Доказачья вольница

Николай Руденко. Сквозь тьму тысячелетий

Николай Руденко

Сквозь тьму тысячелетий

Так озаглавил свою работу историк по образованию и журналист по профессии Н. Г. Руденко. В предисловии к ней он пишет:

«О самом Мариуполе, его истории, истории его предприятий учреждений культуры написано нема­ло. А вот о том, что было задолго до Основания горо­да, сообщалось мельком и походя, хотя в устье Кальмиуса люди жили еще во времена древнекаменного века. Чтобы восполнить этот пробел, автор поставил перед собой цель, используя данные археологии, ли­тературные источники, документы и легенды, в хро­нологическом порядке рассказать о том, кто жил на территории нынешнего Мариуполя, начиная с кроманьонцев и кончая казаками Кальмиусской паланки.

В ходе повествования автор предлагает свою вер­сию решения загадки «древнего города Адомахи», появления над Азовским морем бродников, о кото­рых упоминают русские летописи, и о том, что город Адомаха был одним из главных, если не главным опорным пунктом «страны Броднии». Приводя аргу­менты в подтверждение своей версии, автор выража­ет полное согласие с теми учеными-историками, ко­торые утверждают, что именно бродники были пред­шественниками и донских, и запорожских казаков и одновременно подчеркивает, что Северное Приазовье было одним из очагов зарождения украинского казачества».

Сокращенный вариант этой работы представляем для тех, кто любит читать книжки пользуясь сетью Интернет.

Рябченко Н. Н.

*****@***net

* * *

Место в устье Кальмиуса над седым Азовом издавна привлекало внимание первобытных родов и племен. Следы их пребывания на территории нынешнего Мариуполя уходят во времена древнекаменного века (палеолита) и прослеживаются археологами в новокаменном веке (неолите), и в веке меди и бронзы, и в железном веке, когда уже появляются первые письменные свидетельства о тех или иных народах.

Так, археологи установили, что примерно в 20-м или 21-м тысячелетии до нашей эры на берегу Кальчика находилась стоянка кроманьонцев, о чем говорили найденные в 1962 году кремневые орудия. Подобная палеолитическая стоянка не была единственной. Во времена строительства «Азовстали» было вскрыто многочисленное поселение позднего палеолита. Кстати, такие стоянки были найдены и в прилегающих к городу районах, в частности, в окрестностях сел Гранитное, Куйбышево, Новоромановка и Федоровка, Володарского, Бахчевик и Новоселовка Тельмановского района и возле города Новоазовск.

В ходе строительства «Азовстали» в 1930 году был вскрыт так называемый Мариупольский могильник. 124 его захоронения дали богатый материал о стоянке древнего человека на берегу Азовского моря. В могильнике не было глиня­ной посуды, зернотерок, характерных для земледельческих племен. Зато в изобилии находились наконеч­ники стрел из кремня, ножи, скребки, булавы, как символ власти, а также монисто и другие украшения из зубов оленя, вепря, барсука, волка, лисы, из ра­кушек и перламутра, и еще кристалл уральского гор­ного хрусталя и порфировая подвеска с Кавказа.

Все эти находки говорили, что территория нашего города еще пять, а то и пять с половиной тысяч лет назад была хорошо обжита людьми. Как минимум 200, а то и все 500 лет подряд здесь жила община древних охотников и рыболовов. Люди эти жили в поселении, находившемся в долине Кальмиуса. Там он строили себе жилища типа шалашей, используя для этой цели лозу, камыши и глину. Для хранения различного рода припасов они оборудовали специ­альные хозяйственные ямы-погреба. А вот своих умерших родственников жители этого неолитическо­го поселения хоронили на возвышенности. Теперь па этом месте стоит азовстальская домна № 1.

По предметам, которые клали живые рядом с мертвыми, и по способу захоронения археологи отнес­ли жителей, оставивших могильник на левом берегу Кальмиуса, к так называемой днепродонецкой куль­туре. Кстати, понятие археологической культуры ко­ренным образом отличается от современного понятия культуры. Оно включает в себя совокупность памят­ников одного времени, расположенных па одной тер­ритория и отличающихся от других чертами матери­альной культуры. К днепродонецкой археологической культуре отнесены и стоянки, обнаруженные на од­ном из склонов Зинцевой балки и в селе Юрьевка Першотравневого района.

Вековой покой племени этой культуры времен неолита, то есть новокаменного века, был нарушен приходом с востока племен уже меднокаменного ве­ка или энеолита – племени среднестоговской куль­туры, существовавшей на территории Левобережной Украины и Поднепровья во второй половине 4-го до середины 3-го тысячелетия до нашей эры. Пришель­цы частично ассимилировали местных жителей, а ча­стично вытеснили за пределы мест их векового оби­тания. По характеру хозяйственной деятельности пришельцы коренным образом отличались от своих предшественников на территории нынешнего Мариу­поля. Если жители неолитической общины занима­лись только охотой и рыбной ловлей, то племя сред­нестоговской культуры было племенем скотоводов, поскольку приазовская степь привлекла их своим богатым разнотравьем и благодатным климатом. Члены этого племени освоили и табунное коневодст­во, разводили овец и коз, занимались примитивными формами земледелия.

Кроме того, члены этого племени занимались изготовлением всех необходимых предметов быта, ору­дий труда и оружия. Для этой цели они использовали кремень, камень, кость, рог, а иногда и медь. Жило это племя в устье Кальмиуса довольно долго. Об этом свидетельствуют три групповые могилы, найден­ные в ходе строительства «Азовстали».

Меднокаменный век на Донетчине считается вре­менем возникновения монументальных земляных сооружений – курганов. Возникновение же их на­прямую связано с приходом племен ямной культуры. В частности, название эта культура получила по ха­рактерному признаку погребального обряда: покой­ников хоронили в ямах-могильниках и насыпали над ними курганы.

Племя ямной культуры некоторое время сосуществовало с людьми племени среднестоговской культуры, но потом вытеснило их с территории нашего города. На месте нынешних комбинатов имени Ильича и «Азовсталь», а также в поселке Волонтеровка и на земле совхоза «3ірка» были раскрыты и изучены кур­ганы, датируемые третьим – началом второго тыся­челетия до нашей эры.

Племена ямной культуры, как свидетельствует археология, были одними из самых больших челове­ческих объединений в период перехода от меднокаменного к бронзовому веку на территории всей Вос­точной Европы. Много их было и в окрестностях Ма­риуполя. Их курганные и грунтовые могильники ар­хеологи обнаружили у села Кременевка Володар­ского района, сел Коминтерново, Набережное, Ок­тябрь Новоазовского, Портовское, Ялта Першотравневого и Карань, Заможное, Запорожец, Орловское, Староласпа Тельмановского районов. Все эти племена были полукочевыми. Занимались преимущественно ското­водством. Правда, значительную роль в их хозяйстве играло и мотыжное земледелие. Кроме того, опреде­ленную часть продуктов питания давали им охота и рыболовство. Все необходимое в быту, в том числе орудия труда и оружие, члены этих племен изготов­ляли из камня, кремня, кости, а украшения – из ра­ковин, кости и меди.

Изготовление всех этих вещей из бронзы – пер­вого металла, искусственно созданного человеком, – широко распространяться начинает уже с начала второго тысячелетия до нашей эры. Изготовление и применение этого металла и знаменует начало брон­зового века. Этот век характерен дальнейшим усовершенствованием орудий труда, значительным раз­витием скотоводства и земледелия, расширением межплеменного обмена. В эту эпоху в приморской ча­сти Северного Приазовья, как и на территории До­нецкой области, обитали вначале пришедшие извне племена катакомбной, а затем и срубной культур.

Итак, в начале второго тысячелетия до нашей эры на значительной территории, которую занимали пле­мена ямной культуры, появились новые племена. В отличие от своих предшественников они хоронили умерших не в обычных ямах, а в пещероподобных камерах, глубоких подбоях, что и стало поводом на­звать их племенами катакомбной культуры.

