Кащей_Бессмертный
26-08-2008 15:55:14
Отрывок из книги Э. Хобсбаума "Эпоха крайностей: Короткий двадцатый век (1914-1991)"
Мировой революции, которая оправдала бы решение Ленина вести Россию к социализму, не произошло, вследствие чего Советская Россия была ввергнута в период разрухи, отсталости и изоляции. Выбор ее будущего развития был предопределен или, по крайней мере, точно обозначен (см. главы 13 и 16[8]). Волна революций прокатилась по земному шару в течение двух лет после Октября, и надежды приведенных в боевую готовность большевиков казались не лишенными оснований. «Volker, hort die Signale» («Люди, слушайте сигналы») была первая строчка припева Интернационала в Германии. Сигналы звучали, громко и отчетливо, из Петрограда и, после того как в 1918 году столица была перенесена в более безопасное место,— из Москвы[9]. Они были слышны везде, где имели влияние рабочие и социалистические движения, независимо от их идеологии. «Советы» были созданы рабочими табачного производства на Кубе, где мало кто знал, где находится Россия. Годы 1917—1919 в Испании стали известны как «большевистское двухлетие», хотя местные левые были страстными анархистами, т. е. политически находились на противоположном полюсе от Ленина. Революционные студенческие движения вспыхивали в Пекине в 1919 году и Кордобе (Аргентина) в 1918 году, вскоре распространившись по всей Латинской Америке и породив местных революционных марксистских лидеров и их партии. Индейский националист и повстанец М. Т. Рой попал под влияние революционных идей в Мексике, где местная революция, вступившая в наиболее радикальную фазу в 1917 году, сразу же объявила о своем духовном родстве с революционной Россией. Маркс и Ленин стали ее иконами вместе с Монтесумой и Эмилиано Сапатой, вдохновляя на борьбу рабочих-индейцев. Изображения этих вождей все еще можно увидеть на громадных фресках мексиканских художников-революционеров. Через несколько месяцев Рой приехал в Москву, чтобы сыграть главную роль в формировании новой антиколониальной политики Коминтерна. Благодаря жившим в Индонезии голландским социалистам (таким, как Хенк Снеевлит) Октябрьская революция оказала влияние на самую массовую организацию индонезийского национально-освободительного движения — «Сарекат Ислам». «Эта акция русского народа, — писала провинциальная турецкая газета, — когда-нибудь в будущем превратится в солнце и озарит все человечество». Далеко в глубине Австралии суровые стригали овец (в большинстве своем ирландские католики), не выказывавшие никакого интереса к политической теории, приветствовали Советы как государство рабочих. В США финны, в течение долгого времени являвшиеся наиболее убежденными социалистами в эмигрантских землячествах, в массовом порядке становились коммунистами, проводя в мрачных шахтерских поселках Миннесоты митинги, «на которых упоминание имени Ленина заставляло сердце биться (...) В мистической тишине, почти в религиозном экстазе, мы восхищались всем, что приходило из России»(Peter Koivisto, The Decline of the Finnish-American Lef, 1925-1945 / International Migration Review, XVII, I, 1983). Одним словом, Октябрьская революция стала событием, которое потрясло мир.
Даже многие из тех, кто знал о революции не понаслышке, что, как правило, менее всего вызывает религиозный экстаз, стали ее приверженцами — от военнопленных, вернувшихся домой на родину убежденными большевиками и впоследствии ставших коммунистическим лидерами своих стран, подобно хорватскому механику Иосифу Броз (Тито), до журналистов, как, например, Артур Рэнсом из «Manchester Guardian» (незначительный политик, больше известный как автор замечательных детских книжек о море). Еще меньший приверженец большевизма, чешский писатель Ярослав Гашек, будущий автор «Похождений бравого солдата Швейка», впервые в жизни обнаружил, что стал борцом за идею и, что самое удивительное, начал меньше пить. Он принимал участие в гражданской войне как комиссар Красной армии, после чего вернулся к более привычной пьяной жизни среди пражской анархической богемы на том основании, что послереволюционная Советская Россия его разочаровала.
