История испанской революции

павел карпец

27-08-2014 18:00:43

Испанская империя, если можно так выразиться, была как родная сестра Российской империи. Различия были в основном географического характера - русское самодержавие засело в одном месте северо-восточной Евразии, а части Испанской империи были раскиданы по всему миру. Этот момент стал определяющим в различиях между историями русской и испанской революций. Из-за удобного для переброски карательных экспедиций против казацких восстаний стратегического расположения Москвы по отношению к восставшим регионам, три подряд крупных ожесточенных антиправительственных выступления - Болотникова, Разина и Пугачева потерпели поражение. Потерпело поражение и восстание декабристов. Мадрид же одну за другой терял свои латиноамериканские колонии, требующие слишком много времени и средств для переброски туда войск. Мексика, Аргентина, Колумбия, Симон Боливар - неприятные для испанской монархии воспоминания об 19 веке. Уже и во Франции, которую можно было бы назвать сестрой - близнецом Испании, но с другой судьбой (менее удачная колониальная политика и менее удачное соседство с англо-саксами), победили либералы. Выгодным же отличием от Российской империи, была для Испании сосредоточенность основных сил монархии в локальном участке Пиринейского полуострова, откуда их так никому и не удалось выбить, а огромные просторы России позволили революционерам вначале разделить белую гвардию на не связанные друг с другом фронта, а затем по очереди уничтожить.
Так или иначе испанский режим вплоть до 30-х годов 20-го века проявлял завидные чудеса изворотливости. То сыпя обещаниями, меняя вывески ,назначая выборы, тасуя чиновников, то подавляя восстания в Марокко, репрессируя прогрессивных деятелей и терроризируя население. Но как веревочка не вейся , а конец у нее будет. Выборы 1936 года приперли монархистов к стенке. Участие в выборах приняла даже Федерация Анархистов Иберии - видя , что без их голосов революционные преобразования в Испании так и не начнутся, анархисты в союзе с каталонскими и басконскими правобуржуазными партиями, либеральными республиканцами, коммунистами-сталинистами, и коммунистами-троцкистами, первый и последний в истории раз приняли участие в выборах. Монархисты потерпели поражение - теперь можно было начинать мирную революцию, но как известно права не дают , права берут. Взять свои права революционеры так и не смогли.
Контрреволюционный мятеж вспыхнул в Севилье и в несколько дней результаты выборов были аннулированы в 23 городах Испании. Первыми среагировали все те же анархисты , отбив атаку генерала Мануэля Годеда на Барселону. Началась трехлетняя кровопролитная гражданская война. Может быть революция все-таки бы и победила в Испании,но противоречия между союзными революционными партиями окончательно испортили и без того плохое положение. Сталин поддержал Коммунистическую Партию Испании , это заставило немцев и итальянцев поддержать контрреволюционную армию Франко ; каталонские анархисты , с момента освобождения столицы Каталонии Барселоны от франкистов, очень нервировали как либерально республиканское правительство в Мадриде, так и правобуржуазную партию Каталонии; в тоже время Сталин опасался укрепления политических позиций своего злейшего врага коммуниста Троцкого.
Испанское дворянство оказалось хитрее и опаснее своих французских и русских коллег. Подобно тореадору, оно дразнило революцию близкой победой, все время ускользая от опасности и , в конце концов вымотав ее, нанесло смертельный удар. Расправившись с революционерами, монархисты спокойно дождались смерти в 1975 году своего лидера Франко и на максимально выгодных для себя условиях провели , наконец, одобренные США либеральные реформы , известные как демонтаж франкистского режима.

NT2

27-08-2014 20:01:56

С ума сойти...

Первое, при таких различиях "сестринство" империй более чем имагинерное; к тому же к началу ХХ века Испания никоим образом не империя.
Так что первый абзац начисто лишен смысла, а занимает почти половину всего сочинения, если можно так выразиться о креативе...

Второе, ФАИ в выборах не участвовала.

Третье, в 1936 была кульминация событий, а не их начало.

Четвертое, Сталин сдал республику франкистам, чтобы предотвратить развитие настоящей социальной революции (к сожалению руководство НКТ подыграло торможению революции по глупости, ради "антифашсткого единства"), а не чтобы насолить Троцкому. Почти сразу после победы франкистов, СССР начал переговоры с Райхом, которые закончились подписанием пакта Молотова-Риббентропа ровно 75 лет назад.

Пятое, стабилизации как франкисткого, так и постфранкисткого режимов помогли не столько США, сколько социалдемократические правительства Германии, Франции, Швеции. А вот с американцами всегда были терки изза Латинской Америки

NT2

27-08-2014 20:04:11

Слышь, Паша, не пиши больше, пощади себя. Или обращай больше внимания на источники, ага? Талант на ерунду сгубишь.

павел карпец

03-09-2014 17:15:08

NT2

03-09-2014 17:30:55

И?

павел карпец

04-09-2014 18:34:00

Анархия-мать порядка .

павел карпец

19-10-2014 11:13:09

NT2 писал(а): при таких различиях "сестринство" империй более чем имагинерное; к тому же к началу ХХ века Испания никоим образом не империя.

" Испанская империя " у меня рассматривается , как западный осколок Римской империи (католицизм , романский язык , абсолютизм , всеобщее крепостное право ), а Российская империя , как восточный осколок Римской империи ( православие , византийское влияние , абсолютизм , всеобщее крепостное право , "Москва - третий Рим "). При этом западных осколков Римской империи у меня два : побольше " Испанская империя " и поменьше Франция (романский язык , католицизм , абсолютизм , всеобщее крепостное право и как отличие от " Испанской империи " - менее удачная колониальная политика и соседство с Англией и Германией (неразвитое крепостное право , протестантизм , научно-технический прогресс )).
Благодаря разному географическому расположению колоний по отношению к центру в Испанской и Российской империях ( испанцам нужно было плыть через океан , чтобы подавить национально-освободительные движения аргентинцев ,колумбийцев и мексиканцев ) либеральные восстания ( а войны Болотникова , Разина , Пугачева и Боливара были либеральными по своей сути ) в этих империях закончились с разным результатом - победой латиноамериканских либералов в Испанской империи и поражением казацко-освободительных войн в Российской .Возможно победа латиноамериканцев в какой-то мере остудила революционный накал в самой Испании , что возможно и в какой-то мере сказалось впоследствии на поражении марксистов (в составе "Народного фронта ) и наоборот победа марксистов в Российской империи ,возможно и в том числе была обусловлена накопившимся за счёт неудавшихся казацких попыток революционным потенциалом.
Другое дело Франция .Французов мучили противоречия - с одной стороны Ватикан , инквизиция , всеобщее крепостное право , абсолютизм , а с другой (северо-восточной) научной технический прогресс , протестантизм и относительная свобода ремесленников и крестьян .Эти противоречия выразились в столетней и франко-прусской войнах , варфоломеевской ночи и переросли в революцию в день взятия Бастилии . Следующий период (1789-1871) французской истории характеризовался периодическими восстаниями и сменами режимов с монархии на республику и наоборот . В этот самый период во Франции зародилось и окрепло анархистское движение , а дальше я сам себе отвечаю на вопрос об анархизме : Почему именно Франция , именно Гуляйполе и именно Барселона ?
Возможно здесь сыграл роль национальный момент . То есть что общего у украинцев и каталонцев ? Первые почти русские , вторые почти испанцы , почти но не совсем , а общее у этих национальностей то , что они больше русских и испанцев пострадали от татаро-монгольского и арабо- берберского нашествий , они были крайними и всю последующую историю считались не совсем русскими и не совсем испанцами , что возможно и в том числе привело к радикализации общенациональных идеологий , вылившихся в поддержку ультра-левых организаций - гуляйпольской группы анархистов - коммунистов и федерации анархистов Иберии , но это были в каком-то смысле ответвления Интернационала , а он питался идеями француза Прудона .
Возможно французский анархизм зародился и окреп в том числе благодаря почти столетнему периоду в каком-то смысле двоевластия (монархисты-либералы) и революционного брожения ,а также благодаря тому же , что и у украинцев с каталонцами , национальному моменту , то есть окситаноязычное население французского юга также было не совсем французами , пострадавшими от арабо-берберского нашествия и немного оттесняемыми в сторону северянами и парижанами (например Д'Артаньян). Их не интересовал марксизм , устанавливающий ту же парижскую диктатуру , но под другим флагом и их не интересовала правая националистическая идеология , ограничивающая возможности будущей независимой Окситании .Возможно в этой среде и зародилось мютюэлистское движение и прудонизм , впоследствии выстрелившие в Лионском восстании , Парижской Коммуне , утвердившиеся в Интернационале и известные всему миру как анархизм .

NT2

19-10-2014 16:37:44

много полезного можну узнать из книги Шубина об Испанской революции. Он и источники дает, тоже стоящие.

Батарееед

20-10-2014 11:27:13

NT2
в .PDF нету случайно?

NT2

20-10-2014 16:50:12

я в формате EPUB скачивал с флибусты, удобнее читать.
Но наверное в сети есть и пидиэфка, токо поискать.

павел карпец

04-11-2014 14:41:43

NT2 ,
"Памяти Каталонии " Оруэлла и "Великую испанскую революцию " Шубина прочитал , спасибо за совет .

павел карпец

06-04-2016 18:27:19

Из А.Шубина
"...На излете революционной эпохи 60-х – начала 70-х гг. анархистское движение оказалось вовлечено в водоворот Испанской революции 1868-1874 гг. Это был важный опыт в условиях полной неготовности к событиям. Испанская революция подтверждала идею о том, что социальная революция имеет лучшие шансы на периферии Запада, а не в его центре. Уже в ходе революции бакунизм получил массовое распространение в Испании. Особое значение имело сближение в 1869 г. с Бакуниным Рафаэля Фарги Пелисьера – секретаря Федерального центра рабочих обществ Барселоны, за которым шло около 25 тысяч рабочих. К 1873 г., когда в Испании была провозглашена республика, анархизм распространился среди рабочих масс. При расколе Интернационала большинство испанских организаций поддержало Бакунина против Маркса. Когда марксисты исключили Бакунина из Интернационала, большинство испанцев во главе с Томасом Гонсалесом Мараго исключило из федерации марксистов и присоединилось к антиавторитарному Интернационалу. Поэтому в марксистской литературе с подачи Ф. Энгельса преобладает обвинительный тон в отношении рабочего движения Испании этого периода. Его лидеров обвиняют то в оппортунизме, то в безрассудном радикализме [671]. Хотя лучше выбрать какое-то одно обвинение.
Рабочее движение в Испании росло. Только в 1871 г. прошло 50 стачек – в большинстве своем успешных. Прежде в Испании такого не бывало – с мнением рабочего класса стали считаться, хотя сам класс еще только возникал.
Испания бурлила. Наибольшую популярность приобрела идея федерализма, исходившая от последователя Прудона Франсиско Пи-и-Маргаля. Пи-и-Маргаль оказал большое влияние на анархистских интеллектуалов Испании ХХ в. Будущий министр-анархист Федерика Монтсени считала, что ее идеи ближе Пи-и-Маргалю, чем Бакунину [672].
7 июня 1873 г. Пи-и-Маргаль стал «президентом» правительства Испании. Он предложил план преобразования Испании в федерацию автономных регионов, подобную Швейцарии. 3 июля была опубликована конституция, утверждавшая федералистское устройство государства. По мнению современного автора А.А. Штырбула, «самым разумным для рабочей организации была бы поддержка правительства Пи-и-Маргаля» [673]. Но лидеры ряда регионов, интрансиженты (непримиримые) были еще более радикальны, они хотели даже большей свободы регионов, чем им предлагал идеолог федерализма. Это означало бы распад Испании, и Пи-и-Маргаль настаивал на сохранении единства страны. 5 июля несколько местных «кантонов» восстали. Для Пи-и-Маргаля это была трагедия – ведь восстали его единомышленники, только более радикальные. 18 июля (эта дата станет рубежной и в испанской истории ХХ века) Пи-и-Маргаль ушел в отставку, и все покатилось под откос. В этой братоубийственной войне анархисты тоже оказались в двойственном положении. Одни сочувствовали кантональным восстаниям, другие справедливо считали их авантюрой. Быстро выработать единую линию в этой неожиданной ситуации раскола федералистов было практически невозможно. Соответственно, и поведение анархистов в этой их первой Испанской революции было разным. Барселонская организация, которую возглавляли ученики Бакунина, воздержалась от участия в этом восстании, но объявила забастовку, чтобы затруднить карательные действия и по возможности – остановить братоубийство. Пока рабочий класс был еще малочислен, но сам метод политической стачки, впервые примененный испанскими анархистами, окажется весьма перспективным уже в ХХ веке.
В Алькое полиция открыла огонь по рабочим, и в ответ они взяли мэрию. Но захватывать власть надолго анархисты не стали, так как у них не было реальных шансов защитить город от приближающихся войск. В Андалузии и Валенсии анархисты поддержали повстанцев и вошли в революционные комитеты [674]. На практике оказалось, что логика событий вовлекает анархистов в политическую борьбу.
В Валенсии восстание поддержали и члены Интернационала, при его расколе выступившие против бакунистов. Но они действовали с тем же успехом, что и бакунисты. Армия давила один очаг сопротивления за другим, пока в начале 1874 г. не передавила все. Затем была установлена военная диктатура и восстановлена монархия. После поражения революции испанский анархизм ушел в подполье, но не исчез. Это станет первым, но не последним вмешательством испанского анархизма в большую политику.
* * *

павел карпец

08-04-2016 09:47:40

"...Распространившись среди рабочих, анархизм стал идейной основой синдикализма, защиты труда снизу, через революционные профсоюзы (синдикаты) — организацию самих рабочих, отрицавших партийное руководство социал-демократов. В 1900 г. рабочий съезд в Мадриде постановил создать анархо-синдикалистский профсоюз, но воплотить такое решение в жизнь монархической Испании оказалось не так-то просто.

Важнейшим центром рабочего движения, даже более активного, чем в Мадриде или Астурии, была Барселона. В 1902 г.[10] рабочие сумели провести здесь всеобщую стачку, закончившуюся локаутом и массовыми репрессиями против рабочих активистов. Но лидеры маленьких тред-юнионов не сдавались и в 1907–1908 гг. создали общегородской рабочий центр «Рабочая солидарность» («Солидаридад обрера»). Феррер согласился спонсировать издание одноименной рабочей газеты. Следуя влиянию французского рабочего движения с его «Амьенской хартией» 1906 г., «Солидаридад обрера» провозгласила, что не намерена выбирать между двумя направлениями социализма (то есть между марксизмом и анархизмом), а сосредоточится «исключительно на классовой борьбе»[11]. Это самоограничение в выборе стратегии постепенно привело французскую Всеобщую конфедерацию труда на путь поссибилизма, решения сиюминутных задач. В Испании развитие синдикализма пошло иначе. Здесь ситуация была более отчаянной для рабочих, и сами они оказались куда радикальнее.
Формированию радикальной традиции рабочего движения способствовали и события «Трагической недели» 1909 г. 26 июля профсоюзы начали всеобщую стачку против мобилизации барселонцев в армию на непопулярную Марокканскую колониальную войну. Уже 27 июля стачка переросла в вооруженные столкновения и массовые нападения на церкви и монастыри. Причем, как выяснило последующее расследование, в организации стачки были замешаны анархисты, а инициаторами сожжения монастырей были члены молодежной организации радикалов, вдохновленные зажигательными речами Лерруса (сам он в это время находился за пределами Испании). Всего в Барселонском бунте участвовало около 3 тысяч человек. К 1 августа стрельба, стачка и поджоги закончились. Было сожжено 12 церквей и 40 монастырей и других церковных учреждений. При этом погибло три служителя церкви. В ходе перестрелок было убито 8 военных и полицейских (124 ранено). Погибло 108 гражданских (большинство — повстанцы)[12].

1725 человек были привлечены к суду военных трибуналов (214 из них не были пойманы), часть потом передана гражданским судам. 458 человек были осуждены, причем 17 — к смертной казни (больше, чем число погибших со стороны власти и Церкви). Из них пятеро были казнены, остальные получили пожизненное заключение. Никто из казненных не был виновен в убийстве[13]. При вынесении приговора трибуналы учитывали мотивы обвиняемого, степень его ненависти к существующим порядкам. Расследованию был нужен «организатор» восстания, нельзя же было признать, что оно вспыхнуло спонтанно в ответ на действия правительства и как результат массовой ненависти к Католической церкви. Наиболее очевидной в организации насильственных действий была роль радикалов. Но они как раз накануне 1909 г. начали сдвигаться к нише респектабельных либеральных политиков, надеялись добиться разрешения на создание общеиспанской партии (Леррус получит такую возможность в 1911 г.). Причастность к организации бунта была для радикалов совершенно некстати, и они стали «переводить стрелки» на другого «козла отпущения».

На основании показаний радикалов 31 августа был арестован Ф. Феррер[14]. Он не принимал непосредственного участия в восстании, хотя выступал за революцию, а стачка была организована рабочими, с которыми он был связан. В восстании участвовали некоторые его сотрудники и ученики. Поскольку Феррер был республиканцем (но не радикалом), масоном, «философским анархистом» и имел зарубежные связи, было очень удобно представить его теневым организатором восстания, проводником иноземного влияния. Феррер был приговорен к смерти и 13 октября 1909 г. расстрелян. Его гибель вызвала международную волну протеста.

«Трагическая неделя» имела множество важных долгосрочных последствий. Рабочие разочаровались в политиках, которые превратили социальную и пацифистскую стачку в антицерковный погром. Вырос авторитет идеи «прямого действия» рабочих против предпринимателей — без участия политиканов.

С этого времени начинается падение авторитета радикалов и вообще либералов среди рабочих, партия радикалов сдвигается все дальше вправо. Место популиста Лерруса в оппозиционном либеральном спектре постепенно занимают представители интеллигенции, далекие от рабочего движения и социальной проблематики. Ниша политического представительства рабочих освободилась для ИСРП.

Дело просвещения рабочих от Феррера подхватил Иглесиас, как раз в это время получивший широкую известность после избрания депутатом. ИСРП сделала просвещение важным направлением своей деятельности. По словам исследователя Р. Гиллеспи, «ИСРП рассматривала себя как образованную элиту рабочего класса, чьей миссией является просветить остальных»[15].

Гибель Феррера — видного проводника светской культуры — углубила раскол между двумя Испаниями. Католическая консервативная Испания видела в светском образовании источник разрушительного бунта, светская Испания получила доказательство, что «инквизиторский» режим готов приносить на алтарь своего самосохранения невинные жертвы. Поскольку в последние годы Феррер сблизился с анархистами, он стал мучеником анархистского движения, и его посмертный авторитет был унаследован прежде всего анархистами. Рост их авторитета был закреплен сдвигами в рабочем движении Каталонии.
31 октября 1910 г. представители профсоюзов, не входящих в социал-демократический ВСТ, решили превратить барселонскую «Рабочую солидарность» в общеиспанский профцентр. Эта идея вызвала протесты со стороны социал-демократов, работавших в «Рабочей солидарности», — они считали, что достаточно присоединиться к ВСТ. 8 сентября 1911 г. общеиспанская рабочая конференция провозгласила создание Национальной Конфедерации Труда (НКТ, по-испански — CNT). Социал-демократы отказались в ней участвовать, так как у них уже был свой профцентр, а вот анархисты по завету Феррера усилили работу в НКТ. Конфедерация выступила за прямой путь к «социальному освобождению», то есть не собиралась оставаться в рамках сиюминутной борьбы за зарплату. Власти не собирались разрешать новое профобъединение с центром в Каталонии, где только что произошло восстание (только в 1914–1918 гг. были сделаны послабления), и НКТ существовала полуподпольно, в условиях острой конфронтации с властью и предпринимателями. Умеренные тред-юнионистские лидеры вышли из НКТ, и она стала анархо-синдикалистским профобъединением. Стачки НКТ отличались особой бескомпромиссностью требований, так как в конечном итоге преследовали цель разрушения существующего общества и замены его другим — анархическим коммунизмом.

За десятилетия подпольного развития анархизм создал собственную субкультуру рабочего и крестьянского протеста. Несмотря на быстрый рост, НКТ в этот период не подверглась бюрократизации. В соответствии со своими анархистскими принципами, она имела тогда только одного освобожденного работника[16]. Дешевизна аппарата и демократизм отношений также привлекали рабочих в НКТ. Конфедерация быстро вобрала в себя почти всех анархистов. Анархисты стали ее идеологами. Однако в НКТ было и много рабочих, которые не задумывались о проблемах анархизма, но поддерживали синдикалистские методы борьбы за свои социальные права. В 1927 г. возникла собственно анархистская организация — Федерация анархистов Иберии (ФАИ).

Более умеренные и использующие политические средства борьбы ИСРП и ВСТ имели преимущества в распространении своего влияния в общеиспанском масштабе. Однако НКТ соперничала с ним и по численности, и по влиянию, особенно в Каталонии, с ее антиабсолютистскими традициями.

павел карпец

09-04-2016 14:42:12

..... В июле 1917 г. события спровоцировала парламентская оппозиция. Еще в июне правительство очередной раз приостановило конституционные гарантии и распустило парламент (кортесы). Тогда 19 июля 78 депутатов (в большинстве своем каталонцы) вопреки запрету собрались в Барселоне на «Парламентскую ассамблею» и были тут же разогнаны. Разгневанные депутаты угрожали правительству забастовкой, и один из них, М. Доминго, сообщил рабочим-железнодорожникам, что Ассамблея дала сигнал к общенациональной стачке. Либеральная провокация удалась. Рабочие поверили и «начали». Поскольку ни НКТ, ни ВСТ были не в курсе этого «призыва», за железнодорожниками никто не последовал. Когда недоразумение выяснилось, железнодорожники прекратили стачку, но тут предприниматели проявили свою мстительность и уволили весь актив профсоюза. Теперь уже ВСТ должен был бороться «за своих». После того, как компания отказалась вернуть на работу уволенных, на 13 августа была назначена всеобщая политическая стачка с требованием создания Временного правительства и созыва Учредительного собрания. Конечно, теперь дело железнодорожников оказалось предлогом. Если уж готовили революционную стачку, не растрачивать же силы на частные требования.В нескольких городах (Барселона, Бургос, Сарагоса, Бильбао и др.) развернулись столкновения между стачечниками и войсками. В Барселоне забастовщики запретили движение трамваев во время стачки. Правительство из принципа поддерживало его силами военных, а рабочие обстреливали трамваи — так что пассажиров в них все равно не было. Армия, еще недавно боровшаяся за свои социальные права, не церемонилась — артиллерия разрушала дома, из которых раздавались выстрелы.

18-19 августа забастовка была подавлена. По разным данным, погибло от 80 до 500 человек. Члены забастовочного комитета Ф. Ларго Кабальеро, Х. Бестейро, Д. Ангиано и А. Саборит были 15 августа арестованы. Всего за решеткой оказалось более 2000 человек[20]. Жесткость действий правительства потрясла страну.

Члены забастовочного комитета были приговорены к пожизненной каторге. В стране развернулось движение за их освобождение. В 1918 г. они были избраны в кортесы, и по законам королевства освобождены[21]. «Почувствовав себя преданными средними классами, ВСТ и НКТ впоследствии стали серьезно смотреть на идею объединения, но оно так и не было достигнуто»[22]. Мы увидим, что у этой идеи был долгая история начиная с 1917 г. И не только у нее.

Можно согласиться с И. Медниковым: «Все три линии возможного развития Испании — военная диктатура, буржуазная и социальная революции — были обозначены в 1917 г.»[23] Однако события 1917 г. показали слабость либеральной «фронды» против монархии, которая приобрела серьезное влияние прежде всего в Каталонии, а не в общенациональном масштабе.

Репрессии ослабили ВСТ, но обстановка в стране продолжала накаляться. На авансцену вышли синдикалисты НКТ, которые как раз были настроены на жесткую конфронтацию. В феврале 1919 г. НКТ потребовала восстановить на работе нескольких уволенных рабочих, а когда предприниматели отказали, то Барселона снова была парализована стачкой. Власти ввели осадное положение, но стачком запретил газетам публиковать официальные акты. Массовые аресты не помогли, и 24 марта требования забастовщиков были удовлетворены. Забастовки продолжались и в дальнейшем. К тому же развернулась ожесточенная война между террористическими группами НКТ и террористами — «пистолерос», нанятыми предпринимателями. На стороне нанятых террористов действовала полиция, которая практиковала расстрелы профактивистов «при попытке к бегству». В 1917–1923 гг. в Барселоне произошло около 1000 политических убийств и расстрелов. В 1919 г. анархисты убили руководителя «пистолерос» Браво Портильо. В марте 1923 г. погиб лидер НКТ С. Сеги, выступавший против эскалации терроризма. После этих событий большую популярность в анархо-синдикалистском движении приобрели удачливые «робин гуды» терроризма Буэнавентура Дурутти и Франсиско Аскасо (группа «Носотрос»).

Под давлением массового стачечного движения правительство пошло на уступки: в 1920 г. были введены 8-часовой рабочий день и страхование по инвалидности и старости. Был запрещен детский труд. Повысилась зарплата. В 1920 г. 74 % забастовок были выиграны или частично выиграны стачечниками[24].....

павел карпец

10-04-2016 13:50:43

".....
Диктатура Примо де Ривера

Тем временем революционный подъем в Испании, как и во всей Европе, подходил к концу. 13 сентября 1923 г. военные во главе с генералом М. Примо де Ривера осуществили переворот. Кортесы и партии были распущены, даже прежние урезанные гражданские гарантии отменены. Диктатор стал опорой монархии. Развернулись репрессии против анархистов, коммунистов и активистов национальных движений в Каталонии, Басконии и Галисии.

Новый правитель Испании не был обычным реакционером. Примо де Ривера пытался осуществлять государственное регулирование экономики и принудительную монополизацию промышленности. Государственные средства вкладывались в развитие инфраструктуры — в строительство дорог, электрификацию. Правда, масштабы коррупции монархической бюрократии были таковы, что результаты такой модернизации оказались незначительными, а государственный долг вырос на 4322 млн песет (доллар стоил 5–6 песет).

В мае 1924 г. была создана единственная официальная партия Патриотический союз. Проводилась политика насильственной испанизации каталонцев и басков. Во многих отношениях Примо де Ривера предвосхитил диктатуру Франко, но без характерной для последнего жестокости.

Подобно многим лидерам межвоенной Европы, Примо искал ответы и на «рабочий вопрос». Он выступил за сотрудничество с лидерами ВСТ. В октябре 1923 г. диктатор принял секретаря профсоюза горнорабочих Астурии Льянеса и договорился о создании смешанной комиссии из представителей рабочих и администрации для изыскания путей поднятия производства. Это решение соответствовало идее Ларго Кабальеро об участии рабочих в управлении производством и опыту смешанных комиссий, возникших в 1919 г. в Каталонии для смягчения острой социальной конфронтации. После этого «пробного шара» началось сближение диктатора и руководства ВСТ. ИСРП фактически раскололась по отношению к диктатуре. Для одних лидеров (Ф. Ларго Кабальеро[29] и др.) приоритетом были социальные программы, для других (Индалесио Прието[30] и др.) — сохранение представительных органов власти, «либеральной демократии». Это размежевание проявится и во время Гражданской войны.

В октябре 1924 г. Ф. Ларго Кабальеро с согласия национальных комитетов ИСРП и ВСТ вошел в Государственный совет — совещательный орган при диктаторе. Ларго считал, что «организация рабочего класса не должна противостоять диктатуре ради того, чтобы защищать политические партии, потерявшие весь свой престиж»[31]. В период правления Примо де Ривера легально выходила газета ИСРП «Эль Социалиста», сохранилась сеть Народных домов, принадлежавших ВСТ и ИСРП. ВСТ организовал в стране сеть бирж труда и арбитражных комитетов, которые могли решать часть трудовых конфликтов без обычного для Испании того времени насилия. Эксперимент принес плоды — влияние профсоюзов в 20-е гг. выросло, положение рабочих было стабильным вплоть до Великой депрессии. Сотрудничество с профсоюзным руководством помогало смягчать и разрешать часть конфликтов, но забастовки по-прежнему подавлялись, а проводившие их организации ВСТ закрывались государственными структурами. Количество открытых трудовых конфликтов упало с 1060 в 1920 г. и 465 в 1923 г. до 165 в 1924 г. и 181 в 1925 г.[32]

26 ноября 1926 г. был принят королевский декрет о создании смешанных комиссий в масштабах всей страны (диктатура вдохновлялась как идеями социалистов, так и фашистского режима Муссолини, который принял 3 апреля 1926 г. закон о корпорациях). В отличие от Италии, Примо не пошел на создание тоталитарной системы и не распустил классовый профсоюз ВСТ. Таким образом, испанские «корпорации» не управляли рабочей силой, как в Италии, а были структурой, предназначенной для достижения компромисса и государственного арбитража.

Опыт ВСТ воздействовал и на лидеров НКТ, деморализованных переворотом Примо и последовавшими за ними репрессиями (В сентябре 1923 г. барселонские лидеры заявили даже о роспуске НКТ, так как она не может действовать в подполье (Маурин Х. Анархо-синдикализм в Испании . М.,1925;Peirats J.La CNT en la revolution espanola. Toulouse,1952-1953.V.1.P.18.).Однако на деле сеть конфедерации сохранилась , хотя её численность сократилась в несколько раз.). В 1930 г. анархо-синдикалисты вступили в переговоры о легализации НКТ[34]. Вскоре после падения диктатуры и монархии борьба умеренных и радикалов приведет к расколу НКТ....

павел карпец

12-04-2016 15:17:47

...В условиях кризиса неприязнь части рабочих и крестьян к государственной власти — все равно какой, парламентской или диктаторской — привела к быстрому росту анархо-синдикалистских настроений.

Однако еще в 20-е гг. в среде анархистов развернулась борьба между умеренными лидерами движения (Анхель Пестанья и Хуан Пейро), которые считали возможным некоторое взаимодействие между государством и анархо-синдикалистским движением, и радикалами (Диего Абад де Сантильян, Хуан Гарсиа Оливер, Буэнавентура Дуррути и др.), которые отстаивали традиционное неприятие любого «оппортунизма» и право анархистской организации на руководство синдикатами.

Характерно, что вожди радикальных анархистов, став старше, возглавят НКТ и ФАИ в период их сотрудничества с правительством Народного фронта в 1936–1939 гг. и проведения в стране широкомасштабных синдикалистских преобразований.

Х. Пейро уже в конце 20-х гг. пришел к выводу, что «государство есть лишь машина управления» и при определенных условиях может развиваться к «широкой производственной демократии» или в «экономико-хозяйственную демократию как вид государства»[59]. Нужно думать не только о классовой конфронтации, но и о конструктивных задачах рабочего движения: «Мы, анархисты, должны в возможных рамках построить в капиталистическом мире наш собственный мир, но не на бумаге, с лирикой, в философской ночной работе, а в недрах практики, в которой мы сегодня и завтра будим доверие к нашему миру»[60]. После революции анархия и коммунизм не наступят сразу, «этап синдикализма не миновать. Он будет образовывать мост между современным режимом и либертарным коммунизмом»[61]. Для Пейро синдикализм — переходный этап на пути к анархии и коммунизму, которые для большинства испанских анархистов были неразрывными составляющими будущего анархо-коммунистического общества, либертарного, свободного коммунизма.

В качестве принципов организации профсоюза, а в дальнейшем и общества, Х. Пейро назвал формирование структуры снизу вверх, широкую автономию секций, действующих самостоятельно. Другой ячейкой общественного единства будет коммуна, где «не только сходятся отношения сельского хозяйства и индустрии, но и сплачиваются совместные интересы общества»[62].

11-16 июня 1931 г. в Мадриде состоялся III конгресс НКТ, который восстановил организацию. Уже на этом съезде умеренным лидерам НКТ во главе с Х. Пейро пришлось отражать атаки радикалов.

Революция позволяла анархо-синдикалистам выйти из подполья, но они пока не собирались признавать республику своей. Дуррути был категоричен: «Республика нас не интересует. Если мы и поддержали ее, то только потому, что рассматривали как исходный пункт для процесса демократизации общества, но, конечно, при условии, что республика гарантирует принципы, в соответствии с которыми свобода и социальная справедливость не будут пустыми словами»[63]. Но характерно, что этот радикальный анархист требует не перехода к анархическому коммунизму, а демократизации. Впрочем, его самого критиковал еще более радикальный Гарсиа Оливер за то, что Дуррути в это время «принял позицию Пестаньи»[64], то есть одного из лидеров умеренного крыла НКТ.

Конгресс НКТ провозгласил, что «мы продолжаем прямую войну против государства». Но когда речь заходила о планах конкретных действий, говорилось о забастовках и просвещении, но не о вооруженном насилии[65]. Против терроризма выступало умеренное крыло анархо-синдикалистского движения во главе с А. Пестаньей. Он писал: «Огромная нагрузка, которая ложилась на плечи террористов и реальность результатов, которые произвел террор, заставляли меня сомневаться, оправдан ли счет. Сейчас я вижу, что нет»[66]. Иллюзии по поводу возможности использования террора в качестве метода достижения нового общества рассеивались. Терроризм, рожденный ожесточением классовых схваток и малой эффективностью легальных методов борьбы в авторитарном обществе, теперь становился анахронизмом и только дискредитировал организацию.

Но радикальные анархисты, преобладавшие в ФАИ, стремились к действиям, способным спровоцировать революцию. А старшее поколение лидеров НКТ считало, что «революция не может полагаться на смелость более или менее храброго меньшинства, но, напротив, она пытается быть движением всего рабочего класса, движущегося к своему окончательному освобождению, которое одно определит характер и точный момент революции»[67]. Эта мысль, изложенная в «Манифесте тридцати», подписанном в августе 1931 г. лидерами умеренных Х. Пейро, А. Пестанья, Х. Лопесом и др. (по числу 30 их стали называть «триентистами»), казалась лидерам ФАИ слишком оппортунистичной. Х. Гарсиа Оливьер писал: «Нас не слишком заботит, подготовлены мы или нет к тому, чтобы сделать революцию и ввести либертарный коммунизм»[68]. Эта беззаботность аукнется в 1936 г.

«Триентисты» соглашались, что в стране сложилась революционная ситуация. Но это не значит, что уже есть предпосылки для создания анархического общества. Нужно готовить эти организационные предпосылки, укреплять самоорганизацию рабочих, а не заниматься путчизмом. «Триентисты» упрекали своих противников в том, что те верят «в чудо революции, как если бы она была святым средством, а не тяжелым и болезненным делом, которое переживают люди со своим телом и духом… Мы революционеры, но мы не культивируем миф революции… Мы хотим революции, но которая с самого начала развивается прямо из народа, а не революция, которую хотят делать отдельные индивиды, как это предлагается. Если они это будут осуществлять, это преобразуется в диктатуру»[69]. «Триентисты» предложили сразу после революции не надеяться на немедленное наступление анархии, а создать систему переходного периода — демократический синдикализм, обоснованный ранее Пейро.

Радикальный актив НКТ пока не воспринял эти прагматические идеи. ФАИ использовала это для того, чтобы поставить НКТ под свой идейный контроль, вытеснив прежних «оппортунистических» лидеров. Развернулась полемика между триентистской «Солидаридад обрера» и «Эль Лучадор», защищавшим радикальную позицию ФАИ.

Бойцы «Носотрос» тоже выступили против «триентистов». Б. Дуррути писал: «Ясно видно, что Пестанья и Пейро пошли на моральные компромиссы, не дающие им действовать по-либертарному… Если мы, анархисты, не будем энергично обороняться, мы неизбежно деградируем до социал-демократии. Необходимо совершить революцию, чем раньше, тем лучше, поскольку республика не может дать народу ни экономических, ни политических гарантий»[70]. Более того, раз в условиях кризиса модернизация будет проведена за счет рабочих, Дуррути считает необходимым остановить модернизацию. Нужно дестабилизировать существующую в Испании систему с помощью «революционной гимнастики масс», делать их все решительнее и опытнее в боевом деле. Дуррути разъяснял Гарсиа Оливеру смысл «революционной гимнастики»: «вожди идут впереди»[71]. Но Гарсиа Оливеру и некоторым членам «Носотрос» и ФАИ не нравилось, что Дуррути планирует акции этой гимнастики самостоятельно, как вождь, не считаясь с мнением товарищей. «Можем ли мы оказать тебе поддержку, когда ты постоянно ведешь себя так, словно работаешь сам за себя? Нам что, и дальше относиться к тебе с прохладцей из-за того, что ты, когда тебе удобно, плюешь на мнения группы?»[72]

Горячая социальная атмосфера, углубляющийся экономический кризис, делавший жизнь рабочих все тяжелее — все это придавало силы анархистскому радикализму, для которого крушение старого порядка было синонимом создания нового счастливого общества. Как пишет анархо-синдикалистский историк А. Пас, «в конечном счете именно радикальная тенденция навязала анархо-синдикалистскому объединению свою революционную линию»[73]. Однако слова «в конечном счете» тут явно лишние, поскольку радикалы 1931 года всего через несколько лет будут сами проводить как раз умеренную политику, предложенную «триентистами».

21 сентября 1931 г. Пейро был вынужден уйти с поста редактора газеты «Солидаридад обрера», что стало важной победой радикальных анархистов. Глаза радикалам застилала романтика «чистых идей». Гарсиа Оливер писал: «Революционные акции всегда действенны. Но диктатура пролетариата, как она понимается коммунистами и синдикалистами, которые подписали манифест, ничего не меняет. Здесь будет много попыток установить насилие как практическую правительственную форму. Эта диктатура вынужденно образует классы и привилегии»[74]. Оливер считал, что переходное общество синдикалистов — это диктатура, как у большевиков, что она выродится в общество, против которого нужно будет совершить новую революцию.

Пейро доказывал, что предлагаемое им переходное синдикалистское общество не приведет к диктатуре: «Возможна лишь одна диктатура, при которой, как в России, меньшинство рабочих принуждает большинство… Синдикализм — это господство большинства»[75].Российские анархисты сумели донести до западных товарищей критическое представление об опыте Российской революции. Но один вопрос, который станет критическим для анархистов с самого начала гражданской войны, остался незамеченным — что делать, если в начале революции «большинство» не захочет создавать ни анархического, ни синдикалистского общества?

А. Пестанья не хотел бросать НКТ на неподготовленную всеобщую забастовку. Когда Национальный комитет НКТ под давлением радикалов принял решение провести 29 мая 1932 г. всеобщую забастовку, «триентисты» во главе с А. Пестаньей ушли с постов. Забастовка, как и следовало ожидать, закончились неудачей. Умеренные продолжали протестовать против вспышкопускательства новых лидеров НКТ. 5 марта 1933 г. на каталонской региональной конференции «триентисты» вышли из НКТ. Связанные с «триентистами» профсоюзы выступили против «диктатуры ФАИ» (в действительности мифической — речь могла идти лишь о влиянии идей ФАИ) и образовали независимый от НКТ Национальный комитет связи. Позднее А. Пестанья организует небольшую Синдикалистскую партию, которая будет участвовать в правительстве Народного фронта.

Одновременно с конфликтом умеренных и радикалов НКТ развернула борьбу против коммунистов-большевиков в своих рядах. 17 мая 1931 г. проникшие в НКТ коммунисты создали «Национальный комитет НКТ», надеясь, что в условиях неразберихи, связанной с легализацией и притоком новых членов есть шанс перехватить инициативу у анархо-синдикалистов. Но старый костяк организации оказался сильнее. В апреле 1932 г. из НКТ была исключена федерация Героны и Лериды, оказавшаяся под контролем коммунистов-антисталинцев[76].

Руководство КПИ в новых условиях все никак не могло выйти из привычной изоляции. Коммунисты не жалели эпитетов, чтобы охарактеризовать ничтожество своих противников. Социалисты — «народ конченный», анархисты — «слишком правые», либералы — тайные монархисты[77]. После таких докладов в Коминтерне ждали мощного роста компартии.

Но воз не двигался с места, коммунисты оставались изолированной сектой. Попытались было «отщипнуть» часть актива у НКТ, но неудачно. Часть коммунистов тяготела к союзу с троцкистами. 17 марта 1932 г. в Севилье открылся IV съезд КПИ. В ЦК были избраны как прежние лидеры (Х. Бульехос, М. Адаме, А. Трилья), так и новая «молодежь» (уже более молодые лидеры, чем прежние «молодые» 1920 года) — Хосе Диас, Долорес Ибаррури, Педро Чека, Висенте Урибе, Антонио Михе. На плечи этой генерации ляжет управление партией в условиях революции. Они были более открыты к диалогу с социалистами и анархистами, и в то же время — куда более деловыми людьми, чем старое руководство. Новая генерация не собиралась слушаться Бульехоса и его друзей, и старые лидеры подали в отставку. Чтобы они не путались под ногами новых руководителей, 29 октября Бульехос и его товарищи были исключены из партии по решению Коминтерна. Обвинение отражало конфликт между двумя поколениями — Бульехос был обвинен в том, что «мешал выдвижению молодых кадров».

Новые менеджеры стали выводить из изоляции проблемную партию. Х. Диас, выдвинувшийся в качестве рабочего лидера в НКТ и вступивший в КПИ только в 1926 г., оказался в этом отношении настоящей находкой — динамичный, обаятельный, договороспособный, организованный лидер, опиравшийся на энергичную команду. Коммунисты сделали ставку на развитие своего профсоюза УВКТ, который сумел навербовать в свои ряды несколько десятков тысяч рабочих, недовольных оппортунизмом ВСТ и в то же время — излишним радикализмом НКТ.

Но, хотя численность КПИ и прокоммунистического профсоюза стала расти, они все еще заметно уступали и по численности, и по влиянию ИСРП и НКТ.

* * *

павел карпец

11-10-2016 14:08:02

А.В. Шубин "Великая испанская революция "
отрывок номер V
Скрытый текст: :
Коммунисты и оба анархо-синдикалистских течения приняли активное участие в стачечном движении. Находившийся в бедственном положении пролетариат снова стал «требовать свое». Однако только в 1933 г. стачечная волна превысила уровень 1920 г. Если в 1929 г. произошло 100 стачек, а в 1930 г. — 527, то в 1931 г. — 710, 1932 г. — 830, в 1933 г. — 1499. Очень быстро трудовые конфликты вошли в привычное кровопролитное русло. Если профсоюзы не соглашались на предложенные им условия, власти бросали на забастовщиков гражданскую гвардию, то есть внутренние войска.

Поскольку профсоюзы ВСТ пользовались государственным арбитражем, чтобы хотя бы отчасти решить проблемы своих членов, часть рабочих, недовольных результатом таких компромиссов, сориентировались на НКТ. Анархо-синдикалисты проводили стачки так, будто никакого социального законодательства не существует, а гвардия только ждала повода, чтобы применить насилие против рабочих. 1 мая произошли столкновения в Барселоне, когда полиция попыталась остановить первомайскую демонстрацию, в которой шли вооруженные анархисты.

В июле 1931 г. гвардейцы открыли огонь по стачечникам в Сан-Себастьяне. Пулеметы как средство борьбы со стачкой, убитые и раненые — все это привело к расширению движения и превращению локальной стачки строителей в общегородскую забастовку. Вскоре подобные события произошли и в Севилье. Гвардия применила артиллерию, погибло более 30 рабочих. Более того, арестованных рабочих расстреливали без суда. В разгар этих событий 21 июля был введен в действие декрет о запрете политических стачек. Либерализм повернулся к обездоленному люду авторитарным лицом.

НКТ не стала подчиняться и в августе провела в Каталонии всеобщую стачку солидарности с арестованными рабочими. После того как НКТ завершила стачку, радикальная часть рабочих, вдохновляемая ФАИ, продолжала бастовать до 4 сентября. Стачка не была мирной. Рабочие взрывали телефонные столбы, гражданская гвардия штурмом взяла штаб союза строителей.

В 1931–1933 гг. анархисты инициировали ряд сельских стачек, которые переросли в вооруженные столкновения. В декабре 1931 г., под Новый год, гражданская гвардия напала на организованный анархистами митинг батраков и безработных в эстремадурском местечке Кастильбланко. Разъяренная толпа бросилась в контратаку и буквально растерзала четырех гвардейцев. В январе 1932 г. уже социалисты вывели рабочих на улицы в городке Арнеде — в знак протеста против увольнения рабочих за членство в профсоюзе. Гражданская гвардия открыла огонь по митингующим, убив несколько демонстрантов.

17 января 1932 г. в Бильбао монархисты собрались на митинг, и когда из толпы молодой человек крикнул «Да здравствует Республика!», монархист открыл огонь из пистолета и убил троих юношей. Вскоре город был заполнен возмущенными республиканцами, преимущественно рабочими-социалистами. Монархисты ушли в подполье, опасаясь расправы, но демократы оказались гуманнее традиционалистов.

Оружие применяли представители разных политических течений. Сама социальная ситуация и культурная среда Испании дышали предчувствием гражданской войны. Но, пожалуй, именно анархисты в наибольшей степени были готовы менять эту жизнь прямо сейчас. В Сальенте население под влиянием анархистов провозгласило себя свободной общиной и несколько дней отбивалось от гражданской гвардии.

18 января 1932 г. анархисты, перехватив инициативу у коммунистов (те планировали общенациональную стачку чуть позднее), подняли на забастовку рабочих нескольких шахтерских городков в Пиренеях (Ман-Гессан, Фигольс, Берга и др.). Рабочие установили власть профсоюза, объявили об отмене государства, частной собственности и денег, ввели распределение продуктов по талонам и продолжили работать. Рабочие избрали одним из своих лидеров Гарсиа Оливера и призвали анархистов на помощь. Отряд Дуррути и братьев Аскасо принял участие в пятидневных боях. Анархисты швыряли бомбы в полицию и войска. Рабочие Барселоны, которые уже провели крупную стачку в сентябре, поддержали повстанцев своей забастовкой, но это не помогло. Войска рассеяли повстанцев. Было арестовано несколько сот рабочих активистов, из которых 120, в том числе Дуррути и Аскасо, были отправлены в ссылку в колонии.

Тогда анархисты и коммунисты 15 февраля объявили забастовку протеста против высылки повстанцев. Стачка охватила города по всей Испании, хотя не стала всеобщей. Анархисты нападали на силы охраны порядка и штрейкбрехеров. Хотя движение не добилось немедленного успеха, ссыльным через несколько месяцев разрешили вернуться.

В мае 1932 г. стала нарастать новая волна социального протеста. Стачки против условий, согласованных смешанными комиссиями, охватили Андалусию и Эстремадуру. Рабочие НКТ из принципа отказывались использовать государственное посредничество. Но, впрочем, они не были чужды «соглашательства» — просто предпочитали достигать соглашений с предпринимателями напрямую, без помощи государства. Одновременно крестьяне в нескольких деревнях провозгласили коммунизм и захватили помещичьи земли.

В обстановке революционного возбуждения радикалы получили преобладание в Национальном комитете НКТ, и он провозгласил всеобщую стачку 29 мая 1932 г. «Триентисты», как уже говорилось, не желали участвовать в авантюре и ушли в отставку. Новое руководство во главе с временным генсеком М. Ривасом приступило к созданию вооруженных групп в профсоюзах. «Триентисты» оказались правы: забастовка вылилась в серию столкновений, в которых силы охраны порядка разогнали манифестации стачечников, и те не смогли оказать им существенного сопротивления.
Впрочем, осенью волна стачек повторилась. Снова в городах (Барселона, Севилья, Гранада, Алькой и др.) происходили столкновения стачечников и гражданской гвардии, а в деревнях (Уэрена, Ла-Песа, Льерена, Навальморале и др.) восставшие крестьяне провозглашали коммунизм и раздавали населению захваченное в магазинах продовольствие. В городах на магазины нападали толпы безработных. Выступления вели за собой аресты, а аресты — стачки солидарности.

Тогда радикальные лидеры НКТ, стремившиеся к «настоящему делу», решили, что снова настало время нанести Системе решительный удар. Был создан революционный комитет во главе с Б. Дуррути, который стал готовить восстание, опираясь на созданные при синдикатах НКТ вооруженные «комитеты защиты». «Революция» должна была начаться с забастовки железнодорожников. Но вот беда — сами путейцы бастовать не очень хотели. Волна стачек в Испании уже шла на спад.

Пока шли дискуссии, полиция напала на след заговорщиков и обнаружила склады с оружием. Тогда «комитеты защиты» стали требовать сигнала к восстанию, пока все не пропало. Железнодорожников удалось уломать начать стачку 19 января 1933 г., но Каталонский «комитет защиты» заявил Ривасу, что поднимет восстание безо всякой стачки уже 8 января. Анархистские радикалы стали отрываться от рабочей массы, планы революции выродились в путч. Ривас, который возглавлял профсоюз и в то же время был радикальным анархистом, продемонстрировал эту двойственность: как представитель НКТ он был против восстания, а как «товарищ-анархист» — за.

Это противоречие определит дальнейшее развитие анархо-синдикализма в Испании. Люди, отвечавшие за большую организацию, за НКТ, склонялись ко все большему реализму. Радикальные анархисты, для которых революционное действие было смыслом жизни, стремились свергать, не очень задумываясь о конструктивной стороне дела.

В итоге радикалы, пришедшие к лидерству в НКТ на волне борьбы с «соглашателями»-«триентистами», постепенно становились умереннее, но сама организация в результате «революционной гимнастики», проповедуемой Дуррути, лучше других в Испании подготовилась к повстанческой борьбе. Вопреки ожиданиям Дурутти и других радикалов, эта «гимнастика» пригодилась самой Республике в июле 1936 г. А после начала глубокой социальной революции в июле 1936 г. конструктивные задачи, вставшие перед анархо-синдикалистами, оказались столь сложны, что быстро научили бывших радикалов умеренности.

Как и следовало ожидать, январское восстание 1933 г., организованное группой «Носотрос» и ее сторонниками в «комитетах защиты», вылилось в пшик. 8 января анархисты взорвали бомбу в полицейской префектуре, 8–9 января произошли перестрелки в Барселоне и нескольких городах Каталонии, и все стихло. Излишне говорить, что стачка железнодорожников была сорвана. Зато когда в деревнях Леванта и Андалусии прослышали о восстании в Барселоне, решили, что «началось», и подняли восстания, впрочем, быстро подавленные. 10 января НКТ официально отмежевалась от выступления: «…упомянутые события имели исключительно анархистское значение, и органы Конфедерации никоим образом не вмешивались в них. Но, хотя мы и не вмешивались, мы никоим образом не обвиняем тех, кто мужественно начал их, потому что мы — тоже анархисты». Мы — ни при чем, виноваты анархисты, но мы — не осуждаем, потому что тоже анархисты. Власти не оценили этой сложной диалектики. Правительство ответило на выступление волной арестов анархо-синдикалистов, которая привела к серьезным разрушениям в структуре НКТ. По итогам «разбора полетов», 30 января 1933 г. радикальный НК НКТ ушел в отставку. Однако, получив урок, радикалы все равно не признали правоту «триентистов», что предопределило окончательный раскол НКТ с ними в марте 1933 г.

Несмотря на общую неудачу январского выступления, оно все же косвенно нанесло удар по левым республиканцам. Одно из январских деревенских восстаний произошло в деревне Касас-Вьехас в Андалузии. Крестьяне захватили земли герцога Мединасели. Гражданские гвардейцы запросили поддержку, и им прислали штурмовую гвардию («асальто»). Это была новинка — специальные подразделения, созданные для защиты Республики. Правда, «штурмовиков» бросили не против реставрации, а против революционных движений. Выбив анархистов из местечка, «асальто» провели «зачистку». Пожилой анархист Сейдесос не пустил их в свой дом, и началось новое сражение. Дом Сейдесоса и его дочери Либерталии обороняло несколько человек. Кончилось тем, что дом разбомбили с воздуха. Под шумок расстреляли пленных анархистов. Немотивированная жестокость «асальто» шокировала страну. «Правительство убийц» было атаковано в кортесах справа. Популярность либералов упала, что способствовало их поражению на муниципальных выборах в апреле 1933 г. После принятия в мае закона о религиозных конгрегациях, направленного против Церкви, президент-католик Алкала Самора указал премьер-министру Асанье, что тот уже не пользуется поддержкой президента. Несмотря на то, что правительство Асаньи в этот момент устояло, правые воспряли духом и фактически заблокировали работу парламента. Новые выборы стали неизбежными. 9 сентября 1933 г. после очередной неудачи во время формирования Трибунала конституционных гарантий Асанья ушел в отставку. 12 сентября по поручению президента правительство сформировал А. Леррус, который не включил в него социалистов. Такое правительство не имело поддержки в парламенте и получило вотум недоверия (временным премьер-министром стал однопартиец Лерруса М. Баррио). 9 октября Кортесы были распущены, началась предвыборная кампания.
На своих манифестациях анархо-синдикалисты призывали рабочих не голосовать, потому что все партии одинаковы, и есть только одна альтернатива — социальная революция или фашизм.

Под влиянием анархо-синдикалистской агитации за бойкот выборов («электоральная стачка») значительная часть левых избирателей просто не пришла на избирательные участки на выборах 19 ноября и 3 декабря 1933 г. Ухудшение социальной ситуации в 1932 г. также вело к падению авторитета либерально-социалистической коалиции. Правые получили 3345 тыс. голосов (СЭДА — 98 мест), радикалы — 1351 тыс. (100 мест), социалисты — 1627 тыс. (60 мест), левые либералы — 1 млн (70 мест), коммунисты — 400 тыс. (но не победили ни в одном округе). Для того, чтобы опередить правых, левым не хватило 400 тыс. голосов (анархо-синдикалисты контролировали около полумиллиона).

