Скирда: Международный съезд анархистов в Амстердаме (1907)

Этот съезд стал четвертым после социалистических съездов в Цюрихе (1893), Лондоне (1896) и запрещенного съезда в Париже (1900). По сути как чисто анархистский он может считаться вторым после Лондонской конференции (1881), где было принято решение о губительной пропаганде фактом. Его негласное задание состояло в том, чтобы извлечь из этого уроки и устранить неблагоприятные последствия. Принятая повестка дня отражает эту озабоченность:

«1. Анархизм и синдикализм; 2. Общая забастовка и политическая забастовка; 3. Анархизм и организация; 4. Антимилитаризм как тактика анархизма; 5. Целостное воспитание детей; 6. Объединение производителей и анархизм; 7. Революция в России; 8. Алкоголизм и анархизм; 9. Современная литература и анархизм; 10. Анархисты и всемирный язык; 11. Анархизм и религия; 12. Анархизм как индивидуальная жизнь и деятельность».

Еще четыре вопроса, оставленные для сторонников международных отношений, должны быть рассмотрены на двух последних закрытых заседаниях:



«1. Организация анархистского интернационала; 2. Составление текста декларации принципов анархо-коммунизма; 3. Создание международного бюллетеня, справочного органа; 4. Цель нового Интернационала»98.



Митинг, посвященный открытию съезда, собрал около тысячи присутствующих, которые спели Интернационал. Первым выступил Фридеберг. Он резко обрушился на немецкую социал-демократию и ее единственное средство действия - «тлетворный парламентаризм». Ему он противопоставил прямое действие во всех его формах и постоянную пропаганду идеи всеобщей революционной забастовки. За ним выступили десять других ораторов, в числе которых - Малатеста, Эмма Гольдман, Рогдаев, Пьер Рамюс и Корнелиссен.

На следующий день, 26 августа 1907 года, съезд перешел к заслушиванию докладов о состоянии анархистского движения в различных странах. Триста товарищей, включая делегатов, присутствовали на вечернем заседании, которое завершилось докладом Карла Вальтера о деятельности в Англии. На следующий день участники съезда назначили председателя заседания и двух его помощников, затем слово по коренному вопросу об организации было предоставлено Амедэ Дюнуа. Он начал с того, что оценил как устаревшее на данный момент отрицательное отношение большей части анархистов к организации. Ранее сторонников такого отношения могли бы заподозрить в «реакционных задних мыслях и авторитарных намерениях». Было принято считать, что «индивидуальная инициатива» достаточна во всем, отрицалась реальность классовой борьбы, превращенной в «противоположность мнений, к которой как раз готовила индивида пропаганда». Именно таким образом анархизм потерял из-под ног «твердую почву реальности и практического действия и оказался выброшенным на пустынных берегах индивидуализма». Организация рассматривалась только «в неизбежно угнетающих для индивида формах», и любое коллективное действие систематически отклонялось. Во Франции произошла эволюция: первое место теперь заняли синдикализм и антимилитаризм. Анархизм стал «революционной теорией, конкретной программой социального преобразования, самым совершенным теоретическим выражением тенденций пролетарского движения», и перестал быть «наивысшим развитием буржуазного индивидуализма». Дюнуа определяет его даже как «интегральный федерализм, прежде всего объединительный».

Оратор отклонил индивидуалистский аргумент против организации: «непонятно, как анархистская организация могла бы вредить индивидуальному развитию своих членов. Действительно, никого туда не обязывали входить, ни точно также, поступив в нее, никто не обязан выйти». По его мнению, этот аргумент не выдерживает серьезного рассмотрения, так как он обернулся бы также против любой формы общества. Замечание синдикалистов, на его взгляд, более обосновано. Существование во Франции рабочего движения с четкой революционной ориентацией представляет собой «значительный факт, о который рискует споткнуться, или даже разбиться любая попытка анархистской организации». Действительно, в противоположность «группировкам по мнению, этим маленьким часовенкам, куда имеют доступ только верующие, профсоюзная организация не лишается надежды привлечь в свои гибкие и подвижные рамки весь пролетариат». Следовательно, место анархистов - там, чтобы не отлучаться от народа, «необходимого мотора любой революции». Если только у них нет, как у социал-демократов, «интересов, которые они хотят утвердить, отличных от интересов пролетариата, - интересов партийных, сектантских или групповых?». Разве роль анархистов не в том, чтобы идти навстречу пролетариату, а не наоборот, жить своей собственной жизнью, «завоевать его доверие и побуждать его словом и примером к сопротивлению, к бунту, к революции»? Затем Дюнуа предлагает решение вопроса, выдвинув положение о том, что роль анархистов, которые «считают, что они являются самой передовой, самой отважной и самой свободной от предрассудков фракцией этого борющегося и организованного в профсоюзы пролетариата, состоит в том, чтобы быть всегда рядом с ним и сражаться вместе с ним в одних и тех же битвах». Чтобы оставаться верными этой миссии воспитателей и вдохновителей рабочего класса, анархисты должны тем не менее объединяться между собой, для того чтобы «придать своей профсоюзной деятельности максимум силы и последовательности». Чем сильнее они будут, а сильными они станут только объединившись, тем «сильнее будет также идейное влияние, которое мы сможем оказать на рабочее движение».