Вот как описывает такие похороны археолог А. П. Смирнов в труде «Скифы»: «Катакомбы ры­лись так: сначала выкапывалась прямоугольная или глубокая яма (шахта), в одной из стенок которой у дна прорывался обычно короткий ход, заканчивав­шийся овальной катакомбой (камерой). Тело покой­ного и веши, «необходимые» ему в загробном ми­ре, клались в катакомбу, вход в которую часто за­крывался досками или камнями. После захоронения шахта засыпалась камнями и на этом месте возво­дилась земляная насыпь – курган.

Такие захоронения, в частности, были найдены на территориях нынешних комбинатов имени Ильи­ча, «Азовсталь», у поселка Волонтеровка и на землях совхоза «3ірка», в окрестностях сел Боевое и Приовражное Володарского района, посел­ка Ялта и села Портовское Першотравневого, Гусельщиково, Набережное и Октябрь Новоазовского, а также Луково, Новоселовка, Орловское и Староигнатьевка Тельмановского районов.

Основным занятием катакомбных племен было полукочевое скотоводство. Летом они кочевали на се­вер, где были обильные пастбища, а зимой – на юг, к морю, где скот мог добывать корм из-под снега. Поэтому па юге в поймах рек и на возвышенностях пастухи-скотоводы возводили временные жилища для того, чтобы пережить зиму. Кроме того, эти пле­мена занимались и мотыжным земледелием. Однако оно вместе с охотой и рыболовством играло вспомо­гательную роль в их хозяйственной деятельности. Достаточно высоко были развиты у этих племен гончар­ное производство, изготовление орудий труда и ору­жия, ткачество.

Существовал в Приазовье и такой вариант катакомбных племен, как племена культуры многоваликовой керамики. Отличались они от катакомбников тем, что были оседлыми и занимались как земле­делием, так и скотоводством. Жилищами им служили землянин или полуземлянки. Для строительства последних они использовали дерево и глину. Они ос­тавили следы многих поселений, располагавшихся в долинах рек на высоких коренных берегах. Кроме приселищного животноводства занимались охотой и рыболовством. Умерших хоронили в курганах, остав­ленных предшествующими племенами. Следы таких захоронений найдены на территориях комбинатов имени Ильича и «Азовсталь» и совхоза «3ірка», по­селка Волонтеровка и станции Сартана, а также в районе сел Боевое, Приовражное Володарского, Набережное Новоазовского, Запорожец, Луково, Новоселовка, Петровское Тельмановского районов.

Племена катакомбной культуры появились на территории Северного Приазовья в первой половине 2-го тысячелетия до нашей эры, а в XVI веке до па­шей эры к ним присоединились племена культуры многоваликовой керамики. И уже в XV столетии до Нашей эры в Приазовье появляются племена срубной культуры. Эта культура получила название по уст­ройству племенами могильных конструкций в виде срубов. Такие могильные конструкции, а также сле­ды поселений археологи нашли на территориях «Азовстали», комбината им. Ильича, пос. Волонтеровка, станции Сартана, совхоза «3ірка», а также в окрестностях сел Боевое, Веселое, Зеленый Яр, Ук­раинка, Кременевка, Куйбышево, Приовражное Во­лодарского района, Гусельщиково, Коминтерново, Набережное, Обрыв, Октябрь, Пищевик Новоазов­ского района и в окрестностях самого Новоазовска, сел Демьяновка, Портовское и поселка Ялта Першотравневого, Карань, Заможное, Запорожец, Красный Октябрь, Новоселовка, Орловское и Петровское Тельмановского районов.

На территории Донбасса и в Приазовье срубники вели оседлый образ жизни. Обычно их поселения представляли собой большие неукрепленные родовые поселки. Жилища каждого из родов были разного вида: землянки, полуземлянки, наземные или чуть углубленные с одно - или двухскатными кры­шами и нередко отличались – в зависимости от чис­ленности рода – довольно значительной площадью: до ста квадратных метров. Для строительства в При­азовье они использовали камень и глину.

Занимались племена срубников земледелием, а также разведением крупного и мелкого рогатого ско­та, лошадей и даже свиней. Подспорьем для них служили охота и рыболовство. Сами они изготовляли оружие, орудия труда, вещи бытового назначения, пряли, занимались ткачеством, переработкой зерна, молока, мяса, шкур, кожи, а также гончарным делом. Их гончары производили баночные горшки, слеплен­ные от руки, а также приземистые сосуды с широким устьем и выпуклыми с реберчатым перегибом бока­ми.

Следует заметить, что в отличие от других регио­нов в Приазовье племена срубной культуры не вы­теснили катакомбников, а вошли с ними в контакт. Точно в такой же контакт вступили они и с племена­ми многоваликовой культуры. И поскольку подавля­ющее большинство этих контактов было бесконф­ликтным, то в нашем крае происходила и этническая, и культурная ассимиляция племен.

На рубеже II и I тысячелетий до нашей эры, как и во всей Восточ­ной Европе, в Причерноморье и Приазовье происхо­дит крупная экономическая перемена. На смену комп­лексному земледельческо-скотоводческому хозяйству приходит специализированное скотоводческое, по­скольку скот и продукты скотоводства стали пред­ставлять меновую ценность и появилась возможность обмена их на продукты других производств. К на­чалу VIII века до нашей эры закончился бронзовый и начался железный век. Именно в VIII веке до нашей эры началось широкое распространение же­лезных орудий и оружия. А это поднимало на качест­венно новый уровень и земледельческий труд, и труд скотовода. Появилась возможность производить про­дукцию не только для своих нужд, но и для обмена как внутри племени и на его границах, так уже и с дальними странами. Результатом этого был рост разложения первобытнообщинного строя и возникновение могущественных объединений – царств и союзов племен. При этом уже известных нам по древ­ним письменным источникам.

Один из таких племенных союзов носил имя ким­мерийцев. Едва ли не первым письменным источни­ком об этом народе является Библия. В десятой гла­ве книги Бытия говорится о том, что после всемир­ного потопа у сыновей Ноя родились дети, каждый из которых стал потом родоначальником своего на­рода. Так вот во втором стихе этой главы идет речь о том, что у самого младшего сына Ноя Иафета пер­венцем был Гомер. И именно он по Библии стал ро­доначальником народа, который ассирийцы стали на­зывать «гиммираи», что в переводе с клинописи на греческий означало киммерийцы.

О киммерийцах упоминал и великий Гомер в «Одиссее». В этой бессмертной поэме есть, в част­ности, такие строки: «Закатилось солнце, и покры­лись тьмою все пути, а судно паше достигло преде­лов глубокого океана. Там народ и город людей ким­мерийских, окутанные мглою и тучами». Географ древности Страбон о них писал: «Киммерийцы неко­гда имели большую силу на Боспоре, вследствие че­го Боспор был назван Киммерийским». (Страбон имел в виду Керченский пролив). А живший в IV ве­ке до нашей эры древнегреческий историк Геродот, в свою очередь, указывал, что киммерийцы занима­ли вначале ту страну, которую потом заняли скифы.

А это означает, что кочевали они по степям Кры­ма, Северного Причерноморья и Северного Приазо­вья, в том числе и в наших краях. И ушли оттуда, как писал древнегреческий историк Геродот, под уг­розой нашествия скифов. Именно об этом шла речь в дошедшей до нас легенде, рассказанной Геродотом в четвертой книге его «Истории».

Ушли киммерийцы, оставив на своем пути, в том числе и в Приазовье в виде курганных погребений в поселке Ялта Першотравневого района и возле села Орловского Тельмановского. Получилось, как писал в «Истории» Геро­дот, так, что скифы пришли в бывшие киммерийские степи тогда, когда там уже не было киммерийцев.

Царские скифы в период нахождения их на тер­ритории Северного Приазовья и Причерноморья пе­реживали так называемый период военной демокра­тии, то есть период, когда войны ведутся только ра­ди грабежа соседних и дальних народов и племен, то есть когда войны становятся постоянным промыс­лом. Потому они, естественно, были воинственными, хорошо в военном отношении организованными и вооруженными и искусными в ведении боевых дей­ствий.