павел карпец

29-10-2016 14:01:14

Шубин писал(а):.....В 1900 г. рабочий съезд в Мадриде постановил создать анархо-синдикалистский профсоюз.....
.....Следуя влиянию французского рабочего движения с его "Амьенской хартией" 1906 г. ."Солидаридад обрера" провозгласила , что не намерена выбирать между двумя направлениями социализма ( то есть между анархизмом и марксизмом) , а сосредоточится "исключительно на классовой борьбе" . Это самоограничение в выборе стратегии постепенно привело французскую Всеобщую Конфедерацию Труда (ВКТ) на путь поссибилизма , решения сиюминутных задач . В Испании развитие синдикализма пошло иначе . Здесь ситуация была более отчаянной для рабочих , и сами они оказались куда радикальнее....

http://socialist.memo.ru/firstpub/y05/rublev1.htm

павел карпец

22-12-2016 17:45:59

Шубин писал(а):.....испанский анархизм ушёл в подполье....
...За десятилетия подпольного развития анархизм создал собственную субкультуру рабочего и крестьянского протеста...
.....Следуя влиянию французского рабочего движения.....

Тогда надо немного отступить от основной "испанской" темы , на полвека назад , во Францию....
Скрытый текст: :
Проф. И.Н.Бороздин "Очерки по истории рабочего движения и рабочего вопроса во Франции XIX века", " глава VIII . Образование рабочей социалистической партии"
.....В 1880 году произошло событие большой важности ,- была , наконец , дана амнистия . Деятели Коммуны , гордые славным прошлым и перенесенными страданиями , вернулись домой и думали занять первое место среди борцов за свободу . Но с 1871 года много воды утекло , многое переменилось ; образовались новые партии , создались новые программы , выдвинулись новые вожди . Коммунары , никогда не составлявшие определённой отдельной партии , должны были или присоединиться к существующим политическим группировкам , или образовать новые . Талантливый публицист Рошфор основал журнал , открытый для революционеров всех оттенков ; наиболее умеренные члены Коммуны вошли в радикально-буржуазную партию ( тогдашнюю крайнюю левую парламента) и поддерживали Клемансо , тогда усиленно изображавшего левого и громившего министерства ; остальными было положено начало "социалистическо-республиканскому союзу" . Аллеман , Дюме , Жоффрен , и некоторые другие вошли в рабочую партию и стали работать вместе с Гедом . Самые решительные деятели Коммуны - бланкисты образовали новую партию :"центральный революционный комитет ". По программе они подходили к гедистам , но , согласно традициям своего вождя , не стояли на чисто классовых позициях ; рабочая партия не внушала им доверия .
Итак , амнистия , с одной стороны , способствовала усилению рабочей партии , дав ей активных борцов , а с другой - и ослабляла её , раздробляя единство действия вследствие появления новых взглядов и новых доктрин .
Коллективисты , державшиеся в общем особняком от вновь прибывших , были заняты в это время ожесточенной борьбой с радикальной партией , привлекавшей к себе все больше внимания . Многие рабочие симпатизировали этой крайне левой буржуазии , некоторые деятели Коммуны , как мы уже видели , даже вошли в неё . Радикальная партия считалась с требованием рабочих масс и признавала необходимым решительные реформы , но к социализму относилась весьма враждебно , признавая его учением чисто-утопическим . Выдающийся вождь партии Клемансо , в своих многочисленных речах часто говорил о нуждах рабочего класса и о необходимости улучшения его положения , но к коммунизму относился также , как и Гамбетта .
Рабочая партия ширясь и численно возрастая , насчитывала все больше и больше сторонников ; в 1880 году Б.Малон предпринял издание журнала "La Revue Socialiste"(" Социалистическое Обозрение ") , посвященное теоретической разработке проблем вопросов социализма . Несмотря на эти успехи , партия все ещё не была настолько сильна , чтобы одерживать победы на выборах . Кандидаты социалистов получили всего 20.000 голосов в департаменте Сене и 30.000 в провинции . Эта неудача сильно поразила партийных деятелей , которые надеялись на полный успех . Стали прежде всего искать причину поражения; и на программу 1880 года , с которой шёл французский социализм , посыпались упреки .
Вожди недовольных Малон и Брусс , говорили , что она требует сразу слишком много , что она узко-нетерпима , полна крайностей и т.д..Конфликт разгорелся на национальном конгрессе в Реймсе (1881г.) . Доктрины были вполне одобрены , но по вопросам тактики произошли крайние разногласия . Большинство было настроено против сторонников Геда , и в результате было принято постановление , по которому программа 1880 года была признана неудовлетворительной , и было решено выработать новую . После закрытия конгресса началась ожесточенная газетная полемика . Брусс в " Пролетарии" нападал на крайности гедистов и говорил , что надо добиваться улучшений посредством постепенных реформ . Не надо требовать всего сразу , но надо добиваться того что возможно . Сторонники Брусса и получили название "поссибилистов" (т.е. "возможников") . Гедисты не сдавались ; в " Равенстве" появились сильные статьи , громящие поссибилистов за их буржуазные тенденции , за их отступничество от революционных идеалов . Полемика велась горячо и неустанно в 1881 и 1882 годы . В Сент-Этьенне (в 1882 г.) состоялся конгресс , где должны были быть представлены оба течения , и на этом съезде произошёл окончательный раскол . Поссибилисты явились в большинстве , гедисты решили отделиться и созвали свой особый конгресс в Руане . На каждом съезде произносились пламенные речи по адресу другого ; в то же время на каждом вырабатывались планы организации . Сторонники Геда сохранили название "рабочей партии" и приняли следующую организацию : в основании лежат группы в 15 человек , затем идут местные федерации с местными советами во главе , далее областные федерации (всего 6) с областными советами , назначаемыми ежегодными областными конгрессами , и , наконец , национальный совет из 5-ти человек , находящийся в городе , назначенном ежегодным национальным конгрессом .
Поссибилисты в Сент-Этьенне основали революционно-социалистическую партию ; установлено было деление на группы , федерации и партии : каждая группа свободна , каждая федерация автономна . Национальный совет состоящий из 5 делегатов от областей , избирается на два года . Обе партии пытались также изложить в популярной форме свои идеи . Марксисты энергично и широко популяризировали учение гениального творца "Капитала"....

павел карпец

28-12-2016 14:35:20

Скрытый текст: :
глава IX. Социализм и парламентская борьба .
......Социалисты в это время не только продолжали успешно вести пропаганду и приобретать сторонников , но и воевать с другими правыми течениями в рабочем классе . Анархисты , порвав окончательно с марксистами проявляли большую деятельность после конгресса в Лондоне (1881) . Вождями анархистов в Париже были Готье и "великая гражданка" , коммунарка Луиза Мишель , своими пламенными речами собиравшая на сходки массу народа ; но особенно силён был анархизм на юге , где живы были бакунинские традиции , и где действовал его талантливый преемник Кропоткин . Лионская революционная федерация приняла в 1882 году чисто анархистскую программу : в том же году в Лионе был ряд анархистских покушений . В результате покушений был создан громкий процесс анархистов , которые воспользовались этим процессом для того , чтобы засвидетельствовать свою ненависть к государству .
Враги социалистов справа , сторонники умеренного профессионализма по-прежнему не пользовались успехом . Но закон 1884 г. заставил их сделать серьёзную попытку подновить свою программу и возродить попытки организации производственных кооперативов . В 1886 г. умеренные синдикаты Лиона решили созвать свой конгресс ; правительство одобрило этот план и предоставило синдикатам полную свободу . Сторонники революционной тактики не хотели оставить эту попытку без внимания и также явились на конгресс ; дебаты между двумя враждебными партиями были чрезвычайно заострены . Умеренные профессионалисты восторженно воспевали закон 1884 года , видя в нем начало великих благ ; наоборот , революционеры его критиковали самым решительным образом , считая его буржуазной полумерой . И победа была на стороне революционных социалистов : резолюция об обобществлении средств производства была принята почти единогласно . Резолюция съезда составлена в духе , враждебном закону Вальдека Руссо . В заключение , конгресс решил образовать федерацию бирж труда , которая "объявила себя сестрой всех существующих рабочих социалистических федераций" . Таков был неожиданный для правительства финал "умеренного конгресса" . Он только еще раз засвидетельствовал значительно выросшую силу революционного социализма.....

павел карпец

11-03-2017 19:06:28

Из "Записки революционера". П. Кропоткина
"Анархическое движение во Франции значительно разрослось в 1881–1882 годах. Вообще принято было думать, что дух французов враждебен коммунизму, и поэтому в Интернациональной рабочей ассоциации проповедовался «коллективизм». В то время под коллективизмом подразумевалось обобществление средств производства и свобода для каждой группы производителей определить потребление на основе индивидуалистической или коммунистической. В действительности же французский дух враждебен только казарменному коммунизму, то есть фаланстериям старой школы и «армиям труда», о которых говорилось в сороковых годах. Когда же Юрская федерация на конгрессе 1880 года смело высказалась за анархический коммунизм, то есть за вольный коммунизм, анархические воззрения сейчас же нашли во Франции многих сторонников. Наша газета стала шире распространяться; мы вступили в деятельную переписку со многими французскими рабочими, и значительное анархическое движение быстро развилось в Париже и в некоторых провинциях, в особенности же вокруг Лиона. Пересекая Францию, на пути из Тонона в Лондон, я посетил Лион, Сент-Этьен и Виенн, где читал лекции. В этих городах я нашел значительное число рабочих, готовых принять наши воззрения.

В конце 1882 года в Лионском округе свирепствовал страшный кризис. Производство шелков было совсем парализовано, а нищета среди ткачей была так велика, что множество детей толпилось по утрам у ворот казарм, где солдаты раздавали им остатки своего хлеба и супа. Тут началась, между прочим, популярность генерала Буланже, разрешившего солдатам раздачу остатков от их харчей. Углекопы во всей области тоже находились в крайне бедственном положении.

Я знал, что там началось значительное брожение, но за одиннадцать месяцев, проведенных мною в Лондоне, у меня порвались близкие связи с французским движением. Через несколько недель после моего возвращения в Тонон я узнал уже из газет, что у углекопов из Монсо-ле-Мин, приведенных в отчаяние притеснениями со стороны владельца шахт, – ревностных католиков, начался род восстания. Они устраивали тайные сходки и обсуждали всеобщую стачку; каменные кресты, стоявшие на всех дорогах вокруг шахт, были опрокинуты или же разрушены теми динамитными патронами, которые в большом количестве употребляются рудокопами в подземных работах и часто остаются у работников. В Лионе агитация тоже приняла более сильный характер. Анархисты, которых было довольно много в городе, не пропускали ни одного митинга оппортунистов без того, чтобы не говорить на нем, и брали платформу приступом, если им отказывали в слове. Тогда они постановляли резолюции в том смысле, что шахты, все орудия производства, а также жилые дома должны принадлежать народу. И эти резолюции – к ужасу буржуазии – принимались восторженно.

С каждым днем недовольство работников росло против городских советников и политических вожаков-оппортунистов, которые ничего не делали для облегчения растущей нищеты, а также против прессы, которая говорила с легким сердцем, как о пустой вещи, о таком важном кризисе. Как водится в подобных случаях, ярость беднейшей части населения направилась прежде всего против мест увеселения и распутства, которые тем более озлобляют массы в минуту страдания и отчаяния, что эти места являются для них олицетворением эгоизма и разврата богатых. Местом, особенно ненавистным работникам, было кафе в подвальном этаже театра Бэлькур, которое оставалось открыто всю ночь. Здесь до утра журналисты и политические деятели пировали и пили в обществе веселых женщин. Не было сходки, на которой не слышались бы полускрытые угрозы по адресу этого кафе, а раз ночью кто-то взорвал там динамитный патрон. Рабочий-социалист, оказавшийся случайно в кафе, кинулся, чтобы потушить зажженный фитиль патрона, но был убит взрывом, который также слегка ранил некоторых пирующих буржуа. На следующий день динамитный патрон взорвался в дверях рекрутского присутствия, и пошла молва, что анархисты намереваются взорвать громадную статую богородицы на холме Фурвиер, близ Лиона. Нужно жить в Лионе или в его окрестностях, чтобы видеть, до какой степени население и школы находятся еще в руках католических попов, и чтобы понять ту ненависть, которую питает к духовенству все мужское население.

Паника охватила лионскую буржуазию. Арестовали шестьдесят анархистов всех рабочих, за исключением одного Эмиля Готье, дававшего в то время серию лекций в Лионском округе. Лионские газеты стали в то же время систематически убеждать правительство, чтобы оно арестовало меня; они выставляли меня вожаком агитации, нарочно прибывшим из Англии, чтобы руководить движением. Опять в нашем маленьком городе стали прогуливаться своры русских шпионов. Почти ежедневно я получал послания, очевидно написанные шпионами международной полиции, с указанием какого-нибудь динамитного заговора или с таинственными упоминаниями о партиях динамита, отправленных ко мне. Я собрал целую коллекцию подобных писем и отмечал на каждом: «Police Internationale». Французская полиция забрала ее у меня при обыске, но этих писем она не посмела предъявить на суде. Их, впрочем, мне не возвратили.

В декабре сделали обыск у меня в доме, совсем по-российски. Задержали также на станции и обыскали жену, отправляющуюся из Тонона в Женеву. Конечно, не нашли ничего компрометирующего меня или других.

Прошло десять дней, во время которых я мог бы свободно уехать, если бы захотел. Я получил несколько писем с советом бежать; одно из них – от неведомого русского друга, быть может, члена дипломатического корпуса, который, по-видимому, знавал меня когда-то. Он советовал мне скрыться немедленно, потому что иначе я могу сделаться жертвой договора о выдаче, который должен быть заключен между Францией и Россией. Я остался на месте; а когда в «Times» появилась телеграмма с сообщением о моем побеге из Тонона, я написал письмо в редакцию этой газеты, указал мой адрес и заявил, что не думаю скрываться, после того как арестовано так много моих друзей.

В ночь на 21 декабря мой шурин умер у меня на руках. Мы знали, что его болезнь неизлечима, но всегда страшно тяжело видеть, как на ваших глазах гаснет молодая жизнь после упорной борьбы со смертью. Мы с женой были в страшном горе: мы оба очень любили этого прекрасного юношу… Часа три спустя, когда стало брезжить утро печального зимнего дня, явились жандармы арестовать меня. Видя, в каком состоянии была жена, я просил остаться с ней до похорон на честное слово, что явлюсь к назначенному сроку в тюрьму. Но мне отказали, и в ту же ночь меня отвезли в Лион. Элизэ Реклю, которого известили телеграммой, явился немедленно и проявил в отношении к моей жене всю доброту своего золотого сердца. Прибыли друзья из Женевы. Хотя похороны носили чисто гражданский характер, чего раньше никогда не бывало в нашем городке, половина всего населения шла за гробом. Оно желало этим показать моей жене, что симпатии бедноты и савойских крестьян были с нами, а не с правительством. Когда начался мой процесс, крестьяне следили за ним изо дня в день и спускались из горных деревень в город, чтобы купить газеты и узнать, как обстоят мои дела на суде.

Глубоко тронул меня также приезд в Лион одного знакомого англичанина. Он был прислан хорошо известным и уважаемым в Англии радикалом Джозефом Коуэном, в семье которого я провел в Лондоне немало счастливых часов в 1882 году. Посланный привез значительную сумму денег, чтобы взять меня на поруки. В то же время он передал мне желание лондонского друга, чтобы я не заботился о судьбе залога и немедленно уезжал из Франции. Каким-то таинственным путем мой знакомый ухитрился даже иметь свободное свидание со мной, то есть личное, а не в клетке за двумя решетками, как я виделся всегда с женой. Он был также сильно взволнован моим отказом принять его предложение, как и я трогательным проявлением дружбы со стороны лица, к которому, как и к его замечательно хорошей жене, я и прежде уже относился с большим уважением.

Французское правительство пожелало произвести сильное впечатление на массы большим процессом, но оно не могло преследовать арестованных анархистов за взрывы. Для этого пришлось бы передать разбор дела присяжным, которые, по всей вероятности, оправдали бы нас. Поэтому правительство прибегло к маккиавеллиевскому способу – преследованию за принадлежность к Интернационалу. Во Франции существует закон, изданный немедленно после падения Коммуны, по которому принадлежащие к этой ассоциации могут быть переданы обыкновенному полицейскому суду и могут быть приговорены им до пяти лет тюремного заключения. Полицейский же суд всегда выносит приговор, угодный правительству.

Суд начался в Лионе в начале января 1883 года и продолжался почти две недели. Обвинение было смешно, так как все знали, что лионские работники никогда не принадлежали к Интернационалу; оно даже вполне провалилось, как это видно из следующего эпизода. Единственным свидетелем со стороны обвинения был начальник тайной полиции в Лионе – пожилой человек, к которому суд относился с необычайным уважением. Его показания, должен я сказать, фактически были совершенно верны. «Анархисты, – говорил он, – приобрели себе многочисленных сторонников среди населения. Они сделали митинги оппортунистов невозможными, так как говорили на каждом из них, проповедовали коммунизм и анархизм и увлекали таким образом слушателей». Видя, что начальник тайной полиции показывает согласно с истиной, я решился задать ему вопрос:

– Слыхали ли вы когда-нибудь, чтобы в Лионе говорилось об Интернациональном товариществе рабочих?

– Никогда! – ответил он угрюмо.

– Когда я возвратился с Лондонского конгресса в 1881 году и сделал все возможное, чтобы возродить Интернационал во Франции, имел ли я успех?

– Нет. Работники нашли Интернационал недостаточно революционным.

– Благодарю вас, – сказал я; затем, обратившись к прокурору, прибавил: – Вот вам все здание обвинения, разрушенное вашими же собственными свидетелями.

Тем не менее нас всех приговорили за принадлежность к Интернационалу. Четырех из нас присудили к высшему наказанию – к пятилетнему заключению и к штрафу в две тысячи франков; остальных – к заключению на сроки от четырех лет до одного года. В действительности обвинители наши и не пытались доказать существование Интернационала. Об этом, по-видимому, совершенно забыли. Нам попросту предложили говорить об анархизме, что мы и сделали весьма охотно. А когда кто-то из лионских товарищей попытался выяснить пункт о взрыве, ему грубо заметили, что нас преследуют не за взрывы, а за участие в Интернационале, к которому, кстати, кроме меня, никто не принадлежал.

В подобных процессах всегда бывает какой-нибудь элемент комизма, и на этот раз он был внесен одним моим письмом. Построить обвинение решительно было не на чем. Десятки обысков были произведены в квартирах французских анархистов; но нашли только два моих письма. Прокурор пытался выжать из них все, что возможно. Одно из них я писал французскому работнику, который как-то пал духом. Я говорил ему о знаменательной эпохе, в которой мы живем, о наступающих великих переменах, о зарождении и распространении новых идей… Письмо было невелико, представитель обвинения ничего не сумел извлечь из него. Что касается до второго письма, то оно было на двенадцати страницах. И тут то прокурор отличился. Я написал его тоже другу французу, молодому башмачнику. Он зарабатывал средства к жизни тачанием башмаков у себя на дому. Налево от него стояла железная печурка, на которой он сам стряпал свой суп, а справа – столик, на котором он писал длинные письма к товарищам, не вставая с низенькой сапожничьей скамьи. Стачав ровно столько пар башмаков, чтобы хватило на покрытие крайне скромных расходов и осталось несколько франков, чтобы послать старухе матери в деревню, мой друг целыми часами писал письма, в которых с замечательным здравым смыслом и проницательностью развивал принципы анархизма. Теперь он хорошо известный во Франции писатель и уважается всеми за открытый характер, прямоту и здравый политический смысл. К несчастью, в то время он мог исписать восемь или десять страниц и нигде не поставить ни одной точки или хотя бы запятой. Раз я написал ему предлинное письмо, в котором объяснил, что на бумаге мысли разделяются на главные предложения и на придаточные, что первые следует отделять точкой или точкой с запятой, а для вторых – не пожалеть хотя бы запятую. Я объяснил приятелю, как много выиграют его писания, если он примет эту маленькую предосторожность.

Это письмо прокурор прочел на суде и прибавил к нему патетические комментарии:

– Вы слышали, милостивые государи, письмо, – на чал он, обратившись к суду – На первый взгляд в нем нет ничего особенного. Подсудимый дает урок грамматики рабочему… Но, – и тут голос прокурора задрожал от сильного волнения, – делал он это вовсе не для того, чтобы помочь бедному работнику в приобретении знаний, которых он, по всей вероятности из лености, не получил в школе. Не для того, чтобы пособить ему честно заработать свой хлеб… Нет, милостивые государи! Это письмо написано для того, чтобы внушить ему ненависть к нашим великим и прекрасным учреждениям, для того, чтобы лучше напитать его ядом анархизма, с единственной целью сделать его более страшным врагом общества… Да будет проклят день, когда Кропоткин ступил на французскую почву!

Мы не могли удержаться и хохотали, как дети, во время всей этой филиппики. Судьи глядели на прокурора, как бы желая сказать ему: «Довольно!», но тот вошел в азарт, ничего не замечал и, увлеченный потоком собственного красноречия, гремел, впадая все больше и больше в театральный тон. Он усердствовал из всех сил, чтобы получить награду от русского правительства, которая и была ему действительно дана.

Вскоре после осуждения председатель полицейского суда получил повышение и был сделан членом окружного суда. Что касается прокурора и до другого члена полицейского суда, – то – трудно поверить этому – русское правительство прислало им по Анне, и французское правительство разрешило принять ордена! Таким образом, знаменитый франко-русский союз зародился еще в Лионе, после нашего процесса.

Этот процесс, во время которого были произнесены воспроизведенные всеми газетами блестящие анархические речи такими первоклассными ораторами, как рабочий Бернар и Эмиль Готье, и во время которого все обвиняемые держались мужественно и в течение двух недель пропагандировали свое учение, имел громадное влияние, расчистив ложные представления об анархизме во Франции. Без сомнения, он в известной степени содействовал пробуждению социализма и в других странах. Что касается осуждения, оно до такой степени мало оправдывалось фактами, что французская пресса, за исключением газет, преданных правительству, открыто осуждала судей. Даже умеренный «Journal des Economistes» открыто не одобрял приговора, «которого отнюдь нельзя было предвидеть на основании фактов, установленных во время процесса». В состязании между нами и судом выиграли мы. Общественное мнение высказалось в нашу пользу. Немедленно же в парламент было внесено предложение об амнистии, за которое подали голоса около сотни депутатов. Предложение вносилось потом правильно каждый год, заручаясь все большим и большим числом голосов, покуда наконец нас освободили."

павел карпец

22-03-2017 13:29:52

Автономное действие

ПТ, 18/03/2011 - 16:00 andron
Луиза Мишель - возмутительница спокойствия

18 марта 2011 года исполнилось 140 лет со дня провозглашения Парижской Коммуны. Среди участников этого восстания и анархистского движения во Франции была удивительная женщина Луиза Мишель (1830-1905). Луиза Мишель была незаконнорожденным ребенком владельца замка и служанки. Детство она провела в замке у бабушки и дедушки. Получила либеральное воспитание и хорошее образование в духе традиций Просвещения. Луиза была любознательной и насмешливой девочкой. Она часто задавала учителю вопросы, на которые он не мог ответить. Во время диктовки девочка записывала все, что говорил учитель. Это выглядело примерно так: «Римляне были хозяевами мира (Луиза, не держите ваше перо как палку точка с запятой), но Галлия долго сопротивлялась».

Луиза Мишель видела свое призвание в работе с детьми. Но для того, чтобы преподавать в государственной школе в эпоху Второй империи надо было принести присягу императору Наполеону III. Это противоречило убеждениям Луизы и она решила открыть свою частную школу. Молодая учительница воспитывала в своих учениках любовь к свободе и самостоятельному мышлению, использовала такие необычные для того времени педагогические методы, как наблюдение за живой природой и создание живых уголков.
В 26 лет Луиза переехала в Париж. В Париже она продолжала работать учительницей, а, кроме того, вела вечерние курсы для рабочих. Луиза Мишель изучает жизнь народных низов, пытается понять социальные корни преступности и сумасшествия. В столице она посещала революционные кружки, поддерживала связь с заговорщиками-бланкистами.

В эти годы начинает формироваться мировоззрение Луизы Мишель. Она склоняется к мысли, что человечество все еще находиться в детском возрасте и вскоре ему предстоит повзрослеть. В этой эволюции решающую роль сыграют женщины.

В 1871 г. пала Вторая империя. Поражение бонапартистского режима во франко-прусской войне и антинародная политика правительства Третьей республики привели к вооруженному восстанию парижского пролетариата. С 18 по 28 марта временным революционным правительством был ЦК Национальной гвардии. 26 марта прошли выборы а Парижскую Коммуну, как по традиции называется городское самоуправление Парижа. Парижской коммуне противостояло бежавшее в Версаль буржуазное правительство Тьера. После победы восстания 18 марта Луиза Мишель предлагала немедленно начать наступление на Версаль, но эта идея был отвергнута. Тьер не имел тогда достаточно сил, чтобы противостоять восставшему Парижу, но это продолжалось недолго. Революционеры упустили шанс. Дело в том, что ЦК Национальной гвардии считал себя временным административным органом. Его участники надеялись, что правительство Тьера признает законно выбранную Парижскую Коммуну и гражданской войны удастся избежать. Тогда Луиза Мишель предложила своим друзьям-бланкистам Ферре и Риго отправить ее в Версаль, чтобы убить Тьера, но они не приняли это предложение. Луиза отправилась в Версаль и агитировала солдат переходить на сторону коммунаров. Буржуазная пресса прозвала ее Красной Волчицей.

После вступления версальцев в Париж Луиза Мишель до конца сражалась на баррикадах. Поражение Коммуны обернулось безжалостным контрреволюционным террором. Не менее 30 тысяч человек было расстреляно без суда и следствия. Расстреливали за следы пороха на руках, за найденную при обыске фуражку национального гвардейца, за косой взгляд на офицера. Затем начались судебные процессы. 50 тысяч человек были приговорены к каторге, тюрьме или ссылке.

На суде Луиза Мишель потребовала для себя смертного приговора: «Всякое бьющееся за свободу сердце имеет только одно право – право на маленький кусочек свинца и я требую своей доли». Как женщина она избежала смертной казни и была приговорена к ссылке в Новую Каледонию.

В ссылке Луиза Мишель учила грамоте туземцев Новой Каледонии и собирала их фольклор. Впоследствии она издала их «Легенды и героические поэмы». Когда в 1878 г. туземцы восстали против колониального гнета, ссыльная коммунарка поддержала восстание. Администрация колонии подожгла лес, где укрывались повстанцы. Лишь немногим удалось спастись, уплыв в море. В Новой Каледонии Луиза Мишель стала анархистской.

После амнистии 1880 г. Луиза Мишель с триумфом вернулась во Францию. Она активно участвует в работе анархистских групп, читает тысячи докладов во Франции и за границей: в Англии, в Бельгии и в Голландии. Кроме чтения докладов и политической публицистики Луиза Мишель пишет множество романов, стихов, пьес и рассказов политической направленности. 18 марта 1882 г. легендарная коммунарка предложила использовать черный флаг как символ анархистского движения.

После демонстрации в Париже против безработицы (1883 г.) Луиза Мишель была приговорена судом к шести годам тюрьмы по обвинению в грабеже. В ходе судебного процесса каждое свое выступление она использовала, чтобы выдвинуть обвинение против буржуазного государству и буржуазного права. «А зачем мне защищаться? – сказала обвиняемая, - Я уже заявила, что отказываюсь это делать… Что бы я не сказала, это не изменит ваше решение».

С 1890 по 1895 г. Луиза Мишель жила в Лондоне, где руководила либертарной школой. Вернувшись во Францию, она возобновила свои пропагандистские турне.

Луиза Мишель с большим уважением вспоминала русских эмигрантов в Париже, многие из которых участвовали в борьбе коммунаров, и писала, что «никогда не видела столь прямых, простых, возвышенных натур, столь сильных личностей». Незадолго до своей смерти она предсказывала, что в России «произойдут грандиозные события… Я уже чувствую, как поднимается, как растет эта революция, которая сметет царя и всех его великих князей и славянскую бюрократию и перевернет вверх дном весь этот огромный «Мертвый дом».

павел карпец

27-03-2017 16:21:40

П.Кропоткин . Записки революционера , часть Западная Европа , глава XV

«Грабеж» Луизы Мишель.
.............
Требования о нашем освобождении поднимались беспрестанно как в печати, так и в палате депутатов. Тем более что одновременно с нами осудили Луизу Мишель... за грабеж! Луизу Мишель, которая буквально отдает последнюю свою шаль или накидку нуждающейся женщине, а во время тюремного заключения никогда не хотела иметь лучшую пищу, чем другие заключенные, и всегда отдавала другим то, что ей присылали, — и вдруг ее присудили к девятигодичному заключению за открытый грабеж! Это казалось несообразным даже для оппортунистов-буржуа. Действительно, Луиза Мишель стала раз во главе процессии безработных и, войдя в булочную, взяла несколько хлебов и разделила их между голодными: в этом заключался ее грабеж.
Освобождение анархистов превратилось, таким образом, в боевой клич против правительства, и осенью 1885 года всех моих товарищей, за исключением троих, освободили декретом президента Греви. Тогда еще громче стали требовать, чтобы освободили Луизу Мишель и меня. Однако против моего освобождения был Александр III. Раз премьер-министр Фрейсинэ, отвечая на запрос в палате, решился даже сказать, что «дипломатические осложнения препятствуют освобождению Кропоткина». Странные слова в устах первого министра независимой страны! Но еще более странные слова говорились впоследствии, после заключения этого злосчастного союза между республиканскою Франциею и царскою Россиею. Наконец в середине января 1886 года освободили Луизу Мишель, меня и трех товарищей, остававшихся со мной в Клэрво.......

.......В то время как мы жили в Париже, там росло оживленное анархическое и социалистическое движение. Луиза Мишель читала лекции каждый вечер, и ее восторженно принимала публика, как рабочая, так и буржуазная. И без того широкая популярность Луизы еще больше увеличилась и распространилась даже среди студентов, которые, быть может, ненавидели ее крайние взгляды, но преклонялись перед ней как перед идеальной женщиной. Когда я был в Париже, произошла даже драка в кафе, потому что один из присутствующих отозвался непочтительно о Луизе Мишель в присутствии студентов. Молодые люди ополчились в ее защиту, пустились в драку и разгромили все столы и стулья.


Ещё один участник той чернознаменной манифестации против безработицы
Эмиль ПУЖЕ (1860--1931)

Родился в городке Пон-де-Салар (департамент Аверон), в семье нотариуса. Уже в юности проявил интерес к журналистике, основав газету "Республиканский школьник". В 1875 г. отправился в Париж, где устроился на работу в магазин. В 1879 г. участвовал в создании Профсоюза работников текстильной промышленности. В качестве делегата от французских анархистских групп принял участие в Лондонском международном конгрессе 1881 г. В 1883 г. после разгона демонстрации безработных был арестован и приговорен к 8 годам тюрьмы; освободился через 3 года. С 1889 г. выпускал газету "Сачок-работяга". В 1894 г. эмигрировал в Лондон; через год вернулся и возобновил выпуск газеты (до 1902 г.). В 1902--1908 гг. был заместителем генерального секретаря ВКТ, являясь главным выразителем анархистской тенденции в этом профсоюзном объединении. Именно ему принадлежала ведущая роль во всесторонней разработке революционно-синдикалистской теории. После 1908 г. постепенно отошел от синдикалистского движения. Автор работ "Партия труда" (1905), "Основы синдикализма" (1906), "Синдикат" (1907), "Конфедерация труда" (1908), "Саботаж" (1910), "Прямое действие" (1910) и др.

павел карпец

05-04-2017 19:16:08

В 1883 году во Франции безудержный рост безработицы вызвал широкие выступления трудящихся. В Париже профсоюз столяров назначил на 9 марта митинг безработных. Он должен был состояться на площади перед Домом инвалидов.

Собираясь на этот митинг, анархисты образовали два кортежа. Один из них, двигавшийся в направлении Ели-сейского дворца, был быстро рассеян полицией. Другой кортеж, направлявшийся к Сент-Антуанскому предместью, натолкнулся у площади Мобер на усиленные заслоны полиции. Произошли стычки. Ряд участников демонстрации был арестован и осужден. Анархист Эмиль Пуже был приговорен к восьми годам тюремного заключения, а бывшая коммунарка Луиза Мишель, по возвращении из ссылки примкнувшая к анархистам, — к шести годам заключения. Их обвинили в «подстрекательстве к грабежу».
( "Бакунин и Маркс . Тень и свет ". - Жак Дюкло )

Из " Основы синдикализма" Эмиля Пуже
часть Партия труда ; глава Возрождение синдикального движения во Франции

После событий 1870-71 г., после ужасного избиения , последовавшего за разгромом Парижской Коммуны , буржуазия опьяненная от пролитой крови, решила , что она подавила в рабочем классе навсегда всякие стремления к завоеванию лучшего будущего . Буржуазия забыла , что дух протеста и возмущения является следствием несправедливого общественного устройства , а не результатом влияния зловредных агитаторов и пропагандистов . Протест и возмущение среди угнетенных неизбежно будет возрождаться как только создадутся более менее благоприятные условия для их проявления.
Перед Парижской Коммуной во Франции рабочии всех профессий обьединялись в свои профессиональные синдикаты . Все синдикаты примыкали к Интернационалу и принимали участие в революции 1870 г. , уничтожившей империю Наполеона III , а также и в организации Парижской Коммуны .
Разгром Коммуны повлек за собою запрещение Интернационала во Франции и гонение на синдикаты рабочих . Однако , уже в 1872 г. в Париже возродились несколько синдикатов и возникла мысль федерировать эти синдикаты между собою . Так как всякое проявление революционного протеста строго каралось буржуазным правительством третьей республики , то синдикальное движение первое время ограничивалось только узкопрофессиональными задачами .
Но , уже в 1876 г. рабочие синдикаты стали проявлять большую жизнеспособность ; кроме Парижа рабочие синдикаты были основаны в Лионе , Марселе , Бордо и во многих других городах Франции . В 1876 г. , по случаю всемирной выставки в Филадельфии ( в Америке ) французские синдикаты отправили в Филадельфию свою делегацию . В этом же году решено было созвать общий съезд представителей рабочих синдикатов . После этого съезда состоявшегося осенью 1876 г. в Париже , синдикальное движение во Франции , хотя и медленно , но неуклонно начинает развиваться и углубляться .
Первое время рабочие плохо понимали разницу между синдикальной организацией и политической , но уже на первом рабочем конгрессе большинство делегатов высказалось против парламентаризма и отнеслось отрицательно к идеям игравшего в то время большую роль публициста Барберэ , который проповедовал единение Труда и Капитала и звал рабочих к мирному сотрудничеству с буржуазией и правительством .
На втором и на третьем рабочем конгрессе ( в Марселе , в 1879 г. и в Гавре в 1880 г. ) различные течения , существовавшие в рабочем движении , проявились с достаточной ясностью . Прежде всего , как и в Интернационале , обнаружилась борьба между анти-государственниками , анти-парламентаристами , с одной стороны , и теми , кто с благословения Карла Маркса выступил во Франции с пропагандой "программы-минимум" , и , назвав себя коллективистами , бросались в парламентскую борьбу , думая при помощи избирательных бюллетеней завоевать политическую власть . Этот разрыв между двумя течениями социальной мысли был неизбежен , так как при всем желании нельзя было совместить вместе и завоевание политической власти и революционную деятельность .
Таким образом , как и в Интернационале , рабочее движение во Франции распалось на две части - одни рабочие думали достигнуть своего освобождения при помощи организации синдикатов , путём экономической борьбы , а другие , при посредстве политических партий и организаций , путём политической борьбы .
Большинство рабочих верило тогда в политическую борьбу и пошло вторым путём . Однако , в среде политиков вскоре , в свою очередь , начались разногласия . Часть руководителей в погоне за избирательными голосами требовала сокращения программы-минимум и приспособления к обстоятельствам . На рабочем конгрессе в 1882 г. в Сент-Етиене лагерь политиков распался на две части - один , названные гедистами , по имени Геда , хотели сохранить программу-минимум так , как она была формулирована Марксом , а другие во главе с Бруссом и Жофреном , требовали её изменения . Партия Брусса и Жофрена получила название поссибилистов .
Несколько лет спустя в 1890 г. новый раскол произошёл в партии поссибилистов . Более революционные элементы во главе с рабочим Алльманом решили выйти из партии и образовали свою партию аллеманистов .
Все эти разногласия хотя и не касались непосредственно рабочих синдикатов , но тем не менее имели крайне отрицательное влияние на развитие синдикального движения . Партийная борьба тормозила рост синдикатов , , отвлекала внимание рабочих от чисто экономических вопросов . Благодаря политической борьбе , экономическая борьба синдикатов была отодвинута на второй план . Многие рабочие не чувствуя никакого влечения к политике , держались в стороне от движения и все это обусловливало слабость синдикального движения во Франции .

павел карпец

12-04-2017 19:46:20

глава К самостоятельности синдикального движения
Конечно , ложное положение не могло продолжаться бесконечно . Скоро синдикаты поняли свою роль и свои задачи . Синдикат - слишком необходимая и основная организация для рабочих ,- и поэтому подчинение синдикатов политическим партиям могло быть делом только временным .
Под влиянием самой жизни синдикаты росли и размножались , среди синдикированных рабочих постепенно крепло стремление освободиться от влияния политиков и подчинения политическим партиям . Первое проявление этого стремления сказалось в организации чисто рабочего конгресса в 1886 г. в Лионе . На этот конгресс допускались исключительно лишь делегаты от рабочих синдикатов . Главный вопрос , обсуждавшийся на этом конгрессе был - создание общефранцузской федерации синдикатов .
Правительство , видя разочарование рабочих в политической борьбе и отделение синдикатов от политических партий , решило снова попытаться овладеть рабочим движением ; с этой целью оно не только разрешило конгресс , но и выдало на его устройство субсидию .
Но , рабочие синдикаты не оправдали надежды правительства . Конгресс при обсуждении правительственного закона о синдикатах высказался против всякого сотрудничества с правительством .
На конгрессе в Лионе в 1886 г. было решено создать Национальную Федерацию Синдикатов , которая , стоя на классовой точке зрения должна объединить профессиональные рабочие организации для защиты рабочих интересов и для завоевания экономических улучшений .
К сожалению большинство рабочих в это время ещё не освободились от веры в политику и поэтому Синдикальная Партия , хотя и основанная вне всяких политических влияний , в действительности с первых же дней своего существования снова попала в руки социалистов-политиков . Но , несмотря на все , идеи синдикализма продолжали развиваться и оформляться . На третьем конгрессе Федерации Синдикатов , в Бордо , в 1888 г. была принята всеобщая стачка , как средство рабочей борьбы . В другой резолюции говорилось : "конгресс рекомендует рабочим не вмешиваться в политическую борьбу ....так как " Синдикаты одни являются наилучшим орудием в социальной борьбе "......
На последующих конгрессах (в Калэ , в 1891 г. , в Марселе , в 1892 г. и в Париже , в 1893 г.) экономическая и социальная роль синдикатов выяснилась ещё определеннее . В 1892 г. была создана Федерация Бирж Труда , которая сразу встала на точку зрения революционного синдикализма и отмежевалась от всяких политических партий .
Парижский конгресс синдикатов в 1893 г. высказал пожелание чтобы каждый синдикат входил с одной стороны - в свою национальную профессиональную федерацию , а с другой - в местную Биржу Труда . В то же время конгресс принял решение , чтобы обе центральные организации синдикатов - Федерация Синдикатов и Федерация Бирж Труда обьединились бы в единую организацию . Это объединение должно было произойти на следующем конгрессе рабочих синдикатов в 1894 г. , который должен был быть в городе Нанте .
К сожалению , на конгрессе в Нанте вместо объединения всех французских синдикатов произошёл раскол . Впрочем иначе и не могло быть . Федерация Бирж Труда , стоявшая на почве революционного синдикализма , признавала только экономическую борьбу , высшим выражением которой являлась Всеобщая Стачка , а Федерация Синдикатов , не освободившись ещё от влияния социалистов-политиков , ставила на первое место борьбу политическую , признавая за экономической борьбой второстепенное значение . Вопрос о всеобщей стачке послужил причиной раскола в самой Федерации Синдикатов и после конгресса в Нанте Федерация Синдикатов перестала существовать .

павел карпец

19-04-2017 12:28:34

глава Победа синдикализма
Раскол , произошедший на Нантском конгрессе , имел большее значение , чем простой разрыв между двумя фракциями политиков ; этот раскол означал победу революционного синдикализма , которая повела рабочий класс к окончательному и полному разрыву с капиталистическим режимом . С этого момента рабочий класс все своё внимание направляет на создание своих собственных боевых автономных организаций , которые в будущем должны заменить все политические и административные организации буржуазного общества .
На конгрессе в Лиможе , в 1895 г. была основана Всеобщая Конфедерация Труда . Первый параграф её устава гласил : " организации , образующие Всеобщую Конфедерацию Труда не должны входить ни в какую политическую партию " . Эта статья вызвала на конгрессе горячие споры . Но , несмотря на все , она была принята огромным большинством : из 150 голосов 124 высказались за и только 14 против при 12 воздержавшихся .
Защитники политической борьбы с настаивали , что если сама Конфедерация не будет принимать участие в политической борьбе , то пусть оставит свободу действия синдикатам .Но это предложение было отвергнуто конгрессом , хотя на практике ещё несколько лет многие синдикаты продолжали участвовать в политических выступлениях . Конгресс , указывая путь для синдикатов , не хотел действовать диктаторски . Жизнь сама должна разубедить рабочих и направить их на правильный путь классовой борьбы .
Для первого раза важно было открытое признание необходимости объединения всех рабочих сил на экономической почве и полного игнорирования политической борьбы . Что же касается развития и роста этих идей , то это вопрос времени и инициативы передовых рабочих .
В течение целых пяти лет Всеобщая Конфедерация Труда находилась в зачаточном состоянии .
Только после синдикального конгресса в Париже в 1900 г. французское синдикальное движение вступило в новую фазу .
С этого момента Всеобщая Конфедерация Труда , являясь центральной организацией французского пролетариата , объединяющей все революционные силы рабочего класса , представляет огромную силу , с которой приходиться считаться буржуазному миру .

павел карпец

21-04-2017 14:04:31

Вобщем пока гуглил про Францию , нагуглил немного и про Испанию

Из Макса Неттлау "Очерки по истории анархизма"

".......В конце 70-х годов особые обстоятельства, вроде пре­следования издававшейся Полем Бруссом газеты "Аван­гард" и отсутствия сильной группы, которая могла бы принять этот вызов, понудили Кропоткина взять большую часть работы на "свои плечи и основать журнал "Револьте" (февраль 1879 г.). В то время существовали лишь чрезвы­чайно слабые секции в нескольких странах, очень слабые газеты, очень небольшое число активистов, из которых многие были уже истощены тягостями личной жизни, а другие потеряли бодрость духа или соблазнились иллюзия­ми избирательной борьбы. Правда, велась также борьба, направленная к социальному бунту: недовольство ирланд­ских земельных арендаторов, приведшее ко многим жесто­ким столкновениям, затем обострившиеся бедствия анда­лузских рабочих, совершивших несколько отчаянных актов аграрного террора; подобные же настроения замечались среди голодавших тогда итальянских рабочих. Кроме то­го, налицо была деятельность русских террористов, со­средоточившихся на борьбе против царя, но никогда не перестававших надеяться на восстание крестьян.
К этим реальным факторам следует прибавить, особен­но по мнению Кропоткина, твердую веру в то, что возвра­тившиеся французские коммунары и французские рабочие, пробудившиеся от уныния после сокрушительного удара 1871 года, создадут движение, которое вновь приведет к Коммуне, и что на этот раз Коммуна будет настоящей социалистической Коммуной, и не только в Париже, но и в каждом большом городе Франции. От такой Коммуны можно было ожидать, что она будет самодеятельным организмом для целей экспроприации и что она создаст мно­жество таких же коммун. Такова была надежда и вера Кропоткина в 1879-1882 годах, почерпнутые на француз­ских митингах, где такие надежды действительно находи­ли себе выражение. Кропоткин пришел к заключению, что приближается французская революция, масштаба Великой Революции. Это побудило его высоко поднять знамя и выдвинуть задачи непосредственной экспроприации, вслед за которой должен был придти коммунистический анар­хизм. Он сделал это впервые в своей статье "Парижская Коммуна", напечатанной 20 марта 1880 года (позднее эта статья вошла в качестве главы в его книгу "Речи Бунтов­щика"). В октябре 1879 г. на Юрском Конгрессе он провоз­гласил: "Коммунистический анархизм, как цель, и коллек­тивизм, как переходная форма собственности" ("Револьте," 18 октября 1879 г.).
Таким образом, в марте 1880 года он отбросил мысль о коллективизме, как переходной форме, т.е. мысль о соз­дании нового порядка вещей путем организации распреде­ления в соответствии с количеством работы, выполненной каждым производителем. Он стал на точку зрения, что меры и расчеты должны быть отброшены и что коммунизм, т.е. работа и вознаграждение по усмотрению каждого, должен быть немедленно осуществлен. Сказалось ли здесь влияние Реклю, с которым Кропоткин как раз тогда начал сотрудничать над выпуском, посвященного Сибири тома "Географии" Реклю (том 6-й, 1881, 918 стр.), — этого я не могу сказать. В начале осени Кропоткин, посовето­вавшись со своими женевскими друзьями Дюмартерэ, Герцигом, Кафиеро и Реклю, предложил Юрскому Конгрессу 1880 года, состоявшемуся в Шо-де-Фон 9 и 10 октября, принять для Юрской Федерации коммунистический анар­хизм. Это было принято, и с того времени обвинение в отсталости, в сохранении системы наемного труда и авто­ритарной организации для подготовки и поддержания этой системы, — это обвинение стало выдвигаться многими против коллективистического анархизма, который в тече­ние 13 лет был гордостью анархистов и который сам Кропоткин защищал в октябре 1879 года, как переходную форму к более высокой цели, к анархическому коммунизму. Теперь стали утверждать, что применение мерки к труду приводит обратно к власти и что путем накопления сбере­жений теми, кто выполнял бы больше работы, общество пришло бы обратно к капитализму. В этом усмотрены были зародыши реакций, которые следовало отринуть.
Эта перемена произошла после ухода Джемса Гильома в мае 1878 года. Иначе он мог бы сказать, что лишь очень узкое понимание коллективизма превратило его в. теорию постоянного наемного труда, тогда как для него, а также для испанских товарищей, эта теория была бы лишь системой, обеспечивающей рабочему "полный продукт его труда", иными словами — без вычетов в пользу государ­ства и капиталистических эксплуататоров и паразитов, хотя и с вычетами в пользу народного образования, об­щественных работ, содержания инвалидов и стариков местной единицы или федерации таких единиц. Вне этого, ассоциация или группа свободна была бы в выборе между коллективистической, коммунистической или средней меж­ду ними организацией, в зависимости от решения своих членов. Кроме того, Гильом в своих "Мыслях" 1874 г. (1876 г.) определенно рекомендовал постепенный прогресс от вознаграждения за выполненную работу к совершенно свободному пользованию продуктами труда. Он лишь обу­словил это зависимостью от производительности, так как свободное пользование продуктами предполагает изоби­лие их.
Таким образом свобода группы устраиваться по своему усмотрению и серьезное соображение о количестве явились возражениями, выдвинутыми, вероятно, коллективистами (От имени которых говорил Швицгебель), но Конгресс 1880 года не согласился с ними, ибо, как я уже сказал, с коллективизмом казались связанными все возможные опас­ности реакции. После революции, когда в работу вложен был огромный прилив свежей энергии, а быстрый ход изоб­ретений и сберегавших труд машин привели к накоплению огромных запасов продуктов, были сметены все сомнения, вызванные постановкой вопроса о количестве.
На Кропоткина, кроме того, повлияло принятие термина "коллективизм" французскими марксистами и Бенуа Малоном, а также решительное признание термина "коммунизм" бланкистами. Он ненавидел марксистов, но, подобно многим социалистам тех дней, питал слабость к бланкис­там, когда Бланки был еще жив (он умер в конце 1880 года) и считался одним из наиболее уважаемых революци­онеров тех лет. Так или иначе, но этим путем, совместными усилиями Реклю, который был коммунистом всю свою жизнь, Кафиеро, итальянского коммуниста с 1876 г., и Кропоткина изменение было сделано и не встретило ника­кой оппозиции во французских, бельгийских, франко-швей­царских и итальянских группах. В Испании же этой пере­мены не замечали в течение годов. Эта перемена совершенно не привлекла внимания Иоганна Моста, когда он приступил к изложению своего понимания анархизма..........

...........Итак, последний период коллективистического анархизма в Испании, особенно в годы 1886-1893, представляют собой прекрасное зрелище. Коммунисты-анархисты, в лице некоторых групп, относились к коллективистам с насмеш­кой и пренебрежением, называя их ископаемыми, но их самих считали чрезвычайно односторонними и примитивными фанатиками. Сами коллективисты, ознакомившись в 1886 году с более соответствующими изложениями коммунизма, — с английскими произведениями Кропоткина, главным образом, — и услышав позднее, в конце 1891 года, Малатесту во время его испанского лекционного тура, когда он излагал коммунизм в указанном выше духе, пришли к тому, что стали считать это понимание равноправным с их соб­ственным пониманием и сделали заключение, что только будущий опыт сможет решить, кто был прав. Поэтому многие из них придерживались того, что они называли "анархизмом без эпитета", просто анархизма, отказыва­ясь связывать себя и тех, кого привлекала их пропаганда, с какой-нибудь экономической доктриной, еще не проверен­ной на опыте. Каждую доктрину должны проверить на будущем опыте деятели грядущих времен, и только они могут решить, что правильно, а что неправильно, что сле­дует принять, а что отвергнуть.
Эта беспристрастная позиция, рекомендованная всем группам международного объединения на конференции ее 1889 и 1897 годов, не была принята, и на это предложение даже редко обращали внимание анархисты других стран. Они стояли за единое экономическое решение, считая необ­ходимым бороться со всеми другими экономическими взглядами. Религиозные люди поступили бы так же, как они поступили, наука же рассматривала бы все такие пред­видения будущего, как простые гипотезы. Она стала бы на сторону испанских товарищей, которые 40 лет тому назад придерживались экономического агностицизма, хо­тя лично они при этом имели свои собственные экономи­ческие убеждения, близкие их сердцу. Однако, они не счи­тали, что их желания или предпочтения были свободны от возможных ошибок.
Те же самые испанские коллективисты-анархисты доб­ровольно отказались от своей старой организации, которая, в сущности была организацией Интернационала 1870 г., — в пользу экономической организации агрегата различных антикапиталистических организаций — "Федерация Сопротивления Капиталу", — и агрегата групп различных анархических течений — "Анархической Организации".
Они были единственными анархистами, которые, начи­ная с 1886 года, примкнув к американской инициативе, стали подготовлять первомайские выступления не как про­стые демонстрации, а по примеру широко распространив­шихся знаменитых генеральных стачек в Каталонии, в мае 1890 и 1891 г.г. Репрессии после андалузского аграр­ного бунта в январе 1892 г., равнодушие многих анар­хистов к согласованным усилиям и жестокие преследова­ния с применением пыток, последовавшие за некоторыми индивидуальными террористическими актами в последние месяцы 1893 года, подорвали дальнейшее развитие этого прекрасного и широкого движения.
Другая сочувственная попытка была сделана Малатестой после его возвращения из Аргентины, где он провел время с 1885 до середины 1889 года, после его побега из Италии. Он вернулся и стал издавать газету "L'Assoziazione". Он же предложил объединить анархические группы в новый интернационал — "Интернациональную Социалистическо-Анархическую Революционную Партию". Уже это название показывает, что он был противником всяких од­носторонних доктрин. В социалистическом анархизме бы­ло место для коммунистов и коллективистов. Слово "со­циалистический" было прибавлено в качестве указания на то, что речь шла об анархистах, признававших социа­лизацию частной собственности, так как школа американ­ских индивидуалистов-анархистов (Б. Р. Таккер) состояла из анархистов, стоявших за частную собственность и отвергавших все, что носило социалистический характер.
Это предложение Малатесты, благоприятно встречен­ное в Испании, не нашло никакого отклика в других стра­нах. Даже в Италии, после 1 мая 1891 года и позднейших преследований, принцип организации был отвергнут, хотя и не так решительно, как во Франции. Не следует думать, что я чересчур высоко ценю организацию. Я — последний, кого можно в этом обвинить. В очень многих случаях обычные дружеские отношения между группами делают организационные связи совершенно бесполезными: здесь налицо взаимное доверие, сходство взглядов, личные отно­шения. Отсюда само собой возникает соответствующее сотрудничество, когда к тому представляется случай, со­вершенно так, как два друга не имеют никакой нужды и формальной связи для того, чтобы помогать друг другу при определенных условиях. Никто не может возразить против этого. Но были также и анти-организационисты, настроенные против даже таких дружественных отноше­ний. Они считали, что их автономии причиняется ущерб каким бы то ни было соглашением или обязательством, требовавшим точного выполнения. В каждом, кто пытался согласовать усилия, они видели диктатора, общественную опасность. Такие преувеличения вставляли палки в колеса всякой солидарной работе.........

.............
В Испании, после казни в Монтжуихе, после пыток и высылок заключенных в Африканскую каторгу, после из­гнания многих активистов (испанской национальности) в Англию, в 1897 году, в защиту прав человека был органи­зован ряд непрерывных кампаний усилиями Жуана Монтсени (Федерико Уралес), в настоящее время состоящего издателем "Revista Blanca" (Барселона) в Мадриде и своих собственных газет.
Оставшиеся в живых заключенные из Монтжуихской тюрьмы 1896 года, участники бунта в Херене 1892 года и жертвы преследований Мано Негро 1882-83 годов были, наконец,- освобождены. Рабочая Федерация (анархическая) была вновь основана в 1899 году, и Барселонская Гене­ральная стачка 1902 года стала самым крупным событием в жизни труда того времени.
В анархической печати, помимо Ансельмо Лоренцо, всег­да на первом плане был также Рикардо Мелло, один из первых прудонистов, в то время бывший убежденным кол­лективистом. Он был одним из последних, согласившихся воспринять коммунизм, но и после того он продолжал отстаивать равноправие всех подобных экономических концепций и доказывал невозможность предвидеть форму организации людей в будущем обществе. Он настаивал на том, что преждевременно установленные решения эконо­мических вопросов окажутся бременем для будущего. Не было человека, который тверже стоял бы за свои убежде­ния, чем Мелло, но именно по этой причине он считал необ­ходимым уважать мнения других и требовал такого же уважения к своим собственным убеждениям.........