Могут ли они, тем не менее, удовлетвориться этой задачей воспитания борцов? Ограничиться тем, чтобы «поддерживать в них революционный дух, помочь им лучше узнать себя и встречаться между собой»? Не следует ли иметь «свою собственную деятельность и осуществлять ее "непосредственно"?». Он дает положительный ответ на эти вопросы и предлагает точное определение роли действующего революционного меньшинства:



«Социальная революция может быть только делом масс. Но всякая революция неминуемо сопровождается действиями, которые по своему характеру - в некотором роде техническому - могут быть свершением только небольшого числа, самой отважной и самой образованной части пролетариата в движении. В каждом квартале, каждом городе, каждом регионе наши группы сформировали бы в революционный период достаточное количество небольших боевых организаций, предназначенных для осуществления особых и непростых заданий, на которые основная масса чаще всего не способна».



Говоря это, Дюнуа подразумевал, что группы близких по духу людей, которые хорошо знают друг друга и доверяют друг другу, в большей степени способны осуществлять смелые и решительные поступки, которые не по силам спонтанно действующей массе. При этом они ни в коей мере не подменяют волю этой массы. Впрочем, он указывает, что анархистская пропаганда является главной и постоянной целью деятельности группы, как в теоретическом, так и в практическом плане, деятельности, которая до сих пор осуществлялась индивидуально. Теперь же речь должна идти о том, чтобы обеспечить ее коллективное и последовательное осуществление. Во Франции, несмотря на большое количество анархистов, главным препятствием остается отсутствие взаимопонимания и организованности. Необходимо, чтобы анархистское движение объединило «на общей почве все силы, которые до этого дня сражались изолированно». Оно вырастет из совместного действия анархистов, из их



«согласованного, скоординированного действия. Нет необходимости говорить о том, что анархистской организации не следует, по-видимому, претендовать на то, чтобы объединить все элементы, которые заявляют, зачастую без всяких на то оснований, о своей приверженности идее анархии. Для нее было бы достаточно объединить вокруг программы практического действия всех товарищей, разделяющих наши принципы и желающих работать с нами».



Это выступление Амедэ Дюнуа нам представляется основополагающим. Оно проникнуто одновременно самым лучшим бакунинским духом и содержит верное и ясное видение задач, возлагаемых на революционных анархистов. Некоторые из участников Амстердамского съезда не разделяют полностью это мнение, как это видно из последующих выступлений. Жорж Тонар, например, отказался от собственного выступления и присоединился полностью к сказанному Дюнуа, но заявил, что он противник всякого голосования и предложил съезду присоединиться к его позиции. Такое противоречивое отношение вызвало бурную реакцию. Малатеста немедленно высказался за голосование, не усматривая в нем ничего предосудительного. Его поддержал Монатт, не видя ничего антианархистского, иначе говоря авторитарного, в голосовании, которое никоим образом нельзя смешивать с парламентским или общим тайным голосованием. В профсоюзе голосование используется в любой момент, и действительно, он не видит в нем ничего противоречащего принципам анархизма. Он высказался против «товарищей, которые по любому, даже пустяковому, поводу испытывают потребность поднимать принципиальные вопросы».

Кристиан Корнелиссен считает, что голосование было бы предосудительным, только если бы оно было обязательным для меньшинства. Де Марманд полностью поддержал это мнение, и обсуждение потеряло остроту. Затем индивидуалист Круазэ выступил против Дюнуа: он считает, что Анархия противостоит любой организационной системе, поскольку ее «неизбежным результатом является всегда большее или меньшее ограничение свободы индивида», и из-за «напрасного амбициозного стремления стать практичными» анархисты оказались на наклонной плоскости и соскальзывают в сторону организации (!?). Анархистские идеи, по мнению Круазэ, должны «сохранять былую чистоту, а не стремиться к большему практицизму». Это карикатурное замечание не нашло отклика. Зигфрид Нахт в своем выступлении поддержал Дюнуа и ратовал за действие, единственное средство, которое воспитывает народ и придает ему «революционную ментальность». Он дает, однако, любопытное определение роли масс в грядущей революции как «пехотных войск революционной армии», тогда как анархистские группы «специализируясь на технических задачах, составят ее артил-лерию». Жаль, что он не упоминает ни штаб, ни кавалерию (которой суждено было сыграть значительную, если не главную роль в мексиканской и русской революции).

