Джон
24-12-2011 00:02:14
Люди, подскажите, пожалуйста, Шаламов до конца жизни оставался сторонником социалистических идей? И что это были за идеи конкретней? Дайте ссылочку!
«Я был представителем тех людей, которые выступили против Сталина, — никто и никогда не считал, что Сталин и Советская власть — одно и то же».
В монографии Есипова показано, что «взгляды Шаламова и после лагеря развивались в том же русле — левого, социалистического… течения», они были «антибуржуазными», «антиторгашескими», писатель безоговорочно отвергал сталинскую модель социализма с позиций не «правых, тем более не националистически — консервативных», но — «советских ценностей в их идеальном варианте»
Варлам Тихонович Шаламов известен широкому читателю, прежде всего, как автор «Колымских рассказов», которые принесли ему мировую известность. Тема революции, и, в частности, русской революции 1917 года у находится у него как бы в тени картин сталинского ГУЛАГа. Тем не менее, вдумчивый читатель не сможет не заметить, что везде - в публицистических заметках, биографических эссе, стихах, дневниковых записях Шаламов вновь и вновь возвращается к революционной романтике и революционной истории. Собственно говоря, и «Колымские рассказы» не находятся вне дискурса русской революции. На это вполне конкретно указал А. Солженицын, бросивший Шаламову упрек: «Ведь, несмотря на весь колымский опыт, на душе Варлама остается налет сочувственника революции и 20-х годов. Та политическая страсть, с которой он когда-то в молодости поддержал оппозицию Троцкого – видимо, не забыта и с 18-ью годами лагерей»[1].
(...)
Шаламов считал сталинизм со всеми страшными реалиями ГУЛАГа, не продолжением, а отрицанием революции[4]. Отмеченный Солженицыным «налет сочувственника» революции, на наш взгляд сохранился у Шаламова на всю жизнь именно потому, что в годы своей молодости он ощущал себя не просто свидетелем происходящего, но, активным его субъектом.
В свете вышеизложенного очевидно, что популярные сегодня трактовки русской революции и, в особенности, большевистского переворота, как социального регресса по содержанию и «верхушечного заговора отщепенцев» по форме были для Шаламова категорически неприемлемы. Образ революционера как творца, созидателя, а, отнюдь не разрушителя писатель в частности выразил в стихотворении, посвященном речи Джузеппе Гарибальди в Лондоне.
«…Рубаха красная, надетая на мне,
Не знак пожара, не призыв к войне.
Ведь в этот алый цвет всегда одет
Крестьянской жизни трудовой рассвет.
Прошу прощенья, дамы, господа.
Я не солдат, а человек труда.
Вся жизнь моя – прямой тому пример.
Здоровье ваше, господин лорд-мэр!»[5]
(...)
Партийный фетишизм был, судя по всему, чужд Шаламову. Позже он неоднократно писал о различных политических силах и группировках, принимавших участие в русской революции – эсерах, анархистах, большевиках, но, при этом никогда не стратифицировал революционеров «по степени революционности» или по степени важности своего вклада в революцию. Для писателя было важно то общее, которое все эти люди внесли в дело свержения царского режима. Именно с этих позиций писатель оценивал события февраля 1917 года, которые были «точкой приложения абсолютно всех общественных сил, от трибуны Государственной думы до террористического подполья и до анархических кружков»[10]. Шаламов многократно и с большим уважением пишет об эсерах, в которых он видел наследников «Народной воли», героически подтачивавших самодержавие. Конечно, это восприятие сложилось у Шаламова не без влияния отца, который симпатизировал эсерам. Но, вместе с тем, столь же уважительно Шаламов пишет об анархистах, основавших в Москве кооператив «всеизобретальни-всечеловечества», о большевистских лидерах Ленине, Троцком, Раскольникове и даже об «обновленцах» - сторонниках церковной реформы, «союза с передовой наукой», понимающих обрядность «в духе критического разума». Все это иллюстрирует приоритеты Шаламова в понимании сущности революционных преобразований. Общественный фактор для него являлся главным, а политический – вторичным, хотя и неизбежным.