павел карпец

29-04-2017 17:51:49

С сайта Революционное действие (Беларусь)

Анархизм в Испании (часть 1)
16.07.2013, 17:13
17 июля 1936 г., с попытки военного переворота генерала Франко, началась Гражданская война в Испании. Предлагаем вниманию читателей серию материалов об истории испанского анархизма, с момента его зарождения до наивысшего подъема в 1936 г.

По сравнению с остальной Европой, Испания всегда находилась в географической, экономической и политической изоляции. Страна, в которой соседствовали консерватизм и революционность; традиционное общество с темпераментом, принимавшим в своих проявлениях крайние формы. Испанский народ был способен на вспышки насилия и проявление великодушия; строжайшие нравы переплетались с крайней независимостью духа. Люди не теряли чувства собственного достоинства даже в нищете. Здесь анархизм встретил весьма благоприятную почву, а через полвека он превратился в движение, которое не идёт в сравнение по своей значимости для истории- страны с подобными ему движениями анархистов других европейских стран. Для Испании анархизм был идеей, будоражившей бедняков, делом, насчитывавшим сотни тысяч приверженцев среди рабочих Барселона и Мадрида, но более всего среди крестьян Андалусии и Арагона, Леванта и Галисии.

От остальных европейских анархистов испанцы отличались не только числом, но и самой своей сутью. Их доктрина возникла той же «весной», при участии тех же пророков — сперва Прудона, а затем — Бакунина и Кропоткина, последний, впрочем, не оказал столь значительного влияния в этой стране. В ответ на призыв Прудона его ученик Рамон де-ла-Сагра, по словам М. Неттлау — первый испанский анархист, начал в 1845 г. издание журнала «El Porvenir» («Будущее»). Власти быстро подавили первый анархистский журнал, предвосхитивший своим выходом трёхлетнюю, эпопею Прудона с его «Le representant du peuple» («Представителем народа»). Будучи в 1848 г. в Париже, Де-ла-Сагра принял активное участке в работе Народного Банка и других предприятий своего наставника. Умер он в ссылке и не оказал на развитие анархизма в Испании серьезного влияния.

Собственно анархистскому движению здесь предшествовал (по определению Неттлау) период «федералистского ученичества» — время, когда идеи Прудона, в их умеренной форме, сыграли немаловажную роль в истории Испании. Центральной фигурой испанского федерализма был Пи-и-Маргаль. Один из наиболее преданных исследователей Прудона, этот уроженец Каталонии впервые обратил на себя внимание во время короткой революции 1854 г., опубликовав тогда книгу «Реакция и революция». Он не был анархистом, и в политике стоял ближе скорее к Т.Джеферсону, чем к Прудону. Предусматривая создание правительства, которое двигалось бы по пути революции, постепенно проводя последовательные реформы, он заявлял: «Я буду изменять власть до полного её уничтожения». Хотя в результате этого движения должна бы бала наступить анархия Пи отличало от анархистов стремление организовать «угасание» власти, а не демонтаж её структур.

indexПи стал основным переводчиком Прудона. Начав о «Принципов федерализма», он перевёл также «Решение социальной проблемы», «Политическая правоспособность рабочих классов», «Система экономических противоречий». К выходу последнего перевода (1870 г.) в Испании достаточно хорошо знали, благодаря достаточному количеству книг, основные аспекты идеологии Прудона. Однако, местный федерализм был всё порождением в большей степени традиционных склонностей к региональной автномии, культа «малой родины».

Федералисты имели бы шансы на свой «звёздный час» в ходе революции, однако к тому времени в стране уже успели распространиться идеи Бакунина, федерализм в редакции Пи-и-Маргаля был предназначен прежде всего для низов т. н. «среднего класса» — главной движущей силе, застрельщика испанского революционного движения XIX века. Бакунисты рассчитывали, и не безосновательно, на мастеровых Барселоны и Мадрида. Несмотря на определенный спад революционного движения, уже в 1854 г. стало очевидным раздражение и недовольство городских и сельских рабочих. В 1855 г. последовала всеобщая стачка в Барселоне и других городах Каталонии, в 1861 г. батраки Андалусии подняли несколько восстаний, в 1866 г. в Мадриде вспыхнул мятеж, и, наконец, в 1867 г. — за год до появления бакунистов Каталонию, Арагон и Валенсию охватило крестьянское восстание.

Параллельно с этими стихийными вспышками народного гнева, в стране создавались различные рабочие организации. Легализация профсоюзов произошла в 1839 г., а в 1840 г. ткачи Барселоны предприняли безуспешную попытку создания городской федерации профсоюзов. В 1846 г. последователь Фурье — Фернандо Гарридо стал издавать в Мадриде социалистический журнал «Притяжение», а в 1860-х гг. занялся пропагандой идей кооперации. Гораздо левее Гарридо был Антонио Гуссарт, начавший в 1864 г. издание журнала «Эль Обреро » («Рабочий»). В Барселоне Гуссарту удалось созвать в 1865 г. конгресс 40 рабочих ассоциаций с целью создания федерации кооперативов. В 1862 г. испанцы, бывшие делегатами на Всемирной Лондонской Выставке, приняли участие в дебатах, предшествовавших образованию Международного Товарищества Рабочих. В 1865 г. Парижское Бюро МТР утверждало, что поддерживает связь с «испанскими демократами». И наконец в 1868 г. на Брюссельском конгрессе появился первый делегат от Испании А.Марсал-и-Англоса, который под именем Сарро Магалан представлял Рабочую Ассоциацию Каталонии и Трудовой Легион Иберии.

Говорить о реальном анархистском движении в Испании можно лишь с сентябрьской революции 1868 г., обрекшей королеву Изабеллу на изгнание. Бакунину эти события показались великолепным шансом для создания Интернационала с ориентацией не на Маркса, а на него самого. В Испанию отправились ученики бунтаря-Бастелина: Шарль Алерини и Джузепле Фанелли, с именем которого испанская анархистская традиция связывает создание движения. Он прибыл в Барселону, не имея ни гроша за душой в октябре 1868 г. Довольно забавно, что именно в этом городе, снискавшем себе позднее репутацию центра испанского анархизма, Фанелли не удалось завязать каких-либо контактов, и он вынужден был отправиться в Мадрид. Здесь Ф.Гарридо связал его с молодыми печатниками, федералистами, уже знакомыми с либертарными идеями Прудона в переводах Пи-и-Маргаля. Однако, они ничего не знали о 1-й Интернационале. Душа группы — Гонсалес Мораго, знавший немного итальянский, организовал эту встречу, несколько участников которой на всю жизнь связали свою судьбу с анархизмом, сыграв позднее не последнюю роль в его судьбах в Испании. Так начался испанский анархизм. Через несколько дней Фанелли закрепил свой успех в Барселоне. Несколько неделе пробыл он в Испании, успешно проводя свои встречи. Ни до, ни после этого визита ему не выпадало успеха. Единственным объяснением этого может быть степень социальной напряжённости, при которой рабочих и молодых интеллектуалов не устраивал умеренный федерализм Пи-и-Маргаля. Анархизм Бакунина, заключавший в себе федералистскую доктрину, но идущий дальше — был именно тем, самим подходящим для них учением.

С небольших групп, образовавшихся в это время, начинается рост движения. Появились газеты — ╚Ла Федерасьен╩ («Федерация») в Барселоне и «Солидаридад» («Солидарность») в Мадриде. Секции I Интернационала были созданы в Андалусии, Валенсии, на севере страны. К началу 1870 г. количество испанцев в МТР достигло 15.000. Два испанских делегата: Гаспар Сентиньон и Рафаэль Фарга-Пелисьер участвовали в работе Базельского Конгресса в 1869 г. и вошли в бакунистское большинство того успешного периода борьбы с Марксом внутри Интернационала. Бакунин привлек их к сотрудничеству в рядах Международного Братства. По его предложении они, вернувшись, создали Испанский Альянс Социалистической Демократии. По-видимому, эта организация не входила в старый Альянс. Ею была создана тайная сеть «посвященных» в Испанской федерации I Интернационала (ИФИ). Сама ИФИ была основана в Барселоне на общем конгрессе, созванном в июне 1870 г.. 90 делегатов представляли 150 организаций рабочих, насчитывавших 40000 членов, но т.к. некоторые из этих 150 организаций формально ещё не вступили в ИФИ, то реально она насчитывала 20.000, В Испании были одобрены решения юрской федерации, поэтому перед конгрессом не стоял выбор: с Бакуниным или нет? Правда, вскоре, благодаря деятельности П.Лафарга, посланного Марксом с целью ликвидировать влияние Бакунина, в организации всё же произошел раскол, но к авторитарным секциям примкнуло незначительное меньшинство, и в целом испанское рабочее движение осталось на позициях анархизма.

Тем временем, Амадео Савойский получил испанскую корону. В первые месяцы его правления ИФИ не только росла численно, но и организовала несколько успешных стачек в Барселоне. Успех вызвал репрессии, полиция начала аресты лидеров федерации, и её Региональный Совет бежал в Лиссабон. Здесь была основана секция, ставшая ядром анархистского движения Португалии. После улучшения обстановки в сентябре 1870 г. члены РС вернулись, чтобы принять участие в Валенсийском конгрессе, призванном создать рабочую структуру местных федераций, а внутри общей организации (ИФИ) — отделения по стране. В январе 1871 г. встревоженное растущей активностью ИФИ, правительство, под предлогом того, что работой федерации управляют из-за границы, официально её распустило. ИФИ проигнорировала запрет и Ансельмо Лоренцо отправился в свою знаменитую поездку по Андалуссии, агитировать среди крестьян и батраков, которые позже станут столь значимой частью испанского анархизма.

На Гаагском конгрессе испанцы были в числе бакунистского меньшинства и затем активно участвовали в создании антиавторитарного Интернационала. 3 декабре 1872 г. конгресс ИФИ в Кордове единодушно одобрил решения Сент-Имье (местечка в Швейцарии, где не признающие решений Гаагского конгресса сторонники Бакунина создали антиавторитарный Интернационал). В федерации была признана автономия местных секций, Региональный Совет был преобразован в Бюро переписки и статистики. Однако, неофициально внутри организации была сохранена теневая сеть активистов, фактически контролировавшая политику ИФИ.

К моменту отречения Амадео и провозглашения республики большинство членов ИФИ, насчитывавшей 50.000 человек, было сосредоточено на юге, в сельских районах. В новой ситуации важную роль играла федералистская линия последователей Прудона. Ставший президентом Пи-и-Маргаль заявил в Кортесах, что Испании предстоит стать федеративной республикой. Он обещал привести страну к децентрализации, к превращению регионов в автономные кантоны с резко ограниченной властью церкви, к раздаче крестьянам необработанных помещичьих земель Юга Испании. Однако, президентство Пи не было долгим и счастливым, республика была быстро свергнута, частично вследствие мятежей реакционеров-карлистов (сторонников абсолютной монархии, объединившихся в 1830-х годах вокруг Дона Карлоса — брата короля Фердинанда VII ) на севере, а на юге из-за энтузиастов федерализма, не пожелавших отложить свою автономию до ее официальной легализации. Большинство городов Андалусии и Леванта: Севилья, Гранада, Валенсия, Кадис, Малага, Картахена провозгласили себя свободными кантонами. Там были учреждены Комитеты Общественной Безопасности, церкви закрыли, а богатых обложили налогами. Когда Временное правительство решило послать на юг войска, Пи-и-Маргаль подал в отставку. Восстания были легко подавлены, только в Картахене осада длилась почти 5 месяцев, т.к. там оборонялись федералисты всего региона.

В смертельной схватке, устроенной их кузенами федералистами участвовали далеко не все анархисты. ИФИ как организация воздержалась от каких-либо акций, приняв резолюцию, отвергавшую всякую политическую активность, но не запрещавшую её членам следовать своим личным порывам. Каждый был свободен как личность, и многие участвовали в восстаниях и даже служили в Комитетах Общественной Безопасности. Анархисты оказались вовлечены в некоторые события 1873г. Ими были вызваны восстания в некоторых деревушках Андалусии. В Алькое — небольшом городке в Валенсии — имела места своего рода мини-революция. Это был давний форпост ИФИ во многом благодаря деятельности Альбарасина, местного анархиста, работавшего учителем. Сразу же по провозглашения республики рабочие бумагоделательных фабрик, преобладавших в Алькое, объявили стачку с требованием установления 8-часового рабочего дня — т.е. реализации части индустриальной программы правительства федералистов. Когда по демонстрации рабочих, проходившей в центре города, открыла огонь полиция, в Алькое начались бои. К концу следующего дня рабочие, согласно легенде, возглавляемые Альбарасином, восседавшем на белом коне, установили контроль в городе, убив при этом с дюжину полицейских. Они расстреляли мэра, ответственного, по их мнению, за начало стрельбы, подожгли несколько богатых домов, и в завершение этой вспышки продефилировали по улицам с головами своих поверженных врагов.

Подобного рода проявления насилия не были новостью для Испании. Такое нередко случалось во время народных восстаний, а в сравнении с жестокостями, чинимыми карлистами над захваченными либералами, случившееся было скорее «мягкотелостью». Изолированность алькойского инцедента показывает, насколько в стороне от общей для всех политики насилия находилась ИФИ, «предпринявшая яростные попытки отмежеваться от алькойских событий. Как ни странно, но несмотря на это и «организационное бездействие» 1873 г. влияние и численность анархистов увеличивались. Испанские делегаты на Женевском конгрессе антиавторитарного Интернационала в 1873 г. утверждали, что представляют 300.000 членов; это было, скорее всего, преувеличением — по более вероятным данным численность ИФИ колебалась между 50.000 и 70.000 человек.

павел карпец

04-05-2017 10:26:30

Анархизм в Испании (часть 2)

17.07.2013, 22:31
Продолжаем публикацию материалов об истории испанского анархизма.

Устойчивый рост рядов секций вызывал враждебность всех реакционных сил, поэтому одной из первых операций армии, захватившей Мадрид и распустившей Кортесы перед реставрацией монархии Бурбонов, стал удар по ИФИ. Все местные секции и отделения профсоюзов были разогнаны, около 500 активистов брошено в тюрьмы, многие отправились в ссылку, а другие в изгнание. Запрет на деятельность рабочих организаций длился 7 лет, но анархисты тайно и довольно успешно продолжали свою деятельность. Уже в июне 1874 г. делегаты от более чем 400 секций со всей Испании собрались на подпольный конгресс. За ним последовали другие, стали выходить подпольные газеты, особенно в Андалусии, где анархизм сохранился как массовое движение. В период подполья профсоюзы не могли действовать в городах, там остался только костяк профессиональных революционеров, собрания проводились украдкой и достижений было немного. Ну, а для южных сельских районов .это было время, когда крестьянский анархизм с его особым полурелигиозным энтузиазмом стал разворачиваться в движение, ставшее в Андалусии могущественной силой на ближайшие 50 лет. Его характер был очень хорошо описан Джеральдом Брананом, заставшим конец этого периода: «Идея, как ей называли, передавалась от деревни к деревне анархистскими «апостолами». В бараках батраков при свете масляного светильника «апостолы» говорили о свободе, равенстве, справедливости восхищённым слушателям. В городках и деревушках возникали маленькие кружки, начинавшие проводить ночные занятия. На них многие учились грамоте, здесь велась антирелигиозная пропаганда, людей убеждали в превосходстве трезвого образа жизни, вегетарианства. Даже табак и кофе отрицались частью этих старых «апостолов». Некоторые из них убеждали, что в наступившем царстве свободы люди будут житъ исключительно благодаря выращенной своими руками и не знавшей огня пище. Но самой характерной чертой андалусского анархизма была вера в неизбежность наступления золотого века. Каждое новое продвижение вперёд, стачка рассматривались как ступень на пути к новой эре, эре изобилия, когда все — даже бывшие чины Гражданской Гвардии и помещики будут свободны и счастливы. Как это случатся, никто сказать не мог. Эта наивная вера андалусских крестьян в неизбежность наступления золотого века не являлась извращением доктрины. Она несколько обнаженно и утрированно демонстрировала элементы анархизма, которые замалчивали более искушенные его адвокаты — своего рода ментальную тоску по вечному миру, свободному от материальных искушений прогресса, бывшую необходимым символом веры для каждого истинного анархиста. В 1873 г. молодой бондарь Хуан Олива Монкаси, совершил попытку убийства короля Альфонса ХII, открыв тем эру насилия в истории испанского анархизма. За этим актом последовали массовые аресты анархистских и профсоюзных активистов. В ответ в Каталонки начались стачки, а в Андалусии — поджоги поместий, продолжавшиеся около двух лет, что повлекло за собой новые репрессия властей. Образовавшийся порочней круг был разорван лишь в 1881 г. решением либералов из министерств легализовать организации рабочих. ИФИ вышла из подполья и тут же самораспустилась, чтобы через несколько месяцев воссоздать себя под новым именем — ФТИР — Федерация Трудящихся Испанского Региона (Федерация Обреро Регионе Эспаньол — ФОРЭ). Она быстро восстановила свою численность до уровня 1874 г. Однако на Федерацию с самого начала влияли разногласия регионов. Каталонцы хотели сконцентрироваться на профсоюзной работе, крестьяне Андалуока и частично рабочие-виноградари г.Хереса-да-ла-Фронтеры делали ставку на применение насилия. Эти разногласия проявились на Севильском конгрессе ФТИР в 1882 г., где образовавшаяся группа, назвавшая себя «Обездоленные», откололась, чтобы создать свою террористическую организацию. Их программа была отвергнута остальными анархистами, что повлекло за собой угрозы «Обездоленных» убить Фарга-Пелисьера и других лидеров ФТИР, которые носили декларативный характер, и не были исполнены.

Трудно сказать, насколько далеко зашли «Обездоленные» в практической реализации своих теорий, но бесспорно одно — их неразборчивость и апология террора сослужили добрую службу Гражданской Гвардии в так называемом деле «Чёрной руки» 1883 г. Оно послужило предлогом для уничтожения анархистского движения в Андалуссии, где тогда был убит восставшими крестьянами содержатель деревенской таверны, подозреваемый в сотрудничестве с полицией. Расследовавший убийство офицер Гражданской Гвардии заявил, что дело было сделано могучим тайным обществом «Чёрная рука», готовящим массовую резню помещиков и управляющих имениями. Полиция немедленно приступила к арестам всех активных анархистов. Для получения нуждах показаний широко применялись донесения тайных осведомителей и провокаторов, пытки заключённых. В итоге большинство арестованных было отпущено, а около сотни предстало перед судом, на котором 19 человек получили смертный приговор. Казнили семерых, они были удушены гароттой на главной площади Хереса- де-ля-Фронтера. Что в действительности скрывалось за делом «Черной Руки» до сих пор не ясно, однако, большинство непредвзятых исследователей этой истории сомневалось в возможности существования большой и разветвленной организации такого рода. Быть может, в районе Хереса и действовала небольшая группа террористов, и кто-то из «Обездоленных» был с нею связан. Но по показаниям информаторов в убийстве участвовало только трое и маловероятным кажется, что все казненные и отправленные в тюрьму были связаны с этим преступлением.

Так или иначе, но полиция довольно успешно использовала ╚Черную руку╩ для того, чтобы вырвать с корнем анархизм в Андалуссии. Из 30.000 андалузсцев, состоявших в ФТИР к 1882 году, только 3000 остались в ей рядах после окончания дела «Черной руки».

В это же время по другой причине ФТИР распалась и в Каталонии. Тогда как анархисты Италии, Франции, Швейцарии переходили от бакунистского коллективизма к анархо-коммунизму, испанцы в 1870-х гг. не принимали участия в разгоравшемся конфликте доктрин, но лишь до тех пор, пока в середине 80-х гг. первые работы Кропоткина были переведены на испанский язык. Однако, борьба здесь развернулась вокруг двух вариантов распределения продуктов труда. Анархо-коммунисты, появившиеся в Барселоне, разделяли распространённое в Италии и Франции мнение о том, что нужно создавать небольшие исключительно анархистские по своему составу группы специалистов по пропаганде словом и делом. Коллективисты остались на старых позициях, по которым существовать должны большие организации рабочих с влиятельными группами анархистов внутри, организации, не ставящие жестких идеологических претензий к своим членам.

К 1888 г. обе фракции в Каталонии осознали необходимость разделения на отдельные организации. Профсоюзы создали Пакт Солидарности и Сопротивления, а «чистые» активисты объединились в Анархистскую Организацию Испанского Региона. Некоторые из её членов работали в рядах Пакта, т.е. различие никогда чётко не фиксировались. Такая двойная система либертарных профсоюзов и чисто анархистских организаций продержалась в Испании до конца 1930-х гг. Несмотря на все различия оба течения постоянно взаимодействовали, и, может быть, поодиночке они и не смогли бы просуществовать так долго.

Как и для Франции, для Испании начало 1890-х гг. характерно внезапной волной террора и восстаний. Столь характерная для анархистов Андалусии очередная волна протеста охватила крестьянские районы в начале 1892г. 4000 крестьян, вооружённых косами ворвались в Херес-де-ля-Фронтер с криками «да здравствует анархия», убив там нескольких лавочников особенно им ненавистных. После длившихся всю ночь боев с Гражданской Гвардией, восстание было подавлено прибывшей в город кавалерийской частью. Четверых вожаков восстания казнили, других участников надолго отправились в тюрьмы. Одновременно с восстанием рабочие Барселоны объявили всеобщую забастовку с требованного установить 8-часовой рабочий день. В 1891 г. в стране началась эпидемия взрывов, которая росла, не причиняя, первое время серьёзного ущерба людям и собственности. Некоторые из бомб метали и устанавливали несомненно анархисты, среди которых особенно активной была небольшая группа итальянцев. Но другие взрывы совершали агенты, нанятые полицией или Ассоциацией Работодателей. В тот период на улицах началась партизанская война между наемными агентами правительства и работодателей с одной стороны и анархистскими боевиками с другой. В 1893 году насилие приняло более опасные формы. Молодой анархист Паллас бросил бомбу в Мартинеса Кампоса, нового генерал-губернатора Барселоны. Он промахнулся. Что не помешало военному трибуналу приговорить его к смерти. В отместку за друга Сантьяго Сальвадор взорвал бомбу в театре Лицей, убив при этом 20 человек. Вскоре правительство создало особое антианархистское подразделение ╚Специальные Бригады╩ и арестовало многих лидеров анархистов. Некоторые из них были казнены вместе с Сальвадором.

Эти действия властей вызвали эскалацию насилия в Барселоне. Количество взрывов и перестрелок росло, полиция отвечала дальнейшими арестами и свободным применением пыток при получении показаний. Наконец, в июне 1896 г. кто-то метнул из окна бомбу в двигавшуюся по улицам Барселоны процессию Корпуса Христова; исполнитель не был схвачен. Внимание здесь может привлечь тот факт, что бомбу метнули не в голову процессии, где вышагивали все представители власти, ненавистные анархистам, а в хвост этой колонны, что привело к гибели рабочих, мужчин и женщин. Республиканцы, как и анархисты, обвинили клерикалов в этом преступлении, но генерал Вейгер, новый генерал-губернатор Барселоны, позднее прославившийся своей жестокостью на Кубе, воспользовавшись взрывом, как предлогом для репрессий арестовал всех видных оппозиционеров города: анархистов, республиканцев, каталонских сепаратистов. Всего было арестовано 400 человек. Их поместили в тюрьме в окрестностях Барселоны и головорезы из ╚Специальной Бригады╩ подвергли их таким пыткам, что некоторые из заключенных умерли до суда. Обвинение предъявили лишь 87, но информация о пытках просочилась за Пиренеи, вызвав бурю международного протеста, и перед судом предстало уже только 26 человек. Пятерых казнили, остальных осудили на длительные сроки заключения, хотя участие кого-либо из них в осуществлении июньского взрыва 1896 г. или причастность к нему не были хоть сколько-нибудь убедительно доказаны.

Однако в 1890-е гг. испанский анархизм был сходен с французским не только благодаря террору. Их сближало общее увлечение анархизмом интеллигенции. В 1896 г. был основан один из важнейших анархистских журналов ╚Ревиста Бланка╩. На его страницах сотрудничали преподаватели университетов, инженеры, литераторы и даже отставные офицеры, испанский анархизм не привлёк симпатии большого количества известных художников и писателей, хотя можно было бы включить в число его, пусть временных, но всё же, сторонников, не только молодого Пикассо, но так же и великого романиста П.Бароху. Другим проявлением этой интеллектуальной волны стало растущее движение за создание новых либертарных школ. Среди его сторонников был Франциско Феррер, хотя его Новая Школа была только одним из множества культурных экспериментов. Гораздо большое количество их в Каталонии и Андалуссии было направлено на ликвидацию неграмотности среди рабочих и крестьян.

В начале века в появляется новое коллективистское направление испанского анархизма, которое своим появлением во многом обязано французскому революционному синдикализму. Концепция всеобщее забастовки, обновленная французами, стала основой его революционной стратегии. Попытка воссоздать испанскую секцию I Интернационала — Федерацию Трудящихся Испанского Региона, предпринятая в 1900 г., закончилась неудачей. Однако, уже в 1902 г. она повторилась в Барселоне (где выступлением металлургов была начата общегородская забастовка), но и эта яркая попытка не увенчалась успехом. Вскоре анархистское движение вспыхнуло с новой силой в сельских районах, особенно в провинциях Кадис и Севилья. Стачки проходили под лозунгами раздела латифундий. У крестьян, находившихся на грани физического истощения, не нашлось сил для ведения длительной борьбы.(Сыграла здесь свою роль и узость коммунальной идеи — культ малой родины. Интересы жителей сельских коммун ограничивались пределами их небольшого мирка.) Вместо координированного движения, Гражданская гвардия встречалась с изолированными спорадическими вспышками народного гнева и подавляла их поодиночке и без особого труда. Между тем, успех Всеобщей Конфедерации Труда (ВКТ) (в состав ВКТ входили тогда анархисты, доминирующие в то время, а также бланкисты, синдикалисты, социалисты и беспартийные рабочие) оставался впечатляющим примером для рабочих Барселоны. В 1907 г. либертарные профсоюзы Каталонии объединились в синдикалистскую организацию Рабочая Солидарность (РС) (Солидаридад Обреро). Ее структура скоро распространилась на всю провинцию, а в начале 1908 г. состоялся I конгресс. Новое движение привяло участие в драматических июльских событиях 1909 г. Испанская армия в Марокко несла в тот момент тяжелые потери в одной из бесчисленных войн с марокканскими повстанцами риффами. Правительство решило призвать в Каталонии резервистов. Трудно не увидеть оттенка провокации в таком шаге. Призыв намечалось провести только в этой провинции, известной ярыми бунтарскими настроениями своих вспыльчивых жителей. Анархисты, синдикалисты и социалисты пошли на совместную акцию, РС призвала ко всеобщей забастовке. В период «трагической недели», по следовавшей за этим, Барселона была охвачена тяжелыми уличными боями. Только через пять дней войскам и полиции удалось установить свой контроль над городом. Только на улицах было убито 200 рабочих. Вспышки насилия, обычно сопровождавшие антиклерикальные выступления, весьма типичные для народных восстаний в Испании, приведи к сожжению более 50 церквей и монастырей, убийствам монахов. На эти события правительство консерваторов отреагировало обычно — массовые аресты, пытки в тюрьмах, казни. Среди казненных был Франциско Феррер, находившийся в Лондоне во время «трагической недели». Несмотря на это, его обвинили в подстрекательстве к восстанию и расстреляли по приговору военного трибунала. Эти события вызвали волну протестов за границей. Феррер стад мучеником для всего мира, а недовольство общественного мнения Испании методами премьера-консерватора вызвало его отставку и привело к власти правительство либералов.

«Трагическая неделя» и все за ней последовавшие события показали испанским либертариям необходимость создания сильной и боевой организации. В октябре 1910 г. представители профсоюзов всех провинций Испании собрались в Севилье. В стороне остались лишь социалистические профсоюзы, уже объединившиеся в Всеобщий Союз Трудящихся (ВСТ). На конгрессе было решено создать организацию — столь знаменитую впоследствии Национальную Конфедерацию Труда (НКТ) (CNT). НКТ строилась на базе местных Объединённых Синдикатов (ОС), в которые входили все рабочие одного предприятия или даже целого города. ОС объединялись в Региональные Федерации (РФ), составляющие НКТ. Стремление избежать бюрократизации аппарата привело к тому, что его сотрудники становились освобождёнными работниками только на уровне национальной конфедерации. На всех остальных уровнях ими были делегированные рабочие без специальной оплаты.. (В любом случае все делегаты могли действовать только на основе императивных мандатов, данных базисными группами, их выбравшими, и могли быть в любой момент отозваны с занимаемых постов по решению этих групп. — прим. ред.). Это стало возможным, т.к. НКТ не стремилась к выполнению страховых функций обычного профсоюза. Кассы взаимопомощи и страховые фонды никогда не создавались, а солидарность рабочих рассматривалась как средство, достаточное для их защиты, тем более, что наступление светлого будущего, казалось, уже не за горами. С момента создания анархисты считали НКТ революционным инструментом, оружием, но по своей природе массовая организация не может избежать возникновения реформистских тенденций в ней. Столкнулась с ними и НКТ (а во Франции реформизм довольно сильно изменил первоначальный анархо-синдикалистский облик французской ВКТ). Сам факт создания НКТ немедленно вызвал волну энтузиазма и оживление анархизма в сельских районах Андалусии. Всеобщая стачка в Барселоне переросла в вооружённое восстание. Забастовка начались в Севилье и Бильбао, где в борьбе объединились рабочие социалисты из ВСТ и анархо-синдикалисты. В Гуллере под Валенсией бастущие провозгласили свой город независимой от остальной Испании коммуной. Подобные случаи впоследствии не раз повторялась на юге страны в ходе крестьянских восстаний. Премьер, либерал Каналехас, ответил на такую демонстрацию возрождения анархизма запретом НКТ в 1912 г., а когда профсоюзы железнодорожников проводили забастовку, он объявил воинскую мобилизацию для путейцев, заставив их вернуться на работу. Но НКТ процветала и в подполье, а Каналехаса постигла участь Кановаса — он был убит выстрелом анархиста в одной из мадридских книжных лавок.

В 1914 г. НКТ вышла из подполья, значительно усилившейся благодаря распространению идей анархизма в Леванте. В 1917 г. лидеры ВСТ объявили всеобщую национальную забастовку с требованием демократической социалистической республики. НКТ присоединилась к участию в ней, но после её неудачи повысила свою популярность, дискредитируя социалистических лидеров. Успех Русской Революции также усилил образ НКТ как открыто революционной организации. В 1918 г. активисты движения собрались в Мадриде на национальный конгресс анархистов. В отличие от итальянских и французских анархистов, они были почти единодушны в том, что хотя НКТ и нельзя считать чисто анархистской организацией, они должны вести её вперёд, работая внутри, чтобы даже аполитичные её члены проникались бы духом свободы. К 1919 г. НКТ, созвавшая свой конгресс в Мадриде, насчитывала 700 000 членов в основном в Каталонии, Андалусии, Леванте и Галисии. Однако необходимо осторожно подходить к цифрам испанских анархистов, т.к. хорошо известна слабость учёта членов в НКТ. И всё же стоит отметить, что даже такой объективный автор как Дж.Бренан отмечал, что в некоторые периоды анархо-синдикалистское движение насчитывало от I до 1,5 млн. участников, хотя и оговаривал, что число стойких приверженцев конфедерации не превышало 200 000 человек).

Являясь самой влиятельной революционной организацией Испании, НКТ оказалась в сфере заботливого «внимания» со стороны недавно образованного Коминтерна. Многие из членов конфедерации попали под первоначальное обаяние успешной русской резолюции. Группа делегатов, возглавляемая Андреасом Нином (позднее лидер ПОУМ — Объединённой Рабочей Марксистской Партии) обещала в Москве поддержку Коминтерна со стороны НКТ. Но в 1921 г. другой лидер анархо-синдикалистов — Анхель Пестанья, привёз из России известия о преследованиях анархистов и жестоком подавлении Кронштадтского восстания. В результате на Сарагосском конгрессе 1922 г. было принято решение о выходе НКТ из Коминтерна. Предпочтение было отдано новой синдикалистской организации — Международному Товариществу Рабочих, основанному в Берлине. В Испании не было чего-либо даже относительно напоминавшего массового вступления французских анархо-синдикалистов в ряды компартии, проходившего в начале 1920-х гг.

В 1927 году в Валенсии была основана новая революционная организация анархистов – Федерация анархистов Иберии (исп. FAI). Ее целью было не допустить бюрократизации CNT и активно противодействовать установившемуся в Испании диктаторскому режиму Мигеля Примо де Риверы.

http://revbel.org/2013/07/anarhizm-v-ispanii-chast-2/

павел карпец

06-05-2017 14:21:49

Продолжение А.В.Шубина "Великая Испанская революция"
Шестой отрывок
Скрытый текст: :
Правый курс и стратегии левых (1933–1934)
К власти пришел либерально-консервативный блок во главе с лидером Радикального союза А. Леррусом. Бывший радикальный либерал, теперь позиционировавший себя как центрист, практически перешел в консервативный сектор политического спектра.
Правительство правых фактически остановило аграрную реформу, отменило социальные выплаты и стало спонсировать Церковь.
Левые называли Лерруса «испанским Брюнингом» (имея в виду канцлера Германии, при котором возникли предпосылки для прихода к власти Гитлера), и анархисты считали, что теперь только восстание может остановить фашизм. К этому взгляду постепенно склонялись и социалисты, но анархисты стремились перехватить инициативу.
НКТ создала секретариат обороны во главе с А. Ортисом и Национальный революционный комитет в составе Б. Дуррути, С. Меры, И. Пуэнте и др. Новую всеобщую стачку назначили на декабрь. Незадолго до ее начала правительство развернуло массовые аресты анархистского актива. Но радикалы анархизма снова решились выступать в невыгодных условиях.
Через четыре дня после выборов Национальный ревком прибыл в Сарагосу. Стали распространяться листовки с призывом к рабочим занять предприятия, сформировать рабочие комитеты и объединяться в Советы. 8 декабря началась всеобщая стачка анархо-синдикалистских профсоюзов, которая переросла в восстание в Сарагосе и нескольких городках и деревнях Арагона и Каталонии. Крестьяне нескольких деревень по традиции провозгласили коммунизм. Восстание в деревнях было подавлено с помощью авиации. Ревком в Сарагосе продержался четыре дня. Силы были очевидно не равны, большинство рабочих не поддержало анархо-синдикалистскую попытку, и 14 декабря НКТ призвала к прекращению стачки и восстания. Анархисты снова оказались в полуподполье. Уже в августе 1933 г. в тюрьме находилось 9 тысяч забастовщиков и повстанцев (что в Испании часто было тем же самым).
18 декабря в Испании было введено чрезвычайное положение. Правительство использовало его для ударов как по НКТ и КПИ, так и по социалистам — закрывались народные дома ВСТ и распускались некоторые социалистические муниципалитеты.
Оказавшись в оппозиции, ИСРП стала быстро радикализироваться. Левое крыло во главе с Ф. Ларго Кабальеро лидировало в ИСРП. Еще до поражения на выборах 1933 г., 23 июня этого года Ларго Кабальеро выступил с сенсационным докладом «Социалисты и республика», в котором говорил: «Мы знаем, что если наша партия и наши организации окажутся в такой ситуации, когда для того, чтобы воспрепятствовать установлению фашизма, надо будет установить диктатуру пролетариата, мы пойдем на это». Доклад произвел в среде социалистов эффект разорвавшейся бомбы, Х. Бестейро категорически протестовал против возможности установления диктатуры пролетариата в Испании, повторяя основные аргументы идеологов II Интернационала. Ведь уровень развития Испании ниже даже, чем уровень развития России. Какое же строительство социализма, какая диктатура пролетариата! Бестейро считал «диктатуру пролетариата для Испании абсурдом и пустой детской иллюзией» (как не вспомнить известную оценку Плехановым «Апрельских тезисов» Ленина). Но Ларго Кабальеро настаивал, и в августе высказался еще более определенно: «Если у меня и были колебания, то они рассеялись после двадцати с лишним месяцев существования правительства Республики: теперь я убежден, что невозможно реализовать дело социализма внутри буржуазной демократии. Одно дело социальные реформы внутри буржуазной демократии и другое дело — социализм». Так в чем же тогда различие между левыми социалистами и коммунистами? «Нас разделяет тактика, методы». Как покажут события гражданской войны, в этих методах заключались и важные стратегические различия.
После поражения на выборах политический поворот Ларго Кабальеро был поддержан партией и ВСТ, который в январе 1934 г. взял курс на подготовку всеобщей забастовки. Ларго Кабальеро совместил посты председателя ВСТ, генерального секретаря ИСРП и председателя парламентской фракции партии. Радикально выглядели и выступления И. Прието, который после падения авторитета Х. Бестейро стал вторым по влиянию лидером ИСРП. Он выступал за восстание во имя спасения республики. Но, в отличие от Ларго Кабальеро, И. Прието выступал против социалистических преобразований в Испании, за возрождение союза с левыми республиканцами .Для него радикальные средства служили задачам крайне умеренных преобразований, по сути — столь же умеренной политики, как и та, за которую радел Бестейро. Уже в это время радикальные речи были для Прието маской, скрывающей лицо правого социалиста.
По мнению лидеров ИСРП (и Ларго, и Прието) началось движение к фашизму и монархии, и этому следовало противостоять даже вооруженным путем. В результате ИСРП стала сближаться с коммунистами, а также с националистами Каталонии, права которой на автономию ущемлялись правым правительством. Еще во время выборов произошел примечательный эпизод. Вступивший в КПИ доктор Каэтано Боливар был поддержан социалистами и демократами и прошел в кортесы. Хотя дело было больше в обаянии Боливара, чем в блокировании партий, это был первый прецедент союза левых сил. Коммунисты были настроены на сближение с социалистами, у которых еще со времен их пребывания у власти образовались запасы оружия. Оно было заготовлено для поддержки демократического восстания в Португалии. Но отстранение испанских социалистов от власти поставило крест на проекте «братской помощи» португальским демократам, а оружие было спрятано «на всякий случай». Коммунисты считали: «Если нам удастся установить взаимное доверие с социалистическими рабочими с самого начала повстанческого движения, то мы получим необходимое оружие и с его помощью найдем остальное».
Коммунисты предложили социалистам и анархистам создать «единый фронт снизу» — общие непартийные организации. Этот метод использовался компартиями в других странах для сманивания у социал-демократов наиболее радикальных рабочих. Социалисты в ответ промолчали, а анархо-синдикалисты осудили «наглое приставание с единым фронтом» коммунистов, которые «представляют собой не что иное, как демагогическую буржуазную разновидность,… они стремятся к установлению диктатуры столь свирепой и столь подлой, как диктатура Гитлера… Единый фронт с коммунистами равносилен союзу со всей антипролетарской реакцией».
Социалисты промолчали не зря — им понравилась идея. Они стали создавать «рабочие альянсы» (объединение социалистов и профактива ВСТ), приглашая в них рабочих других направлений.
Дело сближения левых сил шло туго. У сторон было немало оснований подозревать друг друга в стремлении перехватить чужой актив.
Коммунисты относились к анархо-синдикалистам как к противнику и стремились к их изоляции от рабочих масс. Именно такая задача ставилась политкомиссией секретариата ИККИ на заседании 15 февраля 1933 г. В то же время стратеги Коминтерна признавали, что изолировать рабочие массы от анархо-синдикалистов труднее, чем от социалистов, из-за «внешней революционности» анархизма. Рабочие анархисты — «честно заблуждающиеся революционеры», — говорилось в материалах к этому заседанию.
29 декабря 1933 г. Ларго Кабальеро высказался за единый фронт, но не «снизу, как у коммунистов, а путем соглашения между партиями»[93]. Анархо-синдикалистов «верхушечное соглашение» как раз не устраивало. 30 января 1934 г. один из лидеров НКТ О. Фернандес писал: «Единый фронт может быть осуществлен… Самое главное, чтобы этот единый фронт базировался на революционной платформе и чтобы при этом основой для согласия служило бы только одно условие: исключение всякого сотрудничества с буржуазным режимом». Обсудив политику союзов на пленуме 10–12 февраля 1934 г., представители региональных организаций НКТ решили, что на определенных условиях можно вступить в союз с ВСТ, но не с партиями. Однако 28 марта в Астурии был создан «Рабочий альянс» как союз социалистов, коммунистов, ВСТ и НКТ региона. Этот союз возглавит восстание в Астурии в октябре 1934 г.
А пока астурийское начинание вызывало опасение лидеров НКТ. 4 июля 1934 г. А. Жиляберт в «Солидаридад обрера» заявил: «Неправда… что НКТ когда-либо вздумала участвовать в политике или согласиться на союз с коммунистами и социалистами». Под «политикой» имелось в виду участие в выборах.
В августе 1934 г. некоторые коммунисты и умеренные анархисты стали вступать в созданные социалистами «рабочие альянсы». Коммунисты оправдывали присоединение к организации социалистов тем, что рабочие альянсы могут стать «эмбрионами советов». Так был сделан первый шаг к созданию Народного фронта в Испании. Но потом дело застопорилось — лидеры социалистов, коммунистов, республиканцев, каталонских националистов и анархистов находились в состоянии идеологической войны между собой.

павел карпец

08-05-2017 09:14:06

Vll.
Скрытый текст: :
Раскол НКТ и неудачи стачек-восстаний в 1933 г. заставили анархо-синдикалистов заняться переосмыслением своего идейного багажа в сторону большей умеренности и практичности. Еще в 1931 г. такие будущие лидеры испанского анархо-синдикализма, как Диего Абад де Сантильян, придерживались взгляда, в соответствии с которым «анархизм — это идеал без границ. Он не может быть помещен в рамки программы». По мнению Федерико Уралеса «Анархизм должен создаваться бесконечным множеством систем и индивидуумов, свободных от любых оков. Он должен быть экспериментальным полем для всех типов человеческих темпераментов».Получается — нечего и думать об обществе после свержения государства и капитала — народ сам разберется. Но среди «разных темпераментов» могли оказаться и люди умеренных взглядов. А тут еще «триентисты» начали работать над проектом переходного общества от революции к анархии. В 1934 г. Д. Абад де Сантильян публикует в работе «Экономическая организация революции» конструктивную программу, которую предлагал испанскому анархо-синдикализму. Как анархист, автор признает право производств и регионов на широкую автономию. Ссылаясь на П. Кропоткина, он пишет: «Выгоды регионального хозяйства основываются на том, что человек в отдельных регионах лучше может понять проблему и вместе с тем он выступает за ее развитие с большим интересом и воодушевлением». Но Абад де Сантильян протестует против хозяйственного «провинциализма». Он считает: «Автономия не означает несолидарное отделение или независимость, поскольку все области Испании по необходимости зависимы друг от друга». Согласно Абаду де Сантильяну, местная экономическая автономия — это анахронизм, а все теории о вольных, самообеспечивающихся коммунах — реакционные утопии.
В это время идеолог НКТ испытал влияние французского синдикализма. Это сказалось на его концепции. Необходимо «связать свободу отдельного с обязанностями целого общества… Хозяйственный индивидуализм и локализм бесперспективны. Хозяйство должно быть планируемым, с тем, чтобы исключить индивидуализм». Поэтому после революции координация производства и распределения должна осуществляться производственными советами, делегаты которых будут объединены в индустриальные и отраслевые советы. Их работу будет, в свою очередь, координировать Объединенный экономический совет, который «состоит из делегированных производственных отраслей. Он представляет хозяйство всей страны». Получается конкретный проект регулирования экономики. Эта модель очень похожа на демократическое федеративное государство. Такой образ будущего выглядит уже гораздо более конкретно и умеренно, чем прежние позиции антитриентистов. Обдумывая, как можно реорганизовать общество после революции, анархо-синдикалисты готовили ее не в меньшей степени, чем когда доставали оружие.
И вот Абад обращается к самой болезненной теме: «Мы все равно останемся меньшинством, даже если в массах революция пробудит волю к освобождению, которая пока текучкой заслонена. Нельзя навязывать мнения силой, но можно силой обороняться… Наше преклонение перед свободой должно включать также свободу наших противников, их частную жизнь, но всегда при условии, что они не будут агрессивны и не будут пытаться подавлять свободу других». Таким образом, было ясно, что первоначально после революции наряду с анархистской системой будут существовать другие «сектора», и общество будет переходным. Анархистам придется как-то выстраивать отношения с ними, сотрудничать с другими революционерами. Анархический коммунизм сразу не возникнет.
Программа Абада де Сантильяна уже мало отличается от идей триентиста Пейро. А это создавало возможность для объединения анархо-синдикалистов на основе прагматической тактики. А значит — для интеграции всех левых сил.


Октябрьское восстание и возникновение Народного фронта

Очередные правительственные перестановки резко обострили ситуацию. В сентябре, обвинив правительство радикала Риккардо Сампера в неспособности навести порядок в стране (манифестации левых сорвали конференцию молодежи СЭДА в Астурии), Хиль Роблес спровоцировал правительственный кризис, дабы взять власть самому. 1 октября Сампер ушел в отставку. Но президент опасался энергичного вождя правых, которого его сторонники уже открыто называли «хефе» (испанский эквивалент слова «фюрер»), и предложил сформировать новое правительство Леррусу. Бывший борец с Церковью был готов пригласить в коалицию клерикалов — религиозный вопрос уже не играл той роли, что прежде, ибо на первый план вышли социальные проблемы. Левые с возмущением утверждали, что в правительство могут войти «фашисты». Действительно, в СЭДА входила организация «Испанское обновление», лидер которой Хосе Кальво Сотело, бывший министр финансов при диктаторе Примо, отстаивал право-радикальные идеи, предельно близкие к фашизму. Он утверждал: «рабочие-аристократы, которые в случае установления анархо-коммунистического режима оказались бы в худшем положении, когда им подобные в России работают больше, а получают меньше, бросаются в эту авантюру, потому что их опьянили, их отравили ядом классовой борьбы. Поэтому надо зафиксировать принцип со всеми его последствиями. Надо ликвидировать классовую борьбу как самый факт. Ясно, что устранение классовой борьбы — это задача, которая не под силу ни вам, ни какому бы то ни было правительству в либеральном государстве. Эта задача может быть выполнена только в государстве с руководимым из единого центра хозяйством, в государстве, преследующем верховные интересы национальной промышленности, обуздывающем в одинаковой мере как аппетиты профсоюзов, так и злоупотребления плутократии». Американский посол писал о Кальво: «Это был настоящий фашист». Репутация Кальво Сотело окрашивала в коричневые тона всю СЕДА, хотя ее лидер Хиль Роблес был не фашистом, а консерватором. Но и он проявлял большой интерес к применению в Испании отдельных черт фашистской модели, а молодежная организация СЭДА действовала в тесном контакте с фалангистами.
Обстановка накалилась, Ларго Кабальеро публично заявил, что если СЭДА войдет в правительство, социалисты призовут народ к восстанию.
4 октября было объявлено, что Леррус включил в свое правительство трех министров СЭДА. В ответ социалистический профсоюз начал всеобщую стачку, которая быстро переросла в восстание.
Позднее лидер СЭДА Хиль Роблес говорил: «Нас обвиняют в том, что своим вступлением в правительство мы вызвали такое возбуждение среди рабочих масс, которое вылилось в восстание; чтобы избегнуть гражданской войны, было бы лучше отсрочить наше участие в правительстве Лерруса. Но те, которые нас обвиняют, совершенно не поняли развития ситуации. Если бы мы ждали еще несколько месяцев, укрепился бы единый фронт, рабочие альянсы укоренились бы повсюду, последовательно революционные партии завоевали бы гегемонию в этом движении, и нет сомнения, что революция восторжествовала бы, и в данный момент мы имели бы в Испании советы». Хиль Роблес существенно преувеличил силы революционеров. Но суть своей политики сформулировал четко: никаких уступок левым и рабочим организациям, выкорчевывание рабочих альянсов. Поскольку социальное положение рабочих оставалось бедственным, после нового поправения правительства они рвались в бой.
5 октября ВСТ начал всеобщую забастовку, которая была поддержана коммунистами и каталонскими националистами и переросла в Астурии и Каталонии в вооруженное восстание. Анархисты в Астурии присоединились к стачке через несколько часов по собственной инициативе. Однако в целом НКТ отнеслась к выступлению настороженно, так как ИСРП сменила лозунг «Вся власть рабочим альянсам!» на «Вся власть социалистической партии!» .Сражаться за установление власти какой-либо партии анархистам не хотелось. В Мадриде лидеры анархистов выступили против несогласованной с ними стачки, но организации НКТ присоединились к ней.
В Каталонии власть захватило автономное правительство — Женералитат во главе с Луисом Компанисом (он стал лидером Ескьеры после кончины Масиа в 1933 г.). 6 октября Компанис зачитал восторженной толпе акт о провозглашении Каталонского государства.
Правительственные силы, управляемые ветераном марокканской войны генералом Франсиско Франко, быстро изолировали очаги восстания и подавили выступление почти по всей стране.
8 октября Компанис капитулировал, после чего социалисты прекратили сопротивление. Лишь в Астурии продолжались бои. 5 октября шахтеры подняли над городами Астурии красные флаги и двинулись на Овьедо. Власть в Астурии взяли рабочие комитеты, включавшие социалистов, коммунистов и анархистов. Они провозглашали социалистическую республику. Астурийский ревком возглавили депутаты-социалисты Белармино Томас и Рамон Гонсалес Пенья.
Опасаясь за надежность войск, правительство направило в Астурию марокканский легион во главе с полковником Хуаном Ягуэ, будущим генералом гражданской войны. Хотя формально командующим карательной операцией в Астурии был генерал Лопес Очоа, фактически из Мадрида ее координировал Франко, которому напрямую подчинялся Ягуэ. Две недели шли упорные бои в горной местности и в городах. Пока повстанцы численностью до 20 000 бойцов сжимали кольцо вокруг гарнизона Овьедо, захватив почти весь город, каратели сжимали кольцо вокруг Астурии. Рабочие устраивали взрывы (шахтеры хорошо умели пользоваться динамитом), но с другим оружием было плохо. К тому же, узнав о поражении движения в остальной Испании, часть делегатов ИСРП вышла из ревкома. Когда у повстанцев кончились боеприпасы, они вынуждены были прекратить сопротивление. По соглашению с генералом Очоа 18 октября повстанцам было обещано, что репрессий не будет. Ягуэ не стал выполнять это обещание, разрешив своим марокканцам «порезвиться». Испания была шокирована известиями из Астурии. Массовые расстрелы пленных без суда были не самым жутким. Марокканцы показали, что такое война по-африкански. Они демонстрировали друг другу лихость, разрубая пленных пополам. Массовые изнасилования без разбора возраста венчали картину. В ходе боев и последующих расправ погибло от 1 до 3 тысяч человек, около 30 тыс. было арестовано.
И. Эренбургу через полтора года показывали места бессудных расстрелов — еще сохранились пятна крови, свидетели рассказывали о зверских пытках «самолетом» (это когда человека растягивают на дыбе) и кипятком. Сегодня испанский историк Л. Пио Моа причислил эти зверства к мифам: «Не существовало жестоких и кровавых репрессий в Астурии после революции 34-го, упомянутых в сотнях книг». Просто не было, и все тут.
Лидеры социалистов, коммунистов и каталонских националистов, включая Ларго Кабальеро и президента Женералитата Компаниса, оказались в тюрьме. И. Прието бежал за границу и впал в пессимизм (эта реакция на поражения вообще была характерна для него). Несмотря на то, что анархо-синдикалистские лидеры узнали о забастовке и восстании из газет, среди актива НКТ также были проведены аресты. В феврале-марте 1935 г. трибунал вынес 20 смертных приговоров и множество приговоров к длительным срокам тюремного заключения. Возникла возможность обезглавить оппозицию. Но в то же время было очевидно, что это создаст в среде левых культ павших героев, и на место казненных придут новые лидеры. Ширилась кампания либеральной интеллигенции и левых партий за спасение приговоренных от казни. Так что 30 марта 1935 г. правительство выступило за отмену смертных приговоров (в знак протеста министры СЭДА вышли из кабинета Лерруса, но вскоре вернулись, причем в мае Хиль Роблес стал военным министром). Смертные приговоры были заменены заключением. И. Эренбург в апреле 1936 г. спрашивал одного из приговоренных к казни за октябрьское восстание С. Кастельона, «сколько времени он ждал смерти. Он ответил: „Пятнадцать месяцев. Только я ждал не смерти, а революции…“
* * *

павел карпец

10-05-2017 08:10:04

Vlll.
Скрытый текст: :
На свободе остались многие социалистические лидеры, а также левые республиканцы, надежда которых на возвращение к власти была связана с возрождением силы социалистов. Они развернули кампанию против правительства, успеху которой способствовали скандалы в правом лагере, связанные с коррупцией, а также продолжение падения жизненного уровня большинства испанцев. В итоге все большее влияние приобретали идеи левого блока, который сможет остановить наступление правых.