Другие выступавшие сдержанно отнеслись к докладу Дюнуа, не отважившись однако ему противоречить. Эмма Гольдман заявила, что она в «принципе положительно относится к организации», но опасается возможной «исключительности» и требует уважения индивидуальной автономии, основного принципа Анархии. Она принимает организацию при единственном условии: а именно, чтобы она была «основана на абсолютном уважении всех индивидуальных инициатив и не могла препятствовать их действию и развитию». Отметим неуместность слова «всех», источника всех возможных и вообразимых неясностей, которые, кажется, Эмма Гольдман не замечала.

Позиция, занятая Дюнуа, кажется, привела в замешательство своей ясностью противников организации, однако сопротивление осталось, и задачу разоблачить ее взял на себя Эррико Малатеста. Претендуя на уступчивость, он попытался объяснить недоразумением в словах разделение мнений по вопросу организации, по сути которого, он в этом убежден, все согласны. Все анархисты, несмотря на различие тенденций, некоторым образом, по его мнению, «индивидуалисты». Но обратное далеко от истины. Первая категория включает тех, которые «требуют для любой человеческой индивидуальности, своей собственной и всех остальных, права на интегральное развитие». Вторая категория объединяет тех, которые «думают только о своей собственной индивидуальности и без колебаний всегда готовы принести ей в жертву чужую. К этим последним принадлежит и царь всея Руси».

Малатеста продолжил, нанося удары очевидными истинами по понимаемому таким образом индивидуализму. Он назвал «огромным нонсенсом» утверждение Ибсена о том, что «самый могущественный в мире человек именно тот, кто является самым одиноким», поскольку индивида освобождает, «позволяет ему развивать все свои способности не одиночество, а объединение». Хотя сотрудничество необходимо, он считает, тем не менее, что объединение должно оставлять полную автономию индивидам, которые присоединяются к нему, а федерация должна признавать по отношению к группам такую же автономию. Он выступает за создание органов самовыражения для групп, а не для индивидов, поскольку таким образом в них смогут свободно сталкиваться все мнения. Следует договориться по поводу власти и авторитаризма, но если речь идет о власти «чисто моральной, имеющей своим источником опыт, разум и талант, какими бы мы ни были анархистами, среди нас нет никого, кто бы не уважал такую власть».

Малатеста завершил свое выступление любопытной аксиомой: неважно, идет ли речь об «организаторщиках», о федералистах, или об индивидуалистах, противниках любой организации, их отличает не предполагаемый авторитаризм, потому что у первых из них были бы кабинеты и они принимали бы решения, и, для остальных, не реальный авторитаризм многих групп, в которых громко провозглашается «абсолютная свобода индивида», а в особенности то, что они ничего, или почти ничего, не делают». Отсюда он делает вывод, что «слова разделяют, а действие объединяет. Нам пора всем вместе взяться за работу, чтобы осуществлять действенное влияние на социальные события (...). Приложим усилия, чтобы анархистский Интернационал стал действительностью. Для того, чтобы мы были способны быстро призвать всех товарищей, чтобы бороться против реакции, чтобы в нужный момент осуществить акт революционной инициативы, нужно, чтобы наш Интернационал существовал!».

Дискуссия возобновилась на седьмом заседании съезда, утром 28 августа. Разные выступавшие повторили и уточнили некоторые детали выступления Малатесты, затем перешли к голосованию предложения Амедэ Дюнуа с поправками Эммы Гольдман касательно индивидуальной инициативы и поправками Малатесты и чеха Вогрызека о предусматриваемой организационной форме. Второе предложение, предложение Рамюса, сыграло в некотором смысле двойную роль, оно получило только 13 голосов за и 17 против, все остальные воздержались. Предложение Дюнуа было принято 46 голосами против одного. Это было освящение анархизма как социальной теории, а не как философии индивида. Оно знаменует важный этап в истории движения, поэтому мы воспроизводим его полный текст:



