Из истории провокаций горерадикалов

На тайной встрече, состоявшейся в 1880 году в Вевэ, также в Швейцарии, тридцать два анархистских «политических руководителя», среди которых Кропоткин, Елисей Реклю, Пьер Мартэн и пятеро других французов, определили тактические средства для достижения анархистского коммунизма. Они единодушно рекомендовали пропаганду фактом и приняли программу, разработанную швейцарцем Херцигом и немцем Оттером:



«1) Полное разрушение существующих учреждений при помощи силы.

2) Необходимость предпринять все возможные усилия для пропаганды действием революционной идеи и бунтарского духа.

3) Выход за пределы законности с тем, чтобы вести борьбу на поле незаконности, которая является единственным путем, ведущим к революции.

4) Технические науки и химия уже принесли пользу делу революции, поэтому следует рекомендовать организациям и отдельным членам групп, придавать большое значение изучению и использованию этих наук как средств нападения и защиты

5) Автономия групп и индивидов признается, но только для поддержания единства действия, каждая группа имеет право общаться непосредственно с другими группами, и для способствования этим отношениям следует создать центральное бюро международной информации» 49.



Эта программа в тот момент держалась в секрете, и Жан Мэтрон, который ее приводит в своей диссертации, представляющей собой монументальный и необходимый источник об этом периоде, разыскал ее в архивах полиции, что свидетельствует о полицейском присутствии на этом официозном собрании, хотя неизвестно, как оно отразилось на его результатах, положительно или отрицательно. Отметим, тем не менее, одно странное организационное решение: «признание» автономии, «права общаться» и создание бюро «информации». Возможно одно объясняет другое. В противном случае на этой схеме так или иначе отразился образ будущего общества, но очень неясно.

Полицейское присутствие, напротив, было более шумным во время создания первой французской анархистской газеты Социальная революция, появившейся после Коммуны. Префект парижской полиции Луи Андриё уже отличился десять лет назад, выступив против Бакунина и лионских коммунаров. В своих Мемуарах он объясняет и оправдывает эту полицейскую инициативу. Начинает он с ошеломительного постулата, чреватого вопросами вплоть до наших дней: «Известно, что авторы политических преступлений, когда они остаются неизвестными, всегда являются агентами-провокаторами, и что всегда затевает полиция!».

Обеспокоенный слухами о пропаганде фактом и планах взорвать Бурбонский дворец (Палату депутатов) и узнав о трудностях анархистов в издании газеты, Луи Андриё воспользовался подвернувшимся случаем, чтобы проникнуть внутрь этой среды и «оказать финансовую поддержку Анархии». Поскольку этот случай представляет собой образец такого рода действий, приведем пространную цитату из пикантного рассказа об этой провокации:



«Товарищи искали кредитора, но подлый капитал ничуть не спешил дать ответ на их призыв Я подтолкнул плечом подлый капитал, и мне удалось внушить ему, что это в его интересах издавать анархистскую газету. Доктрину нельзя упразднить, помешав ей показать себя, а доктрины, о которых идет речь, не выиграют от того, что о них узнают лучше. Предоставить анархистам газету означало установить телефон между комнатой заговорщиков и кабинетом префекта полиции. Нельзя иметь секреты от кредитора, и я мог узнавать изо дня в день самые тайные замыслы, спасая Бурбонский дворец, представители народа могли мирно продолжать свои обсуждения. Впрочем, не думайте, что я прямо предложил поддержку префекта полиции Я отправил одного хорошо одетого буржуа найти одного из самых активных и самых умных среди них. Мой агент ему объяснил, что располагает некоторыми средствами, заработанными на торговле лекарствами, и хотел бы потратить часть своих доходов на содействие анархистской пропаганде. Этот буржуа, пожелавший отдать себя на съедение, не внушил никаких подозрений товарищам. Его руками я вложил в кассу государства залог, и газета Социальная Революция вышла в свет.

Это была еженедельная газета, поскольку моя щедрость не зашла так далеко, чтобы тратить деньги на ежедневную газету. М-зель Луиз Мишель была звездой моей редакции, нет надобности уточнять, что "великая гражданка" не осознавала той роли, которую я ее заставлял играть, и я признаю с некоторым замешательством, что поставил ловушку для некоторых товарищей обоих полов. Ежедневно вокруг редакционного стола собирались наиболее авторитетные представители партии действия, вместе разбирали международную корреспонденцию, обсуждали меры, которые следует принять, чтобы покончить с эксплуатацией человека человеком, обменивались рецептами, которые наука предоставляет на службу революции. Я всегда имел своего представителя на этих советах, и в случае необходимости высказывал свое мнение, неоднократно выполнявшее роль громоотвода» 50.



Очень поучительно! Заметим, что этим «одним из самых активных и самых умных» анархистов был Эмиль Готье, ключевая фигура парижского движения в то время, доктор права и блестящий оратор, но более наивный, чем рабочий-сапожник Жан Грав, у которого в этом деле оказался более тонкий «нюх». Когда агент Андриё бельгиец Спие, известный под фамилией Серро, обратился к нему со своим «предложением», он вначале долго раздумывал, затем хотел согласиться, но с условиями: начать издавать газету, но сразу же отправить подальше Серро. «Пройдоха», а им оказался в данном случае Андриё, это почувствовал и обрушился на Готье 51. Тот все же в конце концов был тронут тем, что на страницах газеты были опубликованы названия французских анархистских групп, фамилии и адреса их членов. Это стало явным фактом и вызвало закрытие после выхода пятьдесят шестого номера газеты Социальная революция, просуществовавшей почти год.