Однако идеи так могли и остаться идеями, если бы не удалось найти мостка между недавними непримиримыми врагами — социалистами и коммунистами. В это время во Франции стартовал эксперимент „Народного фронта“, в который вошли не только социалисты и коммунисты, но и либералы. Коминтерн только что принял решение о допустимости распространения такого опыта, и теперь все зависело от инициативы снизу. В качестве „мостика“ между левыми было использовано пацифистское прокоммунистическое движение „Амстердам-Плейель“. Его представитель (работавший также и на Коминтерн) был направлен в Испанию, и от имени движения стал „мирить“ социалистов, коммунистов, либералов и анархистов. Задача не из легких, но стремление к реваншу над консерваторами у левых было велико и оно помогло найти компромисс. К 16 января 1935 г. удалось договориться с несколькими мелкими партиями и профобъединениями о том, что они выступят зачинщиками блока. Основные левые партии были еще запрещены. Эмиссар докладывал, что „из запрещенных в настоящее время партий и профсоюзов к народному фронту примкнут представители персонально, а позднее, в случае снятия осадного положения, официально присоединятся и сами организации“. Этот план делал само существование осадного положения бессмысленным — предвыборный блок с участием видных либералов и социалистов возник бы неизбежно. Уже в январе с инициативой создания фронта готовы были выступить видный социалист Х. Альварес дель Вайо, литератор А. Мачадо, депутат-федералист Ф. Рокка. 20 января состоялась беседа с полномочным представителем ИСРП, который был удовлетворен, что инициаторами переговоров выступили не коммунисты, а Амстердам-Плейель. К 22 января были подготовлены лозунги нового блока: борьба против реакции, снятие осадного положения, защита демократии и парламентских свобод, освобождение политзаключенных, ликвидация трибуналов, отмена смертных приговоров и защита мира. Поскольку дело взяли в свои руки либералы и пацифисты (хотя и прокоммунистические), политические требования отодвинули пока на задний план социально-экономическую программу. Она была сформулирована позднее, когда в „Народный блок“ вошли социалисты и коммунисты.

Анархисты по-своему готовились к грядущим переменам. Они извлекли уроки из неудач 1933–1934 гг. Доклад Комитета революционной подготовки на региональной конференции анархистов Барселоны в январе 1935 г. гласил: „Социальная революция не может рассматриваться как смелый удар в стиле государственных переворотов якобинцев без того, чтобы с неизбежностью в результате не разразилась продолжительная гражданская война“. Эта война „требует колоссальной подготовки, в которой государство и государственники имеют преимущество. Но в этих условиях анархисты должны готовиться к участию в продолжительной вооруженной борьбе, вызванной не ими“.

Анархисты собирались не в „Народный фронт“ вступать, а дождаться столкновения между левыми и правыми, после чего делать „свою игру“. В то же время НКТ продолжала сотрудничать в рабочих альянсах, придерживаясь той же тактики „фронта снизу“, от которой уже начали отходить коммунисты. Посланник „Амстердам-Плейеля“ информировал свое руководство в Коминтерне: „Мы рассчитываем, что, втянувшись в ряды единого фронта, анархисты уступят натиску других элементов и в дальнейшем примкнут также к народному фронту“. В целом этот расчет оказался верным.
В марте 1935 г. Коминтерн рекомендовал создать в Испании блок социалистов и коммунистов с возможным подключением анархистов. Такой „Народный фронт“ должен был „идти по большевистскому пути“ и бороться за „контроль советов над производством“.

2 июня 1935 г. Х. Диас публично выступил за создание Народного фронта с социалистами. И. Прието, искавший возможности любой ценой взять реванш за октябрь, поддержал идею блока от коммунистов до левых либералов.

В сентябре 1935 г. Леррус и члены его администрации были уличены во взяточничестве. Президент Алкала Самора был вынужден отправить правительство Лерруса в отставку (формальный повод — несогласие правых с предоставлением даже минимальных прав автономии Каталонии), заменив его 25 сентября блеклым политиком Чапаприетой.

В условиях ослабления правого центра усилилась роль левого. В апреле 1934 г. Республиканское действие М. Асаньи, левое крыло Радикал-социалистов (лидер М. Доминго) и Автономная республиканская организация Галисии (лидер С. Касарес Кирога) создали Левую республиканскую партию (ЛРП), которая стала наиболее влиятельной политической силой либералов. Вернуться к власти они могли теперь только в союзе с социалистами. 14 ноября Асанья предложил блок исполкому ИСРП.

9 декабря СЭДА отказала правительству Чапаприеты в доверии — Хиль Роблес считал, что теперь путь к власти расчищен для него. Но президент и на этот раз не захотел отдавать премьерское кресло „хефе“. 4 января 1936 г. Алкала Самора назначил выборы, вплоть до которых правительство должен был возглавлять консервативный политик Мануэль Портела Вильядарес.

Раз предстоят новые выборы, режим чрезвычайного положения должен быть устранен. В январе 1936 г. ограничения на деятельность левых партий были сняты. В декабре 1935 г. на процессе Ларго Кабальеро он был оправдан. Общественный климат опять изменился.

Сразу после выхода из тюрьмы Ларго Кабальеро поддержал союз с коммунистами и республиканцами. События 1934 г. привели к тому, что левые социалисты оказались левее коммунистов. Сначала казалось, что это — результат временных обстоятельств. Позднее выяснится, что речь идет о долгосрочном сдвиге. Социальная ситуация радикализировалась, и наиболее чуткими к этому сдвигу были профсоюзы, а значит — анархо-синдикалисты и левые социалисты (кабальеристы). В 1935 г. этот сдвиг способствовал сближению коммунистов и кабальеристов и образованию Народного фронта, но уже в 1937 г. левый курс Ларго Кабальеро резко разведет его с КПИ. Кабальеризм развивался вместе с революцией, а политика КПИ подчинялась глобальной политической игре СССР.

В 1936 г. — первой половине 1937 г. в ИСРП углубляется дистанция между левым и правым („центристским“) крыльями. По словам Р. Гиллеспи, „с конца 1935 г. и в течении войны ИСРП в действительности представляла из себя две партии, каждая из которых не могла работать как следует“. Это в целом верное мнение нуждается в важных поправках. Во-первых, расхождение крыльев существовало и раньше, и не в 1935 г. стало пропастью. Ведь как раз в это время произошло сближение стратегий союза с либералами, на который ориентировался Прието, и союза с коммунистами, к которому склонился Ларго. Конфликт обострится позднее, когда придется выбирать между синдикализмом и этатизмом, между революцией и государственными устоями. Во-вторых, партийная структура сохранялась и продолжала работать от имени всей партии, равно как и Ларго Кабальеро воспринимался обществом как общепартийный лидер. Пока он занимался вопросами большой политики и профсоюзов, аппарат в июне 1936 г. перешел под контроль „центристов“, генеральным секретарем был назначен Рамон Ламонеда, который и развернул аппаратную игру против левых. Кабальеристы компенсировали эти бюрократические комбинации, поощряя радикальные тенденции „снизу“, и в 1936 г. опирались на стремление радикалов-социалистов к сближению с КПИ. Тогда Ларго Кабальеро еще не мог предположить, что коммунисты сумеют „спеться“ с его оппонентами справа.

До начала гражданской войны эта тенденция к конвергенции революционных марксистов принесла богатые плоды. В декабре 1935 г. коммунисты согласились на вхождение УВКТ в ВСТ. Молодежные организации ИСРП и КПИ объединились в апреле 1936 г. в единую организацию Объединенная социалистическая молодежь (ОСМ). В некоторых городах фактически возникли объединенные парторганизации социалистов и коммунистов. Со временем выяснится, что эти слияния оказались выгоднее коммунистам, чем социалистам — коммунисты не отказывались от своей внутренней дисциплины, и тоже вели аппаратную работу по установлению жесткого контроля за объединенными организациями. В ВСТ, „вотчине“ кабальеристов, актив которого по мере углубления революции был настроен все более синдикалистски, успехи коммунистов были пока скромны. А вот ОСМ, которую возглавил Сантьяго Карильо, с началом Гражданской войны фактически стала прокоммунистической организацией. Это вызвало неудовольствие сотрудничеством с КПИ в ИСРП, так как политика руководства ОСМ лишала ИСРП привычного кадрового источника. Однако все эти проблемы проявятся после начала гражданской войны, а принципиальное значение приобретут в 1937 г.

павел карпец

13-05-2017 16:48:33

lХ.

Скрытый текст: :
20 декабря создание Народного фронта поддержали либералы — Левая республиканская партия, Республиканский союз и Национальная республиканская партия. Путь к созданию коалиции был открыт.

15 января 1936 г. социалисты, коммунисты, ПОУМ, республиканцы и каталонские и баскские националисты, а также ряд других организаций подписали соглашение о создании Народного блока (в дальнейшем известного как Народный фронт).

Лидеры новой коалиции очень серьезно отнеслись к составлению программы. Они хотели показать Испании, что речь идет не о беспринципном блоке либералов, социалистов и коммунистов, а о силе, которая действительно знает, как вывести страну из кризиса.

В аграрной области Народный фронт держался практически в рамках реформы 1932 г. с небольшими поправками. Акцент делался на ликвидации мер правительств 1933–1935 гг., в том числе закона, возвращавшего имения, изъятые у знати, которая устраивала заговор против республики в 1932 г. (п.3.). Ставка в аграрной сфере делалась на просвещение, мелиорацию и другие технические усовершенствования.

Более решительной была программа в отношении промышленности. Предлагалось принять хозяйственный план „национальной реконструкции“, который должен быть оформлен „законом или системой законов, которая установила бы основы защиты промышленности“, включая тарифы, налоговые льготы, регулирование рынков и „прочие виды государственной помощи“ (п.4.). Должны были быть созданы структуры экономических и технических исследований для нужд государства и предпринимателей, облегчения и оптимизации регулирования. Предполагалось расширение общественных работ. Их программа предусматривала строительство городского и сельского жилья, объектов кооперативного и коммунального хозяйства, портов, путей сообщения, ирригационных сооружений, оросительных установок и изменение назначения земель.

Важной мерой, в которой виделись и признаки социальной справедливости, и средство финансирования социально-экономических программ, стало прогрессивное налогообложение. Предполагалась и экономия на государственных кредитах, направлявшихся на потребительские цели.

Однако стоило социалистам и коммунистам выступить за пособие по безработице, как они встретили жесткое сопротивление со стороны либералов, и вынуждены были уступить, хотя это было важное программное требование ИСРП и КПИ. Либералы также отклонили требование национализации банков. Программа даже указывала на недопустимость государственного принуждения в отношении банков. В программу попали лишь абстрактные „некоторые усовершенствования“ банковской системы. Либералы не дали включить в программу также уже очень популярное в Испании требование рабочего контроля. Пока левые социалисты шли на важные уступки, лишь бы переломить общую политическую ситуацию в стране. Установки Коминтерна также ориентировали коммунистов (и не только в Испании, но и во Франции) на то, что главное — остановить фашизм, и вопрос о социалистических преобразованиях не стоит.

Социальное законодательство 1932–1933 гг. должно было быть восстановлено во всей полноте. Более того, „устанавливался фиксированный минимум заработной платы, а ее занижение подлежало уголовному преследованию и суду как дело публичного обвинения“. С безработицей предполагалось бороться с помощью статистики, общественных работ, создания государственных структур трудоустройства, бирж труда и социального страхования. „Наконец, восьмой пункт программы делал ставку на государственное образование на всех уровнях — основной лозунг рабочих партий и левых республиканцев — а также на государственный контроль над частным образованием. В своей программе республиканцы обязались создать систему начального образования в течение первых лет Республики, поднять уровень среднего и профессионального образования, и даже способствовать равенству возможностей в среднем и высшем образовании на основании критерия способностей“. Впрочем, как указывает историк Р. Вальехо, „в вопросе преодоления этих проблем республиканцы больше полагались на восстановление экономики“. Однако для левых партий социальное законодательство и государственное регулирование промышленности было шансом показать стране, что именно их идеи позволят вывести Испанию из мирового кризиса.


Победа Народного фронта

Совместный электорат Народного фронта был примерно равен электорату правых. Партия Лерруса, пытавшаяся играть роль центра, была дискредитирована политикой 1933–1935 гг. и раскололась. Из нее выделился Республиканский союз М. Барриоса, который вошел в „Народный фронт“. Но вот СЭДА вела кампанию очень энергично. На ее стороне был „административный ресурс“: католическая церковь практически стала избирательной машиной СЭДА, епископы превращали проповеди в предвыборные митинги (это прямое вмешательство в политику на стороне „реакции“ во многом предопределило широкие гонения, которые обрушатся на Церковь в июле 1936 г.). Фаланга совершала нападения на митинги левых. Нарушения закона достигли таких масштабов, что Асанья даже предлагал призвать к бойкоту выборов.

В этих условиях особое значение приобретали голоса сторонников анархо-синдикалистов. События конца 1933–1934 гг. многому научили недавних экстремистов. В январе 1936 г. региональная каталонская конференция НКТ, подтвердив традиционный абсентеизм организации, заявила, что это вопрос тактики, а не принципа. Такое решение открывало дорогу к отказу от неучастия в выборах. Раз это — не вопрос принципа, то синдикалистские организации на местах могли одобрить участие своих членов и сочувствующих НКТ людей в голосовании за Народный фронт. Еще в первой половине февраля газета НКТ „Солидаридад обрера“ требовала отказа членов НКТ от голосования. Но 14 февраля сторонникам отказа от „электоральной стачки“ удалось переломить ситуацию и в НКТ. Национальный комитет организации опубликовал заявление, в котором говорилось: „Мы — не защитники республики, но мы мобилизуем все свои силы, чтобы нанести поражение старинным врагам пролетариата. Лучше смело опередить события, даже если это означает ошибку, чем после событий сожалеть о своем промахе“. Эта позиция, по словам Д. Абада де Сантильяна, была оправдана необходимостью освобождения политзаключенных и предотвращения прихода к власти фашизма: „Мы вручили власть левым партиям, поскольку были уверены, что в сложившихся обстоятельствах они представляют меньшее зло“.

Дуррути считал, что нужно официально менять политическую линию, но „расставлял акценты иначе“ — врагом теперь была не республика и „буржуазная демократия“, а наступающий фашизм. При этом Дуррути признавал, что в своих решениях анархо-синдикалистские лидеры шли за рабочими массами: „Сегодня подавляющее число рабочих забыло о репрессиях 1931–1933 гг., и у них перед глазами только зверства, совершенные правыми в Астурии. Независимо от того, будем мы пропагандировать неучастие в выборах или нет, рабочие проголосуют за левых“.

Еще откровеннее, чем НК НКТ, высказались анархисты на местах, особенно в Астурии, где они в октябре 1934 г. сражались вместе с левыми партиями: „Товарищи из Народного фронта, будьте уверены, что анархисты Хихона (и то же мы посоветуем делать анархистам всей Астурии) будут голосовать за Народный фронт. Оставаясь анархистами, мы будем голосовать за Народный фронт, так как мы понимаем, что в случае нашего поражения в этой борьбе то, что произошло в Астурии в 1934 г., будет незначительным эпизодом по сравнению с преступлениями, которые реакция совершит по отношению ко всему пролетариату Испании“.

Фактический отказ НКТ и ФАИ от „электоральной стачки“ привел к тому, что левые получили на сотни тысяч голосов больше, чем в 1933 г. Это был решающий фактор победы Народного фронта. „Если поутру 16 февраля политические обозреватели, оценивая активность участия в выборах, могли полагать, что Народный фронт будет побежден, то в полдень массовое прибытие на все избирательные пункты колонн анархо-синдикалистов немало встревожило их… В одиннадцать часов вечера в Мадриде, где уже нельзя было продвигаться ни пешком, ни в трамвае, новость распространилась с быстротой молнии: Народный фронт шел впереди других партий не только в столице Испании, но и в наиболее крупных ее городах. В Барселоне, Бильбао, Севилье охваченные восторгом толпы заполнили улицы. Это был праздник. Праздник без насилия. Но стихийный. Те, кто вопреки кампании запугивания и угроз голосовал за Народный фронт, обнимались, плакали от радости, пели революционные песни, сами еще не веря в собственную победу“.

Народный фронт получил 4654116 голосов, правые 4503524, баскские националисты 125714, центр 400901. Таким образом, перевес левых над правыми был минимален, а с учетом центристов и вовсе сомнителен. Но при мажоритарной системе решающую роль играло сплочение сил в округах, где поддержка анархистов также помогла левым добиться перевеса. Народный фронт завоевал 268 мест из 473. При этом социалисты получили 88 мест, левые республиканцы — 81, коммунисты — 16. Правые и центристы получили 205 мест. Сразу после оглашения итогов выборов генералы Франко и Годед предложили временному премьер-министру Портеле Вильядаресу аннулировать их под предлогом несовершенства мажоритарной системы (характерно, что в 1933 г. это несовершенство правых не смущало) и ввести чрезвычайное положение. Портела обратился за согласием на конституционный переворот к президенту, и тот подписал декрет о введении военного положения, оставив его публикацию на усмотрение Портелы. Никто не хотел быть „крайним“. Все понимали, что введение военного положения немедленно вызовет восстание и гражданскую войну. Левые были в своем праве, городские массы были на их стороне. После некоторых колебаний Портела не решился публиковать декрет и ушел в отставку. Путь к власти для Народного фронта был открыт. Гражданская война была отложена.

павел карпец

18-05-2017 10:43:57

Х.

Скрытый текст: :
В результате победы Народного фронта к власти пришло правительство М. Асаньи. Правительство Народного фронта объявило политическую амнистию. Узники октября и предыдущих социальных волнений вышли из тюрем. Было освобождено более 15 тысяч человек. Уже 23 февраля был восстановлен Женералитат Каталонии.

Асанья выступил в Кортесах с изложением правительственной программы. Он утверждал, что успех Народного фронта — „возможно последний вариант, который у нас есть, не только мирного и нормального развития республиканской политики и окончательного установления республиканского режима в Испании — я хочу сказать: окончательного и мирного — но и парламентского режима“. 15 апреля 1936 г. Асанья подробно изложил экономическую программу, акцентировав ее конъюнктурные, то есть умеренные, близкие либералам стороны. Он определил, что его политика направлена на оздоровление, упорядочение и, по мере возможности, „реанимацию испанской экономики“.

10 мая Кортесы избрали президентом страны М. Асанью (Алкале припомнили нарушения законности при подготовке к выборам и 3 апреля отправили в отставку). Правительство возглавил галисийский либерал Сантьяго Касерес Кирога. Социалисты, имевшие наибольшую фракцию в Кортесах, пока воздержались от вхождения в правительство. Они руководствовались той же логикой, что и российские эсеры и меньшевики в марте 1917 г.: „Мы не хотим, чтобы история возложила на нас ответственность за то, что мы не дали буржуазии выполнить ее миссию“, — заявил Ларго Кабальеро. Но в будущем он считал необходимым установить диктатуру пролетариата. Это произойдет скорее, если буржуазные партии не справятся с проблемами страны.

Либералы пытались справиться. Ускорилась аграрная реформа. Если в 1932–1935 гг. было распределено 119 тыс. га земли, то с февраля по июль 1936 г. — 750 тыс. га. Создавались кооперативы для управления отчужденными поместьями и для совместной обработки целины (правда, им не хватало техники для повышения производительности труда).

Но реформа хоть и пошла быстрее, но не удовлетворяла тех крестьян, которым еще многие годы предстояло ждать своей очереди. Это привело к усилению „давления снизу“ — крестьяне Эстремадуры стали захватывать пустующие поместья, а гражданская гвардия по привычке — разгонять нарушителей закона. При захватах поместий крестьяне могли проявлять демонстративную щепетильность. Так, они не только составляли письменные протоколы о занятии, но и прописывали, что графу Романонесу должны быть возвращены обнаруженные на кухне продукты.

Столкновения происходили то тут, то там. Одновременно в стране нарастали продовольственные трудности в связи с общей неуверенностью крестьян в том, что следует продавать хлеб в условиях начавшейся „смуты“.
Профсоюзы развернули кампанию наступления на капитал. В феврале-июле произошло 113 всеобщих и 228 местных стачек. Предприниматели устраивали локауты, останавливали предприятия. Тогда рабочие захватывали их и снова запускали производство. Рудники и верфи Андалузии, мадридский трамвай и даже пивоваренный завод стали первыми опытами рабочего самоуправления в Испании, которое пышным цветом расцветет после начала Гражданской войны.

Шла быстрая самоорганизация рабочих и консолидация профсоюзов. Летом 1936 г. ВСТ достиг численности почти в 1,5 млн человек. После объединения с „триентистами“ такой же примерно численности достигла НКТ. Впрочем, численность НКТ могла быть примерно в полтора раза меньше, поскольку учет членов оставлял желать лучшего. Численность рабочего класса оценивалась в 4 миллиона человек, из которых промышленный пролетариат — 2 миллиона. Таким образом, в профсоюзы был объединен практически весь промышленный пролетариат и значительная часть сельского.

С февраля по июль численность КПИ выросла с 14000 до 60000. Участие в победившей коалиции явно пошло коммунистам на пользу.

Во время забастовок социалисты и коммунисты то сталкивались, то сотрудничали с анархо-синдикалистами (трудности сотрудничества были вызваны прежде всего тем, что союзы НКТ по-прежнему отрицали государственный арбитраж, даже когда он был выгоден работникам). Значение анархо-синдикалистов было по достоинству оценено Коминтерном. В директивах Секретариата ИККИ 21 февраля 1936 г. ставилась задача „втянуть в единый фронт анархо-синдикалистские рабочие массы. Добиться осуществления профсоюзного единства путем объединения ВСТ и НКТ“. Идея объединения профсоюзов была поддержана анархо-синдикалистами, но на своих условиях.

павел карпец

27-05-2017 14:23:41

Xl.

Скрытый текст: :
Участие в голосовании, которое дало такой эффект, убеждало лидеров НКТ в возможности более гибкого подхода и к другим непререкаемым дотоле программным принципам НКТ и ФАИ. Жизнь показала правоту „триентистов“, и они вернулись в НКТ. Этому способствовала и идейная эволюция части идеологов НКТ в сторону концепций, ранее высказанных „триентистами“.

1-12 мая 1936 г. в Сарагосе состоялся Конгресс НКТ, завершивший процесс консолидации движения. К 528 тысячам представленных на конгрессе членов НКТ присоединилось 68 тысяч членов „триентистских“ профсоюзов (часть организаций НКТ не смогла прислать своих делегатов, но подчинились решениям конгресса). Выступая на конгрессе, представитель „вернувшихся“ Хуан Лопес говорил: „Мы не против революции. Мы не противостоим идеологии НКТ. Мы только говорим о своем неверии в то, что наша сила и наши приготовления достаточны в настоящее время для того, чтобы предпринять революцию. Молодежь жила на протяжении семи лет диктатуры без какого-либо культурного и либертарного просвещения. Для того, чтобы подготовить их, нужно время. Однако, если развитие заставит нас выдвинуться вперед уже в этот период, мы не откажемся от того, чтобы выйти на улицу и выполнить наш долг“.

В своей речи Х. Лопес снова поставил проблему, которая всего через несколько месяцев станет ключевой для НКТ. Необходим длительный период просвещения для того, чтобы люди были готовы принять и понять конструктивные принципы свободы и солидарности. Но социальная революция может произойти в любой момент. В ней нельзя не участвовать. Это значит, что нельзя не сотрудничать с другими революционными силами, даже весьма далекими от анархизма. В противном случае придется или отходить от массового движения, в котором участвуют далеко не только анархисты, или устанавливать „анархистскую“ диктатуру, чтобы разгромить неанархистские течения и принудить население к выполнению анархистских принципов. Однако последний вариант расходился с глубинными основами либертарной (анархистской) идеологии, отрицавшей диктатуру и принуждение.

Вдохновленная объединением с „триентистами“, НКТ поставила более масштабную задачу — сближение и даже объединение с ВСТ. Если товарищи из ВСТ осознают преимущества беспартийного общества самоуправления, то синдикалисты не окажутся в изоляции, и новый мир будет строить большинство рабочего класса. Таким образом, стратегический союз с ВСТ становился условием начала социальной революции, при котором анархо-синдикализм не оказывается в изоляции. Конгресс выдвинул условия, на которых НКТ была готова заключить „пакт о революционном альянсе“ с ВСТ: прежде всего ВСТ должен отказаться от сотрудничества с политическими партиями и правительством. То есть НКТ требовала от ВСТ превратиться в анархо-синдикалистский профсоюз, что, по крайней мере в то время, было неосуществимо. Уже через несколько месяцев НКТ и ВСТ будут сотрудничать без выполнения таких нереальных условий. Но для этого должна была начаться более глубокая социальная революция.
В результате одновременного стремления объединить большинство рабочих ради революции и придать революции анархо-коммунистический характер в решениях Сарагосского конгресса причудливо сочетаются идеи как умеренного, так и радикального крыла НКТ.

После дискуссии Конгресс признал „право“ революционных синдикалистов, анархистов и социалистов на лидерство в революции, которая немедленно приведет к возникновению анархического коммунизма, то есть общества без государственности и частной собственности. Мечта о профсоюзной революции затмевала сложности сотрудничества с социалистами и коммунистами, которые смотрели на перспективы и методы этой революции совсем не так, как анархо-синдикалисты. В то же время Конгресс выдвинул требование расширения государственных работ , что предполагало не только сохранение, но и усиление роли государства.

Конгресс приступил к выработке программы НКТ, одобрив ее основные принципы в „Концепции либертарного коммунизма“. Идеи, формировавшиеся в Сарагосской программе НКТ, уже через несколько месяцев будут вдохновлять творцов уникальных социальных преобразований Испанской революции. Поэтому мы должны подробнее остановиться на этой программе.

Проект программы стал синтезом коммунитарной концепции анархиста А. Пуэнте и синдикалистских идей, разработанных в работах Пейро и Абада де Сантильяна. Из разногласий между коммунитаристами и синдикалистами вытекала разность подходов к степени автономии личности от синдиката (профсоюза, коллектива). Чтобы снять резкие возражения с той или иной стороны, делегаты специально оговаривали: „Делая набросок норм либертарного коммунизма, мы не представляем его как единственную программу, которая не подлежит изменениям. Эти изменения будут, конечно же, происходить под влиянием конкретных обстоятельств и накопленного опыта“. Эти слова окажутся пророческими. Цель — достижение анархического коммунизма — останется прежней, но путь к ней будет видеться все более постепенным.

Структура послереволюционного общества видится авторам программы в виде сети самоуправляющихся трудовых коллективов и объединяющей их федерации территориальных и отраслевых координационных советов и „статистических“ (информационно-плановых) органов. Эта сеть должна формироваться снизу: „Основой, ячейкой, краеугольным камнем любого социального, экономического и морального творчества будет сам производитель, индивид, на рабочем месте, в профсоюзе, в Коммуне, во всех регулирующих органах нового общества. Связующим органом между Коммуной и рабочим местом будет фабрично-заводской Совет, связанный договором с другими центрами труда. Связующим органом между профсоюзами (ассоциациями производителей) будут Советы статистики и производства. Объединяясь в федерации, они образуют сеть постоянных тесных связей между всеми производителями Иберийской Конфедерации“. Деньги будут заменены рабочими карточками, армия и полиция — рабочей милицией на предприятиях.

Федерации федераций должны были бы составить основу политической организации революционной Испании: „Ассоциации промышленных и сельских производителей соединятся в федерации на уровне страны (пока Испания окажется единственной страной, осуществляющей преобразование общества), если те, кто занят в одном и том же трудовом процессе, посчитают такое разделение необходимым для плодотворного развития экономики. Точно так же объединятся в федерации для облегчения логических и необходимых связей между всеми Вольными Коммунами полуострова те службы, характер которых этого потребует.

Мы убеждены, что со временем новое общество сможет предоставить каждой Коммуне все аграрные и промышленные элементы, необходимые для ее автономии в соответствии с биологическим принципом, согласно которому наиболее свободным является тот (в данном случае та Коммуна), кто наименее зависит от других“. Это пожелание, игнорирующее предостережение Абада де Сантильяна против экономической автаркии, отнесено в более отдаленное будущее.

Сарагосская программа НКТ резюмируется формулой: „Политическим выражением нашей революции служит триада ЧЕЛОВЕК, КОММУНА, ФЕДЕРАЦИЯ“. Сарагосская программа не была окончательным, обязательным документом, для ее доработки была создана комиссия . Но практика вскоре подвергла принципы Сарагосской программы суровому испытанию.

Анархисты продолжали считать правительство своим противником и готовились к решающему сражению именно с ним. После очередных столкновений радикального населения с силами правопорядка в мае Иберийский комитет ФАИ обратился к анархистским организациям: „Народ ожесточен, и в любой момент может осуществиться психологическое явление, о котором столько говорилось в нашей пропаганде; правительство, которое продолжает оставаться буржуазным и стоять на страже капиталистического порядка, защищается и потому прекрасно осуществляет меры, которые вменялись в вину Хилю Роблесу со товарищи; правительство, отставив в сторону свой маскарад „народности“, столкнется с НКТ, своим самым страшным врагом“. Авторам этого письма было трудно представить себе, что уже через два месяца анархисты будут защищать правительство Народного фронта с оружием в руках, а затем и войдут в его структуры, включая и само правительство.

павел карпец

24-06-2017 19:23:48

Хll.
Скрытый текст: :
* * *
После победы Народного фронта левый и правый лагеря сочли, что борьба вступила в решающую фазу. Экстремисты „шли в авангарде“, отстреливая активистов противника. Было совершено 213 покушений. В столкновениях между экстремистами и нападениях на демонстрации погибло 269 человек. Это было предчувствие гражданской войны, которое оправдалось.

„На первый план неумолимо выходили левые экстремисты всех направлений…“ , — пишет современный автор С. Ю. Данилов. Слово „левые“ здесь явно излишне и является признаком тенденциозности этого автора. Неужели „левые“ убили судью Педрегаля, накануне посадившего в тюрьму фалангиста за убийство подростка? Или редактора левой газеты „Ла рехьон“ Малумбреса? Или капитана Фараудо, который выступил на стороне восставших в 1934 г.? В день пятой годовщины провозглашения республики чуть было не взлетели на воздух ее руководители — бомба оказалась у правительственной трибуны. Бомбу подкинули и в дом Ларго Кабальеро. Фалангисты нападали на демонстрации левых, заставляли прохожих вскидывать руки в фашистском приветствии, а отказывавшихся зверски избивали. Левые экстремисты считали, что ведут ответные действия. Они убивали фалангистов, нападали на демонстрации правых.

Правые экстремисты играли с огнем. После того, как фалангисты 9 марта обстреляли собрание рабочих и их семей в Гранаде, профсоюзы объявили общегородскую забастовку. 10 марта возмущенные рабочие вышли на улицы и снова подверглись обстрелу. Ситуация вышла из под контроля, толпа разгромила и сожгла здания горкома Фаланги, структур СЭДА, католической газеты „Эль Идеаль“, католического театра, шоколадной фабрики, хозяин которой спонсировал правых, двух элитарных кафе. Вечером кто-то поджег две церкви. Эти события показали, что в напряженной обстановке, сложившейся в стране, было очень легко вызвать массовые волнения. 14 марта правительство запретило Фалангу, но она продолжала действовать полулегально.

Более того, Фаланга становилась более влиятельной организацией, чем СЭДА, политическим партнером военных заговорщиков. По мнению британского историка, „в Испании впервые сложилась благоприятная обстановка для развития фашизма. Консервативные элементы были напуганы успехом Народного фронта и в сорок восемь часов лишились веры в эффективность тех политических группировок, которые прежде защищали их интересы“. Если раньше католическая молодежь встречала Хиля Роблеса криками „Вождь! Вождь! Вождь!“, то теперь обратилась к фашистской „диалектике кулаков и пистолетов“ и стала вливаться в Фалангу и участвовать в ее акциях».

Правым террором практически открыто руководил Примо де Ривера. 15 марта он был арестован, у него было найдено незаконно хранившееся оружие. Примо оказался в тюрьме. «Народный фронт попирал закон, который ранее требовал защищать» ,— возмущается по этому поводу С. Ю. Данилов, сетуя, что молодого Примо не выпустили под залог (с деньгами у «золотой молодежи» не было проблем), когда в тюрьмах, в отличие от 1934 года, было так мало левых. Разве ж это правосудие? Если оружие найдено у видного фашиста, то его нужно выпустить хотя бы под подписку о невыезде, дабы не прерывать руководство Фалангой. Вот тогда было бы правосудие, которое бы понравилось фашистам и их адвокатам. Впрочем, С. Ю. Данилова можно успокоить — к Примо был обеспечен практически свободный доступ посетителей - не чета арестованным левакам в 1933 г. С оружием у левых тоже было хуже, чем у фалангистов. Когда начнется мятеж военных, анархистам придется чуть ли не силой вырывать оружие у республиканского правительства. Промедление в получении оружия позволит мятежникам захватить несколько городов, где у анархистов были сильные политические позиции, но не было оружия, как, например, в Севилье и Сарагосе .
Фаланга тем временем не унималась — 11 июля фалангисты захватили с оружием в руках радиостанцию и призвали к вооруженным действиям против правительства. Из тюрьмы Примо сообщил военному заговорщику Моле, что Фаланга активно поддержит военный переворот.

Особенно тревожным был отстрел фалангистами тех офицеров «штурмовой гвардии» («асальто»), которые придерживались левых взглядов. Штурмовая гвардия создавалась как внутренние войска, и от ее позиции зависело, можно ли совершить военный переворот. Убийства офицеров выглядели как зачистка «асальто» от левых — непосредственная прелюдия к перевороту. Чашу терпения гвардейцев-республиканцев переполнило убийство лейтенанта Хосе дель Кастильо 12 июля.

Гибель лейтенанта стала звеном трагической цепи политической «вендетты». Когда 14 апреля в президентскую трибуну была брошена бомба, возникла сумятица. Кому-то из охраны показалось, что офицер направил пистолет на президента, и несчастный гвардеец был убит. Его хоронили 16 апреля, и хотя политические симпатии покойного не были связаны с Фалангой, она превратила похороны в свою демонстрацию протеста. Фалангистов поддержала молодежная организация СЭДА, ведомая Рамоном Серрано Суньером, что немаловажно, свояком генерала Франко. Левые шли по другую сторону похоронной процессии, и две колонны обменивались выстрелами. «Асальто» не пускали демонстрантов на кладбище, и здесь развернулась схватка между фалангистами и гвардейцами. Погибло не менее 12 человек, в том числе двоюродный брат Примо де Риверы-младшего. Его-то и застрелил лейтенант Кастильо. Самого Кастильо застрелили у ворот его дома 12 июля.

Возмущенные леваки из «асальто» решили, что искать исполнителей преступления будет долго, и нужно мстить тем, кто стоит за фалангистами. Группа «асальто» отправилась на квартиру Кальво Сотело, который считался мозгом правого экстремизма, и схватила его. На следующий день, 14 июля, Кальво был найден мертвым. Американский посол в своих мемуарах опровергал распространившийся слух, что Кальво «заказали» коммунисты или правительство: «Штурмовые гвардейцы отомстили за убийство своего офицера» .Как потом выяснилось, среди убийц были члены ОСМ, но инициатор убийства капитан Кондес действовал по собственной инициативе. Он хотел убить и Хиля Роблеса, но того не оказалось дома.

Убийство Кальво Сотело вызвало взрыв возмущения в правых кругах, но на ход дальнейших событий повлияло незначительно. В это время военные заговорщики уже все подготовили к перевороту. Убийство Кальво ничего не изменило в их планах, но предоставило моральный козырь.

Политическая напряженность и непримиримость нарастали с каждым днем, с каждым шагом обоих лагерей. Это касается как «левых», так и «правых». Начавшийся в стране «хаос», во многом вызванный и действиями представителей правых организаций, вызывал болезненную реакцию традиционалистско-этатистской Испании. Народный фронт воспринимался правыми как готовое рухнуть «прикрытие анархизма и коммунизма». Выступая в парламенте, Хиль Роблес говорил: «Страна может жить при монархии и республике, с парламентарной и президентской системой, при коммунизме или фашизме, но страна не может жить при анархии. Сейчас, однако, Испания находится в состоянии анархии. И мы сегодня присутствуем на церемонии похорон демократии».

Накал страстей удивительным образом диссонировал с умеренностью проводившихся правительством преобразований. Массовые настроения искусственно «накручивались», радикализировались идеологической элитой. Возможность победы политических противников рассматривалась как катастрофа. Умеренная политика либералов не соответствовала глубине социального кризиса.

павел карпец

04-07-2017 18:50:02

Хlll.
Скрытый текст: :
Глава III

Мятеж и революция


«…Когда большие, передовые, хорошо организованные народы стали готовиться к капитуляции перед фашизмом, испанский народ принял неравный бой: Дон Кихот остался верен и себе, и человеческому достоинству».
Илья Эренбург


Как только победил «Народный фронт», консервативно настроенные генералы стали готовить переворот. Формально во главе заговора стоял эмигрировавший в Португалию генерал Х. Санхурхо, пытавшийся свергнуть республику еще в 1932 г. Реальное руководство подготовкой осуществлял генерал Эмилио Мола Видаль (псевдоним «Директор»). Большую роль играл также подавитель октябрьского восстания Ф. Франко. Уже в марте правительство заметило подозрительные приготовления и провело кадровые перестановки, которые ослабили позиции заговорщиков, но не остановили их конспираций. Удачным поводом для запуска уже подготовленного заговора стало убийство Кальво Сотело 13 июля.

Симпатизирующий заговорщикам современный историк Л. Пио Моа утверждает: «Если в октябре 34-го переворот правых был почти обречен на успех, то в 1936 г. почти все было против: власть находилась в руках левых, а армия разобщена как никогда». В своем стремлении романтизировать организаторов Гражданской войны Л. Пио Моа забывает, что в октябре 1934 г. правые и так находились у власти, так что трудно было бы увлечь консервативное офицерство на борьбу против Республики Лерруса и Хиля Роблеса. Переворот назрел именно в 1936 г., потому что теперь у Франко, Молы и их единомышленников было что ненавидеть, чего бояться и что жаждать ниспровергнуть.


Восстание против переворота

17 июля Мола направил своим сторонникам телеграмму «17 в 17. Директор». В пять вечера переворот начался. Восстали части, расквартированные в испанской колонии Марокко. 18 июля мятеж распространился на Испанию. Армия брала под контроль ключевые центры испанских городов. На стороне мятежников оказались 80–85 % офицеров.

Начало мятежа военных 17–18 июля оказалось для правительства неожиданностью и дезорганизовало его работу. Капитан У. Орад де ла Торре вспоминает: «В военном министерстве не было ничего, что стояло бы на своем месте. Все было в хаосе. Касерес Кирога, премьер министр и военный министр, был в состоянии коллапса, неспособным принимать решения». Касерес категорически воспротивился раздаче оружия сторонникам Народного фронта. Но без их поддержки путчисты имели очевидный перевес.

Не зная, что делать, Касерес подал в отставку. После короткой попытки «премьера на день» М. Барриоса найти компромисс с мятежниками, 19 июля премьер-министром стал либерал Хосе Хираль. В кабинет вошли либералы, каталонские националисты и военные, оставшиеся верными Республике. Хираль санкционировал раздачу оружия республиканцам.

Попытка военных положить конец правлению «левых» привела к немедленному контрудару со стороны профсоюзов и социалистических партий, которые только и ждали повода для драки. Они обеспечили мобилизацию общества и позднее добились раздачи оружия народу. В Мадриде и Барселоне некоторое количество оружия у левых было — они ждали только повода для развертывания революционных действий.

Первые же сведения о выступлении военных включили организационную машину НКТ на полную мощность. Из «заначек» вынимали столько оружия, сколько было, но его не хватало. Как вспоминал Гарсия Оливер «в Барселоне мы только и делали, что считали и пересчитывали ружья, пистолеты и патроны, которыми мы располагали». В ночь на 18 июля отряды НКТ стали захватывать оружие на военных складах и брать под контроль улицы Барселоны. Но тут против них выступила каталонская национальная гвардия. Дело чуть не дошло до сражения между анархистами и каталонскими республиканцами. Но мятеж правых примирил их.

Утром 19 июля мятежники вышли из казарм и двинулись в центр Барселоны. С севера двигалась колонна из казарм Педраблес, с юга — из казарм Атарасанас. Солдатам объяснили, что в Барселоне начался мятеж анархистов. Северная колонна дошла до площади Каталунья и заняла телефонную станцию. Анархисты бросились штурмовать ее, и выбили мятежников. Этой станции придется еще раз сыграть роль в истории испанской революции в 1937 г.

После того, как факт военного мятежа стал очевиден, Женералитат прекратил сопротивление анархо-синдикалистам. Извечный их враг — национальная гвардия — перешла на сторону отрядов НКТ. Фактически анархо-синдикалисты возглавили сопротивление перевороту в Каталонии и Арагоне. Б. Дуррути заявил: «Нет времени на разговоры. Мы должны действовать. Мы не хотим становиться жертвами фашизма из-за паралича политиков. С этого момента НКТ и ФАИ будут направлять борьбу». Даже такой критик анархо-синдикалистов, как советский журналист И. Эренбург, признавал летом 1937 г.: «Думаю, что если бы анархисты не выступили на улицу, то в эту пору хозяевами Испании были бы фашисты».
В течение нескольких часов рабочие Барселоны были вооружены. Это событие имело большое значение, так как решительным образом изменило соотношение сил в Каталонии. Но в Сарагосе рабочие не смогли захватить оружие, и этот оплот анархизма перешел под контроль мятежников. Они заняли и другие важные города Арагона — Уэску и Теруэль.

В Барселоне анархисты и республиканцы теснили мятежников. Х. Томас пишет об этом: «Офицеры, командовавшие мятежом, были неспособны что-либо поделать с революционной неортодоксальностью своих противников; второе артиллерийское подразделение, например, было окружено колонной вооруженных рабочих, которые наступали с ружьями, поднятыми вверх, и, с „энергичными словечками“, призывали солдат не стрелять. Затем они убедили войска повернуть оружие против своих офицеров».

В Барселону прибыл один из вождей заговора генерал Годед. Он обосновался в порту близ казарм Атарасанас. Но он ничего не мог поделать — рабочие напирали со всех сторон. Северная колонна была разбита. Порт был взят, Годеда схватили и заставили его выступить по радио. Генерал униженно просил своих товарищей по мятежу прекратить борьбу и сдаться республике. После этого выступления Годеда расстреляли. Некоторое время пулеметчики поливали огнем подступы к казармам. Но к ночи 20 июля все было кончено. При штурме казарм погиб знаменитый анархист, соратник Дуррути Франсиско Аскасо. Всего погибло около 500 человек. Центральные улицы города были завалены трупами, но в Барселоне был праздник. День победы. Никто еще не знал, что война продлится три года.

Улицы Барселоны перешли в руки вооруженных рабочих, в большинстве своем членов НКТ. Одна из лидеров анархо-синдикалистского движения Федерика Монтсени вспоминала о вечере 20 июля: «День завершался славно, в блеске огней, в революционном опьянении ото дня народного триумфа… Буквы НКТ и ФАИ были начертаны на всех стенах, на каждом здании, на всех дверях, домах и автомобилях, на всем».

Активист НКТ Капдевилья вспоминал: «Это был момент, когда власть попала в руки масс. Мы в НКТ не думали делать революцию в это время, мы просто защищали себя, защищали рабочий класс».Анархо-синдикалисты еще не воспринимали происходящее как социальную революцию, но уже взяли в свои руки реальную власть.

Там, где рабочие уже 17–18 июля получили оружие, силы мятежников встретили энергичное сопротивление.19 июля генерал Фанхуль поднял мятеж в казармах Монтанья к западу от центра Мадрида. Однако толпа окружила путчистов и сначала просто своей массой преградила войскам путь к столице. Мятежники открыли пулеметный огонь по толпе, и, завалив подступы к казармам трупами, продержались до 20 июля. Сторонники Народного фронта и анархисты ворвались в казармы и перебили часть оборонявшихся. Выжившие оказались под арестом. Затем часть мадридцев на автобусах и автомобилях двинулись на Гвадалахару, чтобы не дать мятежникам выйти в тыл к Мадриду. Наступавшие с севера мятежники были отброшены и остановлены в горах Гвадаррамы. Во время этих боев в Мадриде и на подступах к нему сформировалась анархистская колонна во главе с Сиприано Мера, рабочим-строителем и соратником Дуррути еще по восстанию в Сарагосе в 1933 г. В дальнейшем эта колонна росла и стала основой сначала для бригады, затем для 14-й дивизии, а затем и для 4 корпуса, который и возглавил Мера.

В Валенсии докеры-анархисты вывели массы рабочих на центральные площади и стали требовать оружие. Очаги мятежа были задавлены в зародыше. В Толедо вооруженное население загнало мятежников в замок Алькасар.

«Красная» Астурия была отрезана мятежом от Мадрида. Власть в этом регионе перешла к губернатору Б. Томасу (одному из вождей восстания 1934 г.) и многопартийному комитету, в который вошли партии Народного фронта и анархисты. Шахты перешли в руки советов, в которые входили представители администрации предприятия и рабочих. Рядом защищалась страна Басков, сохранившая более консервативный уклад. Баски были добрыми католиками и хранителями национальных традиций. Выборы правительства и президента Хосе Антонио Агирре проводились в Гернике под вековыми деревьями баскских королей. Поскольку баскская буржуазия была настроена против франкистов (а франкисты видели в баскском капитале одного из своих основных врагов), то в Басконии не получила развитие революция самоуправления, и старая администрация продолжала управлять предприятиями.

Весь северо-запад Испании оказался в руках врагов Республики. Заняв Сарагосу, один из центров анархистского движения, которое, однако, не смогло получить оружие, мятежники рассекли территорию Республики надвое. Но и очаги мятежа также еще были разделены республиканской территорией, часть его сил действовала в окружении.

По данным Х. Томаса на стороне мятежников оказалось около 50000 солдат (на стороне Республики — около 22000), в том числе около 10000 офицеров (в первые дни с республиканцами осталось около 1000 сухопутных офицеров), 10000 карабинеров (около 4000 остались верны республике). Большинство военнослужащих авиации (3000 против 2000), флота (13000 против 7000) гражданской гвардии (18000 против 14000), «асальто» (12000 против 5000) поддержали республику. В мятеже сразу приняли участие около 14000 карлистов и до 50000 фалангистской милиции. Самая грозная сила врагов Республики — Африканская армия — 32000 хорошо по испанским меркам подготовленных бойцов — находилась в Марокко.

Из-за отсутствия офицерского состава старые военные части, оставшиеся на стороне Республики, были дезорганизованы и не могли активно действовать. Республиканская армия формировалась на ходу. Основу новой армии составила милиция — ополчение гражданских людей, которые впервые держали винтовку в руке. Английский очевидец так описывает формирование милиции в Мадриде: «Группа мужчин — членов клуба любителей домино — решает вступить в народную милицию и избирает своим начальником секретаря клуба (так как он хорошо знает всех членов клуба) и лучшего игрока в домино (так как все восхищены его талантом). Парикмахеры пригорода Мадрида тоже хотят вступить в милицию и избирают руководителем одного из парикмахеров за то, что у него есть брат в армии, а он сам награжден золотой медалью. То обстоятельство, что медаль выдана ему за стрижку, не имеет для них значения. Обе группы направляются в военное министерство и выясняют, что там все очень заняты и их не ждут. Тогда они решают отправиться на войну самостоятельно — идут в помещение политической партии или профсоюза, к которым принадлежат некоторые из них и получают винтовки, а может быть, и несколько пулеметов… Потом они садятся в какой-либо транспорт и едут на войну».

При всей комичности этой картины, в поведении республиканцев была своя мудрость. Времени на мобилизацию и обучение не было. Если человек хорошо знает сослуживцев — он и командир. Затем «военная демократия» милиции позволяла выбрать новых командиров, которые будут в большей степени соответствовать обстановке.

Проблема республиканцев заключалась еще и в том, что «испанцы, не имея опыта мировой войны, не имеют в массах старых солдат с боевым опытом». Также, как отмечали советские военные специалисты, «народ здесь, несмотря на сравнительно развитую культуру, весьма беззаботен и безалаберен, большая экспансивность, но выдержки нет никакой, быстро воспламеняется, но столь же быстро поддается упадническим настроениям». В июле народ воспламенился…

павел карпец

17-07-2017 21:49:22

ХlV.

Скрытый текст: :
Борьба с мятежом сопровождалась актами насилия и вандализма. Вся ненависть, накопившаяся у городских низов к старой Испании, вышла наружу. Бойцы левых движений и просто уголовные элементы убивали офицеров и священников, жгли церкви, которые были символом идеологического деспотизма предыдущих веков. По словам И. Эренбурга, «люди мстили за гнет, за оброки и требы, за злую духоту исповедален, за разбитую жизнь, за туман, века простоявший над страной. Нигде католическая церковь не была такой всесильной и такой свирепой». Когда Эренбург сказал своему попутчику, что не нужно было сжигать церкви — в таких хороших зданиях можно было бы устроить что-нибудь полезное, например клуб, тот возмутился: «А вы знаете, сколько мы от них натерпелись? Нет уж, лучше без клуба, только бы не видеть это перед глазами!..» По мнению свидетельницы событий М. Очоа, «это были акции протеста, потому что церкви не были в глазах людей тем, чем они должны были быть. Разочарование человека, который верил и любил, и был предан». Однако центральный собор Барселоны и монастырь Педраблес были сохранены, так как революционеры признали их художественную ценность.

Сразу по окончании боев в Барселоне ФАИ принялась бороться против террора с помощью таких, например, воззваний: «Если безответственные лица, которые распространяют по Барселоне террор, не остановятся, мы будем расстреливать каждого, кто будет уличен в нарушении прав людей». Несколько активистов НКТ были расстреляны за самоуправство. Самочинные расстрелы и убийства к августу прекратились. Зато в это время набирал силу франкистский террор. «К стенке» ставили не только сторонников социализма или анархизма, но даже и людей, известных как республиканцы. Так, мятежниками был расстрелян известный поэт Ф. Гарсиа Лорка.

Масштабы террора с двух сторон вызывают споры. По данным расследования, предпринятого франкистами после войны, республиканцы расстреляли 55–70 тысяч человек. Современные, более тщательные расследования дают цифры выше 37 тысяч, но в любом случае ниже 50 тысяч. Наиболее вероятная цифра — несколько более 40 тысяч человек. Подавляющее большинство (около 80 %) погибло в первые месяцы после начала мятежа. Затем страсти были охлаждены, и стала работать республиканская юстиция, гораздо осторожнее применявшая «высшую меру».

Пленные франкисты и активисты правых партий (особенно Фаланги), содержались в лагерях и тюрьмах. Условия содержания были лучше, чем у франкистов. Республика наказывала за расстрелы заключенных, предпринимала систематические меры к облегчению их участи (мы еще вернемся к теме республиканской пенитенциарной системы). У франкистов расстрелы заключенных были обычной практикой на протяжении всей войны. Вот одно из свидетельств советских специалистов, побывавших в плену у франкистов: «Он видел пленных испанцев. Но не летчиков. С ними очень плохо обращались и большинство из них расстреляли». Для сравнения — свидетельство о положении пленных у республиканцев, возмутившее советских специалистов уже по противоположной причине: «Обычно захваченных фашистских пленных мы сдавали в общевойсковой штаб, откуда их часто после небольших допросов отпускали свободно ходить по расположению наших частей». Это — другая крайность. И, хотя республиканцы, как правило, держали пленных под замком, факт характерный. Положение пленных в Республике было все-таки существенно гуманнее.

По современным испанским оценкам, «количество жертв террора, убитых или казненных мятежниками и судами нового государства сразу после окончания войны, приближается к 140 000».

Говоря о различии в характере террора по обе стороны баррикад, можно согласиться с А. Виньясом: «Сразу становится ясно, что франкистский террор был навязан сверху, с высшего уровня руководства. Для начала кровавые расправы над республиканскими массами и их элитой были предопределены мозговым центром заговора, генералом Эмилио Молой. Он установил террор без промедления; тем не менее, это было ничто по сравнению с той формой, в которой вел военные действия генерал Франко. Он увидел в войне блестящую возможность стереть с лица земли испанских левых, неисправимых в своих грехах…

Республиканское же насилие в основе своей было следствием крушения государственного аппарата. Оно не долго длилось, но было впечатляющим, о чем свидетельствует факт убийства 6 тыс. верующих. Однако республиканское правительство с самого начала пыталось его сдерживать. И ему это удалось к началу 1937 г.»В действительности даже раньше. Ведь террор сдерживало не только республиканское государство, но и общество, которое взяло на себя задачи рухнувшего государственного аппарата.