Тем не менее события, произошедшие в России, стимулировали не только революционеров, но, что более важно, и революции в других странах. В январе 1918 года, через несколько недель после взятия Зимнего дворца, когда большевики тщетно пытались любой ценой заключить мир с наступающей германской армией, волна массовых политических забастовок и антивоенных демонстраций прокатилась по Центральной Европе. Она началась в Вене, распространилась через Будапешт и чешские регионы в Германию и закончилась восстанием австро-венгерских военных моряков на Адриатике. Так как последние сомнения по поводу поражения «центральных держав» были развеяны, их армии в конце концов распались. В сентябре болгарские солдаты-крестьяне вернулись домой, провозгласили республику и отправились маршем на Софию, но сразу же были разоружены с помощью немцев. В октябре империя Габсбургов распалась на части после окончательного поражения на итальянском фронте. На ее месте были созданы новые государства-нации в надежде (которая оправдалась), что победившие союзники предпочтут их опасностям большевистской революции. И действительно, первой реакцией Запада на призыв большевиков к народам заключить мир и опубликование ими секретных соглашений, в которых союзники поделили между собой Европу, явились «Четырнадцать пунктов» президента Вильсона, разыгравшего националистическую карту против ленинского интернационализма. Зона небольших государств-наций должна была создать род карантинного пояса против «красного вируса». В начале ноября мятежные матросы и солдаты распространили германскую революцию с военно-морской базы в Киле по всей стране. Была провозглашена республика, и место императора, отправившегося в голландское изгнание, в качестве главы государства занял социал-демократ и бывший шорник[10].
Революция, сметя все режимы от Владивостока до Рейна, стала воплощением антивоенного протеста. С установлением мира ее взрывоопасность была в основном исчерпана. Социальное содержание революции оставалось туманным; правда, для солдат-крестьян Австро-Венгерской, Османской и Российской империй, мелких государств Юго-Восточной Европы и их семей оно состояло из четырех пунктов: требования земли, недоверия к столицам, чужеземцам (особенно евреям) и правительству. Благодаря этим требованиям крестьяне на больших пространствах Центральной и Восточной Европы стали сторонниками революции (однако не большевиков), за исключением Германии (кроме Баварии), Австрии и некоторых районов Польши. Их расположения пришлось добиваться с помощью земельной реформы даже в таких консервативных и контрреволюционных странах, как Румыния и Финляндия. С другой стороны, там, где они составляли большинство населения, это служило гарантией того, что социалисты (не говоря уже о большевиках) не победят на всеобщих демократических выборах. Подобное положение не обязательно создавало крестьянские бастионы политического консерватизма, однако служило фатальной помехой для левых социалистов или (как в Советской России) вело их к разочарованию в демократии. По этой причине большевики, сами требовавшие созыва Учредительного собрания (революционная традиция, известная с 1789 года), распустили его сразу же после начала работы, через несколько недель после Октября. Создание небольших государств-наций в соответствии с планами Вильсона, хотя и не устраняло национальные конфликты в зонах революций, также ослабляло возможность большевистской революции, что, безусловно, являлось целью союзников-миротворцев.
С другой стороны, влияние русской революции на европейские перевороты 1918—1919 годов было столь очевидным, что в Москве оптимистически смотрели на перспективы распространения революции среди мирового пролетариата. Тем не менее историкам (и даже некоторым местным революционерам) было ясно, что имперская Германия является социально и политически стабильным государством с мощным, но в основном умеренным рабочим движением, которое, конечно, не стало бы стремиться к вооруженной революции, если бы не война. В отличие от царской России и трещавшей по швам Австро-Венгрии, в отличие от Турции — пресловутого «европейского больного», а также в отличие от диких вооруженных обитателей гор юго-востока континента, в этой стране вряд ли можно было ожидать переворотов. И действительно, по сравнению со стремившимися к активным действиям революционными массами побежденных России и Австро-Венгрии, германские революционные солдаты, матросы и рабочие оставались такими же умеренными и законопослушными, какими их рисовали в своих анекдотах русские революционеры («там, где есть табличка, запрещающая публике ступать на траву, немецкие товарищи пойдут только по тропинке»).