Интересно узнать также подробнее «о функции громоотвода», о которой говорил Андриё. Она проявилась в связи с одним псевдоанархистским покушением. После того как были с легкостью отклонены благодаря Серро, который являлся человеком Андриё, планируемые места покушения Национальный Банк Франции, Елисейский дворец, префектура полиции, Министерство внутренних дел, выбор (чтобы «набить себе руку») пал на только что воздвигнутую в пригороде Парижа Сен-Жермэн статую Тьера. Вот действительные обстоятельства, рассказанные в облегченно-юмористическом тоне Андриё:



«Товарищи поехали в Сен-Жермэн, взяв с собой адскую машинку. Это была банка сардин, наполненная пироксилином и тщательно завернутая в платок. Я знал об этом ужасном заговоре, знал, в котором часу они поедут в Сен-Жермэн, знал время запланированного преступления. Как мне нужно действовать? Требовалось, чтобы акт свершился, и тогда наказание становилось возможным. Я ничуть не сомневался, что следует пожертвовать освободителем нашей территории, чтобы спасти Бурбонский дворец. Когда наступила ночь, заговорщики проскользнули под сенью вековых деревьев, они прошли по улице Республики до улицы Пуасси, где на маленькой площади возвышалась статуя, значительно больше и тяжелее, чем модель. Бледный свет луны падал на лицо бронзового старца, насмешливо глядящего на заговорщиков.

Один из них водрузил банку из-под сардин на цоколь памятника, между ножек кресла, в котором сидел Тьер, развернув на левой ноге что-то, что должно было представлять географическую карту. Вдоль пьедестала свисал длинный фитиль. Один из заговорщиков поджег его, тогда как его товарищи разбрасывали по земле революционные прокламации. Затем, когда огонь начал медленно ползти вверх по фитилю, заговорщики понеслись со всех ног вниз с холма, побежали по равнине, перелезли через ограждения железной дороги.

Вернувшись в Париж, они с нетерпением ждали новостей из Сен-Жермэна. Они не были свидетелями совершенных ими разрушений и не представляли себе их размера. Каково же было их разочарование, когда они узнали, что им еле удалось разбудить нескольких мирных жителей тихого Сен-Жермэна. Статуя осталась целехонькой, пироксилин не смог повредить бронзу. Единственным следом покушения осталось большое черное пятно. Я знал имена заговорщиков, я был с ними, по крайней мере по доверенности, я все видел и все слышал."



По словам Жана Грава, это были «два или три южанина, недавно прибывшие из Марселя; революционность... на словах подталкивала их в любую ловушку». Именно они пошли установить эту знаменитую банку из-под сардин, которая вызвала только «взрыв смеха». Можно бы добавить в этот раз, поскольку тот же прием повторялся с тех пор много-много раз и часто имел неблагоприятные последствия. Урок не был в достаточной мере усвоен, и всегда находились наивные или глупые люди, поддающиеся на полицейские провокации. А у подобных шпиков всегда находились «защитники», как об этом свидетельствует Грав:



«Разоблачать шпиков было бы очень легко, если бы все товарищи хотели рассуждать при помощи просто здравого смысла. Но многим простого здравого смысла недостаточно, когда речь идет о вещах, связанных с пропагандой. Они приводят кучу соображений, не имеющих ничего общего с вопросом, только усложняют его. (...) Если вы выступаете против их "человека", вы это делаете из зависти или потому, что он думает не так, как вы» 52.



Грав обрушивается таким образом на анархистов с «христианской душой», которые не допускают, что «можно плохо думать о других».

Вместе с тем, он имеет тенденцию приуменьшать влияние шпиков на развитие движения, что представляется парадоксальным для того, кто был обруган в анархистских кругах из-за своей «шпиономании». Тем не менее, в то время имели место известные случаи полицейского внедрения: в 1882 году во время волнений в Монсо-ле-Мин был разоблачен полицейский провокатор Бренэн. В Лионе, в то время центре либертар-ного движения, агенту префектуры Валадье удалось проникнуть в редакцию анархистских газет, которые подвергались однако постоянной цензуре и репрессиям, поскольку один и тот же орган, например, был вынужден семь раз менять название менее чем за два года!

Полицейские внедрения никогда не были исключительной особенностью анархистского движения, как хотелось это представить кое-кому в известное время, далеко не так! Во все более или менее значительные революционные организации проникали провокаторы и предатели. Начиная с Гризела, который провалил в 1796 году бабефовский Заговор Равных; затем даже великий Бланки, «Заключенный», который провел тридцать три года своей жизни в тюрьме, был скомпрометирован документом Ташро, обнаруженным в 1848 году в архивах полиции, в котором он выдал Барбеса и его товарищей по неудавшемуся восстанию 1839 года (если только это не была с его стороны тактическая уловка, чтобы избавиться от соперников). Во время революции 1848 года новый префект полиции Коссидьер был ошеломлен, обнаружив, что его собственный помощник, назначенный секретарем префектуры, как и капитан его гвардейцев Шеню, являлись агентами полиции Луи-Филиппа, проникшими в тайные революционные общества много лет тому назад. Деляодд даже сидел в тюрьме, чтобы лучше «расколоть» своих сокамерников, которые не могли не доверять столь «чистому» революционеру 53.

В русском революционном движении отказ от собственных взглядов, предательство и провокация предтавляют чуть ли не традицию, которой часто следовали. Назовем вначале Утина, оклеветавшего Бакунина и ставшего безусловным сторонником Маркса: быстро разочаровавшись из-за отсутствия перспектив в Европе, он вымаливает себе прощение у царя и возвращается в Россию. Лев Тихомиров, один из самых видных народников, поступает так же в 1880 годы. Эвно Азеф, руководитель эсеровской боевой террористической организации, был прямым агентом тайной царской полиции (Охранки). Большевистскую газету Правда основал в 1912 году агент-провокатор Житомирский. Более того, лидер большевистской фракции в русской палате депутатов (Думе), Малиновский, которого так «пестовал» Ленин, оказался агентом Охранки, и был расстрелян как таковой в 1918 году. Все эти агенты зачастую занимали очень хорошее положение и имели, следовательно, решающее влияние на свои организации и на ход событий. Впрочем, удивляться нечему, на войне, как на войне: буржуазное государство защищалось как могло против своих врагов. Московское «рабочее» государство позже будет действовать еще лучше, то есть еще хуже, полностью создавая псевдоантибольшевистские организации, манипулируя ими в соответствии со своими потребностями и проникая, среди прочего, в большинство русских эмигрантских ассоциаций.