павел карпец

26-07-2017 18:59:47

Немного другой взгляд на те же события в художественной обработке от Эрнеста Хемингуэя из "По ком звонит колокол" . Его рассказ акцентирует на самой небелоперчаточной стороне того испанского восстания против переворота в июле 1936-го . Читая понимаешь , что революция это не для слабонервных и как говорил Трус в Операции Ы :"пока ещё не поздно
кондуктор, нажми на тормоза"

Шубин почти идеализирует испанских анархо-синдикалистов , а Хемингуэй наоборот выставляет их в самом невыгодном и даже отвратительном виде ( хотя всем известно , что главным бабником и пьяницей на той войне был интербригадист Хем ). В общем кому верить решайте сами..
Скрытый текст: :
- Рано утром civiles, которые сидели в казармах, перестали отстреливаться и сдались, - начала Пилар.
- А вы брали казармы приступом? - спросил Роберт Джордан.
- Пабло со своими окружил их еще затемно, перерезал телефонные провода, заложил динамит под одну стену и крикнул guardia civil, чтобы сдавались. Они не захотели. И на рассвете он взорвал эту стену. Завязался бой. Двое civiles были убиты, четверо ранены и четверо сдались.
Мы все залегли, кто на крышах, кто прямо на земле, кто на каменных оградах или на карнизах, а туча пыли после взрыва долго не рассеивалась, потому что на рассвете ветра совсем не было, и мы стреляли в развороченную стену, заряжали винтовки и стреляли прямо в дым, и там, в дыму, все еще раздавались выстрелы, а потом оттуда крикнули, чтобы мы прекратили стрельбу, и четверо civiles вышли на улицу, подняв руки вверх. Большой кусок крыши обвалился вместе со стеной, вот они и вышли сдаваться. "Еще кто-нибудь остался там?" - крикнул им Пабло. "Только раненые". - "Постерегите этих, - сказал Пабло четверым нашим, которые выбежали из засады. - Становись сюда. К стене", - велел он сдавшимся. Четверо civiles стали к стене, грязные, все в пыли и копоти, и четверо караульных взяли их на прицел, а Пабло со своими пошел приканчивать раненых.
Когда это было сделано и из казарм уже не доносилось, ни стона, ни крика, ни выстрела, Пабло вышел оттуда с дробовиком за спиной, а в руках он держал маузер. "Смотри, Пилар, - сказал он. - Это было у офицера, который застрелился сам. Мне еще никогда не приходилось стрелять из револьвера. Эй, ты! - крикнул он одному из civiles. - Покажи, как с этим обращаться. Нет, не покажи, а объясни".
Пока в казармах шла стрельба, четверо civiles стояли у стены, обливаясь потом, и молчали. Они были рослые, а лица, как у всех guardias civiles, вот такого же склада, как и у меня. Только щеки и подбородок успели зарасти у них щетиной, потому что в это последнее утро им уже не пришлось побриться, и так они стояли у стены и молчали.
- Эй, ты, - крикнул Пабло тому, который стоял ближе всех. - Объясни, как с этим обращаться.
- Отведи предохранитель, - сиплым голосом сказал тот. - Оттяни назад кожух и отпусти.
- Какой кожух? - спросил Пабло и посмотрел на четверых civiles. - Какой кожух?
- Вон ту коробку, что сверху.
Пабло стал отводить ее, по там что-то заело.
- Ну? - сказал он. - Не идет. Ты мне соврал.
- Отведи назад еще больше и отпусти, он сам станет на место, - сказал civil, и я никогда не слышала такого голоса. Серый, серее рассвета, когда солнце встает за облаками.
Пабло отвел кожух назад и отпустил, как его учили, кожух стал на место, и курок был теперь на взводе. Эти маузеры уродливые штуки, рукоятка маленькая, круглая, а ствол большой и точно сплюснутый, и слушаются они плохо. A civiles все это время не спускали с Пабло глаз и молчали, Потом один спросил:
- Что ты с нами сделаешь?
- Расстреляю, - сказал Пабло.
- Когда? - спросил тот все таким же сиплым голосом.
- Сейчас, - сказал Пабло.
- Где? - спросил тот.
- Здесь, - сказал Пабло. - Здесь. Сейчас. Здесь и сейчас. Хочешь что-нибудь сказать перед смертью?
- Nada, - ответил civil. - Ничего. Но это мерзость.
- Сам ты мерзость, - сказал Пабло. - Сколько крестьян на твоей совести! Ты бы и свою мать расстрелял!
- Я никогда никого не убивал, - сказал civil. - A мою мать не смей трогать.
- Покажи нам, как надо умирать. Ты все убивал, а теперь покажи, как надо умирать.
- Оскорблять нас ни к чему, - сказал другой civil. - А умереть мы сумеем.
- Становитесь на колени, лицом к стене, - сказал Пабло. Civiles переглянулись. - На колени, вам говорят!- крикнул Пабло. - Ну, живо!
- Что скажешь, Пако? - спросил один civil другого, самого высокого, который объяснял Пабло, как обращаться с револьвером. У него были капральские нашивки на рукаве, и он весь взмок от пота, хотя было еще рано и совсем прохладно.
- На колени так на колени, - ответил высокий. - Не все ли равно?
- К земле ближе будет, - попробовал пошутить первый, но им всем было не до шуток, и никто даже не улыбнулся.
- Ладно, станем на колени, - сказал первый civil, и все четверо неуклюже опустились на колени, - руки по швам, лицом к стене. Пабло подошел к ним сзади и перестрелял их всех по очереди - выстрелит одному в затылок и переходит к следующему; так они один за другим и валились на землю. Я как сейчас слышу эти выстрелы, громкие, хотя и приглушенные, и вижу, как дергается ствол револьвера и человек падает. Первый не пошевелился, когда к его голове прикоснулось дуло. Второй качнулся вперед и прижался лбом к каменной стене. Третий вздрогнул всем телом, и голова у него затряслась. И только один, последний, закрыл глаза руками. И когда у стены вповалку легли четыре трупа, Пабло отошел от них и вернулся к нам, все еще с револьвером в руке. - Подержи, Пилар, - сказал он. - Я не знаю, как спустить собачку, - и протянул мне револьвер, а сам все стоял и смотрел на четверых civiles, которые лежали у казарменной стены. И все, кто тогда был с нами, тоже стояли и смотрели на них, и никто ничего не говорил.
Так город стал нашим, а час был еще ранний, и никто не успел поесть или выпить кофе, и мы посмотрели друг на друга и видим, что нас всех запорошило пылью после взрыва казарм, все стоим серые от пыли, будто на молотьбе, и я все еще держу револьвер, и он оттягивает мне руку, и когда я взглянула на мертвых civiles, лежавших у стены, мне стало тошно; они тоже были серые от пыли, но сухая земля под ними уже начинала пропитываться кровью. И пока мы стояли там, солнце поднялось из-за далеких холмов и осветило улицу и белую казарменную стену, и пыль в воздухе стала золотая в солнечных лучах, и крестьянин, который стоял рядом со мной, посмотрел на казарменную стену и на то, что лежало под ней, потом посмотрел на всех нас, потом на солнце и сказал: "Vaya , вот и день начинается!" - "А теперь пойдемте пить кофе", - сказала я. "Правильно, Пилар, правильно", - сказал тот крестьянин. И мы пошли на площадь, и после этих четверых у нас в городе никого больше не расстреливали.
- А что же случилось с остальными? - спросил Роберт Джордан. - Разве у вас больше не было фашистов?
- Que va, не было фашистов! Их было больше двадцати человек. Но никого из них не расстреляли.
- А что стало с ними?
- Пабло сделал так, что их забили насмерть цепами и сбросили с обрыва в реку.
- Всех? Двадцать человек?
- Сейчас расскажу. Это все не так просто. И пусть мне никогда больше не придется видеть, как людей бьют до смерти цепами на городской площади у обрыва.
Наш городок стоит на высоком берегу, и над самой рекой у нас площадь с фонтаном, а кругом растут большие деревья, и под ними скамейки, в тени. Балконы все смотрят на площадь, и на эту же площадь выходят шесть улиц, и вся площадь опоясана аркадами, так что, когда солнце печет, можно ходить в тени. С трех сторон площади аркады, а с четвертой, вдоль обрыва, идет аллея, а под обрывом, глубоко внизу, река. Обрыв высокий - триста футов.
Заправлял всем Пабло, так же как при осаде казарм. Сначала он велел загородить все проходы на площадь повозками, будто подготовлял ее к капеа - любительскому бою быков. Всех фашистов посадили в Ayuntamiento - городскую ратушу, - самое большое здание на площади. В стену ратуши были вделаны часы, и тут же под аркадой был фашистский клуб. А на тротуаре перед клубом у них были поставлены столики и стулья. Раньше, еще до войны, они пили там свои аперитивы. Столики и стулья были плетеные. Похоже на кафе, только лучше, наряднее.
- Неужели они сдались без боя?
- Пабло взял их ночью, перед тем как начать осаду казарм. Но к этому времени казармы были уже окружены. Их всех взяли по домам в тот самый час, когда началась осада. Это было очень умно сделано, Пабло хороший организатор. Иначе во время осады казарм guardia civil ему пришлось бы сдерживать натиск с обоих флангов и с тыла.
Пабло умный, но очень жестокий. Он тогда все заранее обдумал и обо всем распорядился. Слушай. Когда казармы были взяты, и последние четверо civiles сдались, и их расстреляли у стены, и мы напились кофе в том кафе на углу, около автобусной станции, которое открывается раньше всех, Пабло занялся подготовкой площади. Он загородил все проходы повозками, совсем как перед капеа, и только одну сторону оставил открытой - ту, которая выходила к реке. С этой стороны проход не был загорожен. Потом Пабло велел священнику исповедать фашистов и дать им последнее причастие.
- Где это все происходило?
- Я же говорю - в Ayuntamiento. Перед зданием собралась большая толпа, и пока священник молился с фашистами, на площади кое-кто уже начал безобразничать и сквернословить, хотя большинство держалось строго и пристойно. Безобразничали те, кто уже успел отпраздновать взятие казарм и напиться по этому случаю, да еще всякие бездельники, которым лишь бы выпить, и по случаю, и без случая.
Пока священник выполнял свой долг, Пабло выстроил в две шеренги тех, кто собрался на площади.
Он выстроил их в две шеренги, как для состязания в силе, кто кого перетянет, или как выстраиваются горожане у финиша велосипедного пробега, оставив только узенькую дорожку для велосипедистов, или перед проходом церковной процессии. Между шеренгами образовался проход в два метра шириной, а тянулись они от дверей Ayuntamiento через всю площадь к обрыву. И всякий выходящий из Ayuntamiento должен был увидеть на площади два плотных ряда людей, которые стояли и ждали.
В руках у людей были цепы, которыми молотят хлеб, и они стояли на расстоянии длины цепа друг от друга. Цепы были не у всех, потому что на всех не хватило. Но большинство все-таки запаслось ими в лавке дона Гильермо Мартина, фашиста, торговавшего сельскохозяйственными орудиями. А у тех, кому цепов не хватило, были тяжелые пастушьи дубинки и стрекала, а кое у кого - деревянные вилы, которыми ворошат мякину и солому после молотьбы. Некоторые были с серпами, но этих Пабло поставил в самом дальнем конце, у обрыва.
Все стояли тихо, и день был ясный, вот такой, как сегодня, высоко в небе тли облака, вот так, как сейчас, и ныли на площади еще не было, потому что ночью выпала сильная роса; деревья отбрасывали тень на людей в шеренгах, и было слышно, как из львиной пасти бежит через медную трубку вода и падает в чашу фонтана, к которому обычно сходятся с кувшинами все женщины города.
Только у самого Ayuntamiento, где священник молился с фашистами, слышалась брань, и в этом были повинны те бездельники, которые, как я уже говорила, успели напиться и теперь толпились под решетчатыми окнами, сквернословили и отпускали непристойные шутки. Но и шеренгах люди ждали спокойно, и я слышала, как один спросил другого: "А женщины тоже будут?"
И тот ответил ему:
- Дай бог, чтобы не было!
Потом первый сказал:
- Вот жена Пабло. Слушай, Пилар, женщины тоже будут?
Я посмотрела на него и вижу - он в праздничной одежде и весь взмок от пота, и тогда я сказала:
- Нет, Хоакин. Женщин там не будет. Мы женщин не убиваем. Зачем нам убивать женщин?
Тогда он сказал:
- Слава Христу, что женщин не будет! А когда же это начнется?
Я ответила:
- Как только священник кончит.
- А священника - тоже? -Не знаю, - ответила я ему и увидела, что лицо у него передернулось и на лбу выступил пот.
- Мне еще не приходилось убивать людей, - сказал он.
- Теперь научишься, - сказал ему сосед. - Только, я думаю, одного удара будет мало. - И он поднял обеими руками свой цеп и с сомнением посмотрел на него.
- Тем лучше, - сказал другой крестьянин, - тем лучше, что с одного удара не убьешь.
- Они взяли Вальядолид. Они взяли Авилу, - сказал кто-то. - Я об этом слыхал по дороге сюда.
- Этот город им не взять. Этот город наш. Мы их опередили, - сказала я. - Пабло не стал бы дожидаться, когда они ударят первые, - он не таковский.
- Пабло человек ловкий, - сказал кто-то еще. - Но нехорошо, что он сам, один прикончил civiles. Не мешало бы о других подумать. Как ты считаешь, Пилар?
- Верно, - сказала я. - Но теперь мы все будем участвовать.
- Да, - сказал он. - Это хорошо придумано. Но почему нет никаких известий с фронта?
- Пабло перерезал телефонные провода, перед тем как начать осаду казарм. Их еще не починили.
- А, - сказал он. - Вот почему до нас ничего не доходит. Сам-то я узнал все новости сегодня утром от дорожного мастера. А скажи, Пилар, почему решили сделать именно так?
- Чтобы сберечь пули, - сказала я. - И чтобы каждый нес свою долю ответственности.
- Пусть тогда начинают. Пусть начинают.
И я взглянула на него и увидела, что он плачет.
- Ты чего плачешь, Хоакин? - спросила я. - Тут плакать нечего.
- Не могу удержаться, Пилар, - сказал он. - Мне еще не приходилось убивать людей.
Если ты не видел первый день революции в маленьком городке, где все друг друга знают и всегда знали, значит, ты ничего не видел. Большинство людей, что стояли на площади двумя шеренгами, были в этот день в своей обычной одежде, в той, в которой работали в поле, потому что они торопились скорее попасть в город. Но некоторые, не зная, как следует одеваться для такого случая, нарядились по-праздничному, и теперь им было стыдно перед другими, особенно перед теми, кто брал приступом казармы. Но снимать свои новые куртки они не хотели, опасаясь, как бы не потерять их или как бы их не украли. И теперь, стоя на солнцепеке, обливались потом и ждали, когда это начнется.
Вскоре подул ветер и поднял над площадью облако пыли, потому что земля уже успела подсохнуть под ногами у людей, которые ходили, стояли, топтались на месте, и какой-то человек в темно-синей праздничной куртке крикнул: "Agua! Agua!" . Тогда пришел сторож, который каждое утро поливал площадь, размотал шланг и стал поливать, прибивая водой пыль, сначала по краям площади, а потом все ближе и ближе к середине. Обе шеренги расступились, чтобы дать ему прибить пыль и в центре площади; шланг описывал широкую дугу, вода блестела на солнце, а люди стояли, опершись кто на цеп или дубинку, кто на белые деревянные вилы, и смотрели на нее. Когда вся площадь была полита и пыль улеглась, шеренги опять сомкнулись, и какой-то крестьянин крикнул: "Когда же наконец нам дадут первого фашиста? Когда же хоть один вылезет из исповедальни?"
- Сейчас, - крикнул Пабло, показавшись в дверях Ayuntamiento. - Сейчас выйдут.
Голос у него был хриплый, потому что ему приходилось кричать и во время осады казарм он наглотался дыма.
- Из-за чего задержка? - спросил кто-то.
- Никак не могут покаяться в своих грехах! - крикнул Пабло.
- Ну ясно, ведь их там двадцать человек, - сказал кто-то еще.
- Больше, - сказал другой.
- У двадцати человек грехов наберется порядочно,
- Так-то оно так, только, я думаю, это уловка, чтобы оттянуть время. В такой крайности хорошо, если хоть самые страшные грехи вспомнишь.
- Тогда запасись терпением. Их там больше двадцати человек, и даже если они будут каяться только в самых страшных грехах, и то сколько на это времени уйдет.
- Терпения у меня хватит, - ответил первый. - А все-таки чем скорей покончим с этим, тем лучше. И для них и для нас. Сейчас июль месяц, работы много. Хлеб мы сжали, но не обмолотили. Еще не пришло время праздновать и веселиться.
- А сегодня все-таки попразднуем, - сказал другой. - Сегодня у нас праздник Свободы, и с сегодняшнего дня - вот только разделаемся с этими - и город и земля будут наши.
- Сегодня мы будем молотить фашистов, - сказал кто-то, - а из мякины поднимется свобода нашего pueblo.
- Только надо сделать все как следует, чтобы заслужить эту свободу, - сказал другой. - Пилар, - обратился он ко мне, - когда у нас будет митинг?
- Сейчас же, как только покончим вот с этим, - ответила ему я. - Там же, в Ayuntamiento.
Я в шутку надела на голову лакированную треуголку guardia civil и так и разгуливала в ней, а револьвер заткнула за веревку, которой я была подпоясана, но собачку спустила, придержав курок большим пальцем. Когда я надела треуголку, мне казалось, что это будет очень смешно, но потом я пожалела, что не захватила кобуру от револьвера вместо этой треуголки. И кто-то из рядов сказал мне:
- Пилар, дочка, нехорошо тебе носить такую шляпу. Ведь с guardia civil покончено.
- Ладно, - сказала я, - сниму, - и сняла треуголку.
- Дай мне, - сказал тот человек. - Ее надо выкинуть.
Мы стояли в самом конце шеренги, у обрыва, и он взял у меня треуголку и пустил ее с обрыва из-под руки таким движением, каким пастухи пускают камень в быка, чтобы загнать его в стадо. Треуголка полетела далеко, у нас на глазах она становилась все меньше и меньше, блестя лаком в прозрачном воздухе, и наконец упала в реку. Я оглянулась и увидела, что во всех окнах и на всех балконах теснятся люди, и увидела две шеренги, протянувшиеся через всю площадь, и толпу под окнами Ayuntamiento, и оттуда доносились громкие голоса, а потом я услышала крики, и кто-то сказал: "Вот идет первый!" И это был дон Бенито Гарсиа. Он с непокрытой головой вышел из дверей и медленно спустился по ступенькам, и никто его не тронул; он шел между шеренгами людей с цепами, и никто его не трогал. Он миновал первых двоих, четверых, восьмерых, десятерых, и все еще никто не трогал его, и он шел и шел, высоко подняв голову; мясистое лицо его посерело, а глаза то смотрели вперед, то вдруг начинали бегать по сторонам, но шаг у пего был твердый. И никто его не трогал. [194]
С какого-то балкона крикнули: "Que pasa, cobardes? Что же вы, трусы?" Но дон Бенито все шел между двумя шеренгами, и никто его не трогал. И вдруг я увидела, как у одного крестьянина, стоявшего за три человека от меня, задергалось лицо, он кусал губы и так крепко сжимал свой цеп, что пальцы у него побелели. Он смотрел на дона Бенито, который подходил все ближе и ближе, а его все еще никто не трогал. Потом, не успел дон Бенито поравняться с крестьянином, как он высоко поднял свои цеп, задев соседа, и со всего размаху ударил дона Бенито по голове, и дон Бенито посмотрел на него, а он ударил его снова и крикнул: "Получай, cabron!".И на этот раз удар пришелся по лицу, и дон Бенито закрыл лицо руками, и его стали бить со всех сторон и до тех пор били, пока он не упал на землю. Тогда тот, первый, позвал на подмогу и схватил дона Бенито за ворот рубашки, а другие схватили его за руки и поволокли лицом по земле к самому обрыву и сбросили оттуда в реку. А тот человек, который первый его ударил, стал на колени на краю обрыва, смотрел ему вслед и кричал: "Cabron! Cabron! О, cabron!" Он был арендатором дона Бенито, и они никак не могли поладить между собой. У них был спор из-за одного участка у реки, который дон Бенито отнял у этого человека и сдал в аренду другому, и этот человек уже давно затаил против него злобу. Он не вернулся на свое место в шеренгу, а так и остался у края обрыва и все смотрел вниз, туда, куда сбросили дона Бенито.
После дона Бенито из Ayuntamiento долго никто не выходил. На площади было тихо, потому что все ждали, кто будет следующий. И вдруг какой-то пьянчуга заорал во весь голос: "Que saiga el toro! Выпускай быка!"
Потом из толпы, собравшейся у окон Ayuntamiento, крикнули: "Они не хотят идти! Они молятся!"
Тут заорал другой пьянчуга: "Тащите их оттуда! Тащите - чего там! Прошло время для молитв!"
Но из Ayuntamiento все никто не выходил, а потом я вдруг увидела в дверях человека.
Это шел дон Федерико Гонсалес, хозяин мельницы и бакалейной лавки, первейший фашист в нашем городе. Он был высокий, худой, а волосы у него были зачесаны с виска на висок, чтобы скрыть лысину. Он был босой, как его взяли из дому, в ночной сорочке, заправленной в брюки.
Он шел впереди Пабло, держа руки над головой, а Пабло подталкивал его дробовиком в спину, и так они шли, пока дон Федерико Гонсалес не ступил в проход между шеренгами. Но когда Пабло оставил его и вернулся к дверям Ayuntamiento, дон Федерико не смог идти дальше и остановился, подняв глаза и протягивая кверху руки, точно думал ухватиться за небо.
- У него ноги не идут, - сказал кто-то.
- Что это с вами, дон Федерико? Ходить разучились? - крикнул другой.
Но дон Федерико стоял на месте, воздев руки к небу, и только губы у него шевелились.
- Ну, живей! - крикнул ему со ступенек Пабло. - Иди! Что стал?
Дон Федерико не смог сделать ни шагу. Какой-то пьянчуга ткнул его сзади цепом, и дон Федерико пряпул на месте, как норовистая лошадь, но не двинулся вперед, а так и застыл, подняв руки и глаза к небу.
Тогда крестьянин, который стоял недалеко от меня, сказал:
- Нельзя так! Стыдно! Мне до него дела нет, но это представление нужно кончать. - Он прошел вдоль шеренги и, протолкавшись к дону Федерико, сказал: - G вашего разрешения. - И, размахнувшись, ударил его дубинкой по голове.
Дон Федерико опустил руки и прикрыл ими лысину, так что длинные жидкие волосы свисали у него между пальцами, и, втянув голову в плечи, бросился бежать, а из обеих шеренг его били цепами по спине и по плечам, пока он не упал, и тогда те, кто стоял в дальнем конце шеренги, подняли его и сбросили с обрыва вниз. Он не издал ни звука с той минуты, как Пабло вытолкал его из дверей дробовиком. Он только не мог идти. Должно быть, ноги не слушались.
После дона Федерико я увидела, что на краю обрыва, в дальнем конце шеренги, собрались самые отчаянные, и тогда я ушла от них, пробралась под аркаду, оттолкнула двоих пьянчуг от окна Ayimtamiento и заглянула туда сама. Они все стояли полукругом в большой комнате на коленях и молились, и священник тоже стоял на коленях и молился вместе с ними. Пабло и сапожник по прозванью "Cuatro Dedos", "Четырехпалый", - он в те дни все время был с Пабло, - и еще двое стояли тут же с дробовиками, и я услышала, как Пабло спросил священника: "Кто следующий?" .Но священник молился и ничего не ответил ему.
- Слушай, ты! - сказал Пабло священнику охрипшим голосом. - Кто следующий? Кто готов?
Священник не отвечал Пабло, как будто его тут и не было, и я видела, что Пабло начинает злиться.
- Пустите нас всех вместе, - перестав молиться и посмотрев на Пабло, сказал помещик дон Рикардо Монтальво.
- Que va, - сказал Пабло. - По одному. Кто готов, пусть выходит!
- Тогда пойду я, - сказал дон Рикардо. - Считай меня готовым.
Пока дон Рикардо говорил с Пабло, священник благословил его, не прерывая молитвы, потом, когда он встал, благословил еще раз и дал ему поцеловать распятие, и дон Рикардо поцеловал распятие, потом повернулся к Пабло и сказал:
- Ну, я совсем готов. Пойдем, вонючий козел!
Дон Рикардо был маленького роста, седой, с толстой шеей, в сорочке без воротничка. Ноги у него были кривые от верховой езды.
- Прощайте! - сказал он всем остальным, которые стояли на коленях. - Не печальтесь. Умирать не страшно. Плохо только, что мы умрем от рук вот этих каналий. Не смей меня трогать, - сказал он Пабло. - Не смей до меня дотрагиваться своим дробовиком.
Он вышел из Ayuntamiento - голова седая, глаза маленькие, серые, а толстая шея словно еще больше раздулась от злобы. Он посмотрел на крестьян, выстроившихся двумя шеренгами, и плюнул. Плюнул по-настоящему, со слюной, а как ты сам понимаешь, Ingles, на его месте не у каждого бы это вышло. И он сказал: "Arriba Espana! Долой вашу так называемую Республику, так и так ваших отцов!"
Его прикончили быстро, потому что он оскорбил всех. Его стали бить, как только он ступил в проход между шеренгами, били, когда он, высоко подняв голову, все еще пытался идти дальше, били, кололи серпами, когда он упал, и нашлось много охотников подтащить его к краю обрыва и сбросить вниз, и теперь у многих была кровь на руках и одежде, и все теперь вдруг почувствовали, что те, кто выходит из Ayuntamiento, в самом деле враги и их надо убивать.
Я уверена, что до того, как дон Рикардо вышел к нам разъяренный и оскорбил всех нас, многие в шеренгах дорого бы дали, чтобы очутиться где-нибудь в другом месте. И я уверена, что стоило кому-нибудь крикнуть: "Довольно! Давайте отпустим остальных. Они и так получили хороший урок", - и большинство согласилось бы на это.
Но своей отвагой дон Рикардо сослужил дурную службу остальным. Он раздразнил людей, и если раньше они только исполняли свой долг, к тому же без особой охоты, то теперь в них разгорелась злоба, и это сейчас же дало себя знать.
- Выводите священника, тогда дело пойдет быстрее, - крикнул кто-то.
- Выводите священника!
- С тремя разбойниками мы расправились, теперь давайте священника.
- Два разбойника, - сказал один коренастый крестьянин тому, который это крикнул. - Два разбойника было с господом нашим.
- С чьим господом? - спросил тот, весь красный от злости.
- С нашим господом - уж это так говорится.
- У меня никаких господ нет, и я так не говорю ни в шутку, ни всерьез, - сказал тот. - И ты лучше придержи язык, если не хочешь сам прогуляться между шеренгами.
- Я такой же добрый республиканец, как и ты, - сказал коренастый. - Я ударил дона Рикардо по зубам. Я ударил дона Федерико по спине. С доном Бенито я промахнулся. А "господь наш" - это так всегда говорится, и с тем, о ком говорится так, было два разбойника.
- Тоже мне, республиканец! И этот у него "дон", и тот у него "дон".
- Здесь их все так зовут.
- Я этих cabrones зову по-другому. А твоего господа... Э-э! Еще один вышел!
И тут мы увидели позорное зрелище, потому что следующим из дверей Ayuntamiento вышел дон Фаустино Риверо, старший сын помещика дона Селестино Риверо. Он был высокого роста, волосы у пего были светлые и гладко зачесаны со лба. В кармане у него всегда лежал гребешок, и, должно быть, и сейчас, перед тем как выйти, он успел причесаться. Дон Фаустино был страшный бабник и трус и всю жизнь мечтал стать матадором-любителем. Он якшался с цыганами, с матадорами, с поставщиками быков и любил покрасоваться в андалузском костюме, но он был трус, и все над ним посмеивались. Однажды у нас в городе появились афиши, объявлявшие, что дон Фаустино будет участвовать в любительском бое быков в пользу дома для престарелых в Авиле и убьет быка по-андалузски, сидя на лошади, чему его долгое время обучали, но когда на арену выпустили громадного быка вместо того маленького и слабоногого, которого он сам себе подобрал, он сказался больным и, как говорят, сунул два пальца в рот, чтобы вырвало.
Когда он вышел, из шеренг послышались крики:
- Hola, дон Фаустино! Смотри, как бы тебя не стошнило!
- Эй, дон Фаустино! Под обрывом тебя ждут хорошенькие девочки.
- Дон Фаустино! Подожди минутку, сейчас мы приведем быка побольше того, что тебя напугал!
А кто-то крикнул:
- Эй, дон Фаустино! Ты когда-нибудь слышал, каково умирать?
Дон Фаустино стоял в дверях Ayunlamiento и все еще храбрился. У него еще не остыл задор, который побудил его вызваться идти следующим. Вот так же он вызвался участвовать в бое быков, так же вообразил, что может стать матадором-любителем. Теперь он воодушевился примером дона Рикардо и, стоя в дверях, приосанивался, храбрился и корчил презрительные гримасы. Но говорить он не мог.
- Иди, дон Фаустино! - кричали ему. - Иди! Смотри, какой громадный бык тебя ждет!
Дон Фаустино стоял, глядя на площадь, и мне тогда подумалось, что его не пожалеет ни один человек. Но он все еще старался держаться молодцом, хотя время шло и путь ему был только один.
- Дон Фаустино! - крикнул кто-то. - Чего вы ждете, дон Фаустино?
- Он ждет, когда его стошнит, - послышался ответ, и в шеренгах засмеялись.
- Дон Фаустино, - крикнул какой-то крестьянин. - Ты не стесняйся - стошнит так стошнит, мы не взыщем. Тогда дон Фаустино обвел глазами шеренги и посмотрел через площадь туда, где был обрыв, и, увидев этот обрыв и пустоту за ним, он быстро повернулся и юркнул в дверь Ayuntamiento.
I Все захохотали, а кто-то закричал пронзительным голосом:

- Куда же вы, дон Фаустино? Куда?
- Пошел выблевываться, - крикнул другой, и все опять захохотали.
И вот мы опять увидели дона Фаустино, которого подталкивал сзади Пабло своим дробовиком. Весь его форс как рукой сняло. При виде людей, стоявших в шеренгах, он позабыл и свой форс, и свою осанку; он шел впереди, а Пабло сзади, и казалось, будто Пабло метет улицу, а дон Фаустино - мусор, который Пабло отбрасывает метлой. Дон Фаустино крестился и бормотал молитвы, а потом закрыл глаза руками и сошел по ступенькам на площадь.
- Не трогайте его, - крикнул кто-то. - Пусть идет.
И все поняли, и никто до него не дотронулся, а он шел между шеренгами, закрыв глаза дрожащими руками и беззвучно шевеля губами. Все молчали, и никто не трогал его. Но, дойдя до середины, он не смог идти дальше и упал на колени.
Его и тут не ударили. Я шла вдоль шеренги справа, стараясь ничего не пропустить, я видела, как один крестьянин наклонился, помог ему подняться и сказал:
- Вставай, дон Фаустино, не задерживайся. Быка еще нет.
Дон Фаустино не мог идти сам, и тогда один крестьянин в черной блузе подхватил его под правую руку, а другой, тоже в черной блузе и пастушьих сапогах, подхватил под левую, и дон Фаустино шел между шеренгами, закрыв глаза и не переставая шевелить губами, а его прилизанные светлые волосы блестели на солнце, и крестьяне, мимо которых он шел, говорили: "Дон Фаустино, buen provecho. Приятного аппетита, дон Фаустино", - или: "Дои Фаустино, a sus ordenes. К вашим услугам, дон Фаустино!" - а один, тоже из незадачливых матадоров, сказал: "Дон Фаустино! Матадор, a sus ordenes", - а еще кто-то крикнул: "Дон Фаустино! А сколько на небесах хорошеньких девочек, дон Фаустино!" Так дона Фаустино провели сквозь строй, крепко держа его с двух сторон и не давая ему упасть, а он все закрывал глаза руками. Но ему, вероятно, кое-что было видно сквозь пальцы, потому что, когда его подвели к самому обрыву, он опять упал на колени, бросился на землю и, цепляясь за траву, начал кричать: "Нет. Нет. Нет. Ради бога. Нет. Ради бога. Ради бога. Нет. Нет".
Тогда те крестьяне, которые шли с ним, и еще двое из самых отчаянных, что стояли в дальнем конце шеренги, быстро присели позади него на корточки и толкнули его что есть силы, и он полетел с обрыва вниз, так и не получив ни единого удара, и только пронзительно вскрикнул на лету.
И вот тут-то я поняла, что народ ожесточился, и виной этому сначала были оскорбления дона Рикардо, а потом трусость дона Фаустино.
- Давай следующего! - крикнул один крестьянин, а другой хлопнул его по спине и сказал:
- Дон Фаустино! Вот это я понимаю! Дон Фаустино!
- Дождался он своего быка, - сказал третий. - Теперь никакая рвота ему не поможет.
- Дон Фаустино! - опять сказал первый. - Сколько лет на свете живу, а такого еще не видал, как дон Фаустино!
- Подожди, есть и другие, - сказал еще кто-то. - Потерпи немножко. Мы еще не такое увидим!
- Что бы мы ни увидели, - сказал первый, - великанов или карликов, негров или диковинных зверей из Африки, а такого, как дон Фаустино, не было и не будет. Ну, следующий! Давай, давай следующего!
У пьянчуг ходили по рукам бутылки с анисовой и коньяком из фашистского клуба, и они пили это, как легкое вино, и в шеренгах многие тоже успели приложиться, и выпитое сразу ударило им в голову после всего, что было с доном Бенито, доном Федерико, доном Рикардо и особенно с доном Фаустино. Те, у кого не было анисовой и коньяка, пили из бурдюков, которые передавались из рук в руки, и один крестьянин дал такой бурдюк мне, и я сделала большой глоток, потому что меня мучила жажда, и вино прохладной струйкой побежало мне в горло из кожаной bota.
- После такой бойни пить хочется, - сказал крестьянин, который дал мне бурдюк.
- Que va, - сказала я. - А ты убил хоть одного?
- Мы убили четверых, - с гордостью сказал он. - Не считая civiles. A правда, что ты застрелила одного civil, Пилар? -Ни одного не застрелила, - сказала я. - Когда стена рухнула, я стреляла в дым вместе с остальными. Только и всего.
- Где ты взяла револьвер, Пилар?
- У Пабло. Пабло дал его мне, после того как расстрелял civiles.
- Из этого револьвера расстрелял?
- Вот из этого самого, - сказала я. - А потом дал его мне.
- Можно посмотреть, какой он, Пилар? Можно мне подержать его?
- Конечно, друг, - сказала я и вытащила револьвер из-за веревочного пояса и протянула ему.
Но почему больше никто не выходит, подумала я, и как раз в эту минуту в дверях появился сам дон Гильермо Мартин, в лавке которого мы взяли цепы, пастушьи дубинки и деревянные вилы. Дон Гильермо был фашист, но кроме этого ничего плохого за ним не знали.
Правда, тем, кто поставлял ему цепы, он платил мало, по цены в лавке у него были тоже невысокие, а кто не хотел покупать цепы у дона Гильермо, мог почти без затрат делать их сам: дерево и ремень - вот и весь расход. Он был очень груб в обращении и заядлый фашист, член фашистского клуба, и всегда приходил в этот клуб в полдень и вечером и, сидя в плетеном кресле, читал "Эль дебате", или подзывал мальчишку почистить башмаки, или пил вермут с сельтерской и ел поджаренный миндаль, сушеные креветки и анчоусы. Но за это не убивают, и если бы не оскорбления дона Рикардо Монтальво, не жалкий вид дона Фаустино и не опьянение, которое люди уже почувствовали, хватив лишнего, я уверена, что нашелся бы кто-нибудь, кто крикнул бы: "Пусть дон Гильермо идет с миром. Мы и так попользовались его цепами. Отпустите его". Потому что люди в нашем городе хоть и способны на жестокие поступки, но душа у них добрая, и они хотят, чтобы все было по справедливости.
Но те, что стояли в шеренгах, уже успели поддаться опьянению и ожесточились, а потому следующего ждали теперь по-другому, не как дона Бенито, который вышел первым. Я сама лучше всякого умею ценить удовольствие, что нам доставляет вино, но не знаю, как в других странах, а в Испании опьянение страшная вещь, особенно если оно не только от вина, и пьяные люди делают много такого, чего нельзя делать. А в твоей стране не так, Ingles? - Точно так же, - сказал Роберт Джордан.
..................
- Ты говорила, что люди почувствовали опьянение, - сказал Роберт Джордан. - Ну, дальше.
- Я неправильно назвала это опьянением, - сказала Пилар, - потому что до настоящего опьянения было еще далеко. Но люди стали уже не те. Когда дон Гильермо вышел из дверей Ayuntamiento - небольшого роста, близорукий, седой, в рубашке без воротничка, только запонка торчала в петличке - и перекрестился, и посмотрел прямо перед собой, ничего не видя без очков, а потом двинулся вперед, спокойно и с достоинством, его можно было пожалеть. Но из шеренги кто-то крикнул:
- Сюда, дон Гильермо. Вот сюда, дон Гильермо. Пожалуйте к нам. Все ваши товары у нас!
Очень им понравилось издеваться над доном Фаустино, и они не понимали, что дон Гильермо совсем другой человек, и если уж убивать его, так надо убивать быстро и без шутовства...
- Дон Гильермо, - крикнул кто-то. - Может, послать в ваш особняк за очками?
У дона Гильермо особняка не было, потому что он был человек небогатый, а фашистом стал просто так, из моды и еще в утешение себе, что приходится пробавляться мелочами, держать лавку сельскохозяйственных орудий. Жена у него была очень набожная, а он ее так любил, что не хотел ни в чем от нее отставать, и это тоже привело его к фашистам. Дон Гильермо жил через три дома от Ayuntamiento, снимал квартиру, и когда он остановился, глядя подслеповатыми глазами на двойной строй, сквозь который ему надо было пройти, на балконе того дома, где он жил, пронзительно закричала женщина. Это была его жена, она увидела его с балкона.
- Гильермо! - закричала она. - Гильермо! Подожди, я тоже пойду с тобой!
Дон Гильермо обернулся на голос женщины. Он не мог разглядеть ее. Он хотел сказать что-то и не мог. Тогда он помахал рукой в ту сторону, откуда неслись крики, и шагнул вперед.
- Гильермо! - кричала его жена. - Гильермо! О, Гильермо! - Она вцепилась в балконные перила и тряслась всем телом. - Гильермо!
Дон Гильермо опять помахал рукой в ту сторону и пошел между шеренгами, высоко подняв голову, и о том, каково у него на душе, можно было судить только по бледности его лица.
И тут какой-то пьяный крикнул, передразнивая пронзительный голос его жены: "Гильермо!" И дон Гильермо бросился на него, весь в слезах, ничего не видя перед собой, и пьяный ударил его цепом по лицу с такой силой, что дон Гильермо осел на землю и так остался сидеть, обливаясь слезами, но плакал он не от страха, а от ярости, В пьяные били его, и один уселся ему верхом на плечи и стал колотить его бутылкой. После этого многие вышли из шеренг, а их место заняли пьяные, из тех, кто с самого начала безобразничали и выкрикивали непристойности в окна Ayuntamiento.
- Мне было очень не по себе, когда Пабло расстреливал guardia civil, - сказала Пилар. - Это было скверное дело, но я подумала тогда: если так должно быть, значит, так должно быть, и, по крайней мере, там обошлось без жестокости - просто людей лишили жизни, и хоть это и скверно, но за последние годы все мы поняли, что иначе нельзя, если хочешь выиграть войну и спасти Республику.
Когда Пабло загородил площадь со всех сторон и выстроил людей двумя шеренгами, мне это хоть и показалось чудно, а все-таки понравилось, и я решила: раз Пабло что-то задумал, значит, так и нужно, потому что все, что мы должны сделать, должно быть сделано пристойно, чтобы никому не претило. Если уж народ должен покончить с фашистами, то пусть весь народ участвует в этом, и я тоже хотела принять на себя часть вины, раз я собиралась получить и часть тех благ, которые ждали нас тогда, когда город станет нашим. Но после дона Гильермо мне сделалось стыдно и гадко, и когда пьянчуги и всякая шваль стали на место тех, кто возмутился и вышел из шеренг после дона Гильермо, мне захотелось уйти от всего этого подальше, и я прошла через площадь и села на скамейку под большим деревом, которое отбрасывало густую тень.
К скамейке, переговариваясь между собой, подошли двое крестьян, и один из них окликнул меня:
- Что с тобой, Пилар?
- Ничего, nombre, - ответила я ему.
- Неправду говоришь, - сказал он. - Ну, признавайся, что с тобой?
- Кажется, я сыта по горло, - ответила я ему.
- Мы тоже, - сказал он, и они оба сели рядом со мной на скамью. У одного из них был бурдюк с вином, и он протянул его мне.
- Прополощи рот, - сказал он, а другой продолжал начатый раньше разговор:
- Плохо, что это принесет нам несчастье. Никто не разубедит меня в том, что такая расправа, как с доном Гильермо, должна принести нам несчастье.
Тогда первый сказал:
- Если убивать их всех - а я еще не знаю, нужно ли это, - так уж убивали бы попросту, без издевки. - Пусть бы издевались над доном Фаустино, это я понимаю, - сказал другой. - Он всегда был шутом гороховым, его никто не принимал всерьез. Но когда издеваются над таким человеком, как дон Гильермо, это нехорошо.
- Я сыта по горло, - опять сказала я, и так оно и было на самом деле; внутри у меня все болело, я вся взмокла от пота, и меня мутило, будто я наелась тухлой рыбы.
- Значит, кончено, - сказал первый крестьянин. - Больше мы к этому делу не причастны. А любопытно знать, что делается в других городах.
- Телефон еще не починили, - сказала я. - И это очень плохо, его надо починить.
- Правильно, - сказал он. - Кто знает, может, нам полезнее было бы готовить город к обороне, чем заниматься смертоубийством, да еще таким медленным и жестоким.
- Пойду поговорю с Пабло, - сказала ему я, встала со скамейки и пошла к аркаде перед входом в Ayuntamiento, откуда через площадь тянулись шеренги.
Строя теперь никто не держал, порядка в шеренгах не было, и опьянение давало себя знать уже не на шутку. Двое пьяных валялись на земле посреди площади и по очереди прикладывались к бутылке, передавая ее друг другу. Один после каждого глотка орал как сумасшедший: "Viva la Anarquia!" Вокруг шеи у него был повязан красный с черным платок. Другой орал: "Viva la Libertad!", дрыгал ногами в воздухе и опять орал: "Viva la Libertad!" У него тоже был красный с черным платок, и он размахивал этим платком и бутылкой, которую держал в другой руке.
Один крестьянин вышел из шеренги, остановился в тени аркады, посмотрел на них с отвращением и сказал:
- Уж лучше бы кричали: "Да здравствует пьянство!" Больше ведь они ни во что не верят.
- Они и в это не верят, - сказал другой крестьянин. - Такие ничего не понимают и ни во что не верят.
Тут один из пьяниц встал, сжал кулаки, поднял их над головой и заорал: "Да здравствует анархия и свобода, так и так вашу Республику!"
Другой, все еще валяясь на земле, схватил горлана за ногу, и тот упал на него, и они несколько раз перекатились один через другого, а потом сели, и тот, который свалил своего дружка, обнял теперь его за шею, протянул ему бутылку, поцеловал его красный с черным платок, и оба выпили.
В эту минуту в шеренгах закричали, и я оглянулась, но мне не было видно, кто выходит, потому что его загораживала толпа у дверей Ayuntamiento. Я увидела только, что Пабло и Четырехпалый выталкивают кого-то прикладами дробовиков, но кого - мне не было видно, и, чтобы разглядеть, я подошла вплотную к толпе, сгрудившейся у дверей.
Все там толкались и шумели, столы и стулья фашистского кафе были опрокинуты, и только один стол стоял на мосте, но на нем развалился пьяный, свесив запрокинутую голову и разинув рот. Тогда я подняла стул, приставила его к колонне аркады и взобралась на него, чтобы заглянуть поверх голов.
Тот, кого выталкивали Пабло и Четырехпалый, оказался доном Анастасио Ривасом; это был ярый фашист и самый толстый человек у нас в городе. Он занимался скупкой зерна и, кроме того, служил агентом в нескольких страховых компаниях, и еще давал ссуды под высокие проценты. Стоя на стуле, я видела, как он сошел со ступенек и приблизился к шеренгам, его жирная шея выпирала сзади из воротничка рубашки, и лысина блестела на солнце. Но сквозь строй ему пройти так и не пришлось, потому что все вдруг закричали разом, - казалось, крик шел не из многих глоток, а из одной. Под этот безобразный пьяный многоголосый рев люди, ломая строй, кинулись к дону Анастасио, и я увидела, как он бросился на землю, обхватил голову руками, а потом уже ничего не было видно, потому что все навалились на него кучей. А когда они поднялись, дон Анастасио лежал мертвый, потому что его били головой о каменные плиты, и никакого строя уже не было, а была орда.
- Пошли туда! - раздались крики. - Пошли за ними сами!
- Он тяжелый - не дотащишь, - сказал один и пнул йогой тело дона Анастасио, лежавшее на земле. - Пусть валяется!
- Очень надо тащить ату бочку требухи к обрыву! Пусть тут и лежит.
- Пошли туда, прикончим их всех разом, - закричал какой-то человек. - Пошли!
- Чего тут весь день печься на солнце! - подхватил другой. - Идем, живо! .Толпа повалила под аркады. Все толкались, орали, шумели, как стадо животных, и кричали: "Открывай! Открывай! Открывай!", потому что, когда шеренги распались, Пабло велел караульным запереть дверь Ayuntamiento на ключ.
Стоя на стуле, я видела через забранное решеткой окно, что делается в зале Ayuntamiento. Там все было по-прежнему. Те, кто не успел выйти, полукругом стояли перед священником на коленях и молились. Пабло с дробовиком за спиной сидел на большом столе перед креслом мэра и свертывал сигарету. Ноги у него висели, не доставая до полу. Четырехпалый сидел в кресле мэра, положив ноги на стол, и курил. Все караульные сидели в креслах членов муниципалитета с ружьями в руках. Ключ от входных дверей лежал на столе перед Пабло.
Толпа орала: "Открывай! Открывай! Открывай!", точно припев песни, а Пабло сидел на своем месте и как будто ничего не слышал. Он что-то сказал священнику, но из-за криков толпы нельзя было разобрать что.
Священник, как и раньше, не ответил ему и продолжал молиться. Меня теснили со всех сторон, и я со своим стулом передвинулась к самой стене; меня толкали, а я толкала стул. Теперь, став на стул, я очутилась у самого окна и взялась руками за прутья решетки. Какой-то человек тоже влез на мой стул и стоял позади меня, ухватившись руками за два крайних прута решетки.
- Стул не выдержит, - сказала я ему.
- Велика важность, - ответил он. - Смотри. Смотри, как они молятся!
Он дышал мне прямо в шею, и от пего несло винным перегаром и запахом толпы, кислым, как блевотина на мостовой, а потом он вытянул голову через мое плечо и, прижав лицо к прутьям решетки, заорал: "Открывай! Открывай!" И мне показалось, будто вся толпа навалилась на меня, как вот иногда приснится во сне, будто черт на тебе верхом скачет.
Теперь толпа сгрудилась и напирала на дверь, так что напиравшие сзади совсем придавили передних, а какой-то пьяный, здоровенный детина в черной блузе, с черно-красным платком на шее, разбежался с середины площади, налетел на тех, кто стоял позади, и упал, а потом встал на ноги, отошел назад, и опять разбежался, и опять налетел на стоявших позади, и заорал: "Да здравствую я и да здравствует анархия!" .Потом этот самый пьянчуга вышел из толпы, уселся посреди площади и стал пить из бутылки, и тут он увидел дона Анастасио, который все еще лежал ничком на каменных плитах, истоптанный множеством ног. Тогда пьяница поднялся, подошел к дону Анастасио, нагнулся и стал лить из бутылки ему на голову и на одежду, а потом вынул из кармана спички и принялся чиркать одну за другой, решив запалить костер из дона Анастасио. Но сильный ветер задувал спички, и спустя немного пьяница бросил это занятие, качая головой, уселся рядом с доном Анастасио и то прикладывался к бутылке, то наклонялся и хлопал по плечу мертвого дона Анастасио.
А толпа все кричала, требуя, чтобы открыли двери, и человек, стоявший со мной на стуле, изо всех сил дергал прутья решетки и тоже орал у меня над самым ухом, оглушая меня своим ревом и обдавая своим вонючим дыханием. Я перестала смотреть на пьяницу, который пытался поджечь дона Анастасио, и опять заглянула в зал Ayuntamiento; там все было как и раньше. Они по-прежнему молились, стоя на коленях, в расстегнутых на груди рубашках, одни - опустив голову, другие - подняв ее кверху и устремив глаза на распятие, которое держал в руках священник, а он быстро и отчетливо шептал слова молитвы, глядя поверх их голов, а позади, на столе, сидел Пабло с сигаретой во рту, с дробовиком за спиной и болтал ногами, поигрывая ключом, который он взял со стола.
Потом Пабло опять заговорил со священником, наклонившись к нему со стола, но что он говорил - нельзя было разобрать из-за крика. Священник не отвечал ему и продолжал молиться. Тогда из полукруга молящихся встал один человек, и я поняла, что он решился выйти. Это был дон Хосе Кастро, которого все звали дон Пене, барышник и заядлый фашист; он стоял теперь посреди зала, низенький, аккуратный, даже несмотря на небритые щеки, в пижамной куртке, заправленной в серые полосатые брюки. Он поцеловал распятие, и священник благословил его, и он оглянулся на Пабло и мотнул головой в сторону двери.
Пабло покачал головой и продолжал курить. Я видела, что дон Пепе что-то говорит Пабло, но не могла разобрать что. Пабло не ответил, только опять покачал головой и кивнул на дверь.
Тут дон Пепе опять посмотрел на дверь, и я поняла: до сих пор он не знал, что она заперта. Пабло показал ему ключ, и он с минуту постоял, глядя на этот ключ, а потом повернулся, отошел и снова стал на колени. Священник оглянулся на Пабло, а Пабло осклабился и показал ему ключ, и священник словно только тут уразумел, что дверь заперта, и мне показалось было, что он качает головой, но нет, он только опустил голову и снова стал молиться.
Не знаю, как это они не догадывались, что дверь заперта, разве что уж очень были заняты своими мыслями и своими молитвами; но теперь-то они уже поняли все, и поняли, почему на площади так кричат, и, должно быть, им стало ясно, что там теперь все по-другому. Но они не поднимались с колен и молились, как прежде.
Крик теперь стоял такой, что ничего нельзя было расслышать, а пьянчуга, который забрался на мой стул, обеими руками тряс решетку окна и до хрипоты орал: "Открывай! Открывай!"
Тут Пабло снова заговорил со священником, но священник ему не ответил. Потом я увидела, что Пабло снял свой дробовик с плеча, нагнулся и потрогал священника прикладом. Священник словно и не заметил этого, и я увидела, что Пабло покачал головой. Потом он что-то сказал через плечо Четырехпалому, а Четырехпалый что-то сказал остальным караульным, и они все встали и отошли в дальний угол зала.
Я увидела, как Пабло опять сказал что-то Четырехпалому, и тот сдвинул вместе два стола и нагородил на них несколько скамеек. Получилась баррикада, отделявшая угол зала, а за баррикадой стояли караульные со своими ружьями. Пабло потянулся вперед и опять тронул священника прикладом дробовика, но священник словно ничего не заметил, и другие тоже не заметили и продолжали молиться, и только дон Пене оглянулся и посмотрел на Пабло. Пабло покачал головой, а потом, увидев, что дон Пене смотрит на него, кивнул ему и показал ключ, высоко подняв его в руке. Дон Пене понял и, уронив голову на грудь, стал быстро-быстро шептать молитву.
Пабло соскочил со стола и, обойдя кругом, подошел к высокому креслу мэра, стоявшему на возвышении во главе длинного стола для заседаний. Он уселся в это кресло и стал свертывать себе сигарету, не спуская глаз с фашистов, которые молились вместе со священником. По его лицу нельзя было понять, что он думает. Ключ лежал на столе перед ним. Это был большой железный ключ длиною с фут. Потом Пабло что-то крикнул караульным, что - я не могла расслышать, и один караульный пошел к двери. Я увидела, что губы у фашистов, шептавших молитвы, зашевелились быстрей, и догадалась, что они поняли.
Пабло сказал что-то священнику, но священник ему не ответил. Тогда Пабло потянулся за ключом, взял его и швырнул караульному, стоявшему у дверей. Тот поймал ключ на лету, и Пабло одобрительно ухмыльнулся. Потом караульный вставил ключ в замок, повернул, дернул дверь и спрятался за нее, потому что толпа сразу ворвалась.
Я видела, как они вбежали, но тут пьяный, который стоял со мной на стуле, завопил: "Ай! Ай! Ай! - и, высунувшись вперед, заслонил мне все окно, а потом принялся кричать: - Бей их! Бей их! Лупи! Колоти!" - и отпихнул меня в сторону так, что мне совсем уж ничего не стало видно.
Я ткнула его локтем в живот и сказала: "Пьяница, это чей стул! Пусти, дай мне посмотреть!"
Но он все тряс решетку, вцепившись в нее обеими руками, и вопил: "Бей их! Лупи! Колоти! Вот так! Бей их! Бей! Cabrones! Cabrones! Cabrones!"
Я ткнула его локтем еще сильней и сказала: "Cabron! Пьянчуга! Пусти посмотреть".
Тут он обеими руками пригнул мою голову, чтобы ему было виднее, и всей своей тяжестью навалился на меня, а сам все орет: "Бей их! Лупи! Вот так!"
"А я тебя вот так!" - сказала я и изо всех сил ударила его в пах, и ему стало так больно, что он отпустил мою голову, схватился за это место и говорит: "No hay derecho, mujer. Не имеешь права, женщина". А я тем временем заглянула в окно и вижу, что в комнату полным-полно набилось людей, и они молотят дубинками и цепами, и лупят, и колют, и тычут куда ни попало деревянными вилами, которые из белых уже стали красными и зубья растеряли, и вся комната ходит ходуном, а Пабло сидит и смотрит, положив дробовик на колени, а вокруг все ревут, и колотят, и режут, и люди кричат, как лошади на пожаре. И я увидела, как священник, подобрав полы, лезет на стол, а сзади его колют серпами, а потом кто-то ухватил его за подол сутаны, и послышался крик, и потом еще крик, и я увидела, что двое колют священника, а третий держит его за полы, а он вытянул руки и цепляется за спинку кресла, но тут стул, на котором я стояла, подломился, и мы с пьяным свалились на тротуар, где пахло вином и блевотиной, а пьяный все грозил мне пальцем и говорил: "No hay derecho, mujer, no hay derecho. Ты меня покалечить могла", а люди, пробегая мимо, спотыкались и наступали на нас, и больше я уже ничего не видела, только ноги людей, теснившихся ко входу в Ayuntamiento, да пьяного, который сидел напротив меня, зажимая то место, куда я его ударила.
Так кончилась расправа с фашистами в нашем городе, и я бы досмотрела все до конца, если бы не мой пьянчуга, но я даже рада, что он помешал мне, так как то, что творилось в Ayuntamiento, лучше было не видеть.
Другой пьяный, которого я заметила раньше на площади, был еще похуже моего. Когда мы поднялись на ноги после того, как сломался стул, и выбрались из толпы, теснившейся у дверей, я увидела, что он сидит на прежнем месте, обмотав шею своим красно-черным платком, и что-то льет на дона Анастасио. Голова у него моталась из стороны в сторону, и туловище валилось вбок, но он все лил и чиркал спичками, лил и чиркал спичками, и я подошла к нему и сказала:
- Ты что делаешь, бессовестный?
- Nada, mujer, nada, - сказал он. - Отстань от меня.
И тут, может быть потому, что, встав перед ним, я загородила его от ветра, спичка разгорелась, и синий огонек побежал по рукаву дона Анастасио вверх, к его затылку, и пьяница задрал голову и завопил во все горло: "Мертвецов жгут! Мертвецов жгут!"
- Кто? - крикнул голос из толпы.
- Где? - подхватил другой.
- Здесь! - надрывался пьяница. - Вот здесь, вот!
Тут кто-то с размаху огрел пьяного цепом по голове, и он свалился, вскинул глаза на того, кто его ударил, и тут же закрыл их, потом скрестил на груди руки и вытянулся на земле рядом с доном Анастасио, будто заснул. Больше его никто не трогал, и так он и остался лежать там, поело того как дона Анастасио подняли и взвалили на телегу вместе с другими и повезли к обрыву; вечером, когда в Ayuntamiento все уже было убрано, их всех сбросили с обрыва в реку. Жаль, что заодно туда же не отправили десяток-другой пьяниц, особенно из тех, с черно-красными платками; и если у нас еще когда-нибудь будет революция, их, я думаю, надо будет ликвидировать с самого начала. Но тогда мы этого не знали. Нам еще предстояло это узнать. Но в тот вечер мы еще не знали, что нас ожидает. После бойни в Ayuntamiento убивать больше никого не стали, но митинг в тот вечер так и не удалось устроить, потому что слишком много народу перепилось. Невозможно было установить порядок, и потому митинг отложили на следующий день.
В ту ночь я спала с Пабло. Не надо бы рассказывать об этом при тебе, guapa, но, с другой стороны, тебе полезно узнать все как есть, и ведь я говорю только чистую правду. Ты послушай, Ingles. Это очень любопытно.
Так вот, значит, вечером мы сидели и ужинали, и все было как-то по-чудному. Так бывает после бури или наводнения или после боя, все устали и говорили мало. Мне тоже было не по себе, внутри сосало, было стыдно и казалось, что мы сделали что-то нехорошее, и еще было такое чувство, что надвигается большая беда, вот как сегодня утром, когда летели самолеты. И так оно и вышло через три дня.
Пабло за ужином говорил немного.
- Понравилось тебе, Пилар? - спросил он, набив рот жарким из молодого козленка. Мы ужинали в ресторанчике при автобусной станции. Народу было полно, пели песни, и официанты с трудом управлялись.
- Нет, - сказала я. - Не понравилось, если не считать дона Фаустино.
- А мне понравилось, - сказал он.
- Все? - спросила я.
- Все, - сказал он и, отрезав своим ножом большой ломоть хлеба, стал подбирать им соус с тарелки. - Все, если не считать священника.
- Тебе не понравилось то, что сделали со священником? - Я удивилась, так как знала, что священник ему еще ненавистней фашистов.
- Он меня разочаровал, - печально сказал Пабло. Кругом так громко пели, что нам приходилось почти кричать, иначе не слышно было.
- Как так?
- Он плохо умер, - сказал Пабло. - Проявил мало достоинства.
- Какое уж тут могло быть достоинство, когда на него набросилась толпа? - сказала я. - А до того он, по-моему, держался с большим достоинством. Большего достоинства и требовать нельзя. - Да, - сказал Пабло. - Но в последнюю минуту он струсил.
- Еще бы не струсить, - сказала я. - Ты видел, что они с ним сделали?
- Я не слепой, - сказал Пабло. - Но я считаю, что он умер плохо.
- На его месте каждый умер бы плохо, - сказала я ему. - Чего тебе еще нужно за твои деньги? Если хочешь знать, все, что там творилось, в Ayuntamiento, просто гнусность!
- Да, - сказал Пабло. - Порядку было мало. Но ведь это священник. Он должен был показать пример.
- Я думала, ты не любишь священников.
- Да, - сказал Пабло и отрезал себе еще хлеба. - Но ведь это испанский священник. Испанский священник должен умирать как следует.
- По-моему, он совсем неплохо умер, - сказала я. - Ведь что творилось!
- Нет, - сказал Пабло. - Он меня совсем разочаровал. Целый день я ждал смерти священника. Я решил, что он последним пройдет сквозь строй. Просто дождаться этого не мог. Думал - вот будет зрелище! Я еще никогда не видел, как умирает священник.
- Успеешь еще, - язвительно сказала я. - Ведь сегодня только начало.
- Нет, - сказал Пабло. - Он меня разочаровал.
- Вот как! - сказала я. - Чего доброго, ты и в бога верить перестанешь.
- Не понимаешь ты, Пилар, - сказал он. - Ведь это же испанский священник.
- Что за народ испанцы! - сказала я ему. И верно, Ingles, что за гордый народ! Правда? Что за народ!
- Нам надо идти, - сказал Роберт Джордан. Он взглянул на солнце. - Скоро полдень.
- Да, - сказала Пилар. - Сейчас пойдем. Вот только докончу про Пабло. В тот вечер он мне сказал:
- Пилар, сегодня у нас с тобой ничего не будет.
- Ладно, - сказала я. - Очень рада.
- Я думаю, это было бы нехорошо в день, когда убили столько народу.
- Que va, - ответила я ему. - Подумаешь, какой праведник! Я не зря столько лет жила с матадорами, знаю, какие они бывают после корриды.
- Это верно, Пилар? - спросил он. -А когда я тебе лгала? - сказала я ему.
- В самом деле, Пилар, я сегодня никуда не гожусь. Ты на меня не в обиде?
- Нет, hombre, - сказала я ему. - Но каждый день ты людей не убивай.
И он спал всю ночь как младенец, пока я его не разбудила на рассвете, а я так и не могла уснуть и в конце концов поднялась и села у окна, откуда видна была площадь в лунном свете, та самая, где днем стояли шеренги, и деревья на краю площади, блестевшие в лунном свете, и черные тени, которые от них падали, и скамейки, тоже облитые лунным светом, и поблескивавшие осколки бутылок, а дальше обрыв, откуда всех сбросили, и за ним пустота. Кругом было тихо, только в фонтане плескалась вода, и я сидела и думала: как же скверно мы начинаем.
Окно было раскрыто, и со стороны Фонды мне вдруг послышался женский плач. Я вышла на балкон, босыми ногами ступая по железу; фасады домов вокруг площади были освещены луной, а плач доносился с балкона дона Гильермо. Это его жена стояла там на коленях и плакала.
Тогда я вернулась в комнату и снова села у окна, и мне не хотелось ни о чем думать, потому что это был самый плохой день в моей жизни, если не считать еще одного дня.
- А когда был этот другой день? - спросила Мария.
- Три дня спустя, когда город взяли фашисты.
- Про это не говори, - сказала Мария. - Я не хочу слушать. Довольно. И так слишком много.