О том, какую силу они из себя представляли, го­ворит тот факт, что могущественный ассирийский царь Ассархадон откупился от скифов, выдав свою дочь замуж за скифского царя Пиртатуа. Богатыми дарами откупился от них и египетский фараон Псамметих I. О том, какой ужас навевали скифы на стра­ны Востока, идет речь в Библии. Устами пророка в ней говорит еврейский бог Иегова в «Книге пророка Иеремии»: «Возвестите в Иудее и возгласите в Иеру­салиме, проповедуйте и трубите трубою по земле, взывайте громким голосом и говорите: «Соберитесь и пойдем в укрепленные города. Поднимите знамя в Сионе, бегите, не останавливайтесь, ибо я приведу с севера бедствие и великую погибель. Лев восходит из своей чащи, и губитель народов поднимается и вы­ступает из своего места, чтобы обратить твою страну в пустыню…».

Много лет скифы считались непобедимыми. Не смог победить их и персидский царь Дарий, вознаме­рившийся присоединить к своему могущественному на Ближнем Востоке царству и широко известную Скифию.

Восемь веков прошло между тем временем, когда скифы пришли в Приазовье из-за Волги, и временем, когда их начали вытеснять двигавшиеся оттуда же сарматы. И в память о себе они оставили множество курганов с захоронениями, в том числе и на террито­рии города и вокруг него, о чем и говорится в статье Е. В. Черненко «Скіфські кургани V ст. до н. е. поблизу м. Жданова», опубликованной журналом «Археологія» за 1970 год. В пределах города, в частно­сти, скифские курганы были раскопаны на территориях комбинатов «Азовсталь» и имени Ильича, в районе станции Сартана, а также на бывшем старом аэродроме между нынешними улицами Заворуева и Покрышкина. В найденных на территории города скифских погребальных комплексах, датируемых VI–V в. в. до нашей эры, находились меч-акинак и пластинки панциря, бронзовые наконечники стрел, браслет, бляшка в виде половы лося, привески и об­ломки костяных рукояток ножей. Последним был раскопан и изучен курган Двугорбая могила в поселке Сартана, представлявший собой царское захоронение. Его раскопки вели сотрудники Донецкого областного краевед­ческого музея Приваловы, и все найденные в нем вещи хранятся в фондах этого музея. Скифские захо­ронения были найдены и в окрестностях села Набе­режное Новоазовского района, а также самого Новоазовска, вблизи сел Касьяновка и Кременевка Воло­дарского и Староласпа, Староигнатьевка Тельманов­ского районов.

Как уже говорилось выше, скифов в степях При­азовья и Причерноморья во II веке нашей эры сменили родственные сарматы.

Как свидетельствуют археология и история, сар­матский племенной союз образовался в степях Приуралья и Поволжья путем объединения племен аорсов, сираков, языгов, алан и роксолан с главенству­ющей ролью роксолан. Уже в IV веке до нашей эры орды сарматского племенного союза начинают по­степенно двигаться на запад и юго-запад. Особенно ускорилось это движение после того, как македон­ский царь Филипп, отец Александра Македонского, нанес сокрушительное поражение войску главы скиф­ского государства царя Атея. Существовавшие до этого мирные отношения между скифами и сармата­ми были нарушены. Если и до этого вооруженные сарматские группы время от времени переходили за Танаис, то после поражения Атея сарматы просто вторглись в скифские края. И уже ко II веку до на­шей эры они распространили свою власть на приазов­ские и причерноморские степи.

По северному побережью Азовского моря, в част­ности, вместо скифов уже кочевали роксоланы. Об этом говорит тот факт, что археологи нашли главную стоянку роксоланов на впадающей в Азовское море реке Молочной, Позже других в Северное Приазовье пришли аланы.

В Приазовье сарматы продолжали заниматься скотоводством и в силу этого вели кочевой образ жизни. Древнегреческий географ Страбон, живший в конце первого века до нашей и начале первого сто­летия нашей эры, о сарматах писал: «Они следуют за своими стадами, выбирая всегда местности с хо­рошими пастбищами, зимой – возле Меотиды (Азов­ское море. – Н. Р.), а летом – на равнинах».

Разводили они крупный рогатый скот, овец и мелкую породу лошадей. Дополнительным промыс­лом для них была охота на диких зверей, в которой участвовали и женщины.

Жилищами для сармат служили сделанные из войлока кибитки, поставленные на повозки. Основ­ной их пищей были мясо, сыр, молоко. Питались они, как писал римский ученый Плиний, и просяной ка­шей.

Одежда сармат была похожа на скифскую. Един­ственным отличием был у них плащ греческого типа. Женщины же носили длинную одежду, часто стяну­тую поясом, а также длинные шаровары. Ворот, ру­кава и подол своего платья они обшивали мелкими бусами. Убор их дополнялся украшениями по своему набору, мало чем отличавшемуся от современного: диадемами, ожерельями, браслетами, подвесками, кольцами и перстнями.

Соответственно с образом жизни сарматы зани­мались кузнечным, бронзолитейным, кожевенным, деревообделочным и другими ремеслами. Это муж­чины, а женщины – пряли, ткали, изготовляли из­делия из войлока, вышивали, лепили из глины по­суду. Как и скифы, сарматы поддерживали торговые отношения с греками-колонистами, используя для этой цели сохранённый ими стоявший в устье Дона боспорский город Танаис, а также греческий город – колонию Ольвию на черноморском побережье. Именно сюда они доставляли предметы продажи и пригоняли захваченных в бою пленных, чтобы продать в рабство.

И роксоланы, и аланы, входившие в сарматский племенной союз, были очень воинственными и, в от­личие от скифов, тяжеловооруженными. Тяжелая конная лава сарматских воинов была страшна для всех в те времена. Даже для очень организованных и закаленных во многих боях римских легионов. А им пришлось испытать удары этой лавы, когда сар­маты, пройдя по южным степям, вышли на берега Дуная и стали делать набеги па римскую провинцию Мизию.

Однако уже с середины III века нашей эры сар­маты теряют свое господствующее положение в При­азовье и Причерноморье, и оно начинает переходить к племенам восточных германцев, объединенных в гот­ский союз. Постепенно сарматы сходят с историче­ской арены, оставив после себя памятники культу­ры, хотя и не такие многочисленные, как скифские. Один из них на территории нынешнего города нашел в конце XIX века русский-ученый Н. Е. Бранденбург. В четырех километрах от железнодорожной станции Сартана на левом берегу Кальчика, там, где соединялись балки Кровавая и Пиявица, он раско­пал курган, где было сарматское захоронение. По­добные ему были найдены и на территориях приле­гающих районов: в селах Водяное и Шевченково Во­лодарского и Черевковское Тельмановского районов.

Новые пришельцы – готы – начали переселять­ся с Балтики на юг еще во II веке нашей эры. Как сообщает готский историк Иордан, они поселились «в Скифии» на побережье Черного моря и Меотиды. При этом они смешивались с местными преимущественно скифо-сарматскими племенами и создали здесь могущественное политическое объединение, которое достигло вершины своего могущества в середине IV века. Однако оно было недолговечным.

Никаких материальных памятников в нашем го­роде и близлежащих районах готы не оставили. В Се­верном Приазовье после них остался разрушенный античный город Танаис.

Сменившие готов гунны, – еще один племенной союз кочевников, – в Северное Приазовье пришли в 375 году. Гунны, пройдя через земли, входившие некогда в сарматский племенной союз, как писал римский историк Аммиан Марцеллин, произвели страшное опустошение, а с уцелевшими заключили союз и при­соединили к себе. Рядом с потомками сармат – ала­нами стали кочевать утургуры – одно из гуннских племен.

Неизвестно, то ли в семье Баламбера, то ли в ка­кой другой родился мальчик, которому дали имя Аттилы. Именно ему выпала доля стать во главе гуннов, чтобы со своими ордами пройти по необозримым пространствам, дойти до самого сердца Европы. Что­бы под их ударами вздрогнул в предсмертных судорогах некогда великий Рим...

Материальных следов пребывания гуннов на территории города тоже нет. Но о том, что, двигаясь вдоль берега моря на запад, гунны могли пройти и по земле, на которой стоит Мариуполь, говорит найденный ар­хеологами их бронзовый амулет возле поселка Ялта.