Отметим, что Андриё вскоре, через четыре года, обнародовал рассказ о своих манипуляциях, может быть, опасаясь обвинений во всевозможных «злоупотреблениях», так как его Социальная революция писала только о бомбах, пожарах и взрывах. Ему нужно было таким образом обелить себя в глазах своих наследников в префектуре полиции. Самая любопытная реакция на это откровение последовала со стороны Жюля Гэда: он приписал ему впоследствии «отцовство» анархизма во Франции. Таким образом, тот, кто раньше разоблачал марксистский централизм в рядах рабочего движения как опасность полицейского проникновения, теперь основательно поменял свои взгляды!

В 1880 году, однако, связи с социалистами не были еще разорваны. На съезде в Гавре нескольким присутствовавшим там анархистам удалось даже провести решение, провозглашавшее либертарный коммунизм «конечной целью». Действительный раскол произошел только на Парижском съезде 22 мая 1881 года. Как это ни парадоксально для анархистов, он случился из-за организационного вопроса: они решили выступать на съезде только от имени своих групп, а не от собственного. Натолкнувшись на отказ социалистов, они провели свой собственный съезд с 25 по 29 мая 1881 года, ставший датой официального основания французского анархистского движения.

Международный съезд в Лондоне в июле того же года завершил раскол. Делегаты, 31 человек, обозначенные номерами, а не фамилиями, представляли 46 секций или не включенных в федерацию групп. В числе делегатов находились Луиза Мишель, Петр Кропоткин, Эмиль Пужэ и известный уже Серро, «шпик» Андриё. На съезде были проголосованы две главные резолюции, одна, набравшая «мизерное меньшинство» голосов, касалась создания международного информационного бюро (!), которое должно было находиться в Лондоне и состоять из трех действительных членов и трех кандидатов. Его существование осталось призрачным. Вторым, несомненно, самым главным, было предложение о пропаганде фактом. Оно повторяет почти дословно резолюцию, принятую в Вевэ:



«Съезд высказывает пожелание, чтобы присоединившиеся организации приняли во внимание следующие предложения: совершенно необходимо предпринять все возможные усилия, чтобы пропагандировать действиями революционную идею и революционный дух в той большой части народных масс, которая еще не принимает участия в движении и питает иллюзии в отношении моральности и эффективности законных средств. Выходя за пределы поля законности, в котором мы главным образом оставались до настоящего момента, чтобы перенести нашу борьбу в поле незаконности, которое является единственным путем, ведущим к революции, необходимо использовать средства, которые соответствовали бы этой цели... Абсолютно необходимо направить наши усилия в эту сторону, помня, что самое простое действие, направленное против существующих учреждений, больше говорит массам, чем тысячи листовок и море слов, и что пропаганда фактом в деревне имеет еще большее значение, чем в городе. Съезд рекомендует организациям и лицам, входящим в Интернационал, уделить большое внимание изучению технических и химических наук как средства защиты и нападения» 54.



Эта последняя рекомендация заставляет задуматься: они считали, что можно проложить путь социальной революции при помощи взрывов! Насколько стратегическая концепция пропаганды фактом была привлекательна, так как это могло быть действие экономическое, социальное, индивидуальное или другое, которое претворяло бы в конкретную и ежедневную жизнь либертарные чаянья - то, чем занялись вскоре многие товарищи, - настолько ее сведение к простому действию «технических и химических средств» кажется, с течением времени, в высшей степени странным, если не сумасбродным.

За этим последовало еще одно неуместное решение: съезд признал за собой единственное право наметить главные черты того, что ему казалось лучшей революционной социалистической организацией и положился на инициативу групп в отношении «тайных и других организаций, которые им покажутся полезными для триумфа социальной революции». Это соответствовало, в общем, тенденции, уже выраженной на последних съездах Юрской Федерации. Если могло еще оставаться малейшее сомнение относительно его отказа придерживаться своих решений, Лондонский съезд уточнил, что «разумеется, делегаты организаций, которые представлены в Лондоне, не смогли принять окончательных решений. Решить окончательно, принимают ли они эти решения, надлежит самим группам и федерациям». Каким образом? Переписываясь между собой! Так как каждая присоединившаяся группа «будет иметь право прямо переписываться со всеми остальными группами и федерациями, которые смогут предоставить ей свои адреса». Это оказалось лишь благим намерением и замысел остался «на бумаге». Понятно, что воспоминание о централистском Генеральном Совете Маркса не покидало умы участников съезда, но этот отказ от организационной ответственности был попросту самоубийственным, и его эффект бумеранга вызвал вскоре закат либертарных идей, как революционного движения большинства, так что им придется впоследствии пойти другими революционными и социальными путями чтобы выразить себя.

Следует отметить, что Кропоткин противостоял как мог этим решениям. Он был сторонником скорее возврата к бакунинской форме организации, тайной и публичной, то есть воскрешения Альянса. Дважды он выступил против рекомендации изучать «химические науки» как привилегированное средство пропаганды фактом. Он попытался, кроме того, привлечь внимание к гораздо более важной проблеме «подпольной печати» в странах, где было невозможно свободно издавать газеты, и ему с трудом удалось заставить съезд высказать свою позицию в отношении революционной морали.

Примечательно, что самое большое сопротивление по этим двум пунктам исходило от агента Андриё, Спие-Серро, поддержанного другими парижскими делегатами, 11, 16 и 20 округов, среди которых были и знаменитые участники бомбового покушения с «банкой из-под сардин» на памятник Тьеру. Серро предложил, конечно же, убрать термин «мораль» и выразил решительное несогласие с созданием какого-либо отдела статистики, информации или других приложений, под предлогом, что это означало бы воссоздание под тем или иным именем какой-то «власти». Наконец, он предложил закрыть съезд, не приняв рекомендации по подпольной прессе, и заявил, пытаясь замаскировать свой маневр, что это «долг всех быть солидарными с любым революционным актом». Тогда делегат от Леваллуа-Перре (пригород Парижа), один из его глупых последователей, посеял еще большую сумятицу, сказав, что «трудно определить, где заканчивается революционный акт и где начинается буржуазный». Это была отличная работа по внесению сумятицы, осуществленная без серьезной оппозиции остальных участников съезда, а именно Луизы Мишель, Шарля Мала-то, Эмиля Пужэ, Грава, Малатеста, Мерлино и других испытанных революционеров 55.