И все же это было государство, где революционные матросы пронесли знамя Советов через всю страну, где исполнительный орган берлинских рабочих и солдатских депутатов учредил социалистическое правительство, где февраль и октябрь, казалось, слились воедино, поскольку власть в столице попала в руки социалистов-радикалов сразу же после отречения кайзера. Однако все это оказалось иллюзией, следствием полного, хотя и временного паралича старой армии, государства и властных структур под влиянием двойного шока от окончательного поражения и революции. Через несколько дней старый режим, превратившись в республику, снова оказался в седле и больше серьезно не беспокоился по поводу социалистов, которые даже не смогли получить большинства на первых выборах, хотя те проводились через несколько недель после революции[11]. Еще меньше новое правительство беспокоила вновь созданная на скорую руку коммунистическая партия, чьи лидеры, Карл Либкнехт и Роза Люксембург, были вскоре застрелены наемными убийцами.
Тем не менее революция 1918 года в Германии укрепила надежды российских большевиков, тем более что в Баварии в 1918 году была провозглашена социалистическая республика, просуществовавшая, правда, очень недолго, а весной 1919 года, после убийства ее лидера, недолговечная Советская республика была провозглашена в Мюнхене, столице немецкого искусства, интеллектуальной контркультуры и (что политически менее опасно) пива. Эти события совпали с другой, более серьезной попыткой распространения большевизма в западном направлении — созданием Венгерской Советской республики, просуществовавшей с марта по июль 1919 года[12]. Обе эти попытки были подавлены с предсказуемой жестокостью. Более того, разочарование в социал-демократах вскоре привело к радикализации немецких рабочих, многие из которых отдали предпочтение независимым социалистам, а после 1920 года — коммунистической партии, которая в результате стала самой крупной партией данного толка за пределами Советской России. После всего этого разве нельзя было ожидать в Германии аналога Октябрьской революции? Однако 1919 год, явившийся годом наивысшего подъема социальных волнений на Западе, принес поражение этой единственной попытке распространить большевистскую революцию за пределы России. Хотя в 1920 году революционная волна быстро пошла на убыль, большевистское руководство в Москве не оставляло надежд на революцию в Германии до конца 1923 года.
Однако именно в 1920 году большевики совершили то, что при взгляде в прошлое кажется главной их ошибкой, — произвели раскол международного рабочего движения. Они сделали это путем структурирования международной коммунистической организации по образцу авангарда ленинской партии, состоявшего из элиты штатных «профессиональных революционеров». Октябрьская революция, как мы видели, завоевала широкие симпатии среди социалистических движений всего мира, вышедших из мировой войны более радикальными и многократно умножившими свои силы. Как правило, в социалистических и рабочих партиях имелись большие группы людей, считавших, что следует вступить в новый, Третий (или Коммунистический) интернационал, созданный большевиками для замены Второго интернационала (1889—1914), скомпрометированного и ослабленного мировой войной, которой он не смог противостоять[13]. За это проголосовали социалистические партии Франции, Италии, Австрии и Норвегии и независимые социалисты Германии, оставив в меньшинстве неперестроившихся оппонентов большевизма. Однако Ленину и большевикам нужно было не международное движение социалистических сторонников Октябрьской революции, а корпус абсолютно преданных, дисциплинированных активистов, что-то вроде мировой ударной группы для революционных завоеваний. Партии, не желавшие принять ленинскую структуру, не допускались в новый Интернационал или исключались из него, поскольку он мог быть только ослаблен «пятыми колоннами» оппортунизма и реформизма, не говоря уже о том, что Маркс как-то назвал «парламентским кретинизмом». В предстоящем сражении было место лишь для солдат.