Послегуннское племенное объединение утургуров и в VI веке занимало Северное Приазовье. Но о них известно пока лишь то, что они вели борьбу с другим послегуннским племенным объединением – кутургуров, которые занимали территорию Северного При­черноморья. Эта борьба была беспощадной, вплоть до самоуничтожения. Вот что писал о них византий­ский историк второй половины VI века Агафий: «В течение долгого времени были заняты взаимной борь­бой, усиливая вражду между собой. То делали, набеги и захватывали добычу, то вступали в открытые бои, пока почти совершенно не уничтожили друг друга, подорвав силы и разорив себя. Они даже потеряли свое племенное имя. Гуннские племена дошли до та­кого бедствия, что если и сохранилась их часть, то, будучи рассеянной, она подчинена другим и называ­ется их именами».

Возможно, когда-нибудь во время какого-нибудь строительства и обнаружатся следы пребывания на территории нашего города утургуров. А пока их нет. Как нет и материальных свидетельств: о том, что здесь побывали племена аварского союза, которые русские летописи назвали обрами и которые двига­лись на запад по обычной столбовой дороге кочев­ников, пролегавшей через Северное Приазовье и Се­верное Причерноморье.

Зато хазарский период оставил заметный след в устье Кальмиуса, Хазары, которым по Пушкину в на­чале X века «собирался отмстить» вещий Олег, были тюркоязычным народом. Они стали двигаться из-за Волги сразу после гуннского нашествия. Уже в середине VII века они достигли Приазовья, где из­давна кочевали пришедшие сюда потомки сарматов аланы-ясы, и включили его в состав возникшего сво­его государства – Хазарского каганата. Власть это­го государства простиралась вплоть до Днепра и на большую часть Крыма.

Материальные следы хазарского периода отно­сятся к так называемому приазовскому варианту салтово-маяцкой культуры. Поселения ее носителей размещались как в Приазовье, так и в Подонье. Их разница состояла в том, что приазовские посе­ления были в два, а то и в три раза больше дон­ских. Во - вторых, в Приазовье они располагались как бы в виде хуторков, оторванных друг от дру­га. И в - третьих, поселения в Подонье состояли из юрт и полуземлянок, тогда как приазовские со­стояли из двухкамерных жилищ, выстроенных на ка­менных цоколях. Цоколя эти были сложены той же кладкой, что и стены городищ: в два щита с забу­товкой между ними. Жилища обычно состояли из двух помещений – одно (без очага) служило сенями, а зимой и хлевом для молодняка. Жилое поме­щение отапливалось обычно открытым очагом, рас­положенным в центре пола.

Носителями салтово-маяцкой культуры, по мне­нию многих известных ученых, были представители своеобразного конгломерата этносов: хазар, ира­но-язычных алан-ясов, тюркоязычных болгар, нахо­дившихся в политической зависимости от хазарско­го каганата, а также вселившихся извне евреев и славян.

Кстати, к тому времени, как хазары включили Северное Приазовье в свое государство, приморскую часть его уже занимали вместе с аланами болгары. Они жили и на территории города. Об этом свиде­тельствует захоронение женщины-болгарки, найден­ное во время строительства стана «3000» комбината им, Ильича.

Пришли они сюда, в Северное Приазовье после того, как распалась на несколько орд основанная Кубратом в Восточном Приазовье Великая Болгария на развалинах тюркского каганата в 635 году. Но после смерти ее основателя хана Кубрата в 40 годах VII века она распалась на отдельные орды. Батбай – остался кочевать в Восточном, а Котраг со своей ордой переко­чевал в Северное Приазовье. Аспарух со своей ушел на Балканы, а остальные – на северо-восток, чтобы образовать там Волжскую Болгарию.

Орда Котрага была не единственной в Северном Приазовье. Как писала историк Н. Полонская-Васи­ленко, на приморских территориях между Днепром и Миусом жили аланы, которых славяне называли ясами. С этим полностью соглашается О. Бубенок. В своей работе «Ясы и бродники в степях Восточной Европы (VI – начало XII века)» он пишет, что «сви­детельством пребывания ираноязычных аланов-ясов в степях Северного Приазовья является название ре­ки Калки».

Следует заметить, что приход хазар в Северное Приазовье совпал с процессом активной колониза­ции его славянами. При этом отношения славян и хазар долгое время в этом регионе были мирными. Об этом, в частности, свидетельствует Л. Гумилев в книге «Древняя Русь и Великая степь». Сла­вянская же колонизация Северного Приазовья, как и Северного Причерноморья, началась еще до обра­зования Киевской Руси и носила специфический ха­рактер. Она, как писал Б. Рыбаков в труде «Древние славяне в Причерноморье», не была подоб­на передвижению целых народов, которые в любом случае оставляют материальные следы. «Пионерами колонизации, – пишет он, – были выделяемые зем­ледельческими славянскими племенами дружины, организованно пробивавшиеся через кочевнические заслоны и частично оседавшие в Причерноморье в соседстве с иноязычным и инокультуриым местным населением». Поэтому, по свидетельству того же автора, уже «...в VIII—IX веках по берегам Черного и Азовского морей на крупнейших реках Восточного Причерноморья было множество славяно-русских по­селенцев, занимавшихся земледелием и торговлей».

Колонизация Северного Приазовья славянами совпала по времени с началом оседания хазар, бол­гар и аланов на земле и вскоре сделала этот процесс бурным. Славяне селились обычно на берегах рек у бродов, и переправ. Аборигены также стали оседать рядом с ними, используя их опыт строительства жи­лья. Именно поэтому жилища приазовского типа салтово-маяцкой культуры были двухкамерными, то есть такими, какими они были у славян: из сырцового кирпича на каменных цоколях. Одновременно або­ригены перенимали и опыт ведения земледелия.

В то же время дружинники, обзаводясь семьями, роднились с аборигенами и воспринимали их быто­вую культуру. Поэтому в Приазовье и прослежива­ются археологически многочисленные памятники именно местного, приазовского варианта салтово-маяцкой культуры и очень редки находки чисто славян­ского происхождения типа бронзового медальона-змеевика, найденного на юго-восточной окраине села Гранитное Тельмановского района. Зато, как свидетельствуют археологи, памятники хазарского периода на территории прибрежной час­ти Северного Приазовья довольно многочисленны. Только в Новоазовском районе они обнаружены в окрестностях населенных пунктов Гусельщиково, Коминтерново, Обрыв, Приморское, Седово, в Першотравневом – в Мелекино, Юрьевке, Ялте, в Воло­дарском – в Кальчике и Украинке и в Тельманов­ском – в Коньково и Новоселовке. Найдены они и в пределах нынешнего города, а именно в Самариной Балке, Талаковке, Старом Крыму и на территориях комбинатов имени Ильича и «Азовсталь».

В частности, в ходе земляных работ в начальном периоде строительства металлургического гиганта Н. Макаренко и П. Пиневич в течение го­дов сделали ряд находок, относящихся именно к пе­риоду салтово-маяцкой культуры. Так, на мысе у впадения Кальмиуса в море Н. Макаренко нашел го­родище, имевшее форму квадрата, стороны которого имели длину 200 метров. Одна сторона его выходила к морю, другая граничила с обрывом, высота кото­рого превышала 5 метров, а еще две стороны отгра­ничивались балочками. Это, по мнению П. Пиневича, мог быть феодальный замок, поскольку в этом квадрате имелись остатки каменной кладки.

Как писал П. Пиневич в «Дневнике архео­логических работ на Мариупольщвне за 1929 год», городище соседствовало с селищем, а в «Отчете» 1928 года предположительно оценил еще одну находку как «торжище» или «временный поселок». Уже одни эти находки говорят об интенсивности жиз­ни на территории города в хазарские времена. Су­ществование в то время «торгового поселка» на пра­вом берегу Кальмиуса свидетельствовало о торго­вых связях тогдашних жителей поселения со своими соседями.

Кстати, историки и археологи пишут, что у пле­мен салтово-маяцкой культуры существовали торго­вые отношения с восточными славянами, а позже с древнерусским государством. К тому же утвержде­ние, что жившее в устье Кальмиуса население в VIII—X вв. занималось торговлей, согласуется с утверждением археолога В. Михеева в его книге «Подонье в составе Хазарского каганата», что «располо­женные на берегах больших и малых рек салтовские поселения являлись не только землевладельческими, но и торговыми центрами. О том, что и «внутри Хазар­ского каганата шла активная торговля», пишет научный сотрудник городского краеведческого музея Л. Кучугура в работе «Памятники салтово-маяцкой культуры в устье Кальмиуса (по материалам П. М. Пиневича и Н. Е. Макаренко)». По ее мнению, амфоры, найденные в пределах салтовского поселе­ния на территории «Азовстали», были завезены из­вне. Археологи же утверждают, что такие амфоры производились в Крыму.

Из приведенных выше высказываний можно сде­лать вывод, что у поселения в устье Кальмиуса то­гда была пристань, куда поступали привозные това­ры и, в первую очередь, амфоры, и откуда отправля­лось выращенное в прилегающих степях зерно, до­бытая в море и в Кальмиусе рыба и имевший тогда большой спрос изготовленный из осетровых рыбий клей; пристань, откуда уходили на рыбную ловлю и куда возвращались с уловом осетровых местные ры­баки. И не о ней ли упоминается в «Описании Ново­российских губерний» 1804 года, цитату из которого приводит А. Скальковский в «Хронологиче­ском описании истории Новороссийского края», где говорится, что «близ Мариуполя приметна еще древ­няя гавань, занесенная песком и илом»?..

О том, что поселение в устье Кальмиуса было торговым центром, говорят и нумизматические на­ходки: монет позднеримского периода на территории «Азовстали» и Горострова; дирхемов аббасидского халифа Абу-Джабара эль Мансура — на территории стана «3000» комбината имени Ильича, а также византийских монет вблизи села Кальчик и города Новоазовск. Кроме того, нумизматические находки сви­детельствуют о том, что благодаря наличию приста­ни к поселению в устье Кальмиуса тяготели не толь­ко располагавшиеся рядом, но и более отдаленные поселения земледельцев. Именно там их жители могли сбыть излишки своей продукции и приобрести не­обходимые им товары и предметы быта, в том числе и амфоры.

Обо всем, что происходило в низовьях Кальмиусавеков назад, мы могли бы иметь более ясное и, главное, достоверное представление, если бы в конце двадцатых – начале тридцатых годов XX ве­ка после открытия Мариупольского могильника от­ложили хотя бы на десяток лет строительство метал­лургического завода и дали археологам возможность спокойно, не торопясь, вести раскопки. Возможно, даже могли бы быть найдены и письменные источ­ники. Ведь, как пишет С. Плетнева в книге «Хаза­ры», среди жителей Хазарии была широко распрост­ранена грамота. Ею владели «простые строители кре­пости и степные кочевники среднего достатка». Кро­ме того, грамотными были и эмигрировавшие из Ви­зантии и других стран евреи-раввинисты, наводнив­шие Хазарию. Они, как пишет Л. Гумилев, «занима­лись торговлей, к чему хазары способностей не про­являли». И, по его словам, именно они превратили Хазарию из маленького ханства в ведущую державу средневековья.

А коль в Хазарии грамотных было много, то и могла существовать возможность того, что какой-либо манускрипт принес бы нам разгадку загадки «древнего города Адомахи». Но археологам не дали возможности тщательно изучить, что же в прошлом представляло устье Кальмиуса. Тогда, в годы первой советской пятилетки, Сталин требовал бешеных тем­пов индустриализации, а интересы такой науки, как археология, его тогда вовсе не интересовали. Загад­ка Домахи (Адомахи) и до сегодня, как и сто лет назад, остается загадкой. И тщетными считались по­пытки ее разгадать.

Дело в том, что местные краеведы на протяжении более чем столетия пытались разгадать ее, связывая это имя с присутствием запорожских казаков в устье Кальмиуса. Так, автор вышедшего в 1892 году крае­ведческого сборника «Мариуполь и его окрестности» Г. Тимошевский допускал, что Домаха (Адомаха) могла быть именем казацкого поселения. В то же время он не исключил и греческого происхождения поселка Домаха с античных времен. Л. Д. Яруцкий в «Кальмиусской паланке» написал, что Домаха «го­род, вероятнее всего, легендарный нежели историч­ный», а Л. Кузьминков в историко-критическом очерке «Переселение крымских греков в Север­ное Приазовье в 1778–1780 гг.» наименование «ка­зачьего зимовника Домаха» называет «плодом ле­генд и фантазии местных краеведов».

Ошибка мариупольских краеведов заключается в том, что попытка разгадать тайну Домахи (Адомахи) всегда увязывается именно с казачьим присут­ствием в устье Кальмиуса. Поэтому и шли в ход вер­сии о легендарной казачке Домахе и о домахе−сабле из дамасской стали. Ближе всего к истине оказалась точка зрения историка Р. Саенко, которая в работе «Из истории основания г. Мариуполя» выска­зала предположение о том, что «город» Домаха (или Адомаха) действительно существовал задолго до по­явления здесь запорожских казаков». Такое предпо­ложение отодвигало существование Адомахи вглубь веков, и, следовательно, разгадка его тайны станови­лась все более призрачной и практически почти не­осуществимой. Но, как и в подобных случаях – ранее: оп­ределения, в частности, ареала обитания православян — на помощь пришла лингвистика, а точнее, та­кая ее дисциплина, как топонимия.

Итак, Домаха (Адомаха), как и Мариуполь, яв­ляются топонимами. И если в происхождении топонима (имени города) Мариуполь и до сегодня нет ясности, о чем пишет Л. Яруцкий в «Мариупольской старине», то с топонимом Домаха (Адомаха) дела обстоят намного сложнее.

В самом деле, встречающиеся в исторической ли­тературе топонимы Домаха, Адомаха, Адомахия представляют большой интерес для топонимики. Ес­ли присмотреться к ним внимательно с точки зрения этой науки, то станет ясно, что самым древним из них является топоним Адомаха, который приспосаб­ливал к своему языку каждый сталкивавшийся с ним народ. Пришедшее из древности имя Адомаха было не­понятным украинцам и русским и они, отбросив на­чальную букву «а», превратили его в Домаху, могу­щую означать и женское имя, и казачье название сабли из дамасской стали, о чем пишет в «Ма­риупольской старине» Л. Яруцкий. Непонятным оно было и переселившимся в Приазовье грекам. И они, превратив Адомаху в эллинозвучащую Адомахию, потом выдвинули тезис «о греческом происхождении остатков этого древнего города».

Но ни легенда о запорожанке Домахе, ни другие версии, упомянутые Л. Яруцким, ни утверждения о никогда не прерывавшихся отношениях «крымских греков с кальмиусской страной», о чем пишет Л. Кузьминков, не имели под собой твердой поч­вы. Хотя бы уже потому, что, принимая во внима­ние только топонимы Домаха и Адомахия, они пол­ностью игнорируют основополагающую, более древ­нюю и не совсем понятную Адомаху. А это означает, что они упускают чуть ли не главное. Упускают то, что Адомаха не только древнее, но и иноязычное сло­во, не связанное ни с русским, ни с греческим язы­ками. Но остановимся пока на русском языке. Дело в том, что он, как пишет известный лингвист и писатель в книге «Слово о словах» Л. Успенский, почти совершенно не терпит слов, начинающихся со звука и буквы «а».

Отсюда следует вывод, что слово «Адомаха» или что-то похожее на него надо искать в языках других народов, которые могли занести его в Приазовье. И такое слово нашлось... в древнееврейском языке. Это слово – «адамах» – означало у древних иудеев «глина», «влажная красная земля». На первый взгляд может показаться, что слово «адамах» не имеет никакой связи с нашей Адомахой, поскольку страна древних евреев отстояла далеко от Приазовья. И, тем не менее, такая связь просматрива­ется довольно четко. Дело в том, что Северное При­азовье в VIII-X вв. входило в Хазарский каганат, в котором, начиная с IX века, иудейская религия ста­ла государственной. А это значит, что каждый из ха­зар, приняв новую веру, мог знать, что бог Иегова сотворил первого человека из глины («адамах») и дал ему имя Адам, чтобы тот знал, из чего он был создан. Это слово мог занести на берег Кальмиуса и кто-либо из евреев, занимавшихся торговлей.

А чтобы понять, как это могло произойти, следу­ет снова обратиться к топонимике, которая свиде­тельствует, что люди в любой точке земного шара, любой национальности или племенной принадлежно­сти, в любые времена всегда стремились дать имена встречавшимся на каждом шагу объектам природы – будь то ручей, река, озеро, лес, гора, обрыв, окала и т. д. При этом, давая им имена, они исходили из какой-то характерной особенности каждого объекта. Поэтому кто-то из жителей поселения на правом бе­регу устья Кальмиуса – то ли строитель замка ха­зар, то ли торговец еврей – дал имя Адамах обрыву с обнажением глины, на котором и размещалось поселение. Заметим, что глина была для местных жи­телей сырьем как для изготовления кирпича-сырца, так и для гончарных работ.

Подобных примеров наименования географиче­ских объектов, связанных с полезными ископаемыми, можно найти множество и на сегодняшних географи­ческих картах. Так, на Урале есть город Асбест и го­ра Магнитная, в Луганской области – город Антрацит и поселок Меловое, а в Краснодарском крае – населенный пункт Белая Глина...

Со временем имя глинистого обрыва получило и стоявшее на нем поселение салтово-маяцкой культу­ры. А к нам имя поселения Адамах сквозь тысяче­летие дошло потому, что стало известным славяно­русским поселенцам в Северном Приазовье. Здесь следует заметить одну, но очень существенную де­таль. Имя Адамах носило поселение на левом берегу реки. А Адомаху во всех литературных источниках называют древним городом. Городом в историческом значении этого слова, то есть огороженным местом, крепостью. Причем на правом берегу, там, где был основан современный город. К тому же следует на­помнить, что в «Камеральном описании городу Ма­риуполю», помещенном в «Межевой книге 1826 года», его автор Я. Калоферов писал, что на территории го­рода «...некогда была устроена крепость по имени неизвестная, коей бастионы и рвы поныне в натуре вид­ны».

Из оказанного выше следует, что в ходе колони­зации побережья Азовского моря одна из дружин поселилась в устье Кальмиуса на правом его берегу. Ведь, как пишет В. Каргалов в своей работе «Фео­дальная Русь и кочевники», славянские поселения строились «на высоких речных берегах и окружались валами, глубокими рвами и крепкими деревянными стенами». В пользу этого утверждения говорит тот факт, что князь Игорь после неудачного похода на Византию в 941 году, спасаясь на своих судах от преследования, не стал подниматься по Днепру, а ушел в Азовское море, чтобы воспользоваться так называемым секретным водным путем по Кальмиусу — Кальчику — Соленой — Самаре и потом Днепру. Об этом, в частности, писал историк XIX века Ф. Брун в работе «След древнего речного пу­ти из Днепра в Азовское море». Поступил так Игорь потому, что знал о печенежской засаде у днепров­ских порогов. Знал он наверняка и о том, что в устье Кальмиуса встретит не враждебных степняков-кочевников, а своих соплеменников.

И если, с точки зрения достоверности, возвраще­ние Игоря в Киев через Азовское море и Кальмиус может служить лишь косвенным подтверждением, то прямым являются древние генуэзские карты, кото­рые, как пишет В. Мавродин в работе «Русское мореходство на южных морях (Черном, Азовском и Каспийском) с древнейших времен и до XVI века включительно», помешают «русские порты у Кальми­уса». А это может означать только то, что кроме га­вани на левом была и гавань на правом берегу реки у города Адомахи.

В исторической литературе есть и другие свиде­тельства того, что прибрежная часть Северного При­азовья была обжита славянами в VIII—XII вв. Так, в подготовленных А. Гаркави «Сказаниях мусульман­ских писателей о славянах и русских» помещено со­общение современника хазар Ибн-аль-Факира о маршруте руссов по Черному и Азовскому морям, Дону и Волге в Каспийское море. В нем этот арабский автор Азовское море не случайно называет Славян­ским, а Северное Приазовье – Славонией. Далее, украинский историк П. Лаврив в «Історії Південно-Східної України» сообщает, что в X—XIII веках славяне жили вблизи Кальмиуса и Миуса, а Н. Грушев­ский пишет, что в XII—XIII веках от Дона до Дуная на побережье Азовского и Черного морей были рус­ские. Наконец, Никита Акоминат в своем «Слове» в 1190 году писал следующее: «...и те бродники, презирающие смерть, ветвь русских». О бродниках же в Большей Советской Энциклопедии говорится, что это «остатки древнеславянского населения южно­русских степей», «воинственное население берегов Азовского моря и Нижнего Дона (XII—XIII вв.)».

Здесь необходимо четко обозначить, что же пред­ставляет собой термин «бродники». Известный фило­лог-славист И. Срезневский в труде «Материа­лы для словаря древнерусского языка по письмен­ным памятникам» свидетельствует, что слово «бродник» происходит от имени существительного «брод», а не от глагола «бродить». Следовательно, бродниками называли тех, кто жил у бродов и переправ и контролировал их.

И еще надо определить, что же собой представ­ляли бродники с этнической точки зрения. По свиде­тельству Большой Советской Энциклопедии, это славяне. Л. Гумилев утверждает, что это православ­ные хазары, а О. Бубенок в книге «Ясы и брод­ники в степях Восточной Европы» пишет, что это жившие в Северном Приазовье аланы-ясы, и при этом подчеркивает, что их самоназвание «фурдасы» в пе­реводе на древнерусский язык означало «речные асы», «бродники».



Руденко Николай Григорьевич

СКВОЗЬ ТЬМУ ТЫСЯЧЕЛЕТИЙ

Книга для досуга

Книга издается под редакцией автора

Сдано в набор 2.03.2003 г. Подписано в печать 6.05.2003 г.

г. Мариуполь

Как ни странно, но в каждом из приведенных вы­ше утверждений содержится истина. Дело в том, что целый ряд ученых усматривает в бродниках потом­ков и славян, и аланов, и болгар, и хазар. И посколь­ку славяне как в экономическом, так и общественном развитии стояли выше многоэтничного населения Северного Приазовья, то остальные в течение IX—XI веков настолько ославянились, что их в XII веке ста­ли называть русскими, как это сделал упоминавший­ся византийский писатель Никита Акоминат.

Территория, на которой жили бродники, тянулась вдоль седого Азова до самых низовьев Дона и была известна не только в княжествах Киевской Руси, но я в Западной Европе. В венгерских документах, как пишет П. Голубовский в работе «Печенеги, торки и половцы до нашествия татар», шла речь о направле­нии в начале XII века католических миссионеров в страну Броднию, которая находилась «в непосредст­венной близости от Азовского моря».

Сами же бродники представляли собой социаль­ную общность, исповедовавшую христианство, и бы­ли, по мнению многих ученых, военно-промысловой и торговой вольницей. С военной точки зрения брод­ники представляли внушительную силу. Это подтверждают и Ипатьевская, и Воскресенская летописи. В них есть сообщение о том, что в 1147 году бродники помогали черниговскому князю Святославу Олеговичу – по его просьбе – в борьбе с киевским князем Изяславом Мстиславовичем.

Военная сила нужна была бродникам и для за­щиты своих пределов от набегов кочевников, вероят­ность которых была реальной. Хотя, судя по длитель­ности существования вольницы, отношения с полов­цами чаще всего являлись добрососедским и, а ино­гда даже союзническими. Ведь в тех же летописях говорится, что на помощь Святославу бродники при­шли в союзе с половцами: «бродници и половци приидоше к немоу мнози».

Военная сила нужна была бродникам и для мор­ских походов. Так, В. Мавродин в работе «Русское мореходство на южных морях» подчеркивает, между прочим, что «последними морскими походами... перед тем, как татары отрезали Русь от устьев ее рек и морских побережий, были походы именно русской вольницы». Заметим здесь, что В. Мавродин был не последним среди историков, безоговорочно утвер­ждавших, что бродники являются военно-промысловой и торговой вольницей. И эта вольница вполне могла соперничать с генуэзскими купцами в торгов­ле рыбой, рыбным клеем, мехами и другими продук­тами своих промыслов. Ведь не зря же они помещали на своих картах «русские порты» в устье Кальмиуса.

Наличие этих «портов», а также выгодное воен­но-стратегическое и экономическое положение древ­него города Адамахи определяли его значение если не главного, то одного из ведущих опорных пунктов вольницы. И, вероятнее всего, он являлся резиден­цией предводителей бродников. В частности, имя од­ного из них – воеводы Плоскини – донесли до нас Лаврентьевская и Новгородская летописи. Они повествуют о том, что в битве на Калке в 1223 году бродники вы­ступили на стороне монголо-татар, а Плоскиня в этой битве нарушил крестное целование князю Мстиславу Киевскому.

В пользу того, что Плоскиня жил в Адомахе, го­ворит то, что от устья Кальмиуса до места злосчаст­ной битвы было, как говорится, рукой подать. Во-вторых, сам факт выступления против своих едино­верцев-славян и нарушения крестного целования ста­нет понятным, если исходить из возникшей перед Плоскиней дилеммы: или принять ультиматум Джебе и Субедея сдаться на милость победителя, стать данниками и принять участие в сражении на их сто­роне, или биться без всякой надежды на победу, за­ранее зная, что город и прилегающие к нему по­селения будут преданы огню и мечу, а жители – му­чительной смерти.

Такую дилемму разрешить Плоскиня сам не мог. Это могло сделать только своеобразное вече воль­ницы. И оно выбрало первое. О том, что бродники стали данниками монголо-татар, свидетельствует письмо венгерского короля Белы IV папе Иннокентию, написанное в 1254 году, в котором он сообщает, что татары «заставили платить дань Русь, Куманию, Бродников, Булгарию». В связи с этим нельзя ис­ключать, что город бродников в устье Кальмиуса мог существовать после 1223 года еще многие и многие десятилетия. Ведь монголо-татары сохраняли посе­ления бродников, обслуживавших переправы, и к тому же плативших дань. В частности, о том, что в Северном Приазовье, ставшем частицей Дикого По­ля, встречались русские селения, писали и Плано Карпини в «Истории Монголов» после завер­шения дипломатической миссии в Монголию в годах, и Биллем Рубрук в «Путешествии в Вос­точные страны», которое он совершил с такой же дипломатической миссией в Центральную Монголию в годах. О том же писал и венецианский торговец и дипломат Иосафат Барбаро в «Пу­тешествие в Тану», предпринятом им в 1436 году.

Однако, к сожалению, из того, что они написали, ничто не говорит о судьбе, постигшей и «страну Броднию», и город бродников Адомаху. То ли они мед­ленно угасли в результате непрекращавшихся сты­чек с кочевавшими улусами татар, то ли перестали существовать в 1380 году, когда с востока по Се­верному Приазовью прошла орда потомка Чингисха­на хана Тохтамыша, чтобы в битве на Калке скрес­тить мечи с ратью хана Мамая, собиравшего там после поражения на Куликовом поле силы для нового похода на Москву. А может быть, и Адомаху, и все поселения бродников смели с лица земли в семидесятые годы XV столетия полчища османских турок, как это они сделали с татарским поселением Качибей, существовавшим на месте нынешней Одес­сы, а затем и с венецианской Таной и татарским Азаком в устье Дона, основав на месте Азака знамени­тую крепость Азов.

Как бы там ни было, но конец жизни города Адомахи и прилежащих поселений не означал конца жизни его жителей и жителей Броднии. Спасаясь от гибели, они ушли в приморские степи. Об этом пишет в работе «Русское мореплавание на Каспийском, Азовском и Черном морях (XVII в.)» историк Ю. Тушин: «На Диком поле... продолжало жить, хо­тя и сильно поредевшее русское население. Это бы­ли охотники, рыболовы, скотоводы, так называемые бродники». Ушедшие в степи бродники и стали пред­шественниками казачества. В частности, М. Котляр, проанализировав половецкие, византийские, венгер­ские источники и русские летописи, в своей работе «Кто такие бродники (к проблеме возникновения ка­зачества)» делает вывод о том, что название «ка­зак» появляется как раз тогда, когда исчезают из­вестия о бродниках. О том, что ушедшие в степи бродники стали предшественниками казаков, еще в 1582 году писал в изданной в Кенигсберге «Хронике польской, литовской, жмудской и Всией Руси» историк того времени Мацей Стрыйковский. С ним солидарны многие историки, в том числе Б. Греков, А. Якубов­ский, А. Попов. Кстати, Н. Волынкин одну из своих работ так и назвал «Предшественники каза­чества — бродники». При этом Б. Греков, называя бродников прототипом позднейшего казачества, пи­шет, что они были славянами, жившими на берегах Азовского моря.

Как пишет М. Котляр, казачество родилось не на голом месте и не в одночасье. В пользу этого говорит становление смыслового содержания слова «казак». Впервые оно появилось в «Тайной истории монголов» (1240 г.) и означало в переводе «одинокий, не связанный с домом, семьей». В словаре половецкого языка (Соdеx Сumаnis) оно переводилось как «страж», «конвоир», на крымском же наречии татарского язы­ка уже в XIV веке слово «казак» означало человека вольного, независимого, беглеца, наездника, а также добытчика, бродягу.

Многие историки, основываясь на письменных ис­точниках, утверждают, что казачество в Украине возникло в самом конце XV века. Однако такой вид­ный специалист по истории казачества, как В. Голобуцкий, считает, что «хотя документальные сведения о казаках относятся лишь к концу XV века, возник­новение казачества следует отнести к более ранне­му периоду».

Первоначально бродники и их потомки объединялись в отдельные отряды и, как и их предки, занимались рыбной ловлей, охотой и скотоводством. Со временем уже в XVI. веке их ряды пополнялись убегавшими от польского гнета крестьянами с Правобережной Ук­раины. Как пишет Ю. Тушин, они «заселяли пусто­вавшие земли по Днепру и его притокам Орели, Са­маре, Московке, Конским водам, Волчьей и другим речкам. Затем вместе они «простерли» себя до р. Миус, «вселились» по рекам Кальмиусу, Кальчику и по берегу Азовского моря»... И только в первой трети XVI века Дмитрий Вишневецкий объединил много­численные отряды казаков в Запорожскую Сечь.

И возникло оно первоначально на юге Дикой степи. В пользу этой версии говорит, во-первых мнение польского историка М. Стрыйковского, жившего в XVI столетии, во-вторых, татарское происхождение самого термина «казак» и, наконец тот факт, что в казачьем лексиконе есть немало тюркских слов, таких, например, как «кош», «клейнод», «паланка», «есаул», «тулумбасы» и т. д. И войти в казачий лексикон татарские слова могли только в процессе длительного общения.

Здесь уместно вспомнить о статье А. Черногора «До історії заснування м. Жданова», в. которой он писал, что в 1500 году в устье Кальмиуса был по­строен зимовник Домаха. Само собой понятно, что построить его могли лишь потомки жителей Адомахи, представлявшие собой один из разрозненных от­рядов зарождавшегося казачества. К этому следует добавить свидетельство А. Лисянского, который в книге «Конец Дикого поля» сообщает, что «у самого устья» Кальмиуса при впадении в Азовское море в XVI веке возникло запорожское городище Домаха». В продолжение этой темы следует добавить и мне­ние мариупольского историка Д. Грушевского, ут­верждавшего, что в первой половике XVI века «на правом берегу устья реки Кальмиус запорожские ка­заки построили крепость Кальмиус».

О том, что запорожцы давно жили в устье Кальмиуса, говорят и археологические раскопки, прове­денные в ходе строительства «Азовстали». Тогда па левом берегу реки были найдены землянки, в кото­рых сотни лет назад обитали казаки, а в землянках были обнаружены предметы их быта, в том числе грузила, глиняные трубки-люльки и пр.

Местные краеведы поставили под сомнение не только сообщение А. Черногора, но и то, что было оказано А. Лисянским и Д. Грушевским. Опираясь на однозначное мнение ряда известных историков, в том числе и В. Мавродина, что монголо-татарское нашествие отрезало Русь от Черного и Азовского мо­рей, они сделали вывод, что приазовские степи, как и все Дикое поле, оказались в безраздельной власти татар. Однако это далеко не так.