NT2

26-07-2017 19:32:53

павел карпец писал(а):"По ком звонит колокол"

весьма и весьма предвзятое произведение

лучше Оруэлова "Память от Каталонии"

павел карпец писал(а):интербригадист Хем

разве интербригадист? не военный корреспондент?

павел карпец

12-08-2017 06:54:55

Продолжение Шубина .

Отрывок номер XV.

Скрытый текст: :
Фашизм, помощь и невмешательство

К 20 июля стало ясно, что на большей части территории страны вооруженный народ смог блокировать и разгромить мятежные части. Восставшая часть армии и отряды фалангистов не могли обеспечить военный перевес над многочисленной милицией республиканцев. Флот и авиация в своем большинстве поддержали республику. Основные силы мятежников могли быть блокированы республиканским флотом в Марокко. В Испании оставалось два небольших очага мятежа. В разгар событий в авиакатастрофе погиб Санхурхо. Казалось, попытка переворота кончится полным провалом. Командование мятежниками взяла на себя учрежденная 23 июля Хунта во главе с генералом Мигелем Кабанельясом. Фактически руководство мятежом все в большей степени переходило к командующему Африканской армией Ф. Франко, который сосредоточил в своих руках контакты с Германией и Италией.

«В ходе восстания мятежная территория разделилась на три части, каждая из которых находилась под командованием уважаемого генерала, и существовал риск ослабляющего соперничества, которое наблюдалось в левом лагере. Мола, как кажется, не отличался особыми лидерскими амбициями, но, возможно, они были у Кейпо. На этом фоне успех рискованных маневров Франко поставил его выше обоих генералов в плане престижа и влияния, а позднее — и в плане фактического командования. Кроме того, Италия и Германия сразу же обратили на него наибольшее внимание. Но, вопреки мнению Виньяса, это было только дополнительным, а не решающим фактором» ,— пишет Л. Пио Моа. Здесь мы заступимся за А. Виньяса, тем более, что его мнение опирается на весьма аргументированную позицию П. Престона. Разумеется, дело было не в том, что некий генерал Франко первым «вышел» на Гитлера и Муссолини, и поэтому стал каудильо. Франко был одним из лидеров выступления и среди них оказался тем, кто сразу понял необходимость связать судьбу движения с фашистскими державами.
Роль внешних союзников мятежа оказалась ключевой — война стала частью международной борьбы. Советник немецкого посольства в Мадриде Швендеман сообщал 23 июля: «Развитие обстановки в начале мятежа… отчетливо свидетельствует о растущей силе и успехах правительства и о застое и развале у мятежников» .25 июля Гитлера достигло письмо Франко с мольбой о поддержке. Германия и Италия протянули руку помощи мятежникам в этот критический для них момент. 28 июля транспортные самолеты стали перебрасывать мятежные войска из Марокко в Испанию. Авиационное прикрытие позволило Франко переправить часть сил и по морю. Республиканский флот при этом действовал нерешительно (впрочем, как и в дальнейшем). Переброска Африканской армии на территорию Пиренейского полуострова стала критически важным фактором спасения мятежа и превращения его в полноценную гражданскую войну .

В 1936 г. Германия поставила мятежникам 173 самолета, Италия — 114. Вскоре стали прибывать боеприпасы, инструктора. Германия направила в зону конфликта военно-воздушный легион «Кондор». Италия «не препятствовала» отправке «добровольцев» — немедленно было отправлено около 70 тыс. человек, организованных в полки и дивизии. В декабре советский журналист 1936 г. М. Кольцов сообщил о появлении на фронте португальских частей .

Для Гитлера гражданская война в Испании была настоящей дипломатической находкой. Сотрудничество в Испании помогало Германии окончательно перетянуть Муссолини на свою сторону в дипломатическом противостоянии в Европе. Для Дуче Франко был идейным братом. Гитлер относился к ситуации более цинично и высказывался за затягивание войны — чем дольше она будет длиться, тем большее раздражение Великобритании и Франции будет вызывать итальянское вмешательство. Сама Германия действовала осторожнее, ограничиваясь посылкой авиации, инструкторов и финансированием каудильо. Франко понимал, что если Италия — реальный союзник, то Гитлер играл на европейских противоречиях, стремясь затянуть испанскую трагедию. Во время Второй мировой войны Франко отплатил Гитлеру той же монетой, уклонившись от прямого участия в войне.

Помощь стран «Оси» помогла мятежникам оправиться от первого удара, полученного в июльские дни. И тут стало ясно, что республиканская милиция, превосходившая армию в условиях противоборства в городах, не может вести наступательную войну. Попытка наступления милиции НКТ на Сарагосу не удалась. Здесь фронт стабилизировался. В других регионах, где милиционная система не опиралась на прочную синдикалистскую структуру в тылу, милиция не могла организовать и достаточного сопротивления фронтальному наступлению армии.

* * *
Военное искусство развивается по закону смены преобладания средств наступления и защиты. Копье можно остановить прочным щитом и доспехом, доспех пробивает пуля, линейную тактику ломает массовая армия, ее порыв останавливают пулемет и окопы. Во время Первой мировой войны технические средства обороны были более развиты, чем средства наступления, что позволило создавать прочные фронты, пробивание которых было невероятно тяжелой задачей. Отсюда «застойность» Первой мировой, которая вплоть до Второй мировой войны определяла военную моду в Западной Европе. Но на востоке Европы уже был опыт Гражданской войны в России — маневренной, полной драматических перемен. Революционная война вообще тяготеет к маневренности. Массовые армии, непрочные тылы враждующих армий — все это способствует драматизму событий и быстрому перемещению войск. Эпоха моторов дала этой стратегии материальную подкладку.

К Гражданской войне в Испании были прикованы взоры военных специалистов: какая стратегия возобладает — революционной войны, подобной Российской «гражданке», или позиционной мясорубки, как Первая мировая? Мы увидим, что ответ на этот вопрос зависел не только от военных, но и от политических обстоятельств.
Испанская гражданская война начиналась как мобильная. Все было перемешано: здесь победили мятежники, там — республиканцы. В августе мятежники контролировали Кастилию, но на юге располагали лишь небольшим плацдармом. Перед ними лежала Андалузия. Здесь крестьяне были заняты социальной революцией, а не организацией армии. У местных анархистов и социалистов не нашлось организатора, подобного Дуррути, который сосредоточился бы на укреплении фронта.

Высадившиеся с итало-германской помощью в Испании части Африканской армии во главе с Хуаном Ягуэ в начале августа двинулись на север, в сторону территории, находящейся под контролем Молы. Опираясь на Севилью, марокканцы 10 августа взяли Мериду и 14 августа — Бадахос. Одновременно другая часть африканцев под командованием генерала Хосе Варелы завоевала Андалузию, деблокировав гарнизоны Кордовы и Гранады.

20 августа франкисты двинулись на Мадрид. Под Медельином Ягуэ столкнулся с республиканской армией Эстремадуры генерала Рикельме. Однако у Ягуэ были лучшие испанские войска, обстрелянные и спаянные во время колониальной войны в Марокко, профессионалы своего дела. Им противостояли разрозненные части, оставшиеся верными республике, и многочисленная, но еще совершенно не научившаяся воевать милиция. Главной силой франкистов в этой ситуации была способность скоординированно маневрировать (чему республиканцы еще не научились). Мятежники сумели обойти позиции Рикельме, и тот приказал отходить. Анархисты не подчинились и с 2000 бойцов атаковали трехтысячную группировку Ягуэ при Сан-Висенте. Но эта храбрая атака лишь ненадолго могла задержать движение франкистов.

Республиканцы сосредоточились в Талавере-де-ла-Рейна, но и здесь повторилась ситуация с Медельином, только уже без контратаки анархистов — они не хотели зря проливать кровь, зная, что их не поддержат. 3 сентября Ягуэ обошел город, что вызвало паническое отступление. Взяв Талаверу, франкисты получили возможность объединить свою территорию, занятую в июле-августе на севере и на юге Испании. Отныне запад Испании контролировали франкисты, а восток — республиканцы. На севере продолжала держаться республиканская зона в Астурии и стране Басков. Но войска Молы взяли Сан-Себастьян и таким образом обеспечили себе удобные коммуникации снабжения из Германии.

Перед решающим наступлением на Мадрид Франко должен был отвлечься на взятие Толедо — иначе республиканцы оказались бы в тылу у наступающей на Мадрид армии.

Республиканцы контратаковали — 24 сентября нанесли удар от Эскалона с севера по наступавшим на Толедо частям и взяли Македу. Франко пришлось остановиться и отбиваться.

Толедо был взят 27 сентября без значительного сопротивления. Большое моральное значение имело освобождение от осады франкистского гарнизона Алькасара. Ссылаясь на Алькасар, можно было доказывать, насколько участники «крестового похода» против республики храбрее республиканцев. Но это сравнение было уместно чуть больше месяца — до битвы за Мадрид.

* * *
1 октября 1936 г. Франко был провозглашен новым главой государства, каудильо и генералиссимусом. 18 ноября фашистские государства признали Франко законным правителем Испании.

Франко поддержала консервативная Испания, живущая католическими традициями, мечтавшая о возвращении средневекового могущества страны и с благожелательным интересом наблюдавшая преобразования в Италии и Германии.

Каудильо стремился оставаться «отцом нации» и, со временем, восстановителем монархии. Он нашел политическую опору в лице консерваторов СЭДА (тем более, что их вождь Хиль Роблес покинул Испанию), карлистов (твердых сторонников монархии, когда-то боровшихся против Бурбонов) и особенно — фашистской «Фаланги и ХОНС». Лидер «Фаланги» Примо де Ривера 20 ноября был расстрелян республиканцами. Новый лидер Фаланги Мануэль Эдилья не обладал харизмой основателя движения и взял курс на подчинение фаланги Франко. Тот был не прочь взять в свои руки фашистскую организацию (и как инструмент управления, и как доказательство своего фашизма, необходимое для сохранения благосклонности Муссолини), но при условии полного подчинения фалангистов ему лично.

Хотя Франко и его генералы самоидентифицировались весьма многозначным термином «националисты», их идеология проявила свой фашистский характер, родственный итальянскому фашизму. Франко прямо и публично заявил в марте 1937 г.: «Для нас парламентаризм — причина нашего несчастья. Мы установили цеховой режим, который с малой разницей будет аналогичен режиму Италии и Португалии» .Обращаясь к итальянскому послу, Франко снова подчеркнул эту мысль: «Итальянский народ, несомненно, однороден с нами в идеях, и поэтому понял и чувствует испанскую трагедию» .
Не только каудильо, но и его генералы в этот период исповедовали отчетливо фашистские взгляды. Гонсало Кейпо де Льяно стал искоренять «классовую борьбу» фашистскими методами. На подведомственном ему юге Испании он ликвидировал профсоюзы и в феврале 1937 г. создал «Делегацию труда» из «представителей рабочих» всех отраслей. Они должны были вести переговоры с представителями предпринимателей в палатах «Агрикультуры и торговли» и «Морской и промышленной индустрии». Такое странное соединение отраслей объяснялось, вероятно, тем, что генерал хотел свести число палат к минимуму. «Председателями этих палат остаются назначенные мною лица, являющиеся делегатами моего авторитета» , — разъяснял генерал.

Развернутое изложение своих взглядов дал генерал Мола, выступая по радио Саламанки 27 февраля 1937 г. По его мнению, нынешнее движение устойчивее предыдущих, в том числе авторитарно-монархических режимов Испании. Каждый из предыдущих испанских режимов имел фундаментальные недостатки. Монархия пала «вследствие отвращения и презрения, которое чувствовали подданные по отношению к правителям»; М. Примо де Ривера, при всем уважении к его диктатуре, «не смог определить цель ее осуществления», деятели республики — рабы еврейского и масонского интернационализма — забыли, что в пробудившихся к общественной жизни слоях «традиционный дух коллективной души крепче, чем материалистическое властолюбие». В отличие ото всех этих примеров, националистическое движение во главе с Франко имеет ясные цели, опирается на традиции страны и пользуется поддержкой всех классов. «Это доказывает энтузиазм, который все растет у масс, подтверждает постоянный прилив добровольцев (на деле как раз в это время Франко произвел мобилизацию пяти возрастов — добровольцев уже не было — А. Ш.), утверждают бури аплодисментов, с которыми встречает каждый раз публика нашего генералиссимуса» .

В программе движения, изложенной Молой, мы снова встречаем «цеховую организацию отраслей промышленности», которая предотвращает возникновение «классовой борьбы — этой создательницы ненависти и главной причины слабости государства». Впрочем, «подавив классовую борьбу» на своей территории с помощью фашистских структур и террора, франкисты не избавились от ненависти. Их целью было не столько преодоление социальной ненависти, сколько сильное государство, которое обеспечит «признание исторической роли Испании и ее преимущественного положения среди свободных стран…». Как и другие фашисты, Мола выступал также за частную собственность (с характерной оговоркой «защита гражданина от эксплуатации капитала») и государственное регулирование промышленности .

Пропагандистская машина франкистов еще сильнее была ориентирована на социальные лозунги, пытаясь «перебить» этот «козырь» республиканцев. При этом франкистам было важно доказать, что не их, а республиканские социальные обещания являются демагогическими.

В сброшенной над Овьедо листовке, подписанной Франко, франкистские пропагандисты не стеснялись откровенно лгать от имени каудильо: «Столица и почти вся территория Испании в наших руках». Они обещали солдатам противника: «У нас вы будете иметь настоящую социальную правду, мир и работу» . В то время, когда идет война, в тылу Республики процветают богатство и торговля . Испанское золото поделили Россия, масоны и евреи.

Поскольку в это время в Республике уже развернулись глубокие социальные преобразования, франкисты критиковали Республику в целом, включая и период до прихода к власти Народного фронта: «В течение этих лет снижались цены на скот, на земледельческие продукты, вас эксплуатировали посредники и касики, в то время, как за ваш счет в городах росла бюрократия». А вот национальное движение «освободит поля от касиков, от эксплуататоров, поднимет цены на продукты вашего сельского хозяйства, создаст богатство, новые источники труда и производства; обеспечит для всех рабочих семей справедливый и достаточный рабочий день; облегчит превращение земледельцев в собственников, будет создавать и сохранять настоящие богатства и изгонит из испанского общества эксплуататоров и паразитов». Чем не программа левых «разжигателей классовой борьбы», ради искоренения которых генералы и начали Гражданскую войну.
На практике в зоне Франко не происходило никакого «изгнания эксплуататоров». Разве что осуществлялись меры по регулированию сельскохозяйственных цен (что привело к развитию черного рынка) и умеренные солидаристские меры. Из-за продовольственных трудностей власти пытались ограничить потребление, вводя «патриотические посты». Вводились косвенные налоги, производился «добровольный» сбор ценных вещей и сбор средств на «дни единого блюда», чтобы накормить нуждающихся. При этом «за недостаточные пожертвования в фонд единого блюда» обыватели штрафовались, о чем сообщалось в газетах .

В армии тоже культивировалась сплоченность между солдатами и офицерами. Республиканская пропаганда сообщала, что офицеры-фалангисты живут с солдатами, головой отвечают за состояние дисциплины и стойкость бойцов, живут надеждой на привилегированное положение после победы. Ведется эффективная романтически-героизаторская пропаганда .

Набор взглядов и действий Франко, Молы и Кейпо вполне соответствует критериям именно фашистских режимов . Это составляет большую проблему для нынешних адвокатов Франко и франкистов. Л. Пио Моа пишет: «Позднее страсть к борьбе, всемирный кризис либерализма и влияние европейских фашистских движений придали восстанию некоторые фашистские черты, которые никогда не достигали полноты итальянского фашизма и, тем более, немецкого нацизма» . И в чем же это «некоторые фашистские черты» франкизма не достигли «полноты итальянского фашизма»? Муссолини создал корпоративную социально-политическую систему через несколько лет после прихода к власти, в конце 20-х — начале 30-х гг. Франко-уже в ходе Гражданской войны. Дуче делил власть с королем и монархическими кругами (которые отстранили его от власти, стоило Италии оказаться в затруднительной ситуации), а каудильо сосредоточил в своих руках всю полноту власти. Итальянские фашисты много лет боролись с оппозицией методами арестов, издевательств и отдельных казней. Франкисты сразу пошли по пути массового террора. Фалангизм Франко оказался жестче итальянской разновидности фашизма и в сфере идеологического контроля, использовав институты католичества. Итальянский фашизм — проба пера, испанский — зрелое произведение, отстающее разве что от «классики» нацизма.

* * *
После смерти генерала Молы 3 июня 1937 г. в авиакатастрофе и успехов в боях на северо-западе страны Франко уже меньше опасался своих генералов.

«Испанская традиционалистская фаланга и ХОНС» фактически стала правящей партией, но ее руководство претендовало на самостоятельность. Франко решил, что пора покончить с остатками плюрализма в стане националистов и слить все политические группы в Фалангу, а фалангистов поставить под свое начало, как армию. Но «хефе» Фаланги Эдилья критиковал монархизм Франко, считал необходимым после войны проводить более «левую» социальную политику . Можно было бы и пожалеть противников после победы (подобные идеи высказывал и генерал Ягуэ). Франко не собирался мириться с тем, что кто-то будет «смягчать» его позицию.

Через своих людей Франко поощрял разногласия между фалангистскими вождями, которые, почувствовав близость абсолютной власти, были готовы решить спор вооруженной силой. 16 апреля товарищи покойного Хосе Антонио Примо де Ривера Аснар, Давила и Морено попытались сместить Эдилью, опираясь на отряды фалангистов. Эдилья собрал своих сторонников. Саламанка оказалась на грани «гражданской войны в тылу гражданской войны» — почти как Барселона в мае 1937 г. Эдилья попытался арестовать своих противников, вышла перестрелка, погибло по одному активисту. Противники Эдильи были арестованы при помощи армии. Казалось, что он станет правой рукой Франко в объединенной Фаланге. 19 апреля была провозглашена «унификация» — все легальные политические силы националистов (прежде всего, карлисты) входили в Испанскую традиционалистскую Фалангу и ХОНС, которую теперь возглавлял Франко. Отряды фалангистов распределили по фронтам. Эдилью сделали рядовым членом Политсовета. Тот был возмущен, отказался принять этот пост, а по некоторым данным, даже предпринял шаги к сохранению прежней фаланги . Франко счел это подготовкой мятежа, и Эдилья был арестован. Ему вменили в вину беспорядки 16 апреля, и «хефе» был приговорен к смерти. Потом смертную казнь заменили тюрьмой, где оказалась и часть его сторонников.
* * *
Франко провозгласил программу государственного регулирования экономики. Во время гражданской войны эта политика проявила себя прежде всего в сельском хозяйстве. По словам испанского историка С. Барсьелы, «земледельцы часто оказывались в ситуации полнейшей неопределенности в отношении цены, которую они должны были получить за свое зерно. Иногда госцена объявлялась в разгар сбора урожая, и часто Национальная служба зерна прибегала к ее увеличению с обратным действием на короткое время в период тяжелой нехватки зерна. Также не соблюдался принцип неизменности системы цен в течение длительного периода. Так как Служба упорно и любой ценой старалась поддержать низкие и стабильные твердые цены, а земледельцы уходили из-под этой системы, Служба… установила твердые стабильные базовые цены, которые дополнялись рядом премий без какого-либо экономического обоснования… Кроме того, Служба допустила одну из худших ошибок, которую можно допустить в системе цен: установление различных цен за одинаковый продукт. Можно без преувеличения утверждать, что именно правительство и ввергло рынок зерна в ужасную путаницу. Установление премий без экономического обоснования привело к тому, что уплаченные цены могли колебаться от 84 до 224 песет за квинталь. Собственно Служба признала, хоть и слишком поздно, эту чудовищную ошибку: „Эти различные премии приводили к установлению различных цен за зерно одинакового качества и существенно стимулировали развитие подпольного рынка“. Тем не менее, как было указано выше, худшим в этой системе и тем, что определенно привело к депрессии производства, было отсутствие цен, покрывающих издержки, политика низких твердых цен. Можно заключить, что ошибки и недостатки системы вмешательства в сельское хозяйство в контексте общей и экономической политики, неблагоприятной для экономического прогресса, в большой степени определили производственный крах сельского хозяйства Испании, который начался в годы конфликта и продолжился в течение бесконечного послевоенного периода» .

19 марта 1938 г. по образцу фашистской Италии была принята «Хартия труда», а 9 апреля 1938 г. — закон о труде, вводившие корпоративную систему регулирования трудовых отношений, при которой государство руководило «вертикальными синдикатами», объединявшими работников и работодателей. Так были заложены основы послевоенного социального государства Испании. Франкистский режим развивался по фашистскому пути.

павел карпец

26-08-2017 11:03:53

ХVl.
Скрытый текст: :
По подсчетам испанских историков, 60 % жителей Испании «остались на республиканской территории и 40 % — на территории националистов. Правительство Республики контролировало 22 столицы провинций, тогда как мятежники — 28.

Экономическая структура также оказалась очень различной, так как в начале конфликта около 30 % сельскохозяйственной продукции приходилось на республиканскую зону, а 70 % — на территорию националистов. Напротив, 80 % промышленного производства располагалась в республиканской зоне, и 20 % — на территории националистов. Другими словами, территория республиканцев соответствовала 70 % государственного бюджета, против 30 %, которые приходились на территорию националистов».

Однако вмешательство в конфликт фашистских государств резко изменило соотношение сил между «двумя Испаниями», за спиной одной из которых встали две великие державы.

Военная промышленность Испании была слабо развита, современное оружие можно было только купить за границей. 24 июля Испания запросила дружескую Францию о возможностях закупки вооружений. Блюм ответил согласием: почему бы нет, подавление мятежа — внутреннее дело Испании. 23 июля министр авиации П. Кот с одобрения Блюма предложил поставить в Испанию 20–30 бомбардировщиков. Поставки готовились в тайне, но испанский военный атташе в Париже А. Барросо решил посодействовать мятежникам и сообщил о предстоящих поставках прессе. Противники Народного фронта подняли скандал — Франция решила вмешаться в дела соседней страны! Французский премьер Блюм слыл пацифистом, но он же был и лидером Народного фронта Франции. Как пацифист, Блюм не хотел «разжигать войну» в соседней стране, как социал-демократ — хотел помочь Народному фронту Испании.

Одновременно Хираль стучался и в другие двери. Он просил горючее и оружие у англичан, СССР, а сначала даже у немцев . Уже 22 июля Сталин принял принципиальное решение о продаже Испании горючего по льготной цене . Однако к практической реализации этого решения советское руководство подошло только в середине августа. Обстановка опять изменилась.
Интернационализация конфликта в Испании оказалась неожиданностью для европейской дипломатии. Сначала казалось, что дело быстро решится или победой переворота, или его разгромом. Вместо этого началась затяжная война, причем во многом — из-за внешнего вмешательства. Теперь с этим нужно было что-то делать.

В этой ситуации 23–24 июля Блюм прибыл в Лондон, чтобы обсудить возможности политики невмешательства, которая могла бы предотвратить помощь участникам внутрииспанского конфликта. Блюму казалось, что этот пацифистский план сможет остановить вмешательство Германии и Италии в обмен на обещание Франции и Великобритании не помогать Республике. Таким образом Франция избегала угрозы конфликта с Германией и Италией к югу от своих границ.

25 июля — 9 августа французское правительство то запрещало, то снова разрешало продажу французского оружия Испании. За это время Кот протолкнул первую поставку.

До начала советской помощи Республика получила 17 истребителей и 12 бомбардировщиков, по качеству уступающих немецким и итальянским.

2 августа итальянский самолет, летевший на помощь франкистам, сломался и вынужден был сесть во французском Алжире. Франция узнала, что конфликт уже не носит сугубо внутреннего характера. Казалось бы, нужно было возмутиться и усилить поддержку Испании, которая, по сути, оказалась жертвой агрессии. Но французскому правительству совсем не хотелось ссориться с Италией. Конфронтация с ней, да еще в условиях неприязненного отношения Великобритании к революционной Испании, грозила Франции изоляцией.

2 августа Франция обратилась к Великобритании и Италии, а затем ко всем заинтересованным странам, включая Германию, СССР и США, с предложением организовать режим «невмешательства» в испанские дела, полностью исключив поставку в этот очаг конфликта военных материалов. Это было бы выгодно Испанской республике, так как она в августе меньше нуждалась в помощи, чем Франко. Германия обусловила свое участие в «невмешательстве» тем, что к нему должен присоединиться также СССР. Для французской дипломатии было важно привлечь к соглашению СССР, и она снискала успех — в этот момент Франция для советского руководства была важным партнером по «коллективной безопасности». СССР боялся вернуться в положение международной изоляции, а «невмешательство» становилось клубом держав, допущенных к участию в испанских делах. Чтобы ни у кого не возникло сомнений в необходимости пустить СССР в этот клуб, 2 августа были начаты массовые демонстрации солидарности с Испанской республикой и сбор средств в помощь ей. В этот период помощь Республике увязывалась с кампанией демократических сил в мире. Как говорилось в докладе замзавотделом ИККИ П. Шубина 7 августа, «Гитлер и Муссолини стремятся сорвать морально-политическую и материальную помощь, которую народные массы во всем демократическом мире начали оказывать испанскому народу и его законному правительству. Нам надо спешить с этой помощью» .

Подобные сигналы поступали руководству СССР и по линии разведки. 7 августа заместитель начальника Разведуправления РККА комдив Никонов и полковой комиссар Йолк делали следующие выводы: «Судьба Народного фронта в Испании в значительной степени зависит сейчас от внешнего фактора. По соотношению внутренних сил Народный фронт имеет сейчас явные шансы на победу.

Однако, в виду помощи мятежникам со стороны германского и итальянского фашизма перспективы Народного фронта значительно ухудшаются. Неполучение Мадридом существенной поддержки извне может иметь тяжелые последствия для исхода борьбы».

Получив предложение Франции о невмешательстве, заместитель наркома иностранных дел Н. Крестинский советовал Сталину: «Мы не можем не дать положительный, или дать уклончивый ответ, потому что это будет использовано немцами и итальянцами, которые этим нашим ответом будут оправдывать свою дальнейшую помощь повстанцам». Советское руководство склонялось к поддержке «невмешательства», но при этом оказывало невоенную поддержку Республике. 17 августа Политбюро постановило продать Мадриду мазут на льготных условиях . Теперь мазут пошел в Испанию.

Чтобы проще было координировать помощь, были оперативно установлены официальные дипломатические отношения между Испанией и СССР (которых раньше не было), и 24 августа в Мадрид прибыл советский полпред М. Розенберг. В Москву был направлен посол М. Паскуа.
15 августа соглашение о «невмешательстве» было подписано Великобританией и Францией. 21 августа об участии в «невмешательстве» заявили Италия и Португалия, 23 августа — СССР, 24 августа — Германия. 9 сентября 1936 г. был создан Международный комитет по невмешательству, в который со временем вошло 27 государств. При этом, как отмечает В. В. Малай, «политическая наивность — полагать, что помощь прекратится — не была свойственна никому из европейских лидеров, начинавших непростую игру под названием „невмешательство“» .

А. Виньяс считает, что «республиканцы совершили чудовищную ошибку, когда не оказали жесткого сопротивления принятию Лигой Наций Пакта о невмешательстве». Но кто бы стал считаться с мнением Испанской республики, когда по этому поводу определились Лондон и Париж? Через два года Чехословакия окажет «жесткое сопротивление» заключению Мюнхенского пакта, и ее представителей просто выставят за дверь. С того момента, как Франция нашла для себя выход в «невмешательстве», остановить проведение этой политики было нельзя. Испания должна была сопротивляться международному произволу не на дипломатическом паркете, а на полях сражений. И она делала это.

Бурная дипломатическая активность вокруг испанской трагедии создает у некоторых авторов впечатление, что судьба Испании решалась не в Мадриде . Именно из этого и исходили «вершители судеб мира» в Лондоне, Париже, Берлине и Риме. Кто такие эти испанцы, чтобы решать свою судьбу?! Но дипломатические игры три года буксовали, потому что судьба Испании решалась хоть и не только в Мадриде, но в Мадриде — не в меньшей степени, чем за пределами Испании. Потому что если бы республиканцы не остановили франкистов под Мадридом, в европейских кабинетах по «Испанскому вопросу» нечего было бы даже обсуждать. Те авторы, которые убеждают нас, будто «Испанская война выигрывалась и терпела поражение не в Бургосе и Мадриде, не у Теруэля или вдоль Эбро, а в кабинетах Европы» , пытаются доказать бессмысленность сопротивления воле мироправителей. Получается, не нужно было лить кровь на полях сражений. Достаточно было покорно ждать, что решат в европейских кабинетах. А там уже осенью 1936 г. решили — сопротивление Республики бессмысленно, оно мешает умиротворению. Но оно продолжало мешать. И в этом было его глубокое значение. Это к октябрю осознало советское руководство. Испания приняла на себя удар фашизма — и не сдалась. Начинается сражение на дальних подступах. Следует помогать Народному фронту, потому что он уже начал войну, к которой готовился СССР.

Сейчас, когда мы знаем дальнейший ход событий, включая позор Мюнхена и капитуляции Франции 1940 г., позиция СССР предстает и как более благородная, и как более разумная. Умиротворение провалилось.

Но в 1936–1938 гг. у него были шансы на успех (хотя, вероятно, этот успех был бы страшнее провала 1939–1940 гг.), и успех этот заключался в перенаправлении энергии германской агрессии на восток . А Испания, оказав это «досадное» сопротивление фашизму, смешивала карты, направляла внимание Гитлера совсем не туда, куда «следовало» — на запад. Это геополитическое мышление умиротворителей настолько подводило их, что они готовы были поставить Францию в окружение фашистских государств, лишь бы те обратили потом взоры прочь от Пиренеев.

Но для СССР и по идеологическим, и по внешнеполитическим соображениям было принципиально важно, чтобы Республика не была разгромлена. Сталин решил протянуть ей руку помощи, хотя бы и через всю Европу, где многие хотели бы эту руку «укусить».

Всерьез «невмешательство» собирались выполнять только либеральные режимы, особенно Франция, перепуганная близостью к ее границам войны и революции.

Единственной страной, которая в силу своей удаленности от Германии, Италии и Японии могла не просто помогать Испанской республике, но делать это открыто, была Мексика. Президент Карденас говорил в марте 1937 г.: «Нам нечего скрывать нашу помощь Испании, мы будем продолжать снабжать ее оружием» .

Однако пример Мексики (которая в то же время предоставляла прикрытие и для советской помощи) служил укором для СССР, что использовалось оппонентами коммунистов. Как писала «СНТ» 10 марта: «Мексика не принимала участия в сделках контрольной комиссии и отозвала своих послов из Берлина и Рима потому, что считала, что из этих стран отправлялись в фашистскую Испанию регулярные армии». Впрочем, критики СССР могли бы догадаться, что Мексика, не обладавшая развитой военной промышленностью, является посредником. Уже 6 сентября Сталин дал указание Кагановичу изучить возможность переправки самолетов в Испанию под видом закупок в Мексике. 14 сентября по указанию политического руководства иностранный отдел НКВД и Разведуправление НКО разработали план «операции Х» — отправки военной помощи Испании .
Германия и Италия были ближе и могли спокойно перебрасывать военные материалы и войска через Португалию. Португальский диктатор Салазар активно поддерживал Франко, и проконтролировать переброску «нелегальных грузов» через португальско-испанскую границу было практически невозможно. Более того, осенью 1936 г. полиция Бордо вскрыла контрабанду французского оружия (бомб) в пользу Франко.

Советский Союз был далеко, а Италия — близко. Транзит грузов из Германии и Италии в Португалию и дальше к Франко шел гораздо интенсивнее, чем полулегальные поставки, организованные СССР. В результате Франко получил очевидную выгоду от политики «невмешательства». Приобретя боеприпасы и авиацию, франкисты стали стремительно продвигаться вперед.

Осознав, что политика невмешательства не способна помочь Республике, советское руководство 26 сентября приняло решение об оказании военной помощи Испании. Сделано это было не без колебаний — еще накануне советская сторона давала понять республиканцам, что не заинтересована в эскалации конфликта и опасается расширения интервенции фашистов .

7 октября 1936 г. советский представитель С. Б. Каган выступил с разоблачением грубых нарушений соглашения о «невмешательстве» Италией, Германией и Португалией. Он констатировал, что в условиях постоянного потока помощи мятежникам, в частности, через Португалию, соглашение о невмешательстве фактически не действует. Если это не прекратится, если нарушения в Португалии не будут расследованы, СССР грозил выходом из соглашения.

Первый пароход с советским оружием прибыл в Испанию 14 октября (десятью днями ранее советское оружие привез испанский пароход). С этого времени СССР, Германия и Италия вмешивались в конфликт в Испании почти открыто. Поставки по воде были связаны с большим риском, так как итальянцы развернули в Средиземном море подводную войну. В ноябре 1936 г. в результате атаки Картахены подводными лодками был поврежден крейсер «Мигель Сервантес». Министр авиации и флота Прието комментировал: «Мятежники никогда не располагали собственными подводными лодками» . Сомнений не было — это были итальянцы. 14 декабря 1936 г. фашистами был потоплен пароход «Комсомол».

Впрочем, СССР не собирался выходить из соглашения по «невмешательству», которое в октябре 1936 г. не соблюдали ни Германия, ни Италия, ни сам СССР. Во-первых, необходимо было сохранять с таким трудом налаженные отношения с Францией как с потенциальным союзником против Германии в Центральной и Восточной Европе (французы предупредили, что в случае столкновения СССР и Германии в Испании советско-французский пакт действовать не будет). Во-вторых, СССР не хотел в это время выглядеть международным буяном, срывающим миротворческие инициативы. В-третьих, механизм «невмешательства», как казалось, позволяет хотя бы отчасти контролировать и сдерживать вмешательство Германии и Италии. В действительности, поняв, что французские демократы предали испанских демократов из страха перед войной и революцией, фашистские державы в Испании практически не стеснялись в действиях.

23 октября на заседании Комитета по «невмешательству» СССР заявил о том, что ввиду систематических нарушений другими странами соглашения о невмешательстве советское правительство не может считать себя связанным им в большей степени, чем любой из остальных участников этого соглашения. Таким образом, СССР провозгласил, что будет соблюдать соглашение в той же степени, что и Германия и Италия. То есть — в минимальной.

Впрочем, британская дипломатия, игравшая ведущую роль в Комитете, не склонна была ставить большевиков на одну доску с уважаемыми Германией и Италией. Так, на заседании Комитета 28 октября лорд Плимут добился утверждения резолюции, признающей необоснованность советских обвинений против Италии и Португалии. Вместе с тем, Комитет принял к сведению 15 из 20 пунктов итальянской ноты против СССР .

Согласованные Комитетом меры контроля за военными поставками в Испанию, принятые 15 февраля 1937 г. при фактическом игнорировании советских предложений, касались прежде всего испанских портов. При этом поставки по воздуху и через Португалию не контролировались. Это значит, что «невмешательство» было направлено прежде всего против помощи Республике.

павел карпец

25-09-2017 16:11:15

XVII.
Скрытый текст: :
Обобщая для советского руководства ход военных действий на море, капитан второго ранга Алафузов писал, что различие в положении двух сторон заключается в том, что фашистские перевозки производились на итальянских и немецких судах под прикрытием итальянского военного флота, на который республиканцы не могли напасть, а «перевозки оружия в республиканские порты производились почти исключительно на республиканских торговых судах, и уже это полностью развязывало руки фашистам… Все это привело к тому, что роли в борьбе на коммуникациях распределились таким образом, что республиканцы остались стороной, борющейся за сохранение своих коммуникаций и ни в какой мере не посягающей на коммуникации противника, фашисты — стороной стремящейся нарушить коммуникации противника и нисколько не озабоченной защитой своих коммуникаций».

Таким образом, уже к октябрю 1936 г. стало ясно (и затем этот факт находил все больше подтверждений), что «невмешательство» стало формой умиротворения агрессора со стороны Великобритании и Франции. Правительство Народного фронта Франции готово было оставить Народный фронт Испании на съедение фашистам. В этих условиях у Республики остались два союзника — СССР и Мексика. Оба — крайне удаленные от места событий. И только СССР производил современное оружие, которое могло тягаться с германским и итальянским. Такова была расстановка международных сил, крайне неблагоприятная для Республики.

Испанский историк А. Виньяс стремится обосновать тот же тезис «Судьба Испании решалась не в Мадриде», не питая иллюзий по поводу дипломатических игр в европейских кабинетах. Он придает решающее значение советской военной помощи: «В условиях, когда демократические державы устранились от поддержки, а вмешательство фашистов стало более активным, только помощь Советского Союза на какое-то время спасла Республику. Именно эта помощь установила материальную базу для того, чтобы вести длительную войну, но никогда не была достаточной для того, чтобы республиканцы могли победить в конфликте, который они проиграли почти с самого начала» . Это рассуждение не вызывало бы возражений, если бы не приговор: Республика «проиграла почти с самого начала». Бессмысленны были сражения под Мадридом, разгром итальянцев под Гвадалахарой и взятие Теруэля. Правы были не миллионы испанцев, произносившие «No pasaran», а «мудрые пескари», пропагандировавшие капитуляцию. Это — принципиальный вопрос, и мы не раз будем к нему возвращаться: была ли Республика обречена с самого начала, или она могла при определенных условиях победить или хотя бы продержаться до начала Второй мировой войны.

Истоки позиции современных авторов, проповедующих «изначальную обреченность» Республики, уходят корнями в пессимизм и последующее капитулянтство части ее лидеров либерального и социал-либерального направления, прежде всего М. Асаньи, И. Прието и Х. Бестейро. Они не верили во внутренний ресурс Республики, в мобилизацию широких масс. Асанья связывал успех с поддержкой Франции. Но французское правительство отвернулось от Республики. Антонов-Овсеенко сообщал о беседе с президентом 21 октября: «Наедине со мною Асанья прямо говорит о потере им веры в возможность удержать Мадрид». Трудно сопротивляться «перед лицом современных бомбовозов».

Однако в сложившихся условиях Асанья ориентировался на тех, кто может предложить внешнюю помощь, даже если они далеки идеологически: «Асанья чрезвычайно хвалит Коммунистическую партию, ее четкую программу, ее организацию, выдержку, твердую дисциплину, сознание ответственности, что сделало из нее основу новой Испании и единственную надежду на окончательную победу над фашизмом и над хаосом анархии».

Не веря в победу, Асанья искал спасения, возможности прекратить войну «вничью», опираясь на поддержку Сталина против Гитлера и коммунистов — против «анархии». Когда коммунисты задавят «анархию», а помощь Сталина окажется недостаточной, Асанья станет искать пути капитуляции.

Помощь СССР уравновешивала, хотя бы отчасти, внешний фактор вмешательства фашистских государств. Она, даже если бы оказывалась в больших масштабах, не могла уравновесить всё, если бы сами антифашисты не имели воли к сопротивлению. Откровенно недооценивая внутренние факторы сопротивления, А. Виньяс готов видеть именно в советской помощи объяснение того, что «обреченная» Республика устояла осенью 1936 г.: «То, что было ВОЙНОЙ, и длительной, стало возможным благодаря помощи, предоставляемой Советским Союзом республиканскому правительству, когда последнее отступало на всех фронтах, теснимое силами под командованием профессионалов, подпитываемыми наемниками (Иностранный легион и колониальные солдаты, уже имевшиеся или спешно набранные в неисчерпаемых ресурсах Марокко)» . Получается, что под Мадридом несокрушимых африканцев остановили некие советские силы (именно такую картину рисовала франкистская пропаганда).
Как мы увидим, под Мадридом дело обстояло далеко не так, советская помощь, только начавшая поступать, сама по себе не могла обеспечить спасение столицы . Натиск франкистов был уравновешен прежде всего внутрииспанским фактором, который отказываются замечать такие авторы, как А. Виньяс. Они не замечают его по идеологическим причинам, потому что он нарушает добропорядочную политкорректную картину прошлого. Этот фактор — РЕВОЛЮЦИЯ. Они либо не видят революции в упор , либо замечают только ее разрушительные стороны. Задача объективного исследователя — рассмотреть не только разрушительные, но и созидательные стороны революционного процесса. И тогда станет видно, что у антифашистов по большому счету был не один (внешний), а как минимум два фактора сопротивления (что доказывает уже оборона Мадрида) — революция и помощь СССР. В сложившихся условиях нельзя было победить, имея только один из них. Поражение вытекало из ослабления не только советской помощи, но и революции.

павел карпец

11-01-2018 04:42:08

Скрытый текст: :
Взгляд на советскую помощь Республике с другого ракурса
http://stalinism.ru/stalin-i-gosudarstv ... voyna.html


Сталин и испанская война

Автор: Александр Усовский
Категория: Сталин и государство
Опубликовано: 13 февраля 2007
Создано: 13 февраля 2007
Обновлено: 25 ноября 2012
Просмотров: 12309


16 июля генерал Мола оповестил всех участвовавших в заговоре генералов о том, что мятеж вспыхнет и будет развиваться последовательно 18, 19 и 20 июля. Военные, действовавшие в Марокко, выступили раньше установленного срока (утром 17 июля). Первые части, использованные мятежниками, в большинстве состояли из солдат иностранного легиона (11 тыс. чел.) и марокканских солдат (14 тыс. чел.). Мятежники, быстро и эффективно подавив отдельные попытки сопротивления, овладела городами Мелилья, Сеута и Тетуан в Испанском Марокко. 18 июля мятежники захватили города на европейской территории Испании – Кадис и Севилью.

Впрочем, историю Гражданской войны в Испании мы рассказывать не станем. Ограничимся лишь констатацией того факта, что, пока законное правительство (вернее, правительства – ибо их было изрядно) занималось разруливанием политической ситуации со своими многочисленными союзниками, сторонниками, попутчиками и врагами, пока оно бросалось из стороны в сторону, часто принимая взаимоисключающие друг друга решения – генералы четко и планомерно делали свое дело.

В котором им изрядно помогли союзные им государства – Италия, Германия и Португалия. Кроме них, немалый вклад в победу каудильо Франко внесли и США – их компании внесли свою лепту в поддержку мятежников: Франко получил в 1936 от компаний США («Стандард ойл компани» и др.) 344 тыс. т, в 1937 — 420 тыс. т, в 1938 — 478 тыс. т, в 1939 — 624 тыс. т горючего (по данным Х. Фейца — экономического советника посольства США в Мадриде). Не меньшее значение имели для мятежников поставки американских грузовиков (12.000 от компаний «Форд», «Студебеккер» и «Дженерал моторс»). Но американцы работали из чисто прагматичных соображений – Франко платил наличными. Итальянцы же и немцы бросились на помощь Фаланге исключительно из идейных соображений.

***

Италия с первыми же выстрелами испанской войны твердо определила свою позицию – дуче однозначно встал на сторону националистов; итальянская авиация, военно-морской флот и сухопутная армия приняли самое непосредственное участие в этой Гражданской войне, причем весьма активно, а на некоторых этапах – даже становясь едва ли не решающей силой испанских фалангистов. Правда, несколько раз итальянский экспедиционный корпус попадал в тяжелейшее положение, нес серьезные потери (например, при Гвадалахаре, 8-20 марта 1937 года) – но до декабря 1938-го (то есть до окончательного выполнения международного решения 15 октября 1936 года о прекращении участия иностранцев во внутриспанском конфликте) на испанской земле побывало более 250.000 итальянских солдат и офицеров, из которых более двадцати тысяч сложили там свои головы. Согласитесь, это более чем серьезная помощь другу и союзнику – при том, что бывали моменты, когда из трехсоттысячной армии фалангистов сто пятьдесят тысяч составляли итальянцы! Не говоря уже о том, что итальянцы сплошным потоком гнали фалангистам боевую технику, амуницию, боеприпасы, продовольствие – которой мятежникам хватило на то, чтобы, в отсутствие союзных войск (которые, напомню, убыли из Испании в октябре-декабре 1938-го), одержать окончательную и бесповоротную победу над законным правительством.

Вся итальянская боевая техника, все вооружение, вообще все, что получил Франко от Муссолини – шло в виде безвозмездной помощи, или, в крайнем случае, поставлялось в форме товарного кредита. Не говоря уже о том, что пенсии семьям павших на испанской земле итальянских военнослужащих платила Италия. То есть все расходы по своей испанской эпопее Муссолини взял на себя – вернее, записал в убытки итальянского бюджета. Испания Франко, правда, какие-то платежи в счет возмещения расходов Италии, в 1940-м году совершила (покрыв едва 5% от общей суммы) – затем же, в виду вспыхнувшей в бассейне Средиземного моря Второй мировой войны – вообще сделала вид, что никакой итальянской помощи она вообще не получала.

***

Гитлер, опять же, при первых же позывах с Пиренеев незамедлительно отправил на помощь Франко легион «Кондор» - всего на Иберийском полуострове успело повоевать более двадцати пяти тысяч немецких солдат и офицеров. В Испании прошли проверку боем такие новые виды вооружений вермахта, как 88-мм зенитная и 37-мм противотанковая пушки, истребитель Мессершмит Bf-109B, бомбардировщик Хейнкель-111, легкий танк T-1.

Немцы в Испании воевали в составе немецких воинских частей – они и были отправлены на эту войну совершенно официально, как немецкие военнослужащие, выполняющие приказ своего командования, за который несет ответственность высшая политическая власть в Германии – то есть канцлер Адольф Гитлер. Соответственно, жалованье немецкие военнослужащие получали от немецкой казны – а равно оттуда же им шли командировочные, суточные, представительские и прочие суммы. То есть Гитлер, опять же, послал сражаться за Франко своих солдат за счет Германского рейха – что не стоило каудильо ни песеты.

Правда, в отличие от Италии – Германии испанские фалангисты, придя к власти, определенные платежи в счет погашения долгов за военную помощь все же делали. Правда, опять же все больше натурой – апельсинами (в 1939 году), услугами портов и военно-морских баз (что было весьма полезно немецким подводным лодкам в 1941-1943 годах; потом испанцы эту музыку свернули), а также своеобразным аллаверды – отправив под стены Ленинграда 250-ю пехотную (так называемую «Голубую») дивизию; которая, надо сказать, больше прославилась драками с союзниками, нежели боевыми подвигами в боях с русскими – и в конце 1942 года была за ненадобностью отправлена домой. То есть немцы, фактически подарившие Франко власть над Испанией – материального возмещения своих убытков отнюдь не получили; как и итальянцы.

***

Но, как известно, не все в этом мире меряется деньгами. Италия и Германия пришли на помощь Франко в тот момент, когда под его командованием было жалких двадцать пять тысяч штыков и сабель – и ни боевой авиации, ни военных кораблей, ни финансовой базы для настоящей войны у него не было даже в проекте.

Немецкие Ю-52 перебросили марокканские полки на европейский континент; итальянские истребители и крейсера обеспечивали эту переброску с моря и воздуха. Итальянские и немецкие арсеналы широко распахнули свои двери перед эмиссарами каудильо – бери, что хочешь, и в каких хочешь количествах! На испанский фронт Гитлер и Муссолини отправили своих солдат и офицеров – причем, если итальянцы просто получили приказ на погрузку и отправились в Испанию без всяких там глупостей вроде принципа добровольности – то немцы скрупулезно отбирали кандидатов в легион «Кондор» исключительно из числа военнослужащих, добровольно изъявивших желание пролить кровь за Франко и фалангу.