Мировой революции, которая оправдала бы решение Ленина вести Россию к социализму, не произошло, вследствие чего Советская Россия была ввергнута в период разрухи, отсталости и изоляции. Выбор ее будущего развития был предопределен или, по крайней мере, точно обозначен (см. главы 13 и 16[8]). Волна революций прокатилась по земному шару в течение двух лет после Октября, и надежды приведенных в боевую готовность большевиков казались не лишенными оснований. «Volker, hort die Signale» («Люди, слушайте сигналы») была первая строчка припева Интернационала в Германии. Сигналы звучали, громко и отчетливо, из Петрограда и, после того как в 1918 году столица была перенесена в более безопасное место,— из Москвы[9]. Они были слышны везде, где имели влияние рабочие и социалистические движения, независимо от их идеологии. «Советы» были созданы рабочими табачного производства на Кубе, где мало кто знал, где находится Россия. Годы 1917—1919 в Испании стали известны как «большевистское двухлетие», хотя местные левые были страстными анархистами, т. е. политически находились на противоположном полюсе от Ленина. Революционные студенческие движения вспыхивали в Пекине в 1919 году и Кордобе (Аргентина) в 1918 году, вскоре распространившись по всей Латинской Америке и породив местных революционных марксистских лидеров и их партии. Индейский националист и повстанец М. Т. Рой попал под влияние революционных идей в Мексике, где местная революция, вступившая в наиболее радикальную фазу в 1917 году, сразу же объявила о своем духовном родстве с революционной Россией. Маркс и Ленин стали ее иконами вместе с Монтесумой и Эмилиано Сапатой, вдохновляя на борьбу рабочих-индейцев. Изображения этих вождей все еще можно увидеть на громадных фресках мексиканских художников-революционеров. Через несколько месяцев Рой приехал в Москву, чтобы сыграть главную роль в формировании новой антиколониальной политики Коминтерна. Благодаря жившим в Индонезии голландским социалистам (таким, как Хенк Снеевлит) Октябрьская революция оказала влияние на самую массовую организацию индонезийского национально-освободительного движения — «Сарекат Ислам». «Эта акция русского народа, — писала провинциальная турецкая газета, — когда-нибудь в будущем превратится в солнце и озарит все человечество». Далеко в глубине Австралии суровые стригали овец (в большинстве своем ирландские католики), не выказывавшие никакого интереса к политической теории, приветствовали Советы как государство рабочих. В США финны, в течение долгого времени являвшиеся наиболее убежденными социалистами в эмигрантских землячествах, в массовом порядке становились коммунистами, проводя в мрачных шахтерских поселках Миннесоты митинги, «на которых упоминание имени Ленина заставляло сердце биться (...) В мистической тишине, почти в религиозном экстазе, мы восхищались всем, что приходило из России»(Peter Koivisto, The Decline of the Finnish-American Lef, 1925-1945 / International Migration Review, XVII, I, 1983). Одним словом, Октябрьская революция стала событием, которое потрясло мир.
Даже многие из тех, кто знал о революции не понаслышке, что, как правило, менее всего вызывает религиозный экстаз, стали ее приверженцами — от военнопленных, вернувшихся домой на родину убежденными большевиками и впоследствии ставших коммунистическим лидерами своих стран, подобно хорватскому механику Иосифу Броз (Тито), до журналистов, как, например, Артур Рэнсом из «Manchester Guardian» (незначительный политик, больше известный как автор замечательных детских книжек о море). Еще меньший приверженец большевизма, чешский писатель Ярослав Гашек, будущий автор «Похождений бравого солдата Швейка», впервые в жизни обнаружил, что стал борцом за идею и, что самое удивительное, начал меньше пить. Он принимал участие в гражданской войне как комиссар Красной армии, после чего вернулся к более привычной пьяной жизни среди пражской анархической богемы на том основании, что послереволюционная Советская Россия его разочаровала.