«Анархисты, собравшиеся в Амстердаме 27 августа 1907 года. - Считая, что идеи анархии и организации, далеко не несовместимые, как иногда полагали, взаимно дополняют и проясняют друг друга, поскольку сам принцип анархии состоит в свободной организации производителей;

Что индивидуальное действие, каким бы важным оно ни было, не может заменить коллективное действие, согласованное движение; "не более чем коллективное действие может заменить индивидуальную инициативу" (дополнение Эммы Гольдман);

Что организация борющихся сил обеспечила бы пропаганде новый порыв и могла бы только ускорить проникновение в рабочий класс идей федерализма и революции;

Что рабочая организация, основанная на общности интересов, не исключает организации, основанной на общности чаяний и идей -Придерживаются мнения, что товарищи из всех стран должны поставить на повестку дня создание анархистских групп и федерации уже созданных групп.

Дополнение Вогрызека - Малатесты:

Анархистская Федерация является ассоциацией групп и индивидов, в которой никто не может навязывать свою волю и ограничивать инициативу других. По отношению к современному обществу она имеет целью изменить все моральные и экономические условия, и в этом смысле она поддерживает борьбу всеми адекватными средствами».

Эта последняя поправка не добавляла ничего нового и ограничивалась общими положениями, что вовсе не было похоже на Малатесту. Он, вероятно, скрепил ее своей подписью, чтобы сделать одолжение Вогрызеку и вывести обсуждение из тупика.

Как бы там ни было, эта резолюция об анархистской организации является историческим событием, и одно из анархистских изданий того времени утверждает:



«наши противники социал-демократы больше не смогут ссылаться на нашу давнюю ненависть к любому виду организации чтобы изгнать нас из социализма, не нуждаясь ни в каких других обвинениях. Легендарный индивидуализм анархистов был убит публично в Амстердаме самими же анархистами, и вся злонамеренность некоторых наших противников не сможет его воскресить»99.



Восьмое заседание, состоявшееся во второй половине дня 28 августа, было закрытым для публики и журналистов. На повестке дня стоял вопрос о практической организации Интернационала. После многих бесплодных выступлений, например, Эммы Гольдман, которая предложила в качестве единственного способа связи бюллетень вместо предполагавшегося Международного корреспондентского бюро из пяти членов, все пришли к согласию о создании такого бюро. В его компетенцию входило создание доступного всем товарищам международного архива, поддержание отношений с анархистами разных стран, непосредственно или через трех товарищей, избранных федерациями или группами из заинтересованных стран. Индивиды могли входить в состав Интернационала при условии, что они будут признаны одной из организаций, самим Бюро или известными для него товарищами. Предложение Эммы Гольдман о создании бюллетеня получило только четыре голоса. Местом пребывания Бюро был назначен Лондон. Среди пяти избранных членов (фигурируют Малатеста (несмотря на протесты!), Рудольф Роккер и Вилькет (Германия), А.Шапиро и Джон Тернер (отсутствовавший на съезде!).

Судя по этому конкретному результату, организационная гора, воздвигнутая с большим трудом в ходе съезда, родила мышь: назначенное Бюро выглядит чисто формальным, его роль также. Оно будет проводить некоторую работу до 1911 года включительно, затем исчезнет из политического пейзажа.

Малатеста, считавшийся самым старым поборником организации и коллективного действия, приветствовал создание Интернационала «как утверждение стремления к солидарности и совместной борьбе». Создание Бюро ему представляется «менее важным». Самым важным по его мнению, является «желание бороться вместе и намерение поддерживать отношения чтобы не пришлось искать друг друга, когда наступит момент действовать, рискуя при этом, что этот момент пройдет раньше, чем мы найдем друг друга»100.

Разогрев свой аппетит сдобренной острыми приправами - закуской в виде вопроса об организации, съезд приступил к главному блюду повестки дня: отношениям между революционным синдикализмом и анархизмом. Девятое заседание, состоявшееся в среду вечером, 28 августа, открылось при переполненном зале. Первым взял слово член комитета ГКТ Пьер Монатт. Ему в то время исполнилось двадцать пять лет, и это был уже опытный борец рабочего движения, хорошо знавший профсоюзную деятельность. Он изложил в общих чертах природу и цели революционного синдикализма, который утвердился, в противоположность социализму и даже анархизму, не столько благодаря теориям, сколько своими поступками, и «его следует искать не в книгах, а в действии»101.