В работе «История Малороссии» Николая Марковича» В. Г. Белинский писал: «Южная Русь сделалась какою-то нейтральной землею и общим владением каждого, кому только вздумалось пройти через нее или войти в нее». И названы южные степи Диким полем не потому, что ими владели татары («дикий народ»), а потому, что согласно «Словарю русского языка» они сохранили первозданный вид, не были преображены деятельностью человека. Да и сами татары долгое время не считали Дикое Поле своим. Так, польский историк Подгородецкий, каса­ясь в своей книге истории Украины, сообщает, что в XV веке, то есть тогда, когда украинские земли по обе стороны Днепра принадлежали Польше и Лит­ве, крымский хан писал польско-литовскому королю, что «Дикое поле – земля не польская и не татар­ская, кто крепче, тот ее и держит».

Что же касается устья Кальмиуса, то и в XVI, и в XVII столетии хозяевами крепости (паланки) по­переменно были то запорожские казаки, то татары, кочевавших по прибрежным степям Приазовья улу­сов. Крупных же стычек у запорожцев с ними здесь не было. Дело в том, что устье Кальмиуса находилось на задворках Запорожской Сечи, вдали от торных пу­тей, по которым крымчаки совершали набеги на Ук­раину (Черный, Крюковский, Крымский и другие, шляхи) и на Россию (Муравский, Изюмский и Каль­миусский). Даже Кальмиусский шлях проходил лишь у верховьев одноименной реки.

К тому же Запорожская Сечь старалась жить с Крымом мирно. Даже такой заядлый враг крымча­ков, как атаман Иван Сирко, писал крымскому хану: «Казаки не делали бы набеги на Крым, если бы с ва­шей стороны не было повода и причин для вражды и войны с нами». И далее: «...мы, войско, запорож­ское низовое, не желаем воевать и быть в распре с вашей милостью и со всем крымским панством, од­нако, если снова увидим с вашей стороны повод к войне, то мы взаимно не побоимся напасть на крым­ское панство». Д. Яворницкий приводит и другие до­кументы, свидетельствующие о том, что Запорожская Сечь очень часто заключала перемирия с Крымом и старалась их соблюдать. Одним из таких докумен­тов является отчет личного послание Мазепы, побы­вавшего в Запорожской Сечи. Он писал гетману: «Запорожцы поневоле принуждены держать с тата­рами мир еще и потому, что у них силы нет с таким великим царством воевать, а кроме того, еще и по­тому, что они сыты и пьяны и одежны от добычи рыбной и соляной». Другим является письмо кошевого атамана Василия Кузьменко тому же Мазепе. В нем атаман пишет: «А что касается, вельможность ва­ша, того твоего вопроса, в миру ли мы с басурманами или нет, то на это отвечаем так. Наше переми­рие, которое мы держим до сих пор с басурманами, никому не делает убытка, но служит только к луч­шей прибыли. Возьми в соображение, ваша милость, то, что если бы мы, войско запорожское, не держали с татарами мира, то откуда была бы нам добыча и харч?..»

В условиях такого перманентного мира, запорож­цы, как пишет А. Лисянский, несмотря на опасности, селились в XVI—XVII столетиях над самым Азов­ским морем. К ним, в том числе и к тем, кто летовал и зимовал в устье Кальмиуса, приходили, как пишет Д. Яворницкий, «партии промышленных людей. Боль­шей частью это были бродячие, бездомные, безженные люди... и нередко здесь оставались навсегда».

Правда, и в устье Кальмиуса изредка встреча­лись стычки. Две из них в XVI веке произошли меж­ду татарами и донскими казаками. Тот же А. Лисян­ский цитирует грамоту московского царя Федора от 01.01.01 года, в которой идет речь о посылке царского жалования донским атаманам и казакам, ходившим против татар «под Калмиус». На грамоты этого царя, датированные 1593 годом, ссылался из­вестный запорожский краевед, действительный член Географического общества СССР В. Фоменко, когда в работе «К топонимике Приазовья» писал, что в тот год хозяевами в устье Кальмиуса оставались татары, имея в его устье «город Калмиус». «Из ново­го города из Кальмиуса татары делали набеги «на го­сударевы украйны», и московский царь своей грамо­той приказывал донским «лучшим атаманам и удальцам» разгромить тот «улус крымского царе­вича» Арслана Дивеева. В третий раз с татарами столкнулись стрельцы. Как свидетельствует один из документов, опубликованных в третьем томе «Актов Московского государства», в 1660 году «на усть той речки Калмиуса был бой большой» между татарами и отрядом в 700 человек во главе со стрелецким го­ловой Изосимом Масловым.

Об одном подобном инциденте упоминает в «Истории запорожских казаков» Д. Яворниикий. В ответ на захват запорожцев, промышлявших в ни­зовьях и устье Кальмиуса, гетман Мазепа отправил к речкам Кальмиусу и Бердам «Полтавский, Гадячский, пехотный Кожуховский полки и конную Ростковскую компанию». Однако это десятитысячное войско с полдороги разбежалось, поскольку дома у городовых казаков «наступили жатвенные и сенокос­ные работы на полях». Более успешным был поход кошевого атамана Ивана Шарпила в том же 1694 году, который, повоевав в Чонгаре и на реке Молоч­ной, в начале осени ходил под «город Паланку вме­сте с отрядом малороссийских казаков».

Таким образом, можно сделать вывод, что кре­пость (паланка) в устье Кальмиуса была на всем протяжении и XVI, и XVII веков заселена. И жили в ней чаще всего татары, а когда они откочевывали, на их место приходили казаки. О том, что устье Каль­миуса было давно и хорошо обжито ими, говорит факт существования тогда на территории нынешнего города по меньшей мере трех запорожских зимовни­ков. А также то, что секретный путь из Сечи в Азов­ское море Кош держал, как говорится, наготове. И в 1650, и 1750 году на реке Волчьей была главная попутная станция. Сидевшие здесь зимовником сече­вики обязаны были всех пловцов и путешественников, – будь то отряд казаков, обоз чумаков, купцы или даже беглые - одиночки – принимать и довольст­вовать их путевым содержанием.

Подлинными же хозяевами в устье Кальмиуса запорожские казаки стали в 1734 году. Именно в этом году была создана Кальмиусская паланка как административная единица Запорожской Сечи. Цент­ром ее было определено устье Кальмиуса, где издав­на и не однажды жили казаки. Именно там уже в 1734 году они построили новое укрепление, внутри которого находилось жилье для многочисленного гар­низона, конюшня для лошадей. Как истинные хрис­тиане, казаки держали в крепости и походную церковь.

Гарнизон самой крепости насчитывал до 200 ка­заков с полковой старшиной. Остальные служили в других местах паланки. Численность всех их дости­гала 700 человек. Так, в 1762 году, когда запорож­ское казачество присягало на верность Екатерине II, в Кальмиусской паланке приняли эту присягу 674 казака, без учета поселян всех названий, которым «поименно присягать не велено».

Рядом с крепостью выросла и слобода, как назвал ее в своей книге «Запорожское казачество» В. Голобуцкий. Именно поселение «у самого устья речки Кальмиуса при впадении ее в Азовское море» Д. Яворницкий считал центром Кальмиусской паланки. Та­кой же точки зрения придерживается и Н. Полонская-Василенко. Наконец, епископ Феодосии в «Ма­териалах для историко-статистического описания Екатеринославской епархии. Церкви и приходы прошедшего XVIII столетия» писал, что «...в 1776 го­ду губернатор Чертков, обозревая Азовскую губер­нию, был, между прочим, и на Кальмиусе, нашел здесь множество православного народа, каменную часовню и при ней Киевского Межигорского монас­тыря иеромонаха». И еще он писал, что до 1767 года в крепости Кальмиус существовала Свято-Николаев­ская походная церковь, которая была «поставлена запорожским «казачеством давно, с незапамятных времен».

Вот здесь мы и подошли к необходимости дать недвусмысленный и точный ответ на вопрос, который и поныне остается дискуссионным: кто же основал наш город и когда это произошло? Судите сами: це­лых два столетия датой основания считался 1779 год. За двести лет эта дата прочно вошла в научный обиход и стала канонической во всех энциклопеди­ческих изданиях, включая и Британскую энциклопе­дию, а также в преобладающем большинстве трудов историков как XIX, так и XX века.