Тем временем в анархическом движении СССР продолжались свои процессы внутреннего раскола все еще единственной общесоюзной организации - КАС. Те люди, которые по тем или иным причинам были настроены против московской КАС, списывались и созванивались друг с другом. На начало мая 1990 года в Ленинграде была запланирована конференция КАСовской оппозиции. Туда я уже поехал, - я уже не считал, что «не достоин». Хотя, приехав на эту конференцию «Объединения анархистов» или «Черного фронта» (было несколько проектов названия нашего будущего объединения), я все-таки по большей части молчал и слушал споры все тех же взрослых умных дядек. Тогда на меня большое впечатление произвели Петр Рауш, лидер ленинградской «Ассоциации секций свободных анархистов», и Виктор Щепотов, лидер анархо-коммунистов Ленинграда; там же я познакомился с саратовскими анархистами, с которыми был связан достаточно тесными дружескими отношениями в последующие два-три года. Конференция своей задачи не выполнила, в том смысле, что так и не была создана организация, призванная заменить КАС. Но общие принципы, на которых такое объединение должно было состояться, она приняла, решив, что нужно объединение всех вообще анархистов, а не только анархо-синдикалистов, - то есть ту проблему, с которой КАС когда-то столкнулась (КАС, организация анархистов-синдикалистов, реально объединяет самых разных анархистов), предлагалось решить путем создания более широкого объединения, в котором найдется место и для самой КАС. Для окончательного завершения процесса объединения решено было собраться в Саратове летом того же 1990 года. Делегации стали готовиться к отъезду, но в последнюю ночь конференции, перед тем, как разъехаться, все ее участники были арестованы ленинградской милицией.
Я не готов сейчас сказать, по поводу чего этот арест произошел с формальной точки зрения, а по сути, по факту, дело было так. Мы все, все делегации из разных городов, порядка 40 человек, ночевали в квартире Петра Рауша в центре Ленинграда. Когда приехала милиция, ей долго не открывали двери, но в итоге то ли мы сами открыли, то ли двери выломали; сопротивления никто не оказывал, в том числе пассивного. Нас забрали в райотдел милиции, где мы просидели до утра, после чего практически всех за неимением какого-либо состава преступления освободили. Но двух человек отправили на административный суд и дали по 40 суток. Осудили «индейца» Искандера, у которого было изъято холодное оружие (нож), и меня, поскольку у меня не оказалось при себе паспорта, - был только студенческий билет, который милиция благополучно «потеряла», и я оказался без документов. Сидел я в тюрьме на улице Бакунина (!), там я провел всего три дня, поскольку сразу, как меня туда привезли, заявил, что объявляю голодовку до своего освобождения. А в это же время ленинградские анархисты начали кампанию за мое освобождение, подключили к ней скандально известного уже тогда Александра Невзорова, с которым были связаны общими попойками, общим времяпровождением. И после двух-трех дней моей голодовки и пикетов, которые проходили в центре Ленинграда, приговор против меня, судя по всему, отменили, а меня, соответственно, освободили. Благодаря этому инциденту меня тогда и запомнили в анархической среде.
В июле того же года я поехал в Саратов, где только что прошел Учредительный съезд «Ассоциации движений анархистов» (так в итоге назвали альтернативное КАС общесоюзное объединение). Встретили меня там очень тепло и дружески, с распростертыми объятиями. Надо сказать, что в Саратов, а точнее, в город Балаково Саратовской области, я ехал с вполне определенной целью: участвовать в массовых беспорядках. В Балаково летом 1990 года должны были запустить в эксплуатацию четыре блока атомной электростанции. Реакторы на этих блоках ставились так называемого «чернобыльского типа», РБМК. Я не силен в экологических вопросах, поэтому не скажу вам, что это за РБМК, помню только, что «чернобыльского типа». Так вот, саратовские и нижегородские анархисты решили организовать лагерь протеста против строительства и запуска Балаковской АЭС, по образу известных кампаний против Тимелинской атомной электростанции в Европе. Лагерь протеста был поставлен еще в середине июня, но я тогда поехать не мог, потому что сдавал экзамены в университете. А как только я экзамены сдал, я выехал в Балаково, тем более, что один из моих казанских товарищей, который в этой экологической акции с самого начала участвовал, Миша Бортников, специально заезжал в Казань по поручению организаторов: привезти как можно больше людей для участия в радикальной акции. И вот я ехал в Балаково в расчете, что будет действительно какая-то радикальная акция, мы куда-то пойдем что-то штурмовать, что-то ломать, протестовать насилием. Однако руководство экологического лагеря акцию такого рода не планировало, то есть реально никто не ходил ничего штурмовать. Лагерь к моменту моего приезда простоял практически месяц, он сопровождался регулярными пикетами в Балаково, агитационными походами по предприятиям и учреждениям города, - и за месяц агитационная кампания привела к весьма серьезным результатам. Удалось раскачать весь этот город Балаково. Общее настроение жителей было такое, что против атомной электростанции, которая должна была быть в августе запущена, надо действительно выступить, причем всем вместе. По-моему, в это время уже шли разговоры о забастовках на предприятиях города, формировались стачкомы. А городские и общесоюзные власти на все это брожение никак не реагировали.
Чтобы подстегнуть события, в конце июля все-таки была проведена радикальная акция, ради которой и собирали как можно больше людей из разных ближайших городов – из Саратова, Самары, Казани, Нижнего Новгорода, а также Москвы. Утром, часов в шесть, участники лагеря перегородили трассу, которая вела из города на атомную станцию, и заблокировали ее, не пропуская работников станции ни в том, ни в другом направлении. Конечно, атомщиков не хватали за руки, за ноги, они могли, доехав до места блокады, выйти из служебных троллейбусов, на которых ездили на работу или с работы, обойти пикеты и отправляться дальше пешком на станцию или в город. Понятно, что к нам туда приехали корреспонденты из Москвы, но это было чуть потом. А поначалу мы были там сами по себе.
Как сейчас помню всю эту картину: утро, 6 часов, туман. На дороге видимость всего метров тридцать. Слышно уже, что подъезжают машины милиции с сиренами. Такая радикальная, экстремистская акция проводилась анархистами СССР фактически впервые, поэтому мы совершенно не знали, не имели представления, что с нами будут делать. То есть морально мы были готовы ко всему, - что нас сейчас начнут травить собаками, бить дубинками. Перед блокадой было решено, что мы оказываем пассивное сопротивление, то есть не даем себя задерживать, - не силой, а организовав живую цепь, сидим до последнего и пассивно сопротивляемся, удерживаясь сцепленными руками.
Раскидали нас минут за 10, задержали около 40 участников блокады, отвезли в милицию в Балаково. К вечеру того же дня было вынесено административное решение. Шесть человек были осуждены на сутки ареста (от 30 до 40 суток), остальным, на кого милиция не дала показания, что этот человек при задержании пинался ногами или плевался, вынесли предупреждение и отпустили. И понятно, что настроение людей, которых только что освободили, было недовольное: или всех освобождать или всех арестовать.
Морозов К.Н. Хочу реплику дать. А кто пинался ногами и тех, кто плевался, это входило в форму пассивного сопротивления, да?
Дубовик А. Во-первых, я не уверен, что такие моменты были, потому что это именно работники милиции давали такие показания: вот этот человек пнул кого-то ногой. Так это было на самом деле или нет, я не знаю, тем более что вокруг меня, в тех звеньях нашей живой цепи, в которых я находился, никто никого не пинал. Может быть, и зря.
Еще раз повторю, настроение было такое, что надо добиваться освобождения. Понятно, что идти штурмом на эти УВД и прочие заведения мы не можем, поэтому добивались освобождения все теми же пассивными способами. То есть, выйдя из здания суда, мы отправились в центральную часть города, к городскому комитету партии, расстелили на ступенях горкома спальники, привезенные из лагеря, и начали на этих ступенях сухую голодовку. У меня это была вторая голодовка и первая голодовка всухую, т.е. без воды. Голодовку объявило восемь человек, а остальные участники лагеря отправились по предприятиям города с информацией о происшедшем. И уже к вечеру этого же дня начался, как это называется, несанкционированный митинг, который проходил практически круглосуточно в течение следующих трех-четырех дней. Число участников митинга было порядка 20-30 тысяч человек, а общее настроение было достаточно накаленное против власти. Жители видели, что к ним в город приехали люди, которые борются за решение экологической проблемы, - актуальный, кстати говоря, тогда вопрос, после Чернобыля, на общем взлете экологического движения в СССР, – а городские власти им не то что не помогают, но еще и сажают их за это; ко всему прочему, люди еще и голодают, - значит, надо выйти, чтобы как-то их поддержать. И митинг своей цели достиг, на четвертый день всех арестованных освободили, отменив решение суда.
Вскоре после этого лагерь закончился, люди разъехались, а несколько человек из балаковцев, я и еще один человек из лагеря, остались в городе для того, чтобы развивать экологическое движение дальше. Мы продолжали проводить митинги, но теперь уже с требованием окончательно решить вопрос по поводу закрытия строительства новых блоков АЭС и отмены решения о запуске построенных блоков. Среди прочих требований уже местные активисты общественного движения подняли вопрос о том, чтобы решение об осуждении участников лагеря было вообще отменено в полном объеме. Дело в том, что, когда освобождали наших людей, в соответствующих формулировках нас признали виновными, но изменили решение об аресте на вынесение предупреждения. А балаковские активисты требовали, чтобы отменили вообще всякие административные предупреждения, т.е. признали участников блокады невиновными. Подчеркну, что эти балаковцы были, так сказать, «обычными людьми», политикой раньше не занимались, и до такого справедливого требования додумались совершенно самостоятельно.
Митинги проходили ежедневно примерно в течение недели, и собиралось на них уже до 40 тысяч человек. У меня тогда впервые появилась возможность выступать перед такой огромной толпой. Совершенно жуткое впечатление, когда выходишь перед толпой такого размера и ты говоришь, а все на тебя смотрят… И говорить с людьми надо было часами, - они собирались и не хотели расходиться, поддерживая требования против запуска АЭС и за отмену приговора экологам, а ведь чем-то надо было этот митинг занимать, т.е. непрерывно говорить, говорить, говорить… Этот процесс «раскачивания» города остался очень приятным для меня воспоминанием, особенно, когда после ареста местного балаковского лидера толпа пошла штурмовать горком. Вся эта огромная масса народа ворвалась на первый этаж здания горкома КПСС, в котором никого не было, потому что начальники к тому времени разбежались. Толпа захватила первый этаж…
Морозов К.Н. Это было вечером? Людей просто не было по окончании рабочего дня?
Дубовик А. Ну как же! Уже несколько дней подряд горком находился в осаде митингующих. Сотрудники просто туда уже не ходили работать, потому что еще в первые дни при попытке приезжать на работу толпа их встречала свистом, криками и всячески показывала свое агрессивное настроение против партийных чиновников. И они просто перестали приезжать на работу. Поэтому, когда где-то на шестой-седьмой день, толпе вдруг надоело стоять на площади, она пошла в это здание. Там никого не было, кроме вахтеров-охранников. Все получилось достаточно чинно и благородно, никаких погромов внутри не произошло, документы не пропадали, двери остались целыми, окна целыми, ничего не побили. Не было такого опыта, да и сейчас его нет – что делать дальше такой толпе. Что ей сказать и куда ее еще направить.
Нужно сказать еще, что лидер балаковского общественного комитета, созданного уже после разъезда лагеря, оказался весьма интересным человеком. Ее звали Нина Писанова, она была депутатом балаковского горсовета. Через месяц после знакомства с анархистами из экологического лагеря, она заявила, что присоединяется к анархистам и будет членом «Ассоциации движений анархистов». И дальше позиционировала себя уже как анархистка. А еще позже, где-то через два месяца после всех этих событий, она ушла с поста депутата и присоединилась к нашей маргинальной анархической среде, - в возрасте 40 лет. Она очень сильно отличалась от всех нас, но ее убедила присоединиться к анархистам радикальная позиция и те радикальные методы, которые мы предлагали.
Еще немного о радикальных методах и радикальных позициях. Я знаком с книгами Александра Тарасова, которые он писал по «экстремизму в России». С точки зрения Тарасова, радикализация анархистов произошла уже после распада Союза, примерно в 1992 году, а до этого все анархисты, категорически все, были, по его мнению, противниками насилия и экстремистских действий. Вот на опыте Балакова и Запорожья (об этом ниже), я могу сказать, что у себя в Поволжском регионе мы не были такими уж строгими реформистами, ненасильниками и эволюционистами. У нас, безусловно, не было никакой четкой стратегии, мы не знали, что и как нужно делать, но, по крайне мере, мы не боялись идти на противостояние с властью, в том числе и силовое. Для нас дальнейшая радикализация движения происходила гораздо менее болезненно, чем для москвичей, особенно КАСовских лидеров.
После того, как в конце августа 1990-го года балаковский лагерь закончил действовать, и я вернулся в Казань, возобновилась все та же деятельность казанских анархистов, которая велась весной. Опять шли уличные пикеты, делались попытки уличной агитации, но с этого времени стало четко видно, что начался отлив. То есть, если раньше нас в группе было порядка 70-80 человек, то теперь оставалось 20-25, может быть, 30 человек. Молодежь, старшеклассники, наигравшись за весну и устав от анархического времяпрепровождения, - разбежались. Численность группы продолжала падать и потом, и за весь период 1991 года опустилась до 10-12 человек. Мы теряли людей одного за другим.
Да, вернусь чуть-чуть назад, в весну 1990 года, и дам пример того, что мы собой представляли, как анархисты, в смысле влияния на студенческую среду. Это было время, когда в СССР только-только начали проникать протестантские церкви. Приезжали западные проповедники и начинали распространять учения всевозможных протестантских и неопротестантских церквей. В Казани первым активистом этого христианского движения был некий панк, который (извините меня за это слово) носил имя «Гаденыш». Как его звали в миру, по паспорту, я совершенно не знаю, - не знал тогда, не знаю и сейчас; все знакомые называли его только «Гаденыш». И вот он, студент третьего курса университета, решил объединить студентов-христиан и создать христианскую ассоциацию из студентов университета. Он распространял христианскую литературу, знакомился с людьми, вел прозелитическую деятельность. И когда он запланировал учредительное собрание «Союза студентов-христиан», то обратился к нашей анархической группе, сочувствующим которой был на тот момент, с просьбой дать объявление в нашу прессу (а у нас тогда готовился к выпуску первый номер газеты «Казанский анархист») и помочь ему расклеить листовки, анонсирующие это собрание. Мы ему помогли, расклеили листовки, предоставили наше помещение, в котором обычно проводились собрания. Когда я пришел посмотреть на это собрание христианских студентов, «Гаденыш» как раз открывал мероприятие. Начал он примерно так: «Вот наконец-то мы дожили до таких времен, когда нам, студентам-христианам, можно свободно собраться и решать свои проблемы, а то раньше мы находились в окружении красно-черной среды. Раньше мы находились под давлением КПСС или «Альянса казанских анархистов», и нам, студентам-христианам, негде было собраться поговорить, мы были вынуждены только постоянно испытывать давление коммунистов и анархистов». Сейчас это выглядит совершенно дико, непривычно. А в 1990 году было так. Христиане жаловались на то, что они находятся под доминирующим воздействием и анархистов, и КПСС.
Но уже осенью 1990-го все было не так. Начинался отлив. Я продолжал организовывать уличные пикеты, но все чаще приходилось выходить на них в одиночку. Я все так же брал знамя, литературу, газеты, раскладывал их, стоял и что-то там агитировал - уже практически один. Именно тогда я понял, что если даже мне когда-то придется остаться анархистом-одиночкой, я не пропаду: я вполне самодостаточен.
Морозов К.Н. А что, все было все с тем же антуражем? Стол, кипа листовок, газет и флаг?
Дубовик А. Да, флаг укреплялся на стене дома, у которого обычно проходил пикет, раскладывалась литература. У меня был мегафон при себе. Флаг к тому времени лидеры группы передали мне, поскольку я…
Морозов К.Н. Стал хранителем черно-зеленого анархического флага?
Дубовик А. Да, хранителем флага. В общем, фактически все имущество организации находилось у меня – мегафон, флаг и литература. И тогда же, с осени 90-го, начались мои собственные групповые и одиночные поездки в Москву, знакомства с московскими анархистами и опыты совместной работы с москвичами. Первая такая поездка была в октябре 1990-го, в «Московский союз анархистов», руководимый очень любопытной личностью Сашей Червяковым. Он бывший офицер милиции, по идейным соображениям ушел из милиции в 1986, в звании то ли старшего лейтенанта, то ли майора, и образовал этот «Союз анархистов». Имел очень жесткие трения, чуть ли не до драк, с московскими КАСовцами, которых он воспринимал как «скрытых комсомольцев» и агентуру КПСС в анархическом движении (за их непротивленчество и реформизм).
Так вот началось мое лично и АКА в целом сотрудничество с группой Червякова, с «Московским союзом анархистов».
Первая общая акция проходила в конце октября 1990-го. Это было пикетирование посольства Англии в СССР по поводу приговора одному активисту британского анархического движения, протестовавшему в связи с введением в Англии подушного налога. Британские анархисты тогда устраивали массовые демонстрации, и этого человека, организатора таких демонстраций, английский суд приговорил к трем или четырем годам заключения. Мы собрались перед зданием английского посольства, - казанцев человек 10 приехало, червяковцы (москвичи), тоже человек 10-15, и порядка 60 человек московских панков и хиппи, которые тогда называли себя «Анархо-радикальным объединением молодежи».
Морозов К.Н. Вот англичане-то, поди, удивились в посольстве!
Дубовик А. Англичанам удивляться было нечего, потому что в Англии в то время анархисты вели самую настоящую уличную войну, драки с полицией там происходили более или менее регулярно. У нас такого не было никогда. И что такое анархистское уличное движение, они знали лучше нас, на самом-то деле.
Пикетирование английского посольства закончилось несанкционированной демонстрацией, - от посольства, которое находилось на одной из набережных Москвы в районе Кремля, до Манежной площади. Выглядело все это довольно внушительно, но очень безалаберно: толпа около ста человек с десятком черных знамен, идущая по проезжей части московских улиц мимо совершенно растерявшихся милиционеров, которые не знают, как реагировать (Червякова из мегафона просили: «Товарищ майор, уберите ваших людей с проезжей части», - это его узнали бывшие коллеги!). С прохожими, шарахающимися от этой жуткой толпы, в которой преобладают панки с их вызывающим видом и поведением... У меня было двойственное чувство. С одной стороны – вот как здорово, что мы такой толпой идем. А с другой стороны, мне очень не понравилось, как мы выглядим со стороны. Как-то пугающе, маргинально. Привлечь на свою сторону людей таким шествием мы не сможем. Мы можем только удовлетворить свою собственную тягу к самовыражению, не более того.
Морозов К.Н. Это, наверное, характерно для панков, которые и придали вам определенный колорит, внешний колорит. Самовыражение, но никак не привлечение на свою сторону масс и людей, насколько я понимаю.
Дубовик А. Да, но это проблема не была понята и, во всяком случае, не решалась тогдашними лидерами, людьми интеллигентными, думающими, разбиравшихся в теориях, - теми людьми, которые естественным образом оказались во главе анархического движения. Проблема была в том, что они не справились с этой волной, – маргинально панковской, маргинально хипповской, - которая анархизм захлестнула и переродила, не дала ему развиться во что-то более серьезное. Загнала его в гетто.
можно и нужно. В том и суть.