Однако именно анархизм более всего воодушевил профсоюзное движение, именно он «направил рабочее движение по революционному пути и сделал популярной идею прямого действия». В свою очередь, синдикализм «вернул анархизму ощущение своих рабочих корней». Эти два направления лучше всего воплотились в рамках ГКТ, что принесло «самую большую пользу одному и другому». Монатт дал пространные объяснения о том, что такое ГКТ, в чем заключается ее деятельность, ее функционирование, ее особое место в международном рабочем движении. Конфедерация сумела предохранить себя как от политических вмешательств, так и от попыток правительственной коррупции. Ее главным оружием является прямое действие, то есть «действовать самостоятельно, рассчитывать только на себя», прямо следуя линии Первого Интернационала. Он перечислил разные формы этой борьбы: забастовка, саботаж, бойкот и т. п. и главное революционное средство - всеобщая забастовка. Синдикализм оживил революционный дух, исчезнувший в разглагольствованиях или, что еще хуже, в электорализме и парламентаризме Гэда или в стремлении Жореса занять место в правительстве, в министерствах, с одной стороны, и в революционаризме анархистов, «великолепно укрывшихся в слоновой башне философских спекуляций», с другой стороны. «Следовательно, важно, чтобы профсоюзный опыт французского пролетариата пригодился пролетариям всех стран». Эта задача, по мнению Монатта, возлагается на анархистов всюду, где есть рабочее движение. Именно таким образом классовая борьба сможет развиваться «во всей своей полноте и иметь максимальный эффект». Он упоминает известное воззвание Амьенского съезда о «самодостаточном синдикализме, иногда неправильно понимаемое некоторыми анархистами, смысл которого сводится попросту к тому, что «рабочий класс, достигнув зрелости, стремится наконец стать самодостаточным и больше ни на кого не возлагать заботу о своем собственном освобождении». Какой анархист «смог бы возражать против воли к действию, так громко провозглашенной»?

Синдикализм «не останавливается на том, что обещает рабочим рай на земле. Он предлагает им завоевать этот рай, уверяя их, что их действие никогда не останется полностью напрасным. Он является школой воли, энергии, плодотворной мысли. Он открывает для анархизма, слишком долго замыкавшегося в себе, новые перспективы и новые надежды». Монатт призывает, таким образом, либертариев присоединиться к синдикализму. Он не скрывает, что имеются несовершенства, которые следует устранить, в частности тенденция индивидов



«возложить заботу о борьбе на свой профсоюз, на свою федерацию, на Конфедерацию, обращаться к коллективной силе, в то время как их индивидуальная энергия могла быть вполне достаточной. Мы, анархисты, обращаясь постоянно к воле индивида, к его инициативе и к его отваге, можем решительно реагировать против этой губительной тенденции постоянно прибегать для решения малых и больших проблем к коллективным силам».



Профсоюзный бюрократизм также превратился в проблему, но все это возможно устранить или исправить «недремлющим духом критики».

На втором заседании утром 29 августа были рассмотрены вместе вопросы синдикализма и всеобщей забастовки. Зигфрид Нахт спровоцировал инцидент, обвинив индивидуалиста Круазэ в том, что накануне вечером тот передал буржуазным журналистам из Амстердама информацию о закрытом заседании, состоявшемся днем. Это вызвало возмущение съезда. Круазэ взял слово и признал этот факт, чем дал повод для возможных упреков в «преступной легкомысленности». Большинство делегатов осудило его поступок.

Послеобеденное заседание началось с обсуждения резолюции в поддержку русской революции, которая была единогласно принята, затем продолжилась дискуссия по поводу выступления Монатта. Корне-лиссен высказал предостережение: анархисты должны поддерживать синдикализм и прямое действие, но при одном условии: они должны быть революционными по своей цели, они «должны быть постоянно направлены на преобразование существующего общества в общество коммунистическое и либертарное».

Для подтверждения своих слов он сослался на пример амстердамских и антверпенских обработчиков алмазов, рабочих Англии и Соединенных Штатов, которые использовали прямое действие, чтобы добиться для себя корпоративных привилегий. Он выступил также против прямого действия, направленного против модернизации средств производства.