Отметим присутствие на Лондонском съезде представителя ика-рийской общины Иова из Соединенных Штатов, которая прошла эволюцию от патриархального и религиозного социализма Кабэ к либер-тарному коммунизму. (Впрочем, в 1881 году там выходила газета Ли-бертарный коммунист под. редакцией Жюля Леру, брата Пьера Леру).

С этого момента, Франция стала центром притяжения международного анархистского движения, за исключением Испании, которая следовала своим путем, коллективистским бакунинским, ориентированным на сельских и городских производителей. Она вновь обрела, таким образом, свое призвание «Отчизны революционеров и революций» XIX века. Эволюция анархистских идей во Франции будет порождать международные течения вплоть до 1914 года. Именно поэтому обратим сейчас наше внимание на этот период французского анархизма.

Здесь становятся более частыми «факты восстания», анархистские идеи приобретают все большее распространение и для борьбы с ними власти воспользовались Лондонским съездом в качестве предлога и предъявили обвинение шестидесяти анархистам из Лиона и других мест за попытку воссоздания Интернационала, по-прежнему запрещенного во Франции. В свою очередь, обвиненные воспользовались процессом, чтобы повернуть обвинение против буржуазного порядка и придать размах своей пропаганде. Кропоткин, Эмиль Готье, Борда, Пьер Мартэн часами использовали зал заседаний в качестве трамплина, что не помешало им получить все же многолетние сроки заключения. Эмиль Готье, один из самых блестящих анархистских пропагандистов того времени, получил право на привилегированное отношение: он был освобожден досрочно в обмен на обещание порвать с Анархией. Он сдержал свое обещание и посвятил себя с тех пор научным публикациям, далеким от химии и социального поля. Единственный раз, значительно позже, он отступил от своего обещания, когда написал предисловие к воспоминаниям Гордона, бывшего шефа сыскной полиции, другом детства которого, как оказалось, он был! Он довел парадокс до того, что «сделал комплимент» тому, кто арестовал знаменитых анархистов-взломщиков Дюваля и Пини, за то, что тот сохранил «былую мятежную душу» под «трехцветной лентой шефа сыскной полиции». Комплимент, отпущенный «старым и верным товарищем, который сбился с пути!» 56.

Движение замедлилось, газеты выходили нерегулярно, от съездов отказались как от «пережитков парламентаризма», так как они намечали «единственную линию поведения и лишали свободы федерации». Несмотря на все это имела место попытка созыва Международной анархистской конференции, которая и состоялась в 1889 году и длилась одну неделю. Поскольку не было предусмотрено никакой повестки дня, она прошла «в наихудших условиях анархии, в вульгарном значении этого термина» (Жан Мэтрон). Не принимались никакие резолюции, не состоялось никакого голосования, и в действительности она оказалась просто «разговором ни о чем». Ничего удивительного в этом нет, так как доминирующая во Франции в то время концепция была очень попустительской и допускала:



«Свободный вход и право участвовать в дискуссии для любого товарища, так как до тех пор, пока индивиды будут приходить и говорить от имени других лиц, они будут подвержены соблазну считать, что они выражают коллективное мнение, и однако будут верить, что их мнение, их слово имеют большую ценность, чем если бы они действовали от своего собственного имени; одним словом, они будут перед соблазном законодательствовать...» 57.



Софизмы такого рода были общим правилом, не для индивидов, изолированных от всяческой социальной жизни, а известных пропагандистов, таких, как Жан Грав, главный редактор газеты Ля Револьт (Бунт), который проповедовал свободное согласие и свободную инициативу:



«Отдельные члены будут входить сразу в несколько групп, основанных на разных пропагандистских актах... Когда цель достигнута, пропагандистский акт осуществлен, группа распускается, реформируется на новой основе, расстается с элементами, не желающими принять эту новую концепцию, приобретает новых членов, и пропаганда осуществляется вот так по группам, которые постоянно трансформируются, приучая своих членов двигаться, действовать и не погрязать в рутине и неподвижности, готовя таким образом группировки будущего общества, заставляя индивидов действовать самих, искать себя в соответствии со своими тенденциями, со своими симпатиями» 58.



Позже, когда он осознает, что эпоха была очень далека, чтобы пристать к берегу «Земли Анархии», Грав смягчит это идиллическое видение пропагандистской деятельности. Тем временем зло будет сделано: раздробленность и подъем индивидуальной автономии разбавят и распылят французское анархистское движение. Жан Мэтрон приводит следующие цифры: 600-800 активистов на всю страну на протяжении десятилетия 1880-1890 годов, и до 1000 активистов, 4000 сочувствующих и 100 000 человек, интересующихся анархистскими идеями, в 1894 году. Это очень мало, учитывая поставленные цели и, в особенности, наступление желанного общества будущего.

Это безумное бегство вперед, разумеется, привело к резкому отрыву от социальной борьбы. Выбор в пользу пропаганды фактом и отказ от любой другой тактики или стратегии неминуемо отделили анархистов пропастью от непосредственных забот трудящихся. Чтобы замаскировать этот недостаток, Анархия принимает форму религии, распространяемой пророками и экзальтированными мечтателями. Этому мистическому порыву не хватало только мучеников, - вскоре они появятся. Действительно, чем более желаемой становится социальная ликвидация, тем более ужасная повседневность становится невыносимой для некоторых, и они совершают тогда поступки, которые «за несколько дней имеют больший пропагандистский эффект чем тысячи брошюр» (Кропоткин, Бунтарский дух), не вызывая однако желанного стихийного восстания масс.

Действительно, эта практика означает полный разрыв с традицией союза, единства и солидарности предшествующих десятилетий рабочего движения и Интернационалом, особенно известным своим феде-рализмом. Напротив, она утверждается как резкая реакция против ценностей единения, как это можно заметить на основе антиорганизационной тенденции, которая будет преобладать в анархистских кругах и облегчит сползание к «бомбизму».