Тем не менее события, произошедшие в России, стимулировали не только революционеров, но, что более важно, и революции в других странах. В январе 1918 года, через несколько недель после взятия Зимнего дворца, когда большевики тщетно пытались любой ценой заключить мир с наступающей германской армией, волна массовых политических забастовок и антивоенных демонстраций прокатилась по Центральной Европе. Она началась в Вене, распространилась через Будапешт и чешские регионы в Германию и закончилась восстанием австро-венгерских военных моряков на Адриатике. Так как последние сомнения по поводу поражения «центральных держав» были развеяны, их армии в конце концов распались. В сентябре болгарские солдаты-крестьяне вернулись домой, провозгласили республику и отправились маршем на Софию, но сразу же были разоружены с помощью немцев. В октябре империя Габсбургов распалась на части после окончательного поражения на итальянском фронте. На ее месте были созданы новые государства-нации в надежде (которая оправдалась), что победившие союзники предпочтут их опасностям большевистской революции. И действительно, первой реакцией Запада на призыв большевиков к народам заключить мир и опубликование ими секретных соглашений, в которых союзники поделили между собой Европу, явились «Четырнадцать пунктов» президента Вильсона, разыгравшего националистическую карту против ленинского интернационализма. Зона небольших государств-наций должна была создать род карантинного пояса против «красного вируса». В начале ноября мятежные матросы и солдаты распространили германскую революцию с военно-морской базы в Киле по всей стране. Была провозглашена республика, и место императора, отправившегося в голландское изгнание, в качестве главы государства занял социал-демократ и бывший шорник[10].
Революция, сметя все режимы от Владивостока до Рейна, стала воплощением антивоенного протеста. С установлением мира ее взрывоопасность была в основном исчерпана. Социальное содержание революции оставалось туманным; правда, для солдат-крестьян Австро-Венгерской, Османской и Российской империй, мелких государств Юго-Восточной Европы и их семей оно состояло из четырех пунктов: требования земли, недоверия к столицам, чужеземцам (особенно евреям) и правительству. Благодаря этим требованиям крестьяне на больших пространствах Центральной и Восточной Европы стали сторонниками революции (однако не большевиков), за исключением Германии (кроме Баварии), Австрии и некоторых районов Польши. Их расположения пришлось добиваться с помощью земельной реформы даже в таких консервативных и контрреволюционных странах, как Румыния и Финляндия. С другой стороны, там, где они составляли большинство населения, это служило гарантией того, что социалисты (не говоря уже о большевиках) не победят на всеобщих демократических выборах. Подобное положение не обязательно создавало крестьянские бастионы политического консерватизма, однако служило фатальной помехой для левых социалистов или (как в Советской России) вело их к разочарованию в демократии. По этой причине большевики, сами требовавшие созыва Учредительного собрания (революционная традиция, известная с 1789 года), распустили его сразу же после начала работы, через несколько недель после Октября. Создание небольших государств-наций в соответствии с планами Вильсона, хотя и не устраняло национальные конфликты в зонах революций, также ослабляло возможность большевистской революции, что, безусловно, являлось целью союзников-миротворцев.
С другой стороны, влияние русской революции на европейские перевороты 1918—1919 годов было столь очевидным, что в Москве оптимистически смотрели на перспективы распространения революции среди мирового пролетариата. Тем не менее историкам (и даже некоторым местным революционерам) было ясно, что имперская Германия является социально и политически стабильным государством с мощным, но в основном умеренным рабочим движением, которое, конечно, не стало бы стремиться к вооруженной революции, если бы не война. В отличие от царской России и трещавшей по швам Австро-Венгрии, в отличие от Турции — пресловутого «европейского больного», а также в отличие от диких вооруженных обитателей гор юго-востока континента, в этой стране вряд ли можно было ожидать переворотов. И действительно, по сравнению со стремившимися к активным действиям революционными массами побежденных России и Австро-Венгрии, германские революционные солдаты, матросы и рабочие оставались такими же умеренными и законопослушными, какими их рисовали в своих анекдотах русские революционеры («там, где есть табличка, запрещающая публике ступать на траву, немецкие товарищи пойдут только по тропинке»).