Немцы и итальянцы сделали для своего испанского союзника все, что было в их силах – и вправе были рассчитывать на ответные шаги Франко – в будущем, когда им, в свою очередь, может понадобиться помощь испанского вождя и его подданных. Ибо они пришли на помощь испанским мятежникам исключительно из идейных соображений, а вовсе не руководствуясь какими-либо материальными стимулами. Очень скоро, в октябре 1940 года, такая помощь от Франко немцам понадобилась – причем очень и очень остро. Немцы к этому времени проиграли «Битву за Англию» - перед ними все реальней вырисовывался признак войны на истощение, которая Германией – в случае, если Средиземное море станет английским «mare nostrum» - будет безусловно проиграна. Надежд на итальянский флот фюрер особо не питал – но он питал более чем серьезные надежды на помощь Испании в захвате немцами Гибралтара. А, поскольку подобный захват, лишающий Великобританию ключевой позиции в Средиземном море, возможен был лишь по суше – то базовым условием этого варианта было присоединение Франко к Тройственному союзу и вступление Испании в войну против Англии.

Помог каудильо Франко своим спасителям? Выручил в трудный час? Протянул руку помощи там, где эта рука была жизненно необходима? Нет.

Франсиско Франко предпочел играть в свои собственные политические игры. Бескорыстную помощь Германии и Италии он в свое время принял – но помочь былым союзникам в трудный час по ряду причин (большинство из которых были отчеканены Английским банком) не захотел.

И все жертвы, понесенные итальянским и немецким воинским контингентом на испанской земле – остались напрасными; испанцы предали мертвых – так же бестрепетно, как и живых. Каудильо Франко этим предательством купил себе право править Испанией еще тридцать лет после того, как в Берлине и в Маньчжурии замолкли последние залпы Второй мировой войны.

Таким образом, можно констатировать факт: Германия и Италия проиграли свою Испанскую войну.

***

А мы?

А мы – нет.

То есть как? – возмутиться знающий читатель. Ведь Гражданская война в Испании для целого поколения советских людей была личной душевной трагедией! Ведь мы всей страной остро переживали за судьбу Республики, мы напряженно следили за сражениями у Гвадалахары и Теруэля, Эбро и Уэски! Ведь мы так страстно желали победы этим славным ребятам – испанским республиканцам! Да весь наш агитпроп, все газеты и журналы, радио и кинематограф – все в один голос твердили, что дело республиканцев – это НАШЕ дело, что, сражаясь за свободу в горах Эстремадуры – испанские рабочие сражаются и за нашу свободу! Нам ведь был так ненавистен фашизм, протянувший свои костлявые руки к горлу гордого и неприступного Мадрида! Мы ведь вслед за пламенной Пассионарией миллионами голосов повторяли «Но пасаран!» Наши вожди писали друг другу страстные письма: в газете «Правда» № 286 опубликована телеграмма Центрального Комитета Компартии Испании И.В. Сталину: «…Наш народ, жертвующий своей жизнью в борьбе против фашизма, хочет, чтобы вы знали, что ваша братская помощь подняла его энтузиазм, дала новую энергию бойцам и укрепила его веру в победу», а также ответная телеграмма: «Мадрид, Центральному Комитету Коммунистической партии Испании, товарищу Хозе Диас. Трудящиеся Советского Союза выполняют лишь свой долг, оказывая посильную помощь революционным массам Испании. Они отдают себе отчёт, что освобождение Испании от гнёта фашистских реакционеров не есть частное дело испанцев, а – общее дело всего передового и прогрессивного человечества. Братский привет!

И. Сталин»

А никто и не спорит. Все так и было. За небольшим исключением.

***

Давайте определимся в понятиях. Советский Союз вышел в октябре 1936 г. из Соглашения о невмешательстве в испанскую междоусобицу – кроме всего прочего, ввиду неоднократных просьб о военной помощи со стороны правительства Испании. Решение же руководства СССР согласиться на эти обращения было оформлено на заседании Политбюро ЦК ВКП(б) 29 сентября 1936 года.

Заметьте – речь идет только о поставках оружия и снаряжения законному правительству независимого государства; никто ни о каких военных союзах, пактах о взаимопомощи и прочих межгосударственных актах, долженствующих бы, как кажется, закрепить союз между левым правительством Испании и Советским Союзом – речи не ведет. Следовательно – такого союза ни де-юре, ни де-факто нет.

Советский Союз начинает поставки вооружения, кстати, еще до своего формального отказа от оружейного эмбарго – первый пароход с 15 танками Т-26 прибывает в порт Картахена еще 26 сентября 1936 года; всего же до конца гражданской войны Советский Союз поставил республиканской Испании 297 танков этого типа (только однобашенных). Эти машины принимали участие практически во всех боевых операциях, проводившихся армией республиканцев, и показали себя с хорошей стороны. Немецкие Pz.l и итальянские танкетки CV 3/33, имевшие только пулеметное вооружение, были бессильны против Т-26.

Кроме «пехотных» Т-26, Советский Союз поставляет испанским республиканцам 50 крейсерских танков БТ-5 – впрочем, с таким же, как и у Т-26, вооружением, а ввиду отсутствия в Испании возможности применения его в «природном» качестве крейсерского танка – то и с такими же, как у Т-26, функциями непосредственной поддержки пехоты.

Кроме бронетанкового вооружения, мы продавали Испанской республике (с самого начала предполагалась именно продажа вооружений) еще очень много всего нужного и полезного для войны. Номенклатура этого нужного и полезного была огромна. Она включала истребители И-15 («Чатос», 85 машин) и И-16 («Москас», 455 боевых истребителей и 16 учебных двухместных машин было отправлено, 422 боевых и 4 учебных машины испанцами получено), средние бомбардировщики «СБ» («Катюшки», всего за два года войны продано 96 бомбардировщиков) и легкие бомбардировщики и штурмовики ССС, Р-5 и Р-Зет (всего около 50 машин) – общее количество поставленных самолетов составляло 648 единиц. Также поставлялись бронеавтомобили БА-3, БА-6 и ФАИ – общим количеством 120 единиц; различные артиллерийские системы – 1.186 орудий; стрелковое оружие – 20.500 пулеметов и более 500.000 винтовок, торпедные катера Г-5, различное снаряжение и оборудование - от радиостанций до звукопеленгаторов, авиабомбы, торпеды, порох, патроны и прочие боеприпасы. Кроме того, поставлялись запасные части и технологическая документация как для производства в Испании расходуемых частей, так и для налаживания выпуска ряда вооружений. К разряду военной помощи можно отнести и поставки нефтепродуктов и сырья для военной промышленности.

Но ведь республиканская Испания – страна крайне бедная. Как они умудрялись оплачивать наши поставки (очень немаленькие, кстати, поставки)?

***

Сначала мы отгружали оружие и технику за наличный расчет – увы, очень скоро эта лавочка закрылась. Ничего, правительство Хуана Негрина попросило у нас открыть ему кредит для оплаты поставок вооружений – что мы ему с удовольствием и сделали.

Странно, не правда ли? Испанские республиканцы держатся на честном слове, всем в мире (думаю, что и руководству нашего государства) очевидно, что раздираемое политическими противоречиями правительство Республики едва ли удержит власть в стране – и тут вдруг мы открываем ему кредит! Нонсенс?

Отнюдь.

Никакого нонсенса здесь нет – сначала мы продавали оружие республиканцам за живые деньги, а когда у них начались перманентные трудности с оборотными средствами – под определенные гарантии мы решили им предоставить кредиты на закупку вооружений. Правда, на условиях кредита поставки мы стали производить лишь с марта 1938 г. Тогда было заключено первое кредитное соглашение на 70 миллионов долларов под 3% годовых сроком на 3 года. В декабре 1938 г. был выделен новый кредит уже в 100 миллионов долларов - также на аналогичных условиях.

Что же стало теми гарантиями, под которые Советский Союз согласился продолжать поставки вооружений?

Золото.

К 1936 г. золотой запас Испании превышал 600 т, и в момент мятежа значительная его часть находилась в подвалах Банка Испании в Мадриде. Дошедшие до нас документы свидетельствуют, что достаточно рано испанское правительство обратилось к СССР с просьбой принять на хранение большую часть золота республики. Частично это, видимо, объяснялось серьезной угрозой захвата мятежниками Мадрида в октябре 1936 г. По крайней мере, уже 15 октября премьер-министр Ларго Кабальеро и министр финансов Хуан Негрин официально обратились к Советскому Союзу с предложением принять на хранение около 500 т золота. Руководство СССР оперативно приняло решение о проведении операции по вывозу золотого запаса. В протоколах заседаний Политбюро ЦК ВКП(б) можно прочесть:

«Протокол № 44 заседания Политбюро ЦК ВКП(б) от 17.10.36 г. 56. Вопрос т. Розенберга

Поручить т. Розенбергу ответить испанскому правительству, что мы готовы принять на хранение золотой запас и что мы согласны на отправку этого золота на наших возвращающихся из портов судах».

Таким образом, сопоставление дат позволяет также заключить, что перемещение золотого запаса рассматривалось параллельно с вопросами продажи оружия и виделось руководству СССР или как средство оплаты поставок, или как гарантии этой оплаты.

После принятия политического решения работа закипела - 20 октября в Испании была получена телеграмма о согласии на принятие золота, а 22-25 октября оно уже было погружено на советские суда в Картахене. Всего на борт было взято 510 т золота. Груз убыл в Советский Союз, а затем был зачтен в качестве оплаты за военные поставки и на родину уже никогда не вернулся.

Вот и вся разгадка нашей помощи испанским республиканцам. Чистый бизнес. Ничего личного.

***

То есть с военными поставками все ясно – мы под многоголосый рев про «пролетарский интернационализм», «смертельную битву с фашизмом», «помощь подвергшейся агрессии Испании» провернули изящную коммерческую сделку. А, поскольку поставляли мы не тушенку, не штапельные ткани, не стройматериалы – то эти поставки должны были послужить не только и не столько укреплению финансов СССР, сколько, главным образом, делу укрепления обороны Страны Советов. Для чего в Испанию же были отправлены наши военные специалисты.

***

Итак, мы подошли к самому романтичному моменту нашей предвоенной истории, которая, наравне с эпопеей челюскинцев и дрейфом СП-1, составляет главную мифотворческую составляющую этого периода – а именно, мы прочтем пару страничек светлой повести о наших добровольцах, сражавшихся в Испании.

Не будем сомневаться в их героизме и самопожертвовании – кто мы такие, чтобы плевать на могилы героев? Не станем подвергать сомнению также и необходимость отправки наших военных специалистов в Испанию – такая необходимость была очевидна, тут и спорить нечего.

Пристально же мы рассмотрим всего два момента. Это, во-первых, состав и численность нашего «ограниченного контингента» в Испании, и, во-вторых, правовая база его там нахождения.

И вот здесь, отбросив в сторону ненужные фанфары и неуместный пока шелест знамен, мы и найдем ответы на все доселе мучающие нас вопросы.

***

Всего фашистские государства (включая сюда и Португалию с ее несколькими батальонами) отправили сражаться за дело Фаланги на засушливые каменистые горные плато Испании ТРИСТА ТЫСЯЧ солдат и офицеров. Конечно, вся эта орда единовременно на стороне Франко не сражалась – тем не менее, процент иностранных специалистов в армии мятежников иногда зашкаливал за пятьдесят.

За Республику же сражалось ТРИДЦАТЬ ЧЕТЫРЕ ТЫСЯЧИ иностранных добровольцев в рядах интербригад и непосредственно в составе испанской республиканской армии (военные инструкторы). То есть мир свободы, равенства и братства отправил биться насмерть за свои основополагающие ценности под Мадрид в девять раз меньше людей, чем впавшие в тоталитаризм фашистские изуверы. Хорошо.

Но нам число разных там американцев, французов, англичан и немцев (немцы на испанской земле сражались не только в составе легиона «Кондор» - их и с «нашей» стороны было изрядно) – без разницы. Примем к сведению более чем скромное (относительно союзных мятежникам войск иностранных государств) количество интербригадовцев – и приступим к следующему абзацу волнующей истории Испанской Республики. То бишь – к вкладу в борьбу республиканцев наших родных советских военных специалистов.

И тут мы с разочарованием, даже с обидой на лице увидим цифру – ДВЕ С ПОЛОВИНОЙ ТЫСЯЧИ человек (584 военных советника и инструктора, 772 летчика, 354 танкиста, 77 моряков, 166 связистов, 140 саперов, 100 артиллеристов, 204 переводчика и в небольших количествах политработники и специалисты тыла).

НА КАЖДУЮ СОТНЮ с лишком иностранных фашистов, прибывших помогать фалангистам задушить Республику – мы послали в Испанию ВСЕГО ОДНОГО своего военного специалиста!

Конечно, мы посылали не просто пехоту и кавалерию, прислугу артиллерийских орудий, пулеметчиков и прочий рядовой состав. От нас в Испанию ехали только офицеры (пардон, командиры – офицеров в РККА в 1936-1938 годах еще не было), и только нужных Республике специальностей – летчиков, танкистов, моряков, саперов, связистов. Это все понятно. Но горечь от осознания сего факта остается, и убрать ее никакими оправданиями невозможно.

Ведь мы так страстно жаждали победы Республике! Ведь мы действительно сопереживали испанцам, их поражения были нашими поражениями, их победы – нашими победами! Мы дышали с ними одним воздухом свободы – и тут на тебе: две с половиной тысячи специалистов! Причем за все два года нашего активного участия в «испанском концерте»!

***

Передохнем от спершего в зобу дыхания. Покурим, поразмышляем.

Если бы товарищ Сталин хотел победы испанских республиканцев – стал бы он ограничивать советский воинский контингент в этой стране столь ничтожно малой цифрой? Если бы товарищ Сталин решил бы сражаться за Испанию с фашизмом решительно, бескомпромиссно и последовательно – ограничил бы он число своих военнослужащих в Испании столь смехотворно низкой цифрой? Никак нет.

Летом 1939 года произойдут события на Халхин-Голе – и для защиты Монголии от внешних угроз (тот конфликт де-юре был пограничным спором между Монгольской Народной Республикой и Маньчжоу-Го, советские и японские войска просто пришли на выручку своим союзникам) товарищ Сталин посылает в отроги Хинганского хребта, помимо уже находившихся в Монголии войск 57-го Особого корпуса (36-я моторизованная дивизия, 7-я, 8-я, 9-я мотоброневые бригады, 11-я танковая и 6-я кавалерийская бригады), дополнительно 82-ю и 57-ю стрелковые дивизии, 37-ю и 6-ю танковые бригады, 126-й отдельный артиллерийский полк, 85-й зенитно-артиллерийский полк, 212-ю авиадесантную бригаду. То есть у японцев, располагавших двумя пехотными дивизиями и несколькими отдельными пехотными и кавалерийскими полками, вообще не было шансов на успешное сопротивление. ERGO: Товарищ Сталин за какой-то совершенно незначительный кусок пустыни на краю земли (причем на краю ЧУЖОЙ земли!) готов сражаться не на жизнь, а на смерть, для чего в затерянный в песках предгорий Большого Хингана забытый Богом уголок Монголии отправляется армия в 35 батальонов пехоты и 20 эскадронов конницы (вру; 12 эскадронов из них – 6-я и 8-я кавалерийские дивизии – это монгольская конница, ее никуда отправлять не надо, она там живет) при 2.255 пулеметах, 216 полевых и 286 противотанковых орудиях, 498 танках, 346 бронеавтомобилях, которую с воздуха прикрывает 376 истребителей, 181 легкий бомбардировщик, 23 тяжелых бомбардировщика. Отмечу, что вся польская армия к моменту начала войны с Германией имеет в строю 220 танков и 410 танкеток – что меньше, чем бронетанковая мощь 1-й армейской группы товарища Жукова, предназначенной отбить у японцев клочок никому не нужной пустыни. Вот как поступал товарищ Сталин, когда ему нужно было драться за что-то всерьез!

А в Испанию мы не посылаем ни дивизий, ни бригад, ни полков, ни батальонов, ни рот, ни взводов – ни даже отделений. В Испанию мы посылаем военных специалистов, что называется, «россыпью». Но КАК мы это делаем?

Советские военные специалисты едут в Испанию тайком, по чужим документам, в гражданской одежде, иногда вообще такими кругами, что диву даешься – чуть ли не через Бостон! К чему весь этот маскарад? Ведь все (кому это положено, причем с обеих сторон) отлично осведомлены, откуда дровишки (пардон, военные специалисты)!

А затем.

Товарищ Сталин и Союз Советских Социалистических республик никаких войск в сражающуюся Испанию не отправляет. Советский Союз позволяет (вернее даже сказать – не препятствует) отдельным своим гражданам в частном порядке завербоваться в Испанию в качестве военных специалистов. То есть летчики, танкисты и моряки, что едут из Парижа до Тулузы на поезде, а затем из Тулузы до испанской границы – на автобусах или местными средствами транспорта – едут в Испанию исключительно на свой страх и риск. Советский Союз их туда не отправлял, Советский Союз за их жизнь, здоровье и свободу ответственности не несет. Это их сугубо личный выбор.

И оплачивает подобные вояжи вовсе не Наркомат финансов СССР. Все расходы по прибытию и пребыванию на испанской земле военных специалистов несет принимающая сторона – которая этих специалистов и наняла. Советский Союз, конечно, купит им билеты – но исключительно в счет кредитного соглашения с Испанией. То есть, в конечном счете, эти билеты будут оплачены золотом Банка Испании.

Абсолютно гениальный ход!

***

Мы продаем испанцам горы оружия – благо, у нас заводы работают, оружие это с конвейеров идет непрерывно, и задержки в поставках (ну, за исключением некоторых видов, производящихся пока в небольших количествах, или малыми сериями – типа бомбардировщиков СБ) нет и не предвидится.

Мы получаем за это оружие наличные деньги. Мы, правда, несем коммерческие риски по доставке (три наших парохода фалангисты захватывают, а три, «Комсомол», «Тимирязев» и «Благоев» – топят, но эти транспорты (по счастливой случайности) везли разный коммерческий гражданский груз); но в целом корабли с оружием (всего было сделано 66 «оружейных» рейсов) благополучно достигают Барселоны, Бильбао, Картахены и Сантандера.

И мы еще вдобавок обучаем боевым действиям на этой поставленной военной технике в условиях реальной современной войны своих офицеров – причем делаем это за счет испанского правительства!

Если товарищ Сталин не коммерческий гений – то уж, во всяком случае, великий предприниматель…

***

Сделаем вывод.

Товарищ Сталин ни в коем случае за Испанию биться насмерть не собирался. Да и ради чего? Чтобы господин Хуан Негрин удержался в кресле премьера? Или чтобы анархисты в Барселоне устроили территорию, свободную от всех и всяческих властей? А может, для того, чтобы троцкисты из ПОУМа окончательно вырезали всех еще оставшихся в живых католических монахов в Арагоне?

Никакой пользы победа левых сил в Испании ни товарищу Сталину лично, ни Советскому Союзу как государству не принесла бы – так зачем напрягаться? Оружие мы республиканцам продали, специалистов (на нем воевать) за испанский же счет им на подмогу отправили – но немного, без фанатизма.

И все!

А относительно испанской истерии, что была развернута в нашей прессе – то это был тоже очень правильный шаг. Народ должен знать, что враги не дремлют, что враги терзают прекрасную землю Испании, что фашизм становится реальной опасностью для нашей страны – мобилизационные информационные технологии не сегодня создавались.

В общем и целом надо сказать, что наше вмешательство в испанские дела принесло нам столько много плюсов и так мало минусов, что можно утверждать – наше, на первый взгляд, проигранное сражение за свободу испанского народа оказалось более чем победным – для Советского государства.

Советский Союз, сполна и в звонкой монете получив за все поставленное в Испанию вооружение, тем не менее, превратился в глазах народов в бескорыстного защитника слабых и угнетенных – что было крайне полезно и для создания положительного имиджа нашей страны среди «прогрессивного человечества», и неслабо поднимало рейтинг руководителей страны внутри страны – ибо ничто так не облагораживает, как бескорыстная помощь людям, попавшим в беду!

Что характерно – и для национал-социалистической Германии испанская война стала таким же однозначно положительным информационным проектом – правда, с диаметрально противоположных позиций. Немцы на испанской земле выступили также в роли защитников слабых и угнетенных – хотя в роли последних выступали уже не горняки Астурии, а католические падре Кастилии – но это, на самом деле, не имело особого значения. Немецкая армия пришла на помощь силам закона и порядка против разрушительного урагана революции – и немцы (как, кстати, и мы) в подавляющем большинстве поддерживали своих политических лидеров в испанском вопросе.

***

Испанская война закончилась 28 марта 1939 года сдачей Мадрида. 1 апреля сложили оружие все подчиненные Республике войска. В руках франкистов оказались, кстати, и наши танки (65 исправных Т-26 и БТ-5 потом служили в танковой бригаде испанской армии), и самолеты – 22 исправных истребителя И-16 (и еще 28 машин удалось ввести в срой в 1941 году), 16 бомбардировщиков СБ (а затем удалось вернуть и улетевшие в последние часы Республики в Алжир три бомбардировщика), которые еще потом довольно долго служили в ВВС Испании (И-16, переименованные в С.8 – до 1953 года, СБ в составе учебной части 20W – до 1951-1952 годов)

Мы, кстати, извлекли из испанской войны не только финансовую прибыль, не только бездну боевого опыта для нашей армии – но и еще кое-что. Поставленные нами в Испанию истребители И-16 сыграли одну очень важную роль - выступив в роли главного «до¬бытчика» трофеев, то есть новейших самолетов немецкой конструкции, знаком¬ство с которыми представляло боль¬шой интерес для советской авиапро¬мышленности. Так, 4 декабря 1937 года, после неудачно проведенного воздуш¬ного боя с двумя нашими И-16, вынужденную посадку совершил истребитель Мессершмит Bf. 109B. Самолет попал в руки республиканцев. Через две недели аналогичная участь постигла бомбардировщик Не-111. Оба немецких самолета вывезли в Советский Союз, где их тщательно изучили и испытали.

Это было очень важно – в мире к этому времени уже очень четко обрисовывались контуры грядущей войны, и новейшие самолеты потенциального противника (каковым, кстати, тогда для нас были вообще все государства к западу от Негорелого и сразу за пирсами Владивостока) нам ох как пригодились.

NT2

12-01-2018 04:50:53

Собственно военные мятежники стали фалангистами впоследствии, в ходе войны, а окончательно - после ее окончания, когда Франко решил сделать идеологию Фаланги официальной госдоктриной, членство чиновников и офицеров стало обязательным.
Сама доктрина перетерпела изменения, генерал перекроил ее под себя,благо создатели ФЕ уже были мертвы.

павел карпец

13-02-2018 03:26:45

......Итальянцы же и немцы бросились на помощь Фаланге исключительно из идейных соображений.
......То есть Гитлер , опять же , послал сражаться за Франко своих солдат за счёт Германского рейха - что не стоило каудильо не песеты .
......То есть немцы , фактически подарившие Франко власть над Испанией - материального возмещения своих убытков отнюдь не получили ; как и итальянцы .
......Ибо они пришли на помощь испанским мятежникам исключительно из идейных соображений , а вовсе не руководствуясь какими-либо материальными стимулами
......Бескорыстную помощь Италии и Германии он в своё время принял - но помочь былым союзникам в трудный час по ряду причин ( большинство из которых были отчеканены Английским банком ) не захотел .
......И все жертвы , понесенные итальянским и немецким воинским контингентом на испанской земле - остались напрасными ; испанцы предали мёртвых - также бестрепетно , как и живых .


Ну это все , конечно , мягко говоря , преувеличено , ибо Испания была важным пунктом в "Четырехлетнем плане" Геринга...

Из Германа Розанова "Германия под властью фашизма"
Глава V Военно-дипломатическая подготовка фашистской Германии к мировой войне
http://emremarque.ru/books/germaniya_po ... nn/33.html
.......
Воспользовавшись тем, что франкистский режим дер­жался на штыках германских и итальянских интервентов, гитлеровцы усилили проникновение в Испанию и захват природных богатств страны. Для того чтобы придать своей военной и экономической интервенции «законный» харак­тер, гитлеровцы в августе 1936 года отозвали своего посла из Мадрида, а 18 ноября 1936 г. официально признали франкистское правительство. В беседе с генералом Фаупелем , назначенным на пост немецкого представителя при Франко, Гитлер разъяснил поспешность этого акта. Он заявил, что надо использовать «благоприятный момент», чтобы отобрать испанский рынок у Англии.
Вскоре после начала фашистского мятежа Германия заключила с Франко соглашение о создании германо-ис­панского общества «Хизма», которое получило монополь­ное право на экспорт железной руды во всей занятой мя­тежниками территории. Состоявшиеся в конце 1936 года переговоры между германским правительством и представи­телями Франко привели к заключению временного согла­шения, предоставившего Германии право получить в 1937 году из Испанского Марокко 1 млн. т железной руды. Одновременно в целях развития испано-германского эко­номического «сотрудничества» с помощью Геринга была создана компания «Ровак». В 1937 году «Хизма» и «Ровак» были объединены .

Форсированно готовясь к войне, гитлеровцы организо­вали хищнический вывоз из Испании цветных металлов. Лишь за декабрь 1936 года в Германию было отправлено 10 750 т марганца, меди и вольфрама. Германские экс­портеры получали медную руду по ценам вдвое ниже ми­ровых. Геринг направил к Франко своего представителя Бернгарда, который в качестве главного руководителя объединения германских торгово-промышленных предприя­тий в Испании приспосабливал испанскую экономику к потребностям «четырехлетнего плана» гитлеровской Гер­мании. За каждую партию оружия или пополнение немец­ких частей гитлеровцы требовали от франкистов все новых экономических уступок. Так, например, в связи с попол­нением состава легиона «Кондор» в июле 1938 года герман­ский посол Шторер при правительстве Франко заявил последнему: «В связи с этой новой поставкой военного сна­ряжения в Испанию, мы по праву заинтересованы в том, чтобы Испания... пошла бы нам навстречу, обеспечивая нас поставками руды».

Зависимость франкистов гитлеровское правительство использовало для прямого ущемления экономических по­зиций западных держав в Испании. Продукция медных рудников, принадлежавших английским компаниям, была конфискована франкистами и вывезена в Германию. В ян­варе 1937 года правительство Франко гарантировало немец­кой фирме «Хизма» получение 60% медной руды, добывае­мой на принадлежащих англичанам рудниках Фио-Тинго. Несмотря на непрерывно возраставшие поставки в Герма­нию испанского сырья и продовольствия, к 1939 году фран­кисты задолжали гитлеровцам около 500 млн. марок.

Гитлеровцы помогли своему агенту Франко постепенно отстранить от власти его соперников генералов Мола и Кейпо де Льяна — таких же реакционеров, но ориентиро­вавшихся на Италию. В августе 1936 года под нажимом немцев Франко был введен в состав генеральской хунты, а 1 октября 1936 г. провозглашен главнокомандующим армии мятежников и главой государства. Отодвигая на задний план своих сообщников — итальянских фашис­тов, гитлеровцы все больше превращали франкистскую Испанию в германскую полуколонию. «...Внешне Муссо­лини казался хозяином положения,— пишет Долорес Ибар­рури.— Он подписывал пакты, открыто посылал в Испанию воинские части и эскадрильи самолетов, приветствовал итальянских летчиков, бомбардировавших Басконию, и итальянские армии, занявшие Сантандер и Малагу. Но в действительности подлинными руководителями интервен­ции в Испании были германские империалисты и их став­ленник Гитлер».

20 марта 1937 г. генерал Фаупель и Франко подписали в Саламанке секретный протокол, явившийся важной вехой на пути закабаления франкистской Испании герман­ским империализмом. Франкисты обязались согласовывать с фашистской Германией «необходимые меры для защиты страны от коммунизма»; «поддерживать контакт и информи­ровать» Германию «по вопросам международной политики, представляющим интерес для обеих сторон»; если Германия окажется в состоянии войны, «избегать всего, что может оказаться полезным ее противнику». Наконец, Испания, согласно секретному протоколу, обязалась расширять эко­номические связи с Германией «в максимально возможной степени» и в ближайшее же время заключить с Германией соглашение по конкретным экономическим, политическим и культурным вопросам.

В соответствии с этим наряду с официальным торго­вым договором, заключенным между Германией и франкист­ской Испанией 12 июля 1937 г., был подписан ряд секрет­ных соглашений. Одно из них устанавливало, что, прежде чем заключить торговую сделку с какой-либо страной, Испания предварительно предложит эту сделку Германии. Протокол от 15 июля 1937 г. обязывал Испанию оказывать всемерное содействие Германии поставками сырья и про­довольствия. Наконец, 16 июля 1937 г. генерал Фаупель и франкистский министр иностранных дел Хордана под­писали в Бургосе секретное соглашение, которое широко открыло германским монополиям дорогу для экономического закабаления Испании. Немецким монополиям было пре­доставлено право беспрепятственного инвестирования средств в испанскую экономику и вывоза прибылей.

Гитлеровцы стремились замаскировать свое военное и экономическое господство на Пиренейском полуострове за счет ослабления позиций западных держав в этом районе заявлениями о том, что Германия не преследует в Испании никаких целей, кроме «уничтожения большевизма». В ав­густе 1936 года постоянный заместитель министра иност­ранных дел Англии Ванситтарт посетил в Берлине Гитлера, который заявил ему, что речь идет о принятии мер лишь «для подавления большевистской опасности в Европе, обо­стрившейся в Испании».
........

павел карпец

16-03-2018 05:18:37

(продолжение А.Шубина )

ХVIII.
Скрытый текст: :
* * *

В Испанию прибывали добровольцы левых взглядов со всего мира, которые вступали в интернациональные бригады, сражавшиеся против франкистов. Свыше 70 % интернационалистов составляли коммунисты, и столько же — участники Первой мировой войны . Это было очень важно, потому что большинство испанских мужчин не имели военного опыта. В этом заключался секрет повышенной боеспособности интербригад по сравнению со средними республиканскими частями.

Советские военные специалисты также считались добровольцами. Однако советским гражданам, которые по собственной инициативе обращались с просьбой направить их в Испанию, отправлялся стандартный ответ: «Сообщаем Вам по этому поводу, что Советское правительство не занимается вербовкой добровольцев для Испании».

С августа в Испанию стали прибывать военные специалисты. Всего в Испании присутствовало около 4 тысяч советских граждан. СССР поставил республике 648 самолетов (RZ, СБ, Р-5, И-15, И-16), 347 танков (Т-26, БТ-5), 60 бронемашин, 1186 орудий, 340 минометов, 20486 пулеметов, 497813 винтовок .

Эффективность использования этого оружия могла быть куда выше. Как докладывал в 1938 г. Р. Малиновский, «если посчитать брошенное оружие республиканцами за всю войну, то его хватило бы с избытком на целую новую армию…»

Впрочем, Сталин предпочитал вести беспроигрышную игру. Поставки советского оружия оплачивались за счет золотого запаса Испании. 510 тонн испанского золота прибыло в Одессу 5 ноября 1936 г. Этот запас был исчерпан только к концу 1938 г., и лишь последние, уже нерегулярные поставки были произведены «в кредит».

У Сталина были основания также опасаться утери советских военно-технических секретов через Испанию. Так, осенью 1936 г. два только что поставленных И-15 были угнаны к противнику испанскими пилотами, симпатизировавшими франкистам. Эти опасения, наряду с политическим соображениями министра авиации и флота Прието, препятствовали передаче авиации в «неблагонадежные» районы Каталонии и Арагона, что трагически сказалось на ходе военных действий.

В целом, конечно, вмешательство фашистских государств значительно превышало помощь СССР. Прежде всего, Италия и Германия направили в Испанию свои боевые части, а не только советников. Здесь постоянно находилось до 50000 итальянских солдат и до 10000 немецких . Через Испанию прошли 150–200 тыс. итальянцев и 50 тыс. немцев . По советским данным, Германия и Италия поставили в Испанию соответственно: 593 и 1000 самолетов, 250 и 950 танков и бронемашин, 700 и 1930 орудий, 6174 и 1426 минометов, 31000 и 3436 пулеметов, 157306 и 240747 винтовок. Это гораздо больше, чем мог себе позволить СССР .

Испания стала полигоном для проверки в деле военной техники СССР, Германии и Италии. Военные специалисты обеих сторон скрупулезно фиксировали все нюансы действий и технического состояния танков, самолетов и артиллерии, оценивали и передавали в центр информацию о том, как ведут себя отдельные детали — вплоть до винтиков и патрубков, удобно ли летчику и танкисту, каким образом ведет себя техника в разных погодных и климатических условиях. Пристальное внимание уделялось трофейной технике. Испания предоставила уникальную возможность помериться техническими силами с потенциальным противником. Свое превосходство над итальянской техникой показали советские танки и самолеты, обогатился опыт их применения.

Первоначально советские специалисты с удовольствием докладывали: «Воздушные бои неизменно заканчиваются перевесом в нашу сторону» . Советским летчикам удалось добиться прекращения систематических бомбардировок глубоких тылов республики, включая Картахену и Альбасете. «Хейнкели» и «Фиаты» отстают от И-15 по маневренности и от И-16 — по скорости. Ситуация стала меняться к худшему в 1937 г., когда в воздухе появились «Мессершмитты-109», а союзники Франко стали резко наращивать поставки.

Советские летчики в Испании работали до изнеможения: за 5 месяцев в среднем на каждого приходилось по 250 часов боевой работы. «Без советских пилотов война с началом помощи пошла бы намного хуже для Республики, попросту потому, что в битве при Мадриде у нее не было достаточного количества опытных летчиков и мало кто был знаком с новыми самолетами, прибывавшими с Востока» , — считает историк А. Виньяс.

Потери авиации составляли 400 % в год. Роль советских специалистов-авиаторов в 1936–1938 гг. оставалась ключевой. Все решения испанского авиационного командования согласовывались с главным советником авиации Я. Смушкевичем. «Можно сказать, что Смушкевич, оставаясь формально на положении советника, фактически является руководителем всей авиации» .

Сообщения из Испании оказали существенное влияние не только на техническое развитие авиации, но и на понимание стратегических аспектов ее применения. Так, в докладе майора Гречнева говорилось: «На наших учениях и маневрах тяжелая авиация используется в основном по крупным объектам в глубоком тылу, без взаимодействия с истребительной авиацией, так как радиус действия последней позволяет осуществлять это взаимодействие только в зонах, расположенных недалеко от линии фронта. Опыт войны в Испании показал, что материальная часть, находящаяся на вооружении тяжелой авиации, не позволит осуществить эту задачу» .

Гречнев обращает внимание и на такой парадокс: при том, что матчасть лучше у нас, подготовка пилотов лучше у противника. Почему? Наша подготовка засорена лишними предметами, в том числе стрелковыми. Более того: «У нас очень сильно увлекаются физкультурой и часто за счет основных элементов обучения в некоторых частях умудряются даже освобождать от полетной работы летно-технических состав, лишь бы не ударить лицом в грязь при очередных состязаниях по физкультуре» . Увы, избавиться от этого недостатка до 1941 г. не удалось.

По мнению А. Виньяса, «советское вооружение было изначально лучшего качества, чем итальянское и немецкое, но державы Оси компенсировали качественное отставание тремя способами: убыстрение поставок, создание ударных сил, таких как „Кондор“, и направление военных сил и техники в таком количестве и динамике, при которых был быстро достигнут баланс в пользу Франко» . Слово «быстро» нуждается в уточнении. Мы увидим, что перевес стал решающим только с 1938 г.

павел карпец

03-09-2019 07:32:41

Скрытый текст: :
богородица , Карла Маркса прогони!

ХlX.

Анархия и власть

На стороне Республики сражались сторонники перемен, модернизации страны, преодоления вековой отсталости. Однако согласие заканчивалось на уровне общих лозунгов и необходимости сражаться против мятежников.
Старт Гражданской войны, всеобщее вооружение активных граждан в Республике привели к началу уже не просто политической, а глубокой социальной революции . Некоторое время Республика была открыта социальному творчеству снизу, созданию именно таких порядков, какие по нраву организованным работникам.
И под пулями, и в тылу люди живо обсуждали перспективы перемен. «В 1936 г. свобода была полной, как будто на дворе не война, а предвыборная кампания». Бывает, что революция, открывая дверь свободе выбора, которая и не снится современным предвыборным кампаниям, в то же время связана с необходимостью защищать и эту свободу, и этот выбор с оружием в руках. И война начинает пожирать свободу. Но в спокойное и стабильное время не открывается сама дверь.
Дезорганизация государственной машины была общим следствием революции на всей территории Испании, и притом весьма долгосрочным. Даже в октябре А. Марти сетовал: «Государственный аппарат либо уничтожен, либо парализован. В лучшем случае он не пользуется никаким авторитетом» .
Теперь каждая партия и профсоюз имели свои вооруженные формирования. Это значит, что реальная власть оказалась в руках множества низовых формирований, как никогда приблизилась к населению, и, вопреки предсказаниям правых, это не вызвало хаотической войны всех против всех. В июле во многих регионах страны возникли местные центры власти — Центральный комитет антифашистской милиции Каталонии, правительство Страны Басков, Совет Астурии и Леона, Арагонский Совет, Хунта Сантандера и др. В эти органы входили представители партий Народного фронта и анархисты. Советы и хунты пользовались широчайшей автономией. Активно действовали и многочисленные низовые структуры самоорганизации — профсоюзные комитеты на предприятиях, территориальные революционные комитеты и комитеты Народного фронта, довоенные муниципалитеты. При этом «революционные комитеты никогда не вытесняли полностью муниципалитеты Народного фронта ".
Все это многообразие должно было быть сведено в какую-то систему — либо демократическую, согласующую между собой позиции разных структур самоуправления, либо авторитарную, подавляющую структуры самоуправления ради проведения воли центра.
23 декабря 1936 г. был принят декрет о системе местной власти на территории республики, за исключением автономных регионов, имевших статуты (Каталония и Страна Басков). Создавались советы провинций, которые должны были состоять из представителей профсоюзов и политических партий Народного фронта. Совет работал под председательством гражданского губернатора. К ведению советов относились строительство и содержание дорог, коммунальные работы, благотворительность, здравоохранение, судебная деятельность и образование. Правительство Республики сохранило за собой полномочия в сфере общественного порядка, цензуры и регулирования права на общественное объединение. Эти структуры были созданы и заполнены представителями тех сил, которые преобладали в провинции. Государственные структуры стали фасадом партий и профсоюзов, государство пока не сформировало консолидированные бюрократические интересы. Но пока революция углублялась, консолидировалось и сопротивление ей.
По мнению современного испанского историка Р. Вальехо, «после того, как была нарушено нормальное функционирование политических институтов, политические программы потеряли значение, а предвыборные альянсы — смысл». Но ведь Народный фронт был создан ради социальных реформ. И углубление социальной революции позволило проводить их решительнее. Программа Народного фронта 1936 г. была существенно скорректирована революцией, но заключившие пакт партии вскоре стали стремиться к восстановлению именно этого умеренного социал-либерального курса, который уже в 1937 г. получил вторую жизнь. Таким образом, программа Народного фронта стала программой социал-либеральной реставрации, противостоящей революционному процессу, который пошел куда глубже. Социал-либералы с тревогой, если не сказать — с ужасом, смотрели на происходящее, но ждали своего часа.

павел карпец

28-09-2019 10:02:01

Скрытый текст: :
Две главы об испанских истоках




А. Фёдоров. Михаил Бакунин и становление анархизма в Испании



Анархистские идеи стали проникать в Испанию в середине девятнадцатого столетия. Первоначально это было связано с популяризацией федералистских идей одного из первых теоретиков анархизма, француза Пьера Жозефа Прудона. Этим активно занимались его такие испанские публицисты как Рамон де ла Сагра и Пи-и-Маргаль . В частности можно отметить, что последний из них занимался как переводом работ французского анархиста на испанский язык, так и написанием собственных книг .
Вместе с тем, по мнению анархо-синдикалиста и историографа Национальной конфедерации труда Жозе Пейратса федерализм больше служил делу рабочего класса, нежели республиканских политиков. Отчасти это подтверждается и мнением исследователя раннего периода истории испанского анархизма, Джорджа Эзенуэйна . Интересно также отметить, что, когда в условиях гражданской войны 1936-39 гг. лидерам испанских анархо-синдикалистов, вошедшим в республиканское правительство, необходимо было обосновать свои действия отсылкой к авторитетам, видная активистка либертарного движения Федерика Монтсени, занимая пост министра здравоохранения в правительстве Ларго Кабальеро, говорила, что ей ближе идеи Пи-и-Маргаля, нежели Михаила Бакунина .


Интернационал в Испании

И все же становление испанского анархистского движения в собственном смысле слова было связано непосредственно с именем Михаила Александровича Бакунина. И именно его идеи долгое время преобладали среди испанских либертариев.
Во второй половине сентября 1868 г. в Испании произошла так называемая "Славная революция", ставшая "кульминацией демократической традиции, представленной Прогрессистской партией" , и увенчавшаяся отстранением от престола к концу месяца королевы Изабеллы II. Произошедшее положило начало череде событий, в совокупности вошедших в историю как Революция 1868-74 гг. Между тем сентябрьские события привлекли внимание международного революционного рабочего движения , притом, что у Международного товарищества рабочих первые связи с испанскими трудящимися начали возникать только за полтора года до этих событий .
Первоначально, в сентябре 1868 г., по инициативе Михаила Бакунина планировалась поездка в Испанию его товарищей Эли Реклю, Бастелика и Аристида Рея, однако поездка так и не состоялась. Правда вместо нее удалось организовать другую поездку, так что в октябре того же года в Испанию отправился Джузеппе Фанелли и Аристид Рей. Их целью было создание местной секции МТР. Эли Реклю, в конечном счете, также отправился в Испанию с несколькими товарищами по революционной борьбе. Прибыв в Барселону, Фанелли встретился с ними .
Кроме того известно, что осенью того же года в Испанию в качестве корреспондента "Санкт-Петербургских ведомостей" ездил еще один товарищ Бакунина, анархист, географ Лев Мечников. Как отмечает его биограф В.И. Евдокимов, Мечников "встречался с испанскими конспираторами", однако имело ли это какое-то отношение к интересам Интернационала, не уточняется .
21 октября 1868 г. женевская секция Интернационала обратилась с революционным призывом к испанским трудящимся .
Между тем, Усилиями Фанелли были налажены связи с барселонскими революционерами, в том числе с таким видными в будущем активистами испанского анархизма как Ансельмо Лоренсо, а уже в начале следующего года было учреждено отделение Интернационала в Мадриде. В начале мая 1870 г. имелись анархистские ячейки в Кадисе и Хересе .
Таким образом, было положено начало созданию первой общеиспанской радикальной рабочей организации. В начале 1870 г. в них состояло уже порядка 15 тыс. человек .
После этого, в конце января – начале февраля Фанелли покинул Испанию, в которую больше никогда не приезжал. Скончался итальянский революционер-анархист в 1877 г.
Испанское же рабочее движение тем временем развивалось вширь, распространяясь из Мадрида и Барселоны на другие населенные пункты Испании, прирастая все новыми сторонниками. Так, уже к началу лета 1870 г. по данным Букчина во всех испанских отделениях МТР в общей сложности насчитывалось порядка двадцати-тридцати тысяч человек . Тогда же, 19-25 июня, состоялся учредительный конгресс Испанской региональной федерации (исп. ФРЕ), объединившей автономные отделения Интернационала в стране. Местом проведения конгресса была выбрана Барселона. Уже в январе 1872 г. власти официально запретили Федерацию, однако та попросту проигнорировала указ о своем запрете .
ФРЕ сразу заявила о себе как враг капиталистической эксплуатации и государственной власти, потворствующей Капиталу. Правда, как отмечает Эзенуэйн, на тот момент в ФРЕ выделялось три фракции: реформистские сторонники развития кооперативного движения, радикальные кооперативисты, и, наконец, аполитичные активисты, по большей части сторонники бакунинских идей. В частности такой расклад в рамках Федерации нашел свое отражение в том, что на учредительном конгрессе идеи прямого действия рабочих не предполагали полного отказа от реформистских методов .
Между тем ситуация в Испании продолжала развиваться. К тому времени кортесами уже был выбран новый король. 16 ноября 1870 г. им стал Амадей I Савойский. Страну же продолжало лихорадить. Внутренней напряженности способствовали и события, происходившие за пределами Испании. Так, например, испанские правительственные круги прибывали в "полуистерическом" состоянии в связи с историей Парижской Коммуны (1871), чему способствовало также и наличие в стране отделения МТР.
В стране все больше обострялись социальные проблемы, росло количество забастовок, в апреле 1872 г. началась Вторая карлистская война .
Потерявший контроль над ситуацией, и не имеющей народной поддержки Амадей I отрекся от престола в феврале 1873 г. В стране была учреждена республика, вошедшую в историю как Первая испанская республика, а пост министра внутренних дел в ней на первых порах получил Пи-и-Маргаль, ставший через некоторое время президентом Республики.
Однако у власти последователь прудоновского федерализма продержался, что было связано с начавшейся восстанием 12 июля в Картахене Кантональной революцией, которую иногда сравнивают с Парижской Коммуной и революционными событиями во Франции 1871-го г. в целом . Лозунгом картахенского восстания, по мнению Зигфрида Нахта, было – "Да здравствует социальная федеративная республика" . "Отец испанского федерализма", как называют Пи-и-Маргаля некоторые исследователи, не мог себе позволить стать ответственным за применение силы против восставших, т.к. подобные действия шли вразрез с его убеждениям, и подал в отставку с поста президента. Между тем восстание расширялось, вовлекая в свою орбиту все новые регионы, его центрами стали Андалусия и Левант. Целый ряд городов оказался под контролем кантоналистов, в том числе Севилья, Кадис, Малага, Саламанка, Гранада и др., в то время как Мадрид и Барселона оставались под контролем властей.
На этом фоне стоит отметить, что наивысшего пика своего развития ФРЕ достигла к сентябрю 1873 г., когда в ее рядах насчитывалось порядка 60 тыс. членов, до двух третий из которых представляла Андалусия, где ряды анархистских организаций активно пополнялись за счет представителей "мелкой буржуазии", членов рабочих организаций и институтов общинной культуры. Это было во многом заслугой Ансельмо Лоренсо, ведшего на юге Испании активную пропагандистскую работу среди крестьян . Другим оплотом ФРЕ был организованный рабочий класс Каталонии.
И хотя Федерация принимала, конечно же, участие в событиях Кантональной революции, в целом ее роль оказалась не очень велика. Причиной тому была ограниченность сил и влияния ФРЕ, их недостаточность для проведения собственной линии. К тому же анархисты не могли согласиться на борьбу за весьма умеренные с их точки зрения политические интересы, за которые выступали федералисты . Таким образом, в сложившихся условиях, когда анархисты, с одной стороны "отказались оказывать какую либо общую поддержку движению федералистов", а, с другой, "они не возражали, чтобы местные группы сотрудничали с ними" (федералистами), было принято решение о том, чтобы отделения Федерации автономно выбирали линию поведения в сложившейся ситуации . В итоге в ходе данных революционных событий имели место довольно важные эпизоды с точки зрения последующего развития испанского анархистского движения.
В частности речь идет о событиях в небольшом городке Алькое, историческом центре бумагоделательной промышленности, и одном из важнейших оплотов ФРЕ. Ситуация здесь начала активно развиваться за несколько дней до событий в Картахене, когда рабочие, с подачи Федеральной комиссии ФРЕ объявили 8 июля о проведении всеобщей забастовки с требованием установления восьмичасового рабочего дня и повышения заработной платы. В итоге забастовка переросла в восстание, результатом которого стал захват контроля над городом рабочими после двух дней противостояния.
Стоит, впрочем, отметить, что восстание в Алькое было подавлено всего через несколько дней после своего начала, да и на общем фоне кантоналистских восстаний представлялось в достаточной степени незначительным.
После его подавления несколько сотен человек было арестовано, а многие отправились в эмиграцию, спасаясь от репрессий.
И все же, не стоит недооценивать важность данных событий. Восстание в Алькое серьезно напугало имущие классы Испании в силу того факта, что оно явилось плодом деятельности не политических партий, Церкви, армейских кругов или же представителей буржуазии, а рабочего движения, и, к тому же, было связано с деятельностью испанской секции МТР, лишний раз напомнив власть и капитал имущим о недавних события во Франции, связанных с историей Парижской Коммуны .
Кроме восстания в Алькое стоит также отметить вхождение двух членов ФРЕ в Комитет общественной безопасности в Гранаде, а также участие в восстании в Санлукар-де-Баррамеде. Причем последнему в списке Темма Каплан уделяет особое внимание в своих исследованиях .
Впрочем, несмотря на свой размах, в январе следующего года Кантональная революция потерпела окончательное поражение.
Что касается судьбы Первой испанской республики, то, хотя она и просуществовала до конца декабря 1874 г., фактически она была ликвидирована гораздо раньше, в первых числах январе того же года, когда власть в стране была захвачена военными .
Усилиями вышедших из кровопролитной борьбы победителей против федералистов и членов ФРЕ развернулись репрессии. Организация была запрещена, ее отделения и газеты закрывались, многие активисты подверглись тюремному заключению.
Рабочее движение было раздавлено, однако полностью его разгромить правительству не удалось. ФРЕ просуществовала до 1881 г., после чего прекратила свое существование, однако уже в том же году была учреждена новая общеиспанская рабочая организация, ставшая "наследницей" ФРЕ, и получившая название Федерации трудящихся испанского региона (исп. ФТРЕ).
После распада ФТРЕ в 1888 г. было создано еще несколько рабочих анархистских организаций общеиспанского характера, главной из которых стала созданная в конце 1910 г. знаменитая Национальная конфедерация труда.


Альянс и лидеры раннего испанского анархизма

Наряду с секцией Интернационала в Испании усилиями Фанелли и его товарищей-анархистов также создавалась и секция только что созданной тайной бакунинской организации, Альянса социалистической демократии, сделавший своими основными принципами "атеизм, коллективизм, федерализм и анархизм" .
Чтобы важность данного факта, сколь существенную роль в деле организации массового народного (рабочего) движения для претворения в жизнь революции отводил Бакунин подобного рода организации .
По мнению Мюррея Букчина испанское отделение Альянса было создано весной 1870 г. При этом оно объединял в своих рядах наиболее активных последователей российского анархиста, для которых, вместе с тем, первостепенное значение имело создание в стране массовой организации трудящихся.
Так, например, члены бакунинского Альянса играли активнейшую роль в организации и проведении первого конгресса ФРЕ. При этом в тайной организации состояло всего несколько сотен человек, в то время как в ФРЕ – несколько десятков тысяч . По мысли создателей Альянса социалистической демократии, он должен был способствовать продвижению и закреплению революционной линии в рабочем движении.
Вместе с тем Гомес Касас считал, что Альянс вовсе не играл особой роли в создании ФРЕ, ссылаясь на речь на учредительном конгрессе организации Фарга Пельисера, а также на то, что испанская секция Альянса была создана лишь незадолго до Федерации . Однако же, такая постановка вопроса представляется не вполне верной, т.к., во-первых, Пельисер был членом Альянса, и, во-вторых, хотя последний и был создан лишь незадолго до учредительного конгресса ФРЕ, однако же, процесс создания обеих организаций шел с конца 1868 г.
На конгрессе 1877 г. ФРЕ еще раз подчеркнула в своей резолюции приверженность бакунинскому отрицанию необходимости политических партий, т.к. все они, "без каких либо различий, образуют реакционную массу", и что считает своим долгом бороться против них всех .
Важность Альянса дала о себе знать после запрета отделения Интернационала в Испании в 1874 г., т.к. бакунинская тайная организация к тому времени уже успела зарекомендовать себя как незаменимый организатор рабочего и революционного движения. При этом, по словам Эзенуэйна нет точных данных о деятельности Альянса в Испании уже начиная с 1871 г. .
Кроме того важность организующей роли Альянса можно проследить и в том, что, как замечает Букчин, "с исчезновением бакунинского Альянса социалистической демократии в Испании" испанские анархисты оказались раздроблены на множество небольших групп, которые хотя иногда и формировали региональные федерации, однако подчас исчезали столь же быстро, как и возникали .
Говоря о роли Альянса в ранней истории испанского анархистского движения, стоит отметить таких видных бакунинских последователей в Испании как Рикардо Мелья, Ансельмо Лоренсо, Гаспар Сентиньон Серданьа, Фарга Пельисер, Томас Гонсалес Мораго и др.
Последние два из данного списка были делегатами от ФРЕ на международном сентябрьском конгрессе 1872 г. в Сент-Имье , на котором произошло оформление анархистского Интернационала как самостоятельной организации. Данное событие стало результатом раскола МТР в результате интриг Карла Маркса и его ближайших сторонников, направленных против Михаила Бакунина, результатом чего стало формальное исключение из Интернационала Бакунина и его товарища, члена Юрской федерации Джеймса Гильома .
Что касается Фарга Пельисера и Гаспара Сантиньона, то они, как отмечает Гомес Касас, были первыми испанцами, с которыми, через посредничество Фанелли, Бакунин смог установить непосредственный контакт Михаил Бакунин, сам ни разу так и не побывавший в Испании .
Что же касается, такого видного активиста испанского либертарного движения как Ансельмо Лоренсо, то он впоследствии участвовал в создании Национальной конфедерации труда.
(...)

павел карпец

12-11-2019 12:37:26

Ещё одна статья об испанских истоках , точнее не статья , а отрывок из книги М. Букчина "Испанские анархисты . Героические годы . 1886–1936." Единственный , сука , из всей книги отрывок переведенный на русский язык . Между тем , знание раннего испанского анархизма , сегодня актуально как никогда , а книга , как не была переведена , так и осталась по сию пору .