(С. 65-73)

Антиорганизационники и бомбисты



Гаэтано Монфредониа, автор диссертации об анархическом индивидуализме, очень хорошо определяет доминирующую характеристику этого периода:



«Индивидуальная инициатива, свободное согласие, свободный коммунизм, пропаганда фактом, спонтанность революционного действия - вот понятия, которые ограничивают идеологическое поле анархизма 1880 годов, и все они отсылают к концепции автономного индивида, агента социальной трансформации» 59.



Каковы могли быть в этих условиях отношения между этими «автономными индивидами»? Почти никакими, так как нет никакой федерации, никакой постоянной связи, они собираются только периодически в группы. Каким образом? Эмиль Готье это ясно определил на Лионском процессе:



«Следовало бы условиться о том, что такое группа. В Париже, по крайней мере, анархистские группы представляют собой простые свидания, на которые каждую неделю собираются друзья, чтобы поговорить между собой о вещах, их интересующих. Большей частью даже на них встречаются все время новые лица, за исключением маленького ядра из четырех или пятерых верных постоянных членов».



В общем, они представляют собой клубы встреч или «кафе» для анархической болтовни, по крайней мере, без напитков. На тот случай, если его неправильно поймут, Готье вернулся к этой теме на процессе:



«Если попытались выставить аргумент против той или иной анархистской группы, основываясь на том, что существовали членские марки, назначались секретари, периодически собирались приватные собрания... Я предостерегаю обвинение от выдвижения чего-либо подобного по отношению к парижским анархистским группам, единственным, которые мне знакомы, единственным, о которых я могу говорить со знанием дела, я требую от обвинения доказательств того, что эти анархистские группы были чем-то другим, чем просто местом свиданий, простыми временными собраниями, присутствующие на которых менялись каждый раз, на которые может прийти любой, откуда он может уйти, не выполнив никакой формальности, не уплатив никакого членского взноса, и у него никто не спросит ни его имени ни о его политических убеждениях» 60.



Они представляли собой чрезвычайно открытые места, без каких-либо обязательств или долга для участников, которые не должны были даже называть свое имя и статус, ни возлагать на себя какую-либо деятельность. Индивид является полностью свободным и автономным в подобной группе, а группа, в свою очередь, тоже полностью свободна и автономна в соответствующей федерации. Между ними нет никакой координации или связи. Более того, как это очевидно из комментария Гаэтано Манфредония, «во имя принципов индивидуальной автономии и свободной инициативы любая постоянная организационная связь отбрасывается как "авторитарная", а значит, антианархистская». Ничего удивительного, следовательно, если душевнобольные, а в особенности агенты-провокаторы появляются в этих группах, высказываются в свое удовольствие и произносят самые зажигательные и провокаторские речи. Даже Жан Грав в конце концов возмутился, что там были «чокнутые» и мошенники, которые вели бесконечные дискуссии о «праве надувать» своих товарищей. В действительности, нелегальный путь, вполне логический для революционеров, борющихся против системы, которую они ставят под сомнение, по-разному истолковывается одними и другими, вплоть до утверждения «индивидуального воровства» как средства эмансипации, в случае потребности даже посредством убий-ства. Именно так начал Равашоль: он убил одного старого отшельника, чтобы завладеть его «кубышкой» (поступок, возможно, навеянный, или во всяком случае имеющий параллель с персонажем Раскольникова из романа Достоевского Преступление и наказание). Другие занимались нелегальной деятельностью в менее криминальных формах, так стали традиционными свободные браки, бегство с квартиры, дабы не платить за проживание в ней, и другие приемы изворотливости. Разумеется, все эти способы были целиком включены в пропаганду ежедневным действием, но лучшим ее выражением оставалось для многих «дикое красноречие динамита». На протяжении многих лет оно существовало на словах, затем, начиная с полицейской расправы на одном первомайском празднике, началась серия кровавых покушений. За два года она разрушила все либертарные завоевания, и анархист стал обретать образ «человека с бомбой».

Почва с некоторого времени была уже хорошо подготовлена горластыми индивидуалистами, состоявшими на службе у префектуры: такими как Мартинэ, Жорж Ренар и таинственный редактор Интернационала, газетенки, выходившей в Лондоне и подстрекавшей к пропаганде фактом:



«Стало необходимостью заставить говорить во весь голос все то, что наука предоставила в наше распоряжение... Таким образом, рядом с кражей, убийством и пожаром, которые естественно становятся нашими легальными средствами (!? - А.С.), чтобы довести наш ультиматум до руководителей теперешнего общества, мы без колебаний поставим химию, мощный голос которой становится абсолютно необходимым, чтобы возвыситься над шумом толпы и дать нам прямо в руки вражеское богатство, не пролив ни капли нашей крови... Давайте займемся химией, давайте живо делать бомбы, динамит и другие взрывчатые вещества, намного более пригодные, чем ружья и баррикады, чтобы привести к разрушению современного положения дел» 61.



Этот орган напечатал даже Анархистский указатель, в котором было описано, как производить эти «антибуржуазные средства». Он рекомендовал предать огню все «бумажки» для того, чтобы уничтожить правительство! Анонимный автор таким образом советовал поджечь все помещения министерств, налоговых ведомств, нотариальных контор, и сделать это при помощи самозажигающихся «коммерческих циркуляров»! Само собой разумеется, что подпись под этим провокаторским набором была достаточно понятна. Кое-кто прочел ее безошибочно и получил право на самые худшие оскорбления: «анархистские князьки», «оболваниватели мозгов», «банда докторов, адвокатов и прочих буржуазных отбросов», «шарлатаны, гады и компания». Особенно досталось Жану Граву и его газете Ля Револьт. Многие обыкновенные мошенники и грабители, работавшие, так сказать, с целью борьбы, а в действительности на свой собственный маленький счет, увидели в этом моральный и революционный залог своих делишек.

