сын. – Однажды мне пришлось нести в бухгалтерию несколько финансовых ведомостей, в том числе и моего отца. Так вот, его доход был примерно равен зарплате всей нашей лаборатории, в которой работало человек 15. У нас стали появляться дорогостоящие семейные традиции – например, когда мы навещали московских родственников, то собирали всех в ресторане «Прага».


– А потом подросли сыновья и всё испортили, да? Вот смотрите, Игорь Борисович, что получается. Вы тут в своем «лумумбарии» ищете национальную идею, а ваш отец ее для себя уже нашел. А потом пришли вы и у него эту идею отобрали. Точнее, отобрали не идею, а страну. Так думают многие. Кто-то, наверное, даже считает, что этого достаточно для родительского проклятия.


– Я бы не сказал, что 90-е годы стали для отца трагедией. Поначалу он относился к Ельцину резко отрицательно. Но потом, когда Анатолий стал в новой системе большим чиновником, отец научился с ней мириться. Ему было приятно, что у него один из сыновей дорос до такого уровня. Это как грузины обожают Сталина. В душе он оставался коммунистом, но на демонстрации не ходил и в КПРФ не вступал. Как он мог вступать в партию, один из лозунгов которой был «смерть Чубайсу». Вообще, вся история наших семейных отношений – это борьба семьи и правды.


– И кто победил?


– Ничья. Хотя… В нашей жизни время от времени возникали моменты, когда семейные и идеологические ценности сходились лоб в лоб. И каждый раз эти ситуации разрешались в пользу семьи. Но каждый из нас при этом думал, что отстоял свою правду.


Игорь Борисович, преодолевая себя, рассказывает одну из таких историй. Это случилось, когда он учился на философском факультете Ленинградского университета. Как раз в это самое время произошла «Пражская весна». На всех студенческих посиделках Игорь доказывал правоту чехов и так всех завел этой темой, что сокурсники решили посвятить этой теме очередной номер стенгазеты. Передовицу, разумеется, поручили написать Игорю. И даже опубликовали – но с припиской, что редколлегия не согласна с мнением студента Чубайса. Читать стенгазету сбежался весь факультет, но провисела она всего один перерыв. Автора должны были выгнать из университета. Шанс на спасение был лишь один – написать покаянное письмо.


Примерно в таких же обстоятельствах чуть позже оказался писатель Виктор Ерофеев. После выхода самиздатского журнала «Метрополь» ему был предложен выбор – или пишешь «письмо», или становишься изгоем. Его отец был крупным дипломатом, его по этому случаю вытащили из Вены, под угрозой была карьера не только сына, но и отца. Ерофеев-старший сказал так: «В истории нашей семьи уже был один труп. Если ты подпишешь это письмо, то будет второй». И никакого покаяния не было.


– В случае с моим отцом все произошло точно так же и в то же время совершенно иначе, – говорит Игорь. – Отец Ерофеева не смог поступиться своими принципами и сказал: «Не пиши». Мой отец тоже не смог поступиться своими принципами и сказал: «Пиши». Просто у них были разные принципы. Но я всё равно не мог написать это письмо. Чисто стилистически не мог. У меня просто таких слов не было в голове. И тогда отец написал это «письмо» за меня, а я поставил свою подпись.


– Игорь, а Вы уверены, что он действительно «искренне верил», а не делал обычную карьеру конформиста?


– До 1965 года понятия «карьера» в СССР не было вообще. Тем более среди военных. Нам сейчас это трудно понять, но тогда конформизм – это было делом чести. Коммунистическая картина мира для отца не требовала доказательств, она была предметом веры. Всё, что не вписывалось в нее, он отметал, даже не прислушиваясь к аргументам. Когда я вернулся в 1973-м году из Скандинавии и рассказал ему о тамошнем изобилии, он просто не поверил. Он нес правила и ценности этой системы. Может ли, к примеру, священник быть нон-конформистом по отношению к своей вере? Отец и по характеру, и по профессии был именно таким священником. Протоиереем коммунизма. В этом была его сила, но в этом была и его слабость. Его вера не давала ему развернуться. Если бы он жил в другой системе, я уверен, что ему хватило бы сил, чтобы проявить себя ярче, сильнее, полнее. Для меня символом этих утраченных возможностей отца стала одна его фраза: «Пшиска етна».


– Как, как?


– Пшиска етна, пшиска етна. Это ничего не означало. Среди военных в те времена вообще часто встречались такие вот присказки-абсурдизмы. Помните, у Шукшина в «Печках-лавочках» один военный всё время повторял: «Политрумдыш, политрумдыш». «Пшиска етна» для отца была такой отдушиной. Непроизвольным выбросом нереализованной творческой энергии. В этом выражении он помещал всё, что не мог сказать и не умел даже подумать. Однажды я вернулся из Польши и сказал ему: «Отец, не «пшиска етна», а «вшистко етно». И по-польски это значит «всё равно». Отец был страшно разочарован. Для него полмира померкло.