Фермин Сальвочеа был образованным человеком своего времени, рационалистом и гуманистом. Родился он 1 марта 1842 года в Кадисе, одном из наиболее процветающих портов Европы, где сосредотачивался значительный капитал. В 15 лет его отправили в Лондон для изучения английского и подготовки к карьере «делового человека». За семь лет пребывания в Лондоне и Ливерпуле Сальвочеа успел хорошо познакомиться с радикальной литературой. В частности, глубокое влияние на него оказали критика религии Томасом Пейном и социалистические теории Роберта Оуэна. В 1864 юный Фермин покидал Англию уже убежденным атеистом и коммунистом. Возвратясь на родину, он сразу активно включился в движение федералистов, ведя при этом весьма скромную жизнь и отдавая большую часть своих средств на нужды движения.
Вскоре он становится участником известных и дерзких заговоров. В 1866 он борется за освобождение военнослужащих, осужденных на депортацию в Манилу за причастность к восстанию. Позже он пытается поднять солдатское восстание в Кантабрии. Во время смуты, охватившей страну после прекращения правления королевы Изабеллы ІІ, Сальвочеа избирается членом революционной коммуны Кадиса и заместителем командующего наиболее боеспособного отряда республиканской милиции. Когда отряды губернатора атаковали Кадис, Фермин дрался до последнего, противостоя правительственным войскам с горсткой плохо вооруженных товарищей.
Его мужество было необыкновенным. Когда стало ясно, что сопротивление бесполезно, Сальвочеа распустил отряды милиции и всю ответственность за беспорядки взял на себя. Это даже врагов заставило отнестись к нему с уважением. Вместо казни его выслали в крепость Сан-Себастьяна в качестве военнопленного. Несколькими месяцами позже, во время пребывания в тюрьме, Фермина избирают депутатом муниципального собрания Кадиса. Однако мадридские власти аннулируют выборы, отбирают у него депутатский мандат и продолжают удерживать в заключении. Освободиться ему удалось только по амнистии 1869 года. Спустя восемь месяцев, после того как испанская корона была возложена на Амадео де Савойя, Сальвочеа уходит в горы во главе отряда из семидесяти вооруженных республиканцев. В горах они объединяются с отрядами повстанцев из Хереса и Умбрии. Столкновение с правительственными войсками произошло около городка Алкал? де лос Гасулес. После трехдневного боя силы повстанцев были разгромлены.
Республиканцы рассеялись. Фермину удалось бежать в Гибралтар, а оттуда в Париж. Там он вошел в контакт с радикально настроенными кружками, группировавшимися вокруг газет Le Revue и La Repell. Затем он переехал в Лондон, откуда по амнистии 1871 года смог вернуться в родной город. Его избирают мэром. Во время восстания кантоналистов 1873 года Сальвочеа безуспешно пытался вовлечь в революционное движение всё население города. После провала этой попытки, он предстает перед военным трибуналом Севильи по обвинению в организации бунта. Его приговаривают к пожизненной ссылке в африканскую колонию Гомера. С этого момента о нем начинают говорить как об «анархистском Христе». Заключение в Гомере Сальвочеа переносил спокойно и сдержано. Всё, что он получал в тюрьме от семьи, разделялось с товарищами по заключению. Его мать, принадлежавшая к кадисской знати, добилась помилования. Однако Фермин разорвал постановление о помиловании, заявив, что покинет тюрьму только в двух случаях – или при всеобщей амнистии, или в случае мятежа и побега. Через девять месяцем он и в самом деле сбежал и обосновался в Танжере.
До заключения в Гомере, Сальвочеа не был анархистом, хотя всегда симпатизировал либертарным движениям. Он был членом марксистского Интернационала, но в колонии отдалился от руководства секции этой организации и с энтузиазмом занялся изучением теорий Бакунина, после чего очень быстро стал одним из самых вдохновенных пропагандистов анархизма в Испании. Верность движению он сохранял до конца своих дней.
В Испанию Сальвочеа вернулся после смерти короля Альфонсо ХІІ в 1885. В это время волнениями, вдохновляемыми анархистами, была охвачена вся Андалусия. Издания анархистов снова распространялись свободно, и Фермин, пользуясь случаем, основал в Кадисе газету El Socialismo. Она распространялась среди рабочих виноградных плантаций и поденщиков юго-запада Испании. Сальвочеа не раз арестовывали, но его энергичные, обличительные защитные речи в различных судах создавали правительству только дополнительные хлопоты. Его острый ум и организаторский талант были исключительно полезными для революционного движения. Едва обосновавшись в Андалусии, он начал организовывать грандиозные первомайские демонстрации, которые в 1890 и 1891 годах охватили всю провинцию. Случай с «Черной Рукой»*), когда в редакции газеты El Socialismo была найдена взрывчатка, дал властям повод для массовых репрессий, и в 1892 Сальвочеа опять оказался в тюрьме. В это время произошло восстание в Хересе. Фермин во время восстания находился в тюрьме, но военный трибунал осудил его на 12 лет каторги за предполагаемую организацию этого восстания. Гражданский суд отказался пересматривать приговор, а Сальвочеа, в свою очередь, отверг предложение содействовать следственным действиям, осуществляемым военными судьями. Он был заключен в тюрьму Вильядолида. Условия содержания заключенных здесь были ещё более тяжелые, чем в Гомера. Тяжесть своего положения он усугубил тем, что отказался выполнять распоряжение алькальда Вильядолида об обязательном посещении церковных служб. В наказание его на несколько месяцев бросили во влажный подземный карцер тюрьмы. Крайне ослабленный, без малейшей надежды на освобождение, Сальвочеа попытался покончить с собой.
Этот поступок, вполне объяснимый в тех условиях, в которых он находился, сильно обеспокоил алькальда, и режим его содержания смягчили. Вскоре его переводят в тюрьму Бургоса, где он получает возможность вернуться к интеллектуальной работе. Сальвочеа снова засел за свои сочинения и даже перевел книгу по астрономии.
В 1899 Сальвочеа попал под всеобщую амнистию, которую власти были вынуждены объявить в связи с массовыми протестами против пыток в тюрьме Монжуик (Барселона). Он возвращается в родной Кадис, который встретил своего бывшего мэра с огромным воодушевлением, и с головой уходит в анархистскую работу. А подваливает ему ни много, ни мало уже к семидесяти, здоровье сильно подорвано тюрьмами и ссылками. Поэтому Сальвочеа вынужден ограничиваться, в основном, письменной работой. Последним трудом андалусского анархиста стал перевод на испанский язык работы П.А.Кропоткина «Поля, фабрики и мастерские»…
Фермин Сальвочеа умер 8 сентября 1907 г. в Кадисе – городе, в котором он родился и который так сильно любил. Более 50 тысяч человек собрались проводить в последний путь своего бывшего алькальда. Сотни людей съехались со всей Испании. Демонстранты шли за катафалком до самого кладбища. Большую часть составляли рабочие Кадиса и Хереса. Они испытывали глубочайшее уважение к этому скромному человеку, который был для них живым воплощением мечты о справедливом обществе. В то время как гроб медленно опускали в могилу, большая группа людей воодушевленно скандировала: “Да здравствует Анархия!”.
Сальвочеа был исключительно благородным человеком. Теоретик и историк анархистских движений Мануэль Буэнакаса как-то отозвался о нем как о “нашем главном святом”. Он часто вспоминал, что друзья обыкновенно видели Фермина без шляпы и плаща – он постоянно отдавал предметы своей одежды нуждающимся. Он никогда не был женат и вел очень скромный образ жизни. В то же время, Сальвочеа вовсе не был сторонником аскетизма. Это был очень спокойный человек, и в то же время редко кто видел его хмурым или печальным. Его отношения с друзьями и единомышленниками отличались сердечностью, а с врагами – сдержанностью, в глубине которой искрилась лукавая ирония…

павел карпец

24-12-2019 04:47:59

Всё-таки отрывка про Фермина Сальвочеа явно не достаточно имхо . Остаётся только начинать перевод самому , не зная языка . Воще капец . Помню , пробовал переводить с французского и с болгарского через гугл - получалась жуткая тарабарщина . Но вот , например перевод "Мыслей" Гильома с английского через гугл выходит , как оказалось , относительно осмысленный . Тогда можно попробовать и "Испанские анархисты ; героические годы 1868-1936" Букчина .
В разделе "Non-russian speakers" даю английский текст частями , а перевод предлагаю выкладывать в разделе "Библиотека".

https://anarhia.club/forum/viewtopic.php?f=88&t=30787&sid=c7699c17f639868d0c184fc7c6f1b511

павел карпец

16-02-2023 12:59:37

Будем выкладывать в этом разделе частями и под спойлером . Значит , камрады , имейте ввиду , перевод через Гугл , редактирование минимальное , посему строго не судите . И , кстати , английский текст репощу с оригинального издания , которое , понятно , видало виды и пестрит разными кляксами и помарками , поэтому редактирую в ручном режиме . (А вот какие-то камрады , на "Библиотеке анархизма" , репостили с того же , по ходу , издания , а помарки отредактировать не удосужились , пох им видимо...)

Мюррей Букчин
ИСПАНСКИЕ АНАРХИСТЫ
ГЕРОИЧЕСКИЕ ГОДЫ 1868-1936 гг.

Скрытый текст: :

«В память о Расселе Блэквелле
-mi amigo y mi companero»

Содержание


Вступление
Пролог: Путешествие Фанелли
I. «Идея» и Испания
ЗАДНИЙ ПЛАН
МИХАИЛ БАКУНИН
II. Топография революции
III. Начало
ИНТЕРНАЦИОНАЛ В ИСПАНИИ
КОНГРЕСС 1870 ГОДА
ЛИБЕРАЛЬНАЯ НЕУДАЧА
IV. Ранние годы
ПРОЛЕТАРСКИЙ АНАРХИЗМ
БУНТ И РЕПРЕССИИ
V. Лишенные наследства
КРЕСТЬЯНСКИЙ АНАРХИЗМ
АГРАРНЫЕ СОЮЗЫ И ВОССТАНИЯ
VI. Террористы и «святые»
VII. Aнархо-синдикализм
НОВЫЙ ФЕРМЕНТ
"ТРАГИЧЕСКАЯ НЕДЕЛЯ"
VIII. НКТ
РАННИЕ ГОДЫ
ПОСЛЕВОЕННЫЕ ГОДЫ
ПИСТОЛЕРОС
IX. От диктатуры к республике
ДИКТАТУРА ПРИМО ДЕ РИВЕРА
КОАЛИЦИЯ АЗАНА
X. Дорога к революции
ЭЛЬ БЬЕНИО НЕГРО
С ФЕВРАЛЯ ПО ИЮЛЬ
XI. Заключительные замечания
Библиографический очерк
Показатель

Вступление

Широкому читателю мало известно, что крупнейшее движение в дофранкистской Испании находилось под сильным влиянием анархистских идей. В 1936 году, накануне гражданской войны в Испании, около миллиона человек были членами анархо-синдикалистской НКТ (Национальной конфедерации труда) — огромное число последователей, если принять во внимание, что население Испании насчитывало всего двадцать -четыре миллиона . До победы Франко НКТ оставалась одной из крупнейших федераций труда в Испании.
Барселона, в то время крупнейший промышленный город Испании, стала анклавом анархо-синдикалистов в пределах республики. Его рабочий класс, полностью приверженный НКТ, установил далеко идущую систему синдикалистского самоуправления. Фабрики, коммунальные службы, транспортные средства, даже предприятия розничной и оптовой торговли были переданы и управлялись рабочими комитетами и союзами. Сам город охранялся временной гвардией рабочих, а правосудие вершили народные революционные трибуналы. Барселона была не одинока в этой радикальной перестройке экономической и социальной жизни; движение в той или иной степени охватило Валенсию, Малагу, фабрики, контролируемые CNT, в крупных баскских промышленных городах и более мелкие общины, такие как Лерида, Алькой, Гранольерс, Жерона и Руби.
Многие земледельцы и крестьяне Андалусии также были анархистами по мировоззрению. В течение первых нескольких недель Гражданской войны, до того, как юг Испании был захвачен фашистскими войсками, эти сельские жители установили общинные системы землевладения, в некоторых случаях отменив использование денег во внутренних сделках, установив свободные коммунистические системы производства. и распространение, а также создание процедуры принятия решений, основанной на народных собраниях и прямой демократии лицом к лицу. Возможно, еще более значительными были хорошо организованные анархистские коллективы в контролируемых республиканцами районах Арагона, которые были сгруппированы в сеть под руководством Совета Арагона, в основном под контролем НКТ. Коллективы, как правило, преобладали во многих районах Каталонии и Леванта и были обычным явлением даже в контролируемой социалистами Кастилии.
Один только этот опыт, столь бросающий вызов популярным представлениям о либертарианском обществе как о неосуществимой утопии, стоил бы книги об испанском анархизме. Но они также имеют определенный внутренний интерес. У любого, кто интересуется новыми социальными формами, анархистские коллективы Испании вызывают множество увлекательных вопросов: как были созданы колхозы и фабрики? Насколько хорошо они работали? Создавали ли они административные трудности? Кроме того, эти коллективы не были простыми экспериментами, созданными праздными мечтателями; они возникли в результате драматической социальной революции, которая должна была ознаменовать кульминацию — и трагический конец — традиционного рабочего движения. Высветлением восстановительных усилий анархистов стала сама Гражданская война в Испании, незабываемый конфликт, который должен был длиться почти три ожесточенных года, унести около миллиона жизней и пробудить самые глубокие страсти людей во всем мире.
Не менее значительным было развитие испанского анархистского движения с 1870-х до середины 1930-х годов — его формы организации, его влияние на жизнь простых рабочих и крестьян, его внутренние конфликты и его различное состояние. Ибо испанский анархизм оставался прежде всего народным движением, отражающим заветные идеалы, мечты и ценности обычных людей, а не эзотерическим кредо и сплоченной профессиональной партией, далекой от повседневного опыта крестьянина и фабричного рабочего. Устойчивость и упорство, которые поддерживали испанский анархизм в городских баррио и сельских поселениях в течение почти семидесяти лет, несмотря на неослабевающие преследования, можно понять, только если мы рассматриваем это движение как выражение самого плебейского испанского общества, а не как совокупность экзотических либертарианских доктрин.
Настоящий том (первый из двух, в которых прослеживается история движения до нынешнего периода) в первую очередь посвящен организационным и социальным вопросам, которые ознаменовали годы господства испанского анархизма и, наконец, его движения к гражданской войне. а
промежуток времени я обозначил как его «героический период». Несмотря на очарование, которое представляют для нас коллективы 1936–1939 годов, я считаю чрезвычайно полезным исследовать, как простые рабочие и крестьяне на протяжении почти трех поколений сумели построить боевые организации, которые легли в основу этих коллективов; как им удалось заявить о себе и включить в свою повседневную жизнь революционные общества и союзы, которые мы обычно относим к рабочему месту и политической сфере. Столь же значительными в моих глазах являются организационные структуры, столь либертарианские по своему характеру, которые дали возможность рабочим и крестьянам участвовать в этих обществах и союзах, осуществлять исключительный контроль над их политикой и обрести для себя новое чувство личности. и внутреннюю индивидуальную силу. Каковы бы ни были наши взгляды на испанский анархизм, он слишком многому может нас научить, чтобы оставаться столь малоизвестным широкому читателю, и в первую очередь для этого читателя я написал настоящий том.
Материалы для этой книги я в определенной степени собирал с начала 1960-х годов. В 1967 году я начал систематически собирать данные с целью их написания во время длительной поездки в Европу, где я брал интервью у изгнанных испанских анархистов. Настоящий том был почти полностью завершен к 1969 году. В то время практически не существовало литературы на английском языке об испанском анархизме, за исключением чутких, но довольно неполных отчетов Джеральда Бренана в «Испанском лабиринте» и в основном личных рассказов Франца Боркенау и Джорджа Оруэлла. Помимо этих работ, скудные ссылки на испанских анархистов на английском языке казались ужасающе нечувствительными к идеалам очень значительной части испанского народа. Даже сегодня большинство работ консервативных, либеральных и марксистских писателей об Испании не предлагают серьезной оценки либертарианской точки зрения и демонстрируют шокирующую злобу по отношению к ее так называемому «крайнему» крылу, представленному анархистскими группами действия. Многие исследователи испанского анархизма вполне могут почувствовать, что я впал в другую крайность.
Возможно, но мне казалось особенно важным, какими бы ни были мои личные оговорки, чтобы голоса этих групп выражались с большей степенью понимания, чем они обычно воспринимаются.
Гражданская война в Испании, по сути, была значительной частью моей собственной жизни и повлияла на меня сильнее, чем любой другой конфликт за всю жизнь, которая была свидетелем ужасной международной войны и последовавших за ней десятилетий почти хронических войн. Мои симпатии, даже моя безграничная преданность, были связаны с испанскими левыми, которых я изначально отождествлял с Коммунистической партией, как очень молодой человек, а позже, когда Гражданская война подошла к своему ужасному концу, с ПОУМ (Partido Obrero de Unificacion Marxista). ).
Однако к концу 1950-х годов я стал более осведомлен об испанском анархизме, «движении, которое было мало известно американским радикалам 1930-х годов, и начал изучать его истоки и пути развития. Как человек, переживший период гражданской войны в Испании Действительно, живо помнивший восстание астурийских горняков в октябре 1934 года, я счел тем более необходимым исправить ложный образ, который если и существовал в моем сознании, то почти наверняка существовал в сознании моих менее политически ангажированных современников. Таким образом, эта книга является отчасти повторным открытием великолепного исторического опыта, кульминацией которого стала глубоко трогательная трагедия.Я попытался предложить по крайней мере понимающий голос тем свободолюбивым людям, которые шли маршем, сражались и тысячами умирали под черным-красные знамена испанского анархо-синдикализма, чтобы воздать должное их идеализму, не удаляя их организации из-под света благонамеренной критики.
Другой, более современный фактор побудил меня написать эту книгу. Появление черного флага анархизма на улицах Парижа и многих американских городов в 1960-е годы, сильные анархистские настроения радикальной молодежи в то лихорадочное десятилетие и широкий интерес к анархистским теориям, существующий сегодня, кажется, заслуживают внимания. и оценка крупнейшего организованного анархистского движения, появившегося в нашем столетии. Безусловно, есть много различий между анархистским движением в Испании и анархистскими течениями, которые, казалось, протекали в молодежном восстании 1960-х годов. Испанский анархизм уходит своими корнями в эпоху материального дефицита; его основной удар был направлен против бедности и эксплуатации, которые довели миллионы испанских рабочих и крестьян до почти животного убожества. Неудивительно, что испанские анархисты смотрели на мир через призму пуританства. Живя в обществе, где мало что было доступно для всех, они осуждали распущенность правящих классов как вопиющую безнравственность. Они реагировали на богатство и праздность богатых суровым этическим кредо, которое подчеркивало долг, ответственность всех за работу и пренебрежение к плотским удовольствиям.
С другой стороны, анархистская молодежь 1960-х придерживалась диаметрально противоположных взглядов. Выросшие в эпоху ослепительного прогресса в технологиях и производительности, они поставили под сомнение необходимость тяжелого труда и отказа от удовольствий.
Их кредо были чувственными и гедонистическими. Сознавали они традицию или нет, но их призывы к расширению опыта, казалось, перекликались с работами Сада, Лотреамона, дадаистов и сюрреалистов, а не с работами «классических» анархистов столетней давности.
Тем не менее, когда я начал эту книгу, я не мог отделаться от ощущения, что стареющий испанский анархист легко мог бы общаться с революционной молодежью 1960-х годов и с экологически ориентированной молодежью сегодняшнего дня. В отличие от марксистских движений, испанский анархизм уделял большое внимание образу жизни:
личности по либертарианским принципам. Он глубоко ценил спонтанность, страсть и инициативу снизу. И оно совершенно ненавидело власть и иерархию в любой форме. Несмотря на свои строгие моральные взгляды, испанский анархизм выступал против церемонии бракосочетания как буржуазного обмана, выступая вместо этого за свободный союз партнеров, и рассматривал сексуальные практики как частное дело, регулируемое только уважением прав женщин. Нужно знать Испанию 1930-х годов с ее сильными патриархальными традициями, чтобы понять, какой смелый отход анархистских практик от норм даже самых бедных, самых эксплуатируемых и самых заброшенных классов в стране.
Прежде всего, испанский анархизм был жизненно экспериментальным. Недавние школы типа Саммерхилла были прямыми наследниками экспериментов в области либертарианского образования, инициированных испанскими интеллектуалами, питавшимися анархистскими идеалами. Концепция жизни рядом с природой придала испанскому анархизму некоторые из его самых уникальных черт - вегетарианские диеты, часто отдающие предпочтение сырым продуктам; экологическое садоводство; простота одежды; страсть к сельской местности; даже нудизм — но такие выражения «натурализма» также стали предметом большого шутовства в тогдашней испанской прессе (и снисходительного пренебрежения со стороны многих современных академиков). Движение было остро озабочено всеми конкретными деталями будущего либертарианского общества. Испанские анархисты горячо обсуждали почти каждое изменение, которое революция могла внести в их повседневную жизнь, и многие из них немедленно претворяли заповедь в жизнь, насколько это было в человеческих силах.
Тысячи испанских анархистов изменили свой рацион и отказались от таких вызывающих привычку «пороков», как курение сигарет и употребление алкоголя. Многие освоили эсперанто, убежденные, что после революции все национальные барьеры исчезнут и люди будут говорить на
общий язык и разделяют общие культурные традиции.
Это высокое чувство общности и солидарности породило анархистскую «группу единомышленников», организационную форму, основанную не только на политических или идеологических связях, но часто на тесной дружбе и глубоком личном участии. В движении, которое призывало к использованию прямого действия, анархистские группы произвели людей с необычным характером и поразительной смелостью. Безусловно, я не хотел бы, чтобы эти замечания создавали впечатление, будто испанское анархистское движение было революционным крестовым походом бескомпромиссных, морально незапятнанных «святых». Как и во всех организациях в Испании, в движении было немало своекорыстных оппортунистов, предавших его либертарианские идеалы в критические моменты борьбы. Но то, что делало его уникальным даже в стране, где мужество и достоинство всегда высоко ценились, это такие замечательные личности, как Фермин Сальвочеа, Ансельмо Лоренцо и Буэнавентура Дуррути, которые буквально олицетворяли различные аспекты его темперамента и либертарианских идеалов. Мне посчастливилось встретиться с некоторыми из лучших ныне живущих представителей этого движения в местах их ссылки и заручиться их помощью в сборе материала для этой книги.
Я не претендую на то, что написал исчерпывающий отчет об испанском анархизме. Для такого заявления автору потребовалось бы несколько томов. Научная литература состоит из значительных работ, посвященных периодам в десять лет или меньше, и эта литература вряд ли привлечет внимание обычного читателя. Соответственно, я решил остановиться на поворотных моментах движения, особенно на тех моментах социального творчества, которые, вероятно, будут иметь значение для нашего времени. Я также попытался рассказать историю наиболее выдающихся испанских анархистов: святых аскетов и пламенных пистолей, дерзких террористов и трудолюбивых организаторов, ученых-теоретиков и необразованных активистов.
Гражданская война в Испании закончилась почти сорок лет назад. Поколение, которое было так глубоко вовлечено в его дела, будь то в самой Испании или за границей, уходит. Существует реальная опасность, что страсти, вызванные этим огромным конфликтом, исчезнут в будущей литературе по этому вопросу. И без этой страсти будет трудно
дать оценку крупнейшему народному движению в конфликте — испанским анархистам — ибо это движение предъявляло к своим сторонникам духовные требования, которые сегодня часто непонятны. Оставляя в стороне изменения в образе жизни, о которых я уже говорил, я должен подчеркнуть, что быть анархистом в Испании, да и вообще радикалом в 1930-е годы, означало быть бескомпромиссным противником установленного порядка. Даже социалисты сохранили это высокое чувство революционного принципа в Испании и во многих других странах, несмотря на реформизм коммунистической и социал-демократической партий. Участие в буржуазных кабинетах, например, влекло за собой эпитет «мильеранизм», резко уничижительный термин, который относился к беспрецедентному вхождению французского социалиста Мильерана в буржуазный кабинет перед первой мировой войной.
Сегодня экуменический реформизм считается само собой разумеющимся практически всеми левыми. Если слово «мильеранизм» было исключено из политического словаря левых, то это не потому, что в основных рабочих партиях была восстановлена ​​революционная «чистота», а, как раз наоборот, потому, что эта практика слишком широко распространена, чтобы требовать оскорбительное обозначение. Термин «либертарианец», придуманный французскими анархистами для борьбы с жестким антианархистским законодательством в конце прошлого века, утратил практически все свое революционное значение. Само слово «анархист» становится бессмысленным, когда оно употребляется как самоназвание.
описание политическими дилетантами настолько легкомысленными, что они входят и выходят из авторитарных или реформистских организаций так же небрежно, как меняют марку хлеба или кофе. Современный капитализм с его «революционными» автомобилями и лосьонами для рук ниспроверг не только освященные веками идеалы радикализма, но и язык и номенклатуру для их выражения.
Эмоционально и интеллектуально приятно оглянуться назад, в то время, когда эти слова еще имели смысл, когда содержание и убежденность как таковые имели определение и реальность. Сегодня люди не придерживаются идеалов; они придерживаются «мнений». У испанских анархистов, как и у многих других радикалов эпохи до Гражданской войны, все еще были идеалы, от которых они не отказывались легкомысленно, например, от торговых марок продуктов. Анархисты придали духовный смысл, интеллектуальную логику и достоинство либертарианскому идеалу, который исключал заигрывания с их противниками — не только из буржуазного мира, но и из авторитарных левых. Какими бы неискушенными они ни оказались во многих идеологических вопросах, им казалось немыслимым, чтобы анархист мог признать сосуществование имущих слоев общества с коллективными, игнорировать или пренебрегать различиями в классовых интересах и политике, принимать политику согласия с централизованным государством или авторитарной партией, какими бы «либертарианскими» их оппоненты ни казались в других отношениях. Основные различия должны были уважаться, а не игнорироваться; действительно, они должны были быть углублены логикой спора и исследования, а не скомпрометированы подчеркиванием поверхностного сходства и либеральным приспособлением к идеологическим различиям. Бойня и террор, последовавшие за походом Франко на Мадрид в конце лета 1936 года, и физическое кровоизлияние, унесшее столько жизней в ходе долгой Гражданской войны, породили также и духовное кровоизлияние, выявив на поверхность все скрытые слабости классического рабочего движения как такового, как анархического, так и социалистического. Я указал на некоторые из этих недостатков в заключительной главе этого тома. Но высокое чувство революционной приверженности осталось и продолжалось десятилетиями. То, что события, связанные с чисто физическим выживанием людей, могут привести к компромиссу между идеалами и реальностью, не более удивительно в жизни движения, чем в жизни отдельного человека. Но то, что эти самые идеалы должны быть небрежно отвергнуты или забыты, заменены легкомысленным экуменизмом, в котором имеют дело с социальными целями, такими как мода, непростительно.
Мое чувство приверженности испанских анархистов высокопринципиальному либертарианскому идеалу — как в организационном, так и в идеологическом плане — составляет еще одну часть мотивов, побудивших меня написать эту книгу. Приличное уважение к памяти многих тысяч людей, погибших за свои либертарианские цели, требует, чтобы мы ясно и недвусмысленно заявляли об этих целях, вне зависимости от того, согласны мы с ними или нет. Ибо эти мертвецы, несомненно, заслуживают минимальной дани за отождествление анархизма с социальной революцией, а не с модными концепциями децентрализации и самоуправления, которые удобно сосуществовать с государственной властью, экономикой прибыли и транснациональными корпорациями.
Мало кто сегодня, кажется, заботится о том, чтобы отличить версию революционной децентрализации испанских анархистов
и самоуправление от либеральных, которые так в моде. Ансельмо Лоренцо, Фермин Сальвочеа и молодые фаисты
1930-е были бы потрясены заявлением о том, что их идеи нашли реализацию в современных китайских «коммунах» или в европейских профсоюзных лидерах, которые заседают в качестве «представителей рабочих» в советах директоров корпораций. Представления испанских анархистов о коммунах, самоуправлении и технологических инновациях полностью
несовместима ни с какой системой государственной власти или частной собственности и категорически против любого компромисса с буржуазным обществом.
Сама по себе современность, на мой взгляд, не обосновывает необходимость книги об испанском анархизме. Я легко мог бы сослаться на смерть Франко как на оправдание для того, чтобы предложить эту книгу публике, и, конечно же, на нее можно было бы сослаться как на хорошую причину для прочтения такой работы, но мотивы моего написания не должны объясняться нынешним интересом к Испании. . Основной вопрос, поднятый испанским анархизмом, заключался в том, могут ли люди получить полный, непосредственный, непосредственный контроль над своей повседневной жизнью, управлять обществом по-своему — не как «массы», управляемые профессиональными лидерами, а как полностью освобожденные личности в мире без лидеров и ведомых, без хозяев и рабов. Широко народное восстание в июле 1936 года, особенно в анархистских центрах Испании, пыталось приблизиться к этой цели. То, что усилия потерпели неудачу, заплатив за это ужасной ценой жизни и морального духа, не сводит на нет неотъемлемую истину самой цели.
Наконец, я хотел бы напомнить читателю, что испанская жизнь сильно изменилась по сравнению с условиями, описанными в этом томе. Испания больше не является преимущественно аграрной страной, и традиционные пуэбло быстро уступают место современным городам. Это следует всегда помнить при чтении книги. Образ «вечной Испании» всегда был реакционным. Сегодня, когда Испания стала одной из самых промышленно развитых стран мира, это просто абсурд. Тем не менее, в Испании сохранилась большая часть доиндустриального и докапиталистического характера, и следует искренне надеяться, что старые анархистские мечтатели о слиянии солидарности прежнего деревенского образа жизни с довольно развитым технологическим обществом станут реальностью для настоящего и испанского населения. будущее.

Прежде чем закончить это введение, я хотел бы объяснить некоторые неортодоксальные подходы к написанию книги и выразить признательность тем, кто оказал неоценимую помощь в ее подготовке.
На протяжении большей части своей истории испанские анархисты были приверженцами профсоюзной формы анархизма, которую обычно называют «анархо-синдикализмом» (1*). В отличие от многих писателей на эту тему, которые видят в испанском анархо-синдикализме отчетливо выраженное развитие двадцатого века, зародившееся во Франции, я теперь совершенно убежден, что испанская секция Первого Интернационала была анархо-синдикалистской с самого своего зарождения в 1870-е годы. Эта традиция сохранялась, как я полагаю, практически во всех либертарианских союзах вплоть до образования CNT. Более того, эта традиция относилась как к профсоюзам земледельцев Андалусии, так и к профсоюзам текстильщиков Барселоны. Французский анархо-синдикализм, возможно, был источником всесторонней теории синдикалистской всеобщей забастовки, но испанские анархисты практиковали анархо-синдикалистскую тактику десятилетиями ранее и во многих случаях вполне осознавали свое революционное значение до того, как само слово «анархо-синдикалист» вошло в моду. .(*2)
Соответственно, я использовал термины «анархист» и «анархо-синдикалист» почти интуитивно, обычно объединяя либертарианцев всех убеждений под рубрикой «анархист», когда они, казалось, противостояли марксистам, государственной власти и их классовым противникам как довольно единой тенденции. в испанском обществе и выделяя «анархо-синдикалистов», когда они действовали в основном с синдикалистской точки зрения. Смешение этих терминов не было редкостью во многих работах об Испании 1930-х годов, о чем свидетельствуют « Испанский лабиринт из шин» Джеральда Бренана и « Испанская кабина из шин» Франца Боркенау .
Должен также отметить, что я отказался от обычного ударения, которое встречается во многих испанских словах. Я не понимаю, почему в Лериде и Леоне (последний далеко не всегда) есть акцент, а в Андалусии и Арагоне его нет. Ради последовательности я полностью убрал акценты, тем более что эта книга написана для англоязычной публики.
Испанские анархисты получили такие аббревиатуры, как faista, cenetista и ugetista для членов FAI, CNT и контролируемого социалистами UGT. Я сохранил этот словарь в книге, но избегал более привычных уменьшительных слов, которые они использовали для своих периодических изданий, таких как «Soli» для Solidaridad Obrera.
Какой бы оригинальной ни была эта книга, она обязана прежде всего интервью, которые я брал с испанскими анархистами и с не испанцами, которые лично участвовали в их движении. Хотя я ознакомился с большим количеством книг, периодических изданий, писем и отчетов об испанском анархистском движении, самый ценный опыт я получил от людей, которые знали его не понаслышке.
Нехватка места позволяет мне перечислить имена лишь некоторых из них. Я глубоко благодарен очень любезному человеку, Хосе Пейратсу, историку испанского анархизма периода его Интера, за кропотливое объяснение структуры НКТ и ФАИ, а также за многие факты об атмосфере в Барселоне в годы его юности.
Пейратс, которого я считаю своим другом, сделал для передачи настроений испанского анархистского движения в период до Гражданской войны больше, чем мог бы сделать любой текст. За это чувство личного контакта, а также за его бесценные работы о траектории испанского анархизма я в безмерном долгу перед ним.
Я также многому научился из личных бесед с Гастоном Левалем. Он был незаменимым источником информации об анархистских коллективах в Испании во время Гражданской войны (область, в которой его знание фактов не имеет себе равных); он также поделился со мной своим пониманием и, для целей этого первого тома, своим опытом работы в НКТ в 1920-е годы. Леваль, который не является апологетом НКТ и ФАИ, внес значительный вклад в мою оценку преувеличенного акцента на анархическом пистолетизме в то критическое время и представил мне более сбалансированную картину начала 1920-х годов, чем та, которую я получил из традиционной литературы о предмет.
Я в огромном долгу перед Пабло Руисом за подробный отчет, который он дал мне об основании и деятельности Друзей Дуррути, небольшой, но героической группы, которая так много сделала для защиты чести испанского анархизма во время трудного «министерского кризиса». Кризис внутри движения в 1936-37 гг. Покойный Сиприано Мера предоставил мне бесценные сведения о структуре анархистского ополчения во время Гражданской войны и о деятельности движения в Мадриде в начале 1930-х годов. Хотя движение в изгнании обычно искажается своей изоляцией и внутренними конфликтами, я получил некоторое представление о жизни испанского анархизма, посещая собрания НКТ в Париже, посещая дома ее членов и слушая глубоко трогательные рассказы о солидарности этих лица, оставшиеся после поражения их движения в 1939 г.
Я многим обязан двум друзьям, Сэму Долгоффу и покойному Расселу Блэквеллу, за их помощь в сборе данных для этой книги и свободное изложение личных воспоминаний. То, что я посвятил этот том памяти Рассела Блэкуэлла, — это больше, чем акт дружбы. Блэквелл сражался на стороне Друзей Дуррути в Барселоне во время майского восстания 1937 года. Со временем он стал символом слияния испанских и американских либертарианских идеалов в форме, непревзойденной для всех, кого я знал. Я также должен выразить свою
признательность Федерико Аркосу и Уиллу Уотсону за предоставленные мне материалы, которые очень трудно достать в Соединенных Штатах; моему хорошему другу Вернону Ричардсу за его ценные критические выводы; Фрэнку Минцу за то, что он поделился множеством фактов, извлеченных из собственных исследований; хранителям коллекции Лабади в Мичиганском университете за разрешение свободно изучать документы и неопубликованные диссертации по различным периодам истории движения; Сьюзен Хардинг за присылку дополнительных европейских материалов и критические замечания, которые оказались полезными при подготовке текста.
При написании общего повествования такого рода автор должен принять решение о том, где провести границы своего исследования, если он хочет завершить работу в разумные сроки. Несмотря на сравнительно улучшение климата во франкистской Испании десятилетие назад, мой визит в эту страну в 1967 году как раз совпал с публикацией статьи от моего имени в ведущем европейском анархистском периодическом издании, и я решил, что было бы неблагоразумно продолжать исследование. планировали в этой стране. В любом случае, европейские архивы испанского анархизма настолько огромны, что я мог бы предвидеть многие годы исследований за границей, если бы я пожертвовал своей целью общего повествования ради подробной истории, основанной на первоисточниках. Соответственно, я решил перенести свои исследования обратно в Соединенные Штаты после посещения различных европейских городов, где мне посчастливилось собрать большую часть материала, необходимого для написания этой книги.
С конца 1960-х годов была опубликована поистине объемная литература о различных периодах испанского анархизма. Везде, где это было возможно, я использовал эти новые исследования, чтобы проверить и изменить мою собственную в значительной степени законченную работу. К счастью, я нашел на удивление мало того, что требовало изменения, и много того, что поддерживало бы обобщения, которые были отчасти гипотетическими, когда они впервые были зафиксированы на бумаге. В таком далеко идущем проекте неизбежно возникновение фактических ошибок. Я могу только надеяться, что они окажутся минимальными и незначительными.
исторические интерпретации в этом томе являются исключительно моей ответственностью, и их не следует возлагать на многих людей, которые так щедро помогали мне в других отношениях.

«Мюррей Букчин
ноябрь 1976 г.
Колледж Рамапо в Нью-Джерси
Махва, Нью-Джерси

Колледж Годдарда
Плейнфилд, Вермонт

Примечания
(*1) Объяснение различных форм анархизма см. на стр. 17-31.
ниже.
(*2) Энгельс, стоит отметить, ясно показал понимание
Анархо-синдикалистский характер испанской секции в его статье «Бакунисты за работой».

павел карпец

24-03-2023 06:26:31

Пролог:
Путешествие Фанелли


Скрытый текст: :
В конце октября 1868 года Джузеппи Фанелли, высокий бородатый итальянец лет сорока, прибыл в Барселону после поездки по железной дороге из Женевы. Это был первый визит Фанелли в Испанию. Он добрался до города без происшествий и через несколько месяцев покинет его без какого-либо вмешательства со стороны испанских властей. В его внешности не было ничего, что отличало бы его от любого другого заезжего итальянца, за исключением, быть может, высокого роста и мощного располагающего телосложения.
Но Джузеппи Фанелли не был обычным гостем в Испании. Его короткое путешествие имело далеко идущие последствия, став катализатором не только самого распространенного рабочего и крестьянского движения в современной Испании, но и крупнейшего анархистского движения в современной Европе. Ведь Фанелли был опытным итальянским революционером, сторонником русского анархиста Михаила Бакунина и очень одаренным пропагандистом. Его поездка была организована Бакуниным, чтобы привлечь испанских сторонников в Международную ассоциацию рабочих, знаменитый «Первый Интернационал», созданный европейскими рабочими несколькими годами ранее.
Поездка Фанелли должна была обернуться полным фиаско. В финансовом отношении это было ограничено. Бакунин собрал едва достаточно денег, чтобы заплатить за проезд, в результате чего Фанелли, хронически не хватало средств, постоянно не хватало времени. Его знание Испании было ограниченным, и он едва ли мог сказать по-испански предложение.
В Барселоне ему с трудом удалось разыскать Эли Реклю , выдающегося французского антрополога и убежденного бакуниста, который посещал каталонский порт по журналистским причинам. В остальном Фанелли никого не знал в городе. Судя по всему, двое мужчин поссорились из-за уступчивого отношения Реклю к своему испанскому республиканцу.
друзья, ибо Фанелли, к большому смущению хозяина, пытался склонить их к анархизму. Заняв немного денег у Реклю, чтобы продолжить свое путешествие, итальянец отправился в Мадрид, где встретил Хосе Гисасколу, владельца периодического издания La Igualdad. Он познакомил Фанелли с группой рабочих с «очень передовыми идеями».
и небольшая интимная встреча была устроена в комнате для гостей некоего Рубау ​​Донадеу. Фанелли мог обращаться к ним только по-итальянски или по-французски, а рабочие, большинство из которых знали только по-испански, забыли взять с собой переводчика. Но как только высокий худощавый итальянец начал говорить, его взаимопонимание с аудиторией было настолько полным, что все языковые барьеры быстро сметались. Используя множество латинских жестов и тональных выражений, Фанелли удалось передать с электрическим эффектом богатство своих либертарианских видений и горечь своего гнева по отношению к человеческим страданиям и эксплуатации. Рабочие, привыкшие к умеренности испанских либералов, были ошеломлены.
Десятилетия спустя Ансельмо Лоренцо, присутствовавший на собрании в молодости, описывает беседу с яркой памятью, которую время, кажется, не затуманило. «Черные выразительные глаза Фанелли, — вспоминает он, — вспыхивали, как молнии, или принимали вид добрых
сострадание в соответствии с чувствами, которые преобладали над ним. Его голос имел металлический оттенок и был восприимчив ко всем интонациям, соответствующим тому, что он говорил, быстро переходя от акцентов гнева и угрозы тиранам и эксплуататорам к акцентам тиранов и эксплуататоров.
страдание, сожаление и утешение, когда он говорил о муках эксплуатируемых, либо как тот, кто, не испытывая их, сам их понимает, либо как тот, кто в своих альтруистических чувствах находит удовольствие в представлении ультрареволюционного идеала мира и братства. Он говорил по-французски и по-итальянски, но мы могли понять его выразительную мимику и следить за его речью».
Фанелли одержал полный триумф. Все присутствующие высказались за Интернационал. Он продлил свое пребывание в Мадриде на несколько недель, взращивая своих новых сторонников; вместе они провели три-четыре «пропагандистских сеанса», чередуясь с задушевными беседами на прогулках и в кафе. Лоренцо вспоминает, что ему «особенно понравилась» откровенность Фанелли. Если это так, Фанелли
проявил превосходный рассудок: Ансельмо Лоренцо прожил много лет, а он остался убежденным революционером, заслужив прозвище «дедушка испанского анархизма». Его вклад в распространение анархистских идей в Барселоне и Андалусии по всей
десятилетия вперед было огромно.
24 января 1869 года Фанелли в последний раз встретился со своими мадридскими новообращенными. Хотя небольшая группа, состоявшая в основном из печатников, маляров и сапожников, насчитывала немногим более двадцати человек, она официально объявила себя мадридской секцией Международного товарищества рабочих. Лоренцо пытался уговорить Фанелли остаться подольше, но тот отказался. Итальянец объяснил, что ему пришлось уйти, потому что отдельным лицам и группам необходимо было развиваться «своими усилиями, со своими ценностями», чтобы «великая общая работа не лишена индивидуальных и местных особенностей».
которые создают своего рода разнообразие, которое не угрожает единству», но фактически дает «целое, являющееся суммой многих различных элементов». до анархизма этот порядок достигает своей наиболее гармоничной формы благодаря спонтанному, беспрепятственному развитию индивидуальности и разнообразия В конечном счете, жизнеспособность испанского анархистского движения должна была зависеть от того, в какой степени оно сделало этот принцип живой силой в его социальной и организационная деятельность.
Перед отъездом из Испании Фанелли снова остановился в Барселоне. На этот раз у него было рекомендательное письмо от Хосе Рубау ​​Донадеу, одного из его мадридских новообращенных, к художнику Хосе Луису Пеллисеру, радикальному демократу с твердыми федералистскими убеждениями. Пеллисер организовал встречу в своей студии, на которую собралось около двадцати республиканцев, большинство из которых были людьми с солидным профессиональным опытом. Эта искушенная публика из среднего класса относилась к страстному ораторскому искусству Фанелли более скептически, чем к мадрилийцам. Вероятно, лишь горстка молодых людей, в основном студентов, была склонна придерживаться итальянских анархистских идей, но среди них был и Рафаэль Фарга Пеллисер, племянник Хосе Луиса, сыгравший важную роль в создании Интернационала в Барселоне. . К этому времени у Фанелли почти не осталось средств, и после непродолжительного пребывания в каталонском морском порту он отбыл в Марсель.
Джузеппи Фанелли так и не вернулся в Испанию. Он умер только восемь лет спустя, став жертвой туберкулеза в возрасте сорока восьми лет. Как и многие молодые итальянцы того времени, Фанелли отказался от многообещающей карьеры архитектора и инженера, чтобы работать на революцию, сначала служив при Гарибальди, а затем в качестве эмиссара Мадзини. С победой национального дела в 1861 году он стал депутатом итальянского парламента. Его официальное положение принесло ему традиционный бесплатный железнодорожный проездной для поездок по всей Италии, а правительство предоставило ему скромную пенсию за потерю здоровья в качестве политического заключенного Бурбонов. Он встретил Бакунина в 1866 году на Искье, всего за два года до своего путешествия в Испанию, и полностью попал под чары харизматического русского революционера. Для Фанелли революция была образом жизни, а не просто отдаленной теоретической целью, и его последние годы в качестве
депутат провел на железных дорогах, днем ​​проповедуя социальную революцию в крестьянских деревнях по всей Италии, а ночью возвращаясь спать в поезде.
Сомнительно, чтобы он полностью осознавал масштабы своих достижений в Испании. Предыдущие попытки насаждения анархистских идей восходят к 1845 году, когда Рамон де ла Сагра, ученик Прудона, основал в Корунье ​​либертарианский журнал. Но бумага. Эль Порвенир вскоре был подавлен властями, а Сагра умер в изгнании, не оказав никакого влияния в родной стране.
Достижение Фанелли было уникальным и пророческим. Возможно, в этой истории, дошедшей до нас, есть гипербола. Но даже это важно, потому что показывает элементы страстного воображения, присущие испанскому стремлению к свободе. И, как мы увидим, Испания была уникально восприимчива к анархистским представлениям об освобождении.

павел карпец

05-06-2023 11:43:17

Глава первая: «Идея» и Испания

Фон .

Скрытый текст: :
Какова была «Идея», как ей суждено было называться, которую Джузеппи Фанелли принес в Мадрид и Барселону? Почему она пустила такие глубокие и прочные корни в Испании?
Немногие представления о свободном обществе вызывали возмущение, кроме анархизма. Строго говоря, анархия означает безвластие, бесправие, следовательно, безгосударственное общество, основанное на самоуправлении. В народном сознании это слово неизменно ассоциируется с хаосом, беспорядком и терактами. Это не может быть более неправильным. Насилие и террор не являются неотъемлемыми чертами анархизма. Есть некоторые анархисты, которые перешли к террористическим действиям, так же как и другие, которые принципиально возражают против применения насилия.
В отличие от марксизма, с его основателями, отчетливой структурой текстов и четко определенной идеологией, анархические идеалы трудно зафиксировать в твердом и твердом кредо. Анархизм — это великое либидинозное движение человечества, направленное на то, чтобы избавиться от репрессивного аппарата, созданного иерархическим обществом. Он берет свое начало в вековом стремлении противников утвердить дух свободы, равенства и спонтанности над ценностями и институтами, основанными на авторитете. Объясняется невероятная острота анархических воззрений, их неудержимость и постоянное возрождение в истории, особенно в периоды социальных переходов и революций. более расплывчатые глубинные чувства, а не вечно фиксированные доктрины. Так же, как ценности и институты иерархии менялись с течением времени, менялись и анархические верования, пытавшиеся их вытеснить.
В древности эти вероучения формулировались рядом весьма искушенных философов, но все теории были бледным отражением массовых потрясений, начавшихся с развала деревенского хозяйства и завершившихся милленаристским христианством. Действительно, на протяжении веков отцы церкви должны были заниматься массовыми ересями, которые подчеркивали свободу, равенство, а иногда и дикий гедонизм. Рабы и бедняки, стекавшиеся в христианство, видели во втором пришествии Христа время, когда «пшеничное зерно даст десять тысяч колосьев», когда голод, болезни, принуждение и иерархия будут навсегда изгнаны с земли.
Эти ереси, которые никогда не переставали проникать в средневековое общество, к своему концу вылились в великие крестьянские движения и дикие экстатические представления о свободе и равенстве. Некоторые из средневековых анархистских сект были поразительно современны и утверждали свободу, «настолько безрассудную и безоговорочную, — пишет Норман Кон, — что она сводилась к полному отрицанию всякого рода ограничений». (Конкретная ересь, на которую здесь ссылается Кон, — это «Свободный дух», гедонистическая секта, распространившаяся по всей южной Германии в течение четырнадцатого века.) «Эти люди, — подчеркивает Кон, — могут рассматриваться как отдаленные предшественники Бакунина и Ницше — или, скорее, та богемская интеллигенция, которая в течение последних пятидесяти лет жила идеями, однажды высказанными Бакуниным и Ницше в их самые смелые моменты». Однако более типичными были революционные крестьянские движения позднего средневековья, требовавшие автономии деревни, сохранения общинных земель, а в некоторых случаях и прямого коммунизма. Хотя эти движения достигли своего апогея в Реформации, они никогда не исчезали полностью; действительно, еще в двадцатом веке украинские крестьянские ополчения во главе с Нестором Махно должны были сражаться как с белогвардейцами, так и с большевиками в Гражданской войне в России под черными анархистскими флагами, на которых было написано традиционное требование «Свободы и земли». Анархические теории нашли совершенно новые формы по мере того, как революционные страсти стали вспыхивать в городах. Слово «анархист» впервые широко использовалось как эпитет по отношению к Бешеным, уличным ораторам Парижа, во время Великой французской революции. Хотя Бешеные не выдвигали требований, которые сегодня расценили бы как основной отход от радикального демократизма, использование этого эпитета не было полностью неоправданным. Пламенный характер их красноречия, их эгалитаризм, их призывы к прямому действию и их непримиримая ненависть к высшим классам угрожали новой иерархии богатства и привилегий, взращенной революцией. Они были раздавлены Робеспьером незадолго до его падения, но один из самых способных Бешеных , Жан Варле, сумевший избежать гильотины, должен был сделать окончательный вывод из своего опыта. «Для любого разумного существа, — писал он много лет спустя, — правительство и революция несовместимы…». Городской плебейский анархизм направлял свою энергию на борьбу с неравенством в богатстве, но, как и крестьянский анархизм в деревне, его социальные взгляды были расплывчатыми и зачаточными. С наступлением девятнадцатого века эти расплывчатые чувства и идеи прошлого были укреплены новым духом научного рационализма, охватившим Европу. И впервые стали появляться систематические работы по теории анархизма.
Возможно, первым человеком, публично назвавшим себя «анархистом» и представившим свои идеи в методической манере, был Пьер Жозеф Прудон, сочинения которого имели большое влияние в латинских странах. Использование Прудоном слова «анархист» для обозначения его взглядов следует воспринимать с оговорками. Лично он был трудолюбивым человеком с устоявшимися привычками и сильным вкусом к тишине и приятностям домашней жизни. Он вырос в маленьком городке и выучился на печатника. Взгляды этого отца семейства часто ограничивались социальными барьерами ремесленника и провинциала, несмотря на его длительное пребывание в Париже и других крупных городах.
Это ясно видно из его сочинений и переписки.
Прудон представляет себе свободное общество как общество, в котором мелкие ремесленники, крестьяне и промышленные предприятия, находящиеся в коллективной собственности, ведут переговоры и заключают контракты друг с другом для удовлетворения своих материальных потребностей. С эксплуатацией покончено, и люди просто требуют вознаграждения за свой труд, свободно работая и обмениваясь своей продукцией без какого-либо принуждения к конкуренции или поиску прибыли. Хотя эти взгляды предполагают разрыв с капитализмом, их ни в коем случае нельзя рассматривать как коммунистические идеи, совокупность взглядов, делающих упор на общественную собственность и цель, в которой человеческие потребности удовлетворяются без учета вклада труда каждого человека.
Несмотря на значительное влияние, которое испанские анархисты приписывают Прудону, его мутуалистические взгляды были объектом многих нападок со стороны раннего испанского рабочего движения. Кооперативное движение, возможно, более подлинно прудоновское, чем анархистское, создало множество препятствий на революционном пути испанского анархистского движения. Как «кооперативисты», мутуалисты должны были стремиться к мирному и поэтапному разрушению капитализма. Анархисты, в свою очередь, должны были подчеркивать необходимость боевой борьбы, всеобщей забастовки и восстания.
Тем не менее, Прудон больше, чем любой другой писатель того времени, был ответственен за популярность федерализма в социалистическом и анархистском движениях прошлого века. В его видении федеративного общества различные муниципалитеты объединяются в местные и региональные федерации, практически не делегируя полномочий центральному правительству. Они решают общие административные проблемы и стараются уладить свои разногласия мирным путем. Прудон, фактически не видит необходимости в централизованном управлении и временами, кажется, призывает к полному упразднению государства.
Хотя его стиль энергичен и часто звучит, темперамент, методы и акцент Прудона на договорных отношениях вряд ли можно назвать революционными, а тем более анархическими. Тем не менее его теории имели огромное влияние во Франции и на Пиренейском полуострове.
Мутиализм и идеи Прудона прочно укоренились в Испании благодаря работе молодого каталонца Франсиско Пи-и-Маргалла. В 1854 году Пи опубликовал «Реакцию и революцию», работу, которая оказала глубокое влияние на радикальную мысль в Испании. Пи был клерком в банке в Мадриде, который в свободное время совмещал время от времени журналистику с написанием нескольких книг по искусству. Хотя он не был анархистом и никогда не собирался им становиться, его книга содержит выпады против централизованной власти, которые легко могли выйти из-под пера Бакунина. «Каждый человек, обладающий властью над другим, — пишет молодой каталонец, — является тираном». Далее: «Я разделю власть, я сделаю ее изменчивой и продолжаю ее разрушать». Сходство между этими утверждениями и взглядами Прудона побудило некоторых писателей считать Пи учеником француза.
На самом деле именно Гегель первоначально оказал наибольшее влияние на мысль Пи в начале 1850-х годов. Гегелевское представление о законном социальном развитии и «единство в разнообразии» были руководящими понятиями в ранних федералистских идеях Пи. Лишь позднее каталонец все больше привязывался к Прудону и отбросил многие из своих гегелевских идей. Хотя остро сочувствовал нищете испанской бедноты. Пи избегал применения революционного насилия. Он утверждал, что их условия жизни лучше всего можно улучшить с помощью реформистских и постепенных мер. .. Книга вызвала большой резонанс среди испанской радикальной интеллигенции. Слишком много.
Федерализм казался идеальным решением растущих социальных проблем Испании. Люди, к которым Фанелли обращался в Мадриде и Барселоне, были в основном федералистами, как и большинство республиканцев в этих двух городах. Идеи федералистов получили настолько широкое распространение в Испании, что их сторонники должны были стать наиболее важными интеллектуалами для анархистского движения.
Муниципалитет стал господствующей социальной философией как радикальных испанских республиканцев 1860-х годов, так и парижских коммунаров 1871 года. Но во многом это произошло благодаря работе известного революционного изгнанника — «Гарибальди социализма», как называет его Джеральд Бренан. - что коллективистские и федералистские элементы в теориях Прудона получили революционный импульс - и были перенесены в Испанию как пламенный анархический идеал.