Что касается взрывчатки, речь идет теперь не о марсельской «банке сардин» Андриё, а о настоящих и смертоносных бомбах. Способ их изготовления был широко распространен лицами с «самыми благими намерениями», и нашлись экзальтированные личности или «невинные» жертвы манипуляций, которые пошли на их применение. Однако для жалкой эволюции модели этой стратегии должно быть послужили примером уроки русских террористов-народников. Напомним события: после многих кровавых попыток им удалось убить царя Александра II. Конечно, он не был образцом демократии и делал лишь слабые попытки реформ. Тем не менее, в 1861 году он все же упразднил крепостное право в России, возможно, и даже скорее всего под давлением событий и последствий поражения в Крымской войне 1854-1855 гг., против объединенных сил англичан и французов. Однако через это убийство вся его политика оказалась обреченной в глазах его наследника Александра III, который поспешил установить режим черной реакции. Это был также удар, остановивший тайное движение в крестьянских массах, толчок которому дали тысячи безымянных революционеров, последовавших совету Бакунина идти в народ и служить ему. В своем желании ускорить движение истории несколькими героическими актами русские террористы считали, что им удастся обойтись без необходимого осознания со стороны крестьянских масс, пребывавших в оцепенении от двух с половиной веков крепостничества. Здесь мы также вновь видим весь вред бланкистской конспираторской схемы: маленькая группка «избранных» подменяет собой всех и делает за них выбор. К тому же эта наихудшая политика шла параллельно со сбивающей с толку невинностью: Желябов, руководитель террористов, сидевший в тюрьме в момент смерти Александра II, громогласно заявил о своей ответственности за покушение, хотя находился вне подозрения. Полиция немедленно заинтересовалась его окружением, расставила ловушки и схватила таким образом оставшихся исполнителей покушения! Последствия провокаций подтверждаются еще раз и в этом случае: один из самых видных террористов, Дегаев, предал своих товарищей и этим нанес последний удар организации. Все это не помешало оставшимся в живых продолжать ту же тактику: в 1887 году провалилась попытка покушения на Александра III, и несколько заговорщиков было повешено. Среди них оказался старший брат того, кто позже станет известным под именем Владимир Ленин. Многие народники ускользнули из сетей полиции и эмигрировали вначале в Цюрих, затем в Париж. Именно в этот момент некий Абрам Хеккельман привлек к себе внимание, под именем Ландезен, своими революционными разглагольствованиями. Несколько лет назад Владимир Бурцев, Шерлок Холмс русского революционного движения, подозревал его в том, что он агент-провокатор. Но напрасно, настолько большим было доверие к нему со стороны его «христианских» товарищей, как говорил Грав. Этот Хек-кельман-Ландезен приобрел столь высокий моральный авторитет в группе парижских народников, что 28 мая 1890 года он распределил с «дьявольской тщательностью» (Жан Лонге) достаточное количество бомб среди своих товарищей. На следующий день парижская полиция как бы случайно устроила обыск у них на квартирах и арестовала двадцать шесть человек. Нисколько не обеспокоенный, Хеккельман спокойно оставался у себя дома. Чтобы склонить его к решению уехать, «потребовались настоятельные усилия двух наивных активистов, Б. и С., пользовавшихся большим уважением в русской колонии в Париже. Они прибежали вечером к нему, сообщили ему об арестах товарищей и подозрениях, которые нависли над ним» 62. Таким образом, он исчез из виду на целые годы, достаточные для того, чтобы сделать себе новое социальное состояние: он отрекается от иудаизма, принимает православие и женится на молодой бельгийской мещанке. Он продолжает, тем не менее, оказывать настолько существенные услуги царской полиции, что был произведен во дворянство и назначен под именем генерала Хартига на руководящий пост за границей. Только в 1909 году его окончательно разоблачил Бурцев.

Другого тайного царского агента находим в деле о льежской анархистской группе: оказалось, что он являлся ее подставным создателем и руководителем! В этом деле ясно видна рука шефа охранки Рач-ковского. Несколько лет спустя ему вменят и подделку известных Протоколов Сионских Мудрецов.

Можно подумать, что эти события, хорошо известные в то время, могли открыть глаза товарищам на опасности «бомбизма». Вовсе нет, они довольствуются тем, что устанавливают границы для этого средства борьбы: так, в 1891 году Кропоткин отмечает, что



«это была ошибка анархистов в 1881 году. Когда русские революционеры убили царя, ...европейские анархисты вообразили, что теперь достаточно будет кучки пламенных революционеров, вооруженных бомбами, чтобы осуществить социальную революцию... Здание, основанное на веках истории, не может быть разрушено несколькими килограммами взрывчатки». (Ля Револьт, № 32, 18-24 марта 1891 г.).



Тем не менее, в этом нет самокритики, так как он добавляет, что ошибка была не без пользы, поскольку она позволила анархистам «сохранять свой идеал во всей его чистоте»! Относительно последовавшего затем периода покушений анархисты все же будут избегать похвал и, по словам Жана Мэтрона, «осудят их между строк».

Все началось 1 мая 1891 года. Комиссар полиции Леваллуа-Перре (пригород Парижа) проявил крайнюю рьяность, избив нескольких анархистов, обвиненных в том, что они развернули красное знамя! Некоторое время спустя эти анархисты были осуждены по всей строгости. Такое нарушение справедливости вызвало негодование со стороны их парижских товарищей, и дома судьи и прокурора, возглавлявших процесс по этому делу, стали мишенью для бомбовых покушений. Благодаря доносу одной провокаторши, проникшей в окружение Равашоля, организатора этих взрывов, его быстро раскрыли 63. Пикантная деталь: жандармерия немножко опоздала и не застала Равашоля дома в Сен-Дени, так как он только что сменил квартиру благодаря помощи своего соседа, бригадира жандармерии, которого он, случалось, угощал сигарами. Добавим, что в ручной тачке, которую толкал сочувствующий жандарм, среди вещей Равашоля нашлось местечко для ящика с динамитом 64.