После него на трибуну поднялся Эррико Малатеста. При полнейшем молчании зала он вступил в продолжительный спор с Монаттом: он заявил, что не согласен с его выводом о том, что «синдикализм является необходимым и достаточным средством социальной революции», другими словами, что «синдикализм самодостаточен». Прежде всего, следует провести различие межу рабочим движением и социализмом: первое является фактом, второй - доктриной, системой. Впрочем, он полностью поддерживает и то, и другое, в отличие от интеллектуальных анархистов, которые закрылись в «башне из слоновой кости чисто умозрительных рассуждений». Он даже за профсоюзы, «широко открытые для всех трудящихся без различия взглядов, за абсолютно нейтральные профсоюзы». Тем не менее, анархисты должны в них участвовать для того, чтобы пропагандировать свои идеи, используя их как средство, «лучшее, очевидно, из всех средств, которыми мы располагаем», тогда как синдикалисты стремятся, напротив, превратить это средство в цель, угрожая «самому существованию анархизма». А синдикализм, даже если он «приукрасит себя бесполезным эпитетом революционный, является и всегда останется только легальным и консервативным движением, не имеющим другой достижимой цели - да и то вряд ли! -кроме улучшения условий труда». В качестве аргумента к своему доказательству он приводит пример больших североамериканских профсоюзов. Пока были слабыми, они отличались радикальной революционностью. По мере того, как росло число их членов и их богатство, они стали явно консервативными организациями, «заботящимися только о том, чтобы их члены становились привилегированными на заводах, в мастерских или на шахтах и намного менее враждебными по отношению к капитализму патронов, чем к неорганизованным рабочим», как раз тем, кого клеймили социал-демократы, называя «пролетариатом в лохмотьях» (Люмпенпролетариат), и кого защищали тем не менее, если не более чем другие, анархисты.

По мнению Малатесты, ошибка Монатта и революционных синдикалистов имела своим источником «слишком упрощенную концепцию классовой борьбы»: они считали, что экономические интересы всех рабочих - рабочего класса - совпадают и что достаточно, чтобы «трудящиеся взяли в свои руки защиту собственных интересов, и, тем самым, будут защищены от хозяев интересы всего пролетариата». По его словам, дело обстоит иначе: внутри самого рабочего класса существует, как и среди буржуазии, соревнование и борьба. Более того, некоторые рабочие ближе к буржуазии, чем к пролетариату: кроме примеров, приводимых Корнелиссеном, Малатеста рассматривает случай с рабочими, использующими насилие по отношению к «желтым», подвергающимся однако такой же эксплуатации, как и они! Здесь, на наш взгляд, Малатеста несколько преувеличивает и конкретно демонстрирует незнание классовой борьбы, но, по-видимому, ему любой ценой хочется осудить составляющие конкуренцию действия революционных синдикалистов и любой аргумент для него хорош. Он ломится таким образом в дверь, открытую Монаттом, привлекшим внимание к опасности оплачиваемых профсоюзных чиновников, опасности, сравнимой с парламентаризмом! Даже всеобщая забастовка не снискала его милости: она ни к чему не приведет, если не будет сопровождаться восстанием... Впрочем, всеобщая забастовка действительна, только если она активна, то есть, если продолжается работа для себя. В заключение он сожалеет, что многие товарищи позволяют себя втянуть в рабочее движение, так как «еще раз рабочая организация, забастовка, всеобщая забастовка, прямое действие, бойкот, саботаж и даже само вооруженное восстание, это всего лишь средства. Целью является Анархия!».

Кажется, Малатеста или плохо слушал выступление Монатта, или имел серьезные пробелы в знании реального положения французского революционного синдикализма, поскольку как высказанная им критика, так и необоснованные, можно бы сказать, сравнения, к которым он прибегнул, очень далеки от темы. Он пускается в обвинения по поводу намерений, интерпретируя по-своему традицию Интернационала и ссылаясь на очень абстрактную Анархию. Именно так ответил ему Анри Фусс, который уточнил, что «нельзя видеть в организованном пролетариате только плодородную почву для пропаганды» и «простое средство». Теперь классовая борьба идет на экономической почве, и «прошло то время, когда революция состояла в том, чтобы захватить пару ратуш и провозгласить с высокого балкона новое общество» (намек на восстание в Беневенто в 1874 году, в котором принимал участие Малатеста и которое закончилось жалким образом). «Социальная революция, к которой мы идем, - продолжил Фусс, - будет состоять в экспроприации одного класса. С этого момента боевое единство не представляет собой как прежде группу единомышленников, а профессиональную группу, рабочее объединение или профсоюз. Профсоюз является органом, наиболее приспособленным к классовой борьбе. Главное - направить его постепенно на всеобщую экспроприаторскую забастовку, именно к этому мы призываем товарищей из всех стран».

Француз Бенуа Брутшу, активист рабочего анархистского движения, прошедший тяжелую школу борьбы шахтеров Севера, также выступил с протестом и категорически отрицал теории Малатесты.

Пьер Рамюс также не присоединился к оговоркам Малатесты; средства прямого действия революционного синдикализма являются собственно анархистскими, а значит, синдикализм содержится в анархизме, а не наоборот. Тем не менее синдикализм не может быть самодостаточным, анархизм обязан, дав ему оружие для борьбы, дать ему также философию и идеал. Тогда он сам станет анархизмом и сможет быть самодостаточным. Он завершил свое выступление следующей декларацией: «Давайте быть прежде всего и более всего анархистами, затем уж давайте быть синдикалистами. Но не наоборот!»

Ответ Монатта был резким: в «суровой критике» со стороны Малатесты, направленной против новых революционных концепций, ему казалось «слышится голос далекого прошлого». Этим новым концепциям, «резкий реализм которых его пугал, Малатеста противопоставил в конечном счете только старые идеи бланкизма, который тешил себя мыслью обновить мир посредством триумфального вооруженного восстания». Он отвергает упреки в революционном минимализме и заявляет, что «наш анархизм стоит вашего, и мы еще более чем вы не собираемся сворачивать свой флаг». Если практика синдикализма в некоторых странах могла породить «ошибки и извращения, она дала опыт, который позволит нам не повторять их». И если, вместо того, чтобы критиковать свысока прошлые, настоящие или даже будущие грехи синдикализма, анархисты включились бы более тесно в его борьбу, опасности , которые он таит, были бы устранены навсегда!»

Тем не менее, иллюзии кончились: выраженное несогласие оставило заметный след на всем движении, и между той и другой стороной образовался глубокий ров. Обсуждение было закрыто, и на тринадцатом заседании в пятницу 30 августа состоялось голосование по четырем проектам резолюций, которые, впрочем, все были приняты подавляющим большинством голосов, несмотря на встречающиеся в них некоторые противоречия. Первая, резолюция Корнелиссена-Вогрызека-Малатесты, поддержанная Рогдаевым, Эммой Гольдман, Вильке, де Мармандом и Кнотеком, была принята 33 голосами против 10. Она'бы-ла, разумеется, благоприятной для профсоюзов одновременно как для «боевых организаций в классовой борьбе за улучшение условий труда, и как для союзов производителей, способных послужить делу превращения капиталистического общества в анархистское коммунистическое общество». Ограничение накладывалось в связи с «задачей анархистов, которая состояла в том, чтобы вносить в эти организации революционный элемент, пропагандировать и поддерживать только такие формы и проявления "прямого действия" (стачки, саботаж, бойкот и т. п.), которые сами по себе имеют революционный характер и направлены на преобразование общества», и в связи с тем фактом, что анархисты «рассматривают профсоюзное движение и всеобщую забастовку как мощные революционные средства, а не как заменители революции», что они считают, что «разрушение капиталистического общества, построенного на власти, может осуществиться только путем вооруженного восстания и насильственной экспроприации, и что использование более или менее общей забастовки и профсоюзного движения не должно заслонять собой более прямые средства борьбы против вооруженной силы правительств».

Это значило, что чрезвычайно упорной борьбе, которую вела ГКТ против армии и полиции, используемых в то время французским правительством для разгрома и кровавого подавления забастовок и движения за свои права, не придается особого значения. Авторы резолюции предстали в роли назидателей и учителей революции по отношению к пролетариям, включившимся в борьбу в рамках того сознательного и действующего революционного меньшинства, которое представляла собой ГКТ.

Вторая резолюция, предложенная немецким делегатом Фридбергом, была еще большим шагом назад: она четко отделяла классовую борьбу и освобождение пролетариата от идей и чаяний анархизма, который «стремится - перескочив через непосредственные чаяния классов - к моральному и экономическому освобождению человеческой личности, к созданию среды, свободной от власти, а не к новой власти, власти большинства над меньшинством». В ней наличествует странный сплав марксистского социалистического парламентаризма, корпоративного профсоюзного движения и забастовки за политические права, совершенно не имевших отношения к делу и не обсуждавшихся в прениях. В конце резолюции речь пошла об анархистском духе, который «может проникнуть в профсоюзное движение и привести его к обществу, избавленному от всякой власти». Она была тем не менее принята 36 голосами против 6.

Резолюция Амедэ Дюнуа, скрепленная подписями Монатта, Фусса, Нахта, Фаббри и К.Вальтера, напоминала о реальной классовой борьбе трудящихся масс, главным и специфическим органом которой была профсоюзная организация, которой надлежало была превратиться в группу производителей и стать в «современном обществе живым ростком будущего общества». Резолюция призывала



«товарищей во всех странах, не упуская из виду, что анархистская борьба не содержится вся полностью в рамках профсоюза, принимать активное участие в независимом движении рабочего класса и развивать в профсоюзных организациях идеи бунта, личной инициативы и солидарности, которые составляют сущность анархизма».



Принятая 28 голосами против 7, она была дополнена резолюцией Нахта - Монатта, поддержанной теми же подписавшимися, о всеобщей экспроприирующей забастовке, рассматривавшейся как «замечательное стимулирующее средство для организации и бунтарского духа в современном обществе и как форма, в которой может осуществиться освобождение пролетариата». Она не имеет ничего общего с политической забастовкой, и представляет собой главный путь, который ведет к «разрушению существующего общества и к экспроприации средств производства и продуктов труда». По своему содержанию, следовательно, резолюция была направлена против предостережений Мала-тесты, против его повстанческой тактики и высказанной им претензии на то, чтобы считать всеобщую забастовку ограниченной только интересами рабочего класса. Тем не менее, она была также одобрена 25 голосами.

В рамках последующей повестки дня Эмма Гольдман предложила резолюцию в поддержку «акта бунта как индивида, так и целой массы». Хотя это можно было понимать по-разному: как одобрение индивидуальных или террористических покушений, или как повстанческие выступления, а истолковано это было именно как возрождение губительной пропаганды фактом, и не состоялась никакая дискуссия чтобы внести ясность в эту путаницу, резолюция была поспешно принята большинством голосов. Действительно, съезд очень отставал от своей повестки дня, и не было времени дотошно разбираться в смысле слов. Было принято решение рассмотреть антивоенный вопрос на Антивоенном съезде, который должен проходить одновременно и поблизости в Париже. По следующему вопросу об Алкоголизме и анархизме докладывал профессор Ван Реэ: он резко выступил не только против злоупотребления алкоголем, но даже против умеренного употребления «невредных» напитков. Рассмотрение вопроса было отложено на более позднее время, вероятно, чтобы «пропустить по стаканчику» для того, чтобы оправиться после эмоций и чтобы лучше думалось на эту тему!

Вопрос о Производственных объединениях и анархизме был вкратце затронут голландцем Самсоном, заявившем о своей приверженности к производственным кооперативам и либертарным колониям, которые могут оказаться полезными для трудящихся в деле их освобождения. Проблема Интегрального детского воспитания рассматривалась Мармандом; он сделал вывод о том, что Биржи труда и Рабочие объединения более всего пригодны, чтобы определять характер воспитания для детей рабочих. Поскольку докладчики по вопросу Анархизм как жизнь и как индивидуальная активность, Е.Арман и Маурициус, отсутствовали, вопрос был опущен. По вопросам об алкоголизме, о производственных объединениях и об эсперанто не было внесено предложений на голосование из-за отсутствия времени на их обсуждение, и Эррико Малатеста произносит заключительное слово на съезде, на его двадцать седьмом и последнем заседании, в субботу 31 августа. Он высказал удовлетворение по поводу состоявшегося съезда, который «открыл путь к плодотворному объединению (...). Конечно, между нами обнаружились расхождения во взглядах, они коснулись, однако, второстепенных вопросов. Мы все пришли к согласию в утверждении главных принципов». И он призвал товарищей трудиться для пропаганды и организации «с большим, чем когда-либо доверием и энергией».

«Эти звонкие слова были встречены» бурной овацией. «На лицах светилась радость» (так говорится в отчете), и все стоя спели Интернационал.

Революционные синдикалисты, присутствовавшие на съезде, провели два собрания чтобы организовать Прессбюро, для связи между разными международными профсоюзными организациями, пока не установлен «практический интернационализм, чтобы поддерживать самую тесную солидарность» (Дюнуа).

Вот как прошел этот важный международный анархистский съезд. Важный во многих отношениях - это был первый настоящий съезд после Лондонской конференции 1881 года: он позволил обсудить нерешенные вопросы либертарного движения, особенно вопросы организации и революционного синдикализма, определив его социальную практику и обозначив внутренние расхождения. Благодаря съезду состоялась встреча международных активистов, которые до тех пор знали друг друга только по фамилиям и которые смогли, таким образом, открыто сопоставить свои различные боевые выступления. Напротив, конкретные результаты съезда оказались ограниченными, поскольку установленные связи были довольно слабыми, и никакое принятое решение не открывало общих практических перспектив. Это обстоятельство объясняет, почему на протяжении долгих лет больше не созывались никакие другие съезды. В этот период в канун 1914 года, когда международные связи были столь необходимы, чтобы предотвратить появившуюся на горизонте опасность войны, организации и большинство активистов оказались поглощенными ежедневной работой внутри собственной страны.