И все же это было государство, где революционные матросы пронесли знамя Советов через всю страну, где исполнительный орган берлинских рабочих и солдатских депутатов учредил социалистическое правительство, где февраль и октябрь, казалось, слились воедино, поскольку власть в столице попала в руки социалистов-радикалов сразу же после отречения кайзера. Однако все это оказалось иллюзией, следствием полного, хотя и временного паралича старой армии, государства и властных структур под влиянием двойного шока от окончательного поражения и революции. Через несколько дней старый режим, превратившись в республику, снова оказался в седле и больше серьезно не беспокоился по поводу социалистов, которые даже не смогли получить большинства на первых выборах, хотя те проводились через несколько недель после революции[11]. Еще меньше новое правительство беспокоила вновь созданная на скорую руку коммунистическая партия, чьи лидеры, Карл Либкнехт и Роза Люксембург, были вскоре застрелены наемными убийцами.
Тем не менее революция 1918 года в Германии укрепила надежды российских большевиков, тем более что в Баварии в 1918 году была провозглашена социалистическая республика, просуществовавшая, правда, очень недолго, а весной 1919 года, после убийства ее лидера, недолговечная Советская республика была провозглашена в Мюнхене, столице немецкого искусства, интеллектуальной контркультуры и (что политически менее опасно) пива. Эти события совпали с другой, более серьезной попыткой распространения большевизма в западном направлении — созданием Венгерской Советской республики, просуществовавшей с марта по июль 1919 года[12]. Обе эти попытки были подавлены с предсказуемой жестокостью. Более того, разочарование в социал-демократах вскоре привело к радикализации немецких рабочих, многие из которых отдали предпочтение независимым социалистам, а после 1920 года — коммунистической партии, которая в результате стала самой крупной партией данного толка за пределами Советской России. После всего этого разве нельзя было ожидать в Германии аналога Октябрьской революции? Однако 1919 год, явившийся годом наивысшего подъема социальных волнений на Западе, принес поражение этой единственной попытке распространить большевистскую революцию за пределы России. Хотя в 1920 году революционная волна быстро пошла на убыль, большевистское руководство в Москве не оставляло надежд на революцию в Германии до конца 1923 года.
Однако именно в 1920 году большевики совершили то, что при взгляде в прошлое кажется главной их ошибкой, — произвели раскол международного рабочего движения. Они сделали это путем структурирования международной коммунистической организации по образцу авангарда ленинской партии, состоявшего из элиты штатных «профессиональных революционеров». Октябрьская революция, как мы видели, завоевала широкие симпатии среди социалистических движений всего мира, вышедших из мировой войны более радикальными и многократно умножившими свои силы. Как правило, в социалистических и рабочих партиях имелись большие группы людей, считавших, что следует вступить в новый, Третий (или Коммунистический) интернационал, созданный большевиками для замены Второго интернационала (1889—1914), скомпрометированного и ослабленного мировой войной, которой он не смог противостоять[13]. За это проголосовали социалистические партии Франции, Италии, Австрии и Норвегии и независимые социалисты Германии, оставив в меньшинстве неперестроившихся оппонентов большевизма. Однако Ленину и большевикам нужно было не международное движение социалистических сторонников Октябрьской революции, а корпус абсолютно преданных, дисциплинированных активистов, что-то вроде мировой ударной группы для революционных завоеваний. Партии, не желавшие принять ленинскую структуру, не допускались в новый Интернационал или исключались из него, поскольку он мог быть только ослаблен «пятыми колоннами» оппортунизма и реформизма, не говоря уже о том, что Маркс как-то назвал «парламентским кретинизмом». В предстоящем сражении было место лишь для солдат.