Равашоль все же был арестован немного спустя, из-за своего прозелитизма, когда пытался обратить в свои идеи официанта в кафе от ресторана Вери, который оказался не очень восприимчивым и выдал его, сделав донос при первой возможности. Товарищи отомстили за Равашоля, взорвав ресторан Вери, а затем - комиссариат Де Бонзан-фан и другие места, что привело к многочисленным смертям. Эпоха «бомбизма» была в разгаре. Она вызвала такую панику, что профессия судьи стала рискованной и домовладельцы считали судей нежелательными жильцами, как об этом пишет бывший начальник сыскной полиции Гордон:



«Многие (судьи) лишились квартир, и когда они обращались в другие дома, чтобы снять квартиру, им отказывали, даже не заботясь о вежливости. Однажды один консьерж сказал с глубоким достоинством: "Мосье, мы не принимаем в нашем доме судей". Господин Дреш, комиссар полиции, арестовавший Равашоля, оставался несколько недель без квартиры и вынужден был жить в доме у одного друга».



Любопытные последствия имели анархистские акты, если только Гордон сильно не преувеличил, утверждая, что один анархист, «который прямо сознавался в своих убеждениях, был, напротив, принят с распростертыми объятьями» 65.

Движимые тем же жертвенным героизмом, что и русские террористы, анархисты начали буквально применять «взрывные» предписания пропаганды делом, безуспешно проповедовавшиеся с таким размахом уже многие годы. Многие подобные этой акции, к счастью менее смертоносные, осуществленные анархистами, соперничавшими друг с другом, или просто любителями злых шуток, последовали за равашолев-ской. Затем ситуация еще ухудшилась из-за кровавых покушений Эмиля Анри, Леотье (который набросился с кинжалом на одного сербского дипломата во время обеда, потому что тот имел на себе украшения и выглядел как буржуа!), Аугуста Вайяна и Казерио.

Между тем, это явление не оказалось для всех вне контроля, государственная власть не преминула повернуть его на свою пользу. Воспоминания бывшего комиссара полиции Эрнеста Рейно в этом отношении очень поучительны.

По его словам, некий Пьибаро, генеральный инспектор административной службы Министерства внутренних дел, в 1893 году сыграл ключевую роль в большинстве политических дел и провокаций этого периода. Этот Пьибаро внешне ничем особенным не выделялся: со «своими большими черными усами, шапкой седых волос и круглым лицом церковного старосты, можно было поклясться по виду, что это добродушный буржуа, мирный чинуша». Но «за этим кругленьким видом пряталась острая проницательность и напряженная воля. Это был старый рысак, и знал он не одну уловку», сделав «из хитрости добродетель». В лице министра и политика высокого полета Шарля Дюпьи он сумел найти работодателя, соответствующего по масштабам его скрытому таланту.

В 1893 году скандал с Панамским каналом потряс парламентский режим, настолько он оказался коррумпированным и скомпрометированным. Дюпьи, считавшемуся «сильной рукой», было поручено спасать положение. Он попытался провести отвлекающий маневр, как это часто делается в подобных случаях, приказав 1 мая 1893 года закрыть Биржу труда. Это в действительности не повернулось в его пользу. Тогда он выдвинул знаменитого префекта полиции Ленина и впервые использовал Пьибаро в состряпанной афере с «бумагами Нортона», благодаря которой он отделался от своих двух самых ярых противников, Мильвуа и Деруледа.

Дюпьи был особо обеспокоен, по словам того же Рейно, либертар-ной пропагандой, которая велась в открытую и держала умы в состоянии латентного бунта. Социалистов и зачинщиков государственного переворота, - сказал он однажды Пьибаро, - я «беру на себя! Я знаю, как их взять, но я сознаюсь, что меня пугает вирус анархизма, который проник в социальный организм и наносит ему ужасные опустошения. Главное - уничтожить этот вирус. На мой взгляд, он представляет настоящую опасность». Действительно, первые анархистские покушения были достаточно хорошо приняты, по мнению Рейно, народом, который устраивал овации пропагандистам факта, как «освободителям», так как эти действия были направлены прежде всего и только против «тиранов, монархов, глав государств, судей и полицейских». Более того, анархия была очень модной, если не в светских салонах, то среди литераторов и людей искусства.

Пьибаро ответил Дюпьи, что он берется устранить эту опасность при условии, что будут приняты новые законы, ставящие анархистов вне закона и превращающие их убеждения в преступные. Став генеральным директором розыска в Префектуре, Пьибаро принялся за дело. Так, когда 9 ноября 1893 года Вайян бросил свою бомбу в «пировавших у пирога в Аквариуме» (так называла палату депутатов газета Пэр Пенар) и легко ранил всего нескольких человек, Дюпьи, который был председателем Ассамблеи, продемонстрировал чрезвычайное хладнокровие и позволил себе даже произнести историческое восклицание «Заседание продолжается!».

По рассказу Рейно, Дюпьи узнал через какого-то шпика Пьибаро о плане Вайана, отчаявшегося из-за социального неравенства, и вместо того чтобы им помешать, поручил своим службам помочь ему средствами. Так, один из анархистов «грабителей», очень кстати вышедший на волю, предоставил Вайану деньги и детали для бомбы с кусочками гвоздей, изготовленные в муниципальной лаборатории Префектуры с тем, чтобы иметь абсолютную уверенность в ее безопасности. Весь правящий политический класс, по уши погрязший в Панамском скандале, был очень доволен везеньем: это покушение стало для него громоотводом и внимание общественного мнения переключилось на козлов отпущения, которыми оказались эти «опасные анархисты». Тем более, что Пьибаро организовал целую кампанию липовых покушений во всех кварталах Парижа и вызвал поворот общественного мнения по отношению к анархистам.

По ходу дела «пировавшим у пирога» оставалось только проголосовать преступные законы 1894 года, и круг замкнулся. Либертарные идеи начали наконец рассматриваться как преступные взгляды, и массовые репрессии стали возможными: две тысячи обысков по стране, десятки приговоров за преступление в Анархизме, наконец, процесс тридцати видных анархистов. Он обернулся несмотря ни на что все же замешательством для обвинения, и почти все обвиняемые были освобождены. Отметим забавный инцидент во время слушаний. Прокурор Бюло, заклятый враг анархистов, начал вскрывать свои письма во время одного из слушаний, вероятно, чтобы насладиться многочисленными письмами, обличавшими анархистов, которые он ежедневно получал. Вдруг он встал и потребовал приостановить заседание: «Я требую приостановить на минуту заседание. Я только что открыл полученную по почте бандероль, в которой оказались фекалии. Прошу позволить мне выйти помыть руки». Это позволило одному из обвиняемых, Фенеону, вызвать всеобщее веселье своим комментарием: «Со времен Понтия Пилата никто так торжественно не умывал руки» 67. «Смеявшаяся сторона» в этот день приобрела сторонников, тем более что ошалевшие бюрократы дошли в своей деликатности до того, что формально запретили в новогодний праздник 1894 года «работу любого предприятия, использующего печи или орудия, производящие шум» 68. Давление в кипящих кастрюлях достигло критической точки: это знаменовало конец целой эпохи. Получив то, что ему требовалось, буржуазное государство не нуждалось больше в «бомбомании», и эта деятельность с этого момента утратит актуальность на последующие десятилетия.

Что касается Пьибаро, своими провокаторскими методами он серьезно настроил против себя своих коллег по префектуре и был устранен от исполнения обязанностей. Брошенный своими неблагодарными заказчиками, он печально закончил свое существование, забытый всеми. Добавим, что работа платного провокатора не всегда оказывалась безвредной. Некий Густав Бьиссон, по кличке «Маленький кондитер», проникнув в гаврскую анархистскую группу, выдал многих ее членов, их арестовали и осудили. Приехав в Париж и не подозревая о своем разоблачении, он хотел продолжить свою деятельность. Два парижских товарища, работавшие официантами в кафе (хотя эта профессия пользовалась дурной славой именно в этом плане), заманили его под каким-то предлогом на берег канала Сен-Дени, провели над ним суд и казнили 69. Их нашли и отправили на каторгу. Несмотря на это, их поступок заставляет задуматься и убавляет пыл соперников «Маленького кондитера».

Подавляющее большинство анархистов, среди которых Кропоткин, Реклю, Грав, Малато и Малатеста, отказались в конце концов от покушений. Это случилось поздновато, так как они, конечно, ничего не подозревая, позволили тайным службам своего врага диктовать линию поведения движения на протяжении многих лет. Это стало для них, без сомнения, тяжелым поражением. Они попытаются извлечь уроки, потому что именно с этого момента движение занесло в сторону. С этих пор устанавливается четкая граница между социальным либертарным коммунистическим течением и анархистской индивидуалистской сферой влияния, которой суждено было еще заставить громко говорить о себе.

примечания (С. 188-189):

ГЛАВА VII

49. Цитируется Жаном Мэтроном: Jean Maitron, Histoire du mouvement anarchiste en France (1880-1914), Paris. 1951, c. 73-74.

50. Louis Andrieux, Souvenirs d'un préfet de police, Paris, 1885, T. 2, L'Anarchie subventionnée, c. 337 и след. Отметим, что Луи Андрие был внебрачным отцом поэта-сталиниста Луи Арагона, автора известного «Нам нужно иметь ГПУ» и шутовских дифирамбов Сталину - «отцу и солнцу народов». Что касается Луи

Андрие, он обладал не только республиканскими и полицейскими достоинствами: имея склонность к вольным шуткам и коварным поступкам, он обрел себе постоянных врагов, и в один прекрасный день, войдя в кабинет к своему министру со словами «У меня для вас хорошая новость!», он услышал в ответ: «Благодарю вас за то, что вы подали в отставку!» («Le Crapouillot», juillet 1937). Как настоящий «юморист» он предпочел умолчать об этой забавной подробности в своих мемуарах.

51. Jean Grave, Quarante ans de propagande anarchiste, Paris, Flammarion, 1973, c. 401-405.

52. Там же.

53. Jean Galtier-Boissière, Les mystères de la police secrète. Le Crapouillot, juillet 1936, c. 114-117.

54. Отчет о съезде, опубликованный Le Révolté, n° 13, 20 août 1881. Цитируется Жаном Гареном: J. Garin, L'Anarchie et les anarchistes, Paris, 1885, c. 46-50.

55. Там же.

56. Les Mémoires de M. Goron, ancien chef de la sûreté, tome I, De l'invasion à l'anarchie. Préface par Emile Gautier, Paris, Flammarion, без даты, с. XIV.

57. Приведено Ж.Мэтроном: J. Maitron. цит. соч., с. 106.

58. La Révolte, №3, 1890.



ГЛАВА VIII

59. Gaetano Manfredonia, L'individualisme anarchiste en France (1880-1914), thèse ronéotée pour le doctorat de troisième cycle, présentée à l'Institut d'Études politiques de Paris, 1984, 559 p. Цитируется с. 54.

60. Le procès des anarchistes devant la police correctionnelle et la cour d'appel de Lyon, Lyon, 1883, c. 10 и 152.

61. Приведено по Felix Dubois, Le péril anarchiste, Paris 1894, c. 165-174.

62. Jean Longuet et Georges Silber, Les dessous de la police russe. Terroristes et policiers. Préface de V. Bourtsev, Paris, Librairie Félix Juven, 1909, p. 223. Эти годы тайных козней и полицейских провокаций были тонко проанализированы в замечательном труде Анри Роллена: Henri Rollin, l'Apocalypse de notre temps, Paris, Gallimard, 1939 (ставшем библиографической редкостью в связи с тем, что большинство экземпляров было уничтожено сразу же после вступления немцев в Париж).

63. Ravachol et les Anarchistes, présentés par Jean Maitron, Paris, 1964, c. 40.

64. Les Mémoires de M. Goron, цит. соч., Т. I, с. 194.

65. Там же, с. 204

66. Ernest Raynaud, Souvenirs de police. La Vie intime des commissariats, Payot, Paris, 1926, c. 33-46.

67. Jacques Prolo, les Anarchistes, Rivière, 1912, c. 62

68. Henri Varennes, De Ravachol à Caserio, Garnier, без даты, с. 101.

69. Goron, Mémoires, цит. соч., tome IV, с. 210-220.

http://www.syndikalist.narod.ru/skirda/index.htm

Хули рыло долбишь?!
СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО