Trinity
22-01-2009 13:02:53
Из воспоминаний Е.А.Джапаридзе
Смерть В.И.Ленина! Часы и минуты, когда стало известно о постигшем страну горе, похороны Ильича и сейчас забыть не могу и не забуду, сколько буду жить.
Я старалась восстановить в памяти всё как было. Внимательно в скорбном и тягостном молчании выслушала обращение партии и правительства к народу. Смерть Ильича воспринималась каждым, как своя личная большая трагедия. Задумалась: давно ли погиб отец? Порой кажется, совсем давно, а иногда - только вчера. Во всяком случае, явственно ощущаю: вновь будто переживаю всю горечь утраты отца.
23 января. Павелецкий вокзал. Растянувшаяся на многие километры траурная процессия с гробом Владимира Ильича медленно движется к Колонному залу. Длинная очередь скорбящих людей протянулась от Тверской до Дмитровки, хотя гроб в Дом Союзов еще не внесли и никого пока не пускают. Люди стоят, переминаясь с ноги на ногу, несмотря на дикую стужу. Как будто сама природа решила устроить испытание на стойкость москвичам, питерцам, многочисленным представителям из разных городов, приехавших отдать свой последний долг Ильичу. Потом стали жечь костры, чтобы хоть чуть-чуть согреться. Непрерывный нескончаемый поток людей. И так, почти четверо суток подряд.
Из Тифлиса приехали Серго Орджоникидзе с женой Зинаидой Гавриловной. Остановились у нас. Трудно было смотреть на Серго - он осунулся, побледнел. Очень тяжело переживал смерть Владимира Ильича. Возвратился в первый вечер домой поздно, дал волю своим чувствам, плакал навзрыд. Потом немного успокоившись, сквозь слёзы, стал рассказывать об Ильиче, вспоминать отдельные встречи с ним. Мы, потрясённые сидели вокруг Серго и молчали, только слёзы скатывались с наших глаз.
Средь ночи я с Люцией (Л.А.Джапаридзе, сестра Е.А.Джапаридзе) собрались уйти. Серго заметил, спросил: куда это мы направляемся, ведь мороз трескучий. Отвечаем: как куда - в очередь, как все... Надо же спешить в Колонный зал. Стал отговаривать: дескать, заболеть можно. Напомнил 1919 год, когда совместно с нашей матерью пришлось настрадаться из-за наших тяжелых недугов. Мы не поддавались этим уговорам. Тогда Серго обещал достать для нас пропуска. Мы сдались, но всё же ушли, на ночь глядя. Когда наша очередь подошла к Дому Союзов было уже ранее утро, что-то около шести. Поднялись по лестнице. Что творилось в душе - передать невозможно.
Траурные мелодии. Люстры, затянутые черным крепом. Венки, цветы. Их великое множество и становится с каждым часом всё больше. Тоска, боль. Мы уже совсем близко подходим к залу. Слышатся приглушенные рыдания. Самим тоже хочется рыдать. На глазах пелена и, как мы напрягаемся, чтобы рассмотреть дорогое лицо Ильича почти ничего не видим. Не успели оглянуться, как уже подвинулись к выходу.
Бежим домой. Все уже, разумеется, встали, на ногах. Никто на нас не обращает внимания, не спрашивает, где пропадали ночь, откуда возвратились. И так ясно, но только вечером пришел Серго и вручил нам пропуска, дающие право в любое время пройти в Колонный зал. К сожалению, не сумели мы с Лидией сохранить свои пропуска. Зато пропуск, выписанный на имя мамы, бережем, как дорогую реликвию.
У гроба Владимира Ильича мы видели многих его соратников, родных, близких. Глубокая невыразимая печаль была написана на лицах Надежды Константиновны, Анны Ильиничны, руководителей партии - М.И.Калинина, Ф.Э.Дзержинского, И.В.Сталина, Серго Орджоникидзе, М.В.Фрунзе, старых большевиков, представителей рабочего класса, крестьянства, интеллигенции, армии и флота.
Как-то возвращаясь домой, застали Серго. Он был взволнован, с возмущением упоминал имя Троцкого.
- Понимаете, Варо, - обращаясь к маме в такой-то момент он (Троцкий Е.Д.) запрашивает: надо ли ему приехать в Москву (Троцкий в это время находился на отдыхе. Е.Д.). Как будто на этот счет может возникнуть вопрос. Правильно ему ответили: поступайте, как сами считаете нужным. И он не приехал... Не счел для себя необходимым проводить Ильича в последний путь...
Тем временем поток приехавших со всех концов страны, из многих стран мира не уменьшался, а всё возрастал и возрастал. Люди шли проститься с Лениным...
Довелось мне быть на траурном заседании II съезда Советов, посвященного памяти Ильича. Заседание открыл Григорий Иванович Петровский. Потом со словами прощания выступил Михаил Иванович Калинин. Вслед за ним на трибуну поднялась Надежда Константиновна Крупская. Зал слушал её стоя и так было тихо, что малейший шорох отдавался в ушах. Говорила она приглушенным голосом. Помню её просьбу: не давать своей печали по Ильичу уходить во внешние почитания его личности. Она призывала не устраивать ему памятников, дворцов- всему этому, по выражению Надежды Константиновны, Ильич придавал так мало значения, так тяготился всем этим. Хотите, - подчеркнула Крупская, - почитать память Владимира Ильича - устраивайте ясли, детские сады и т.д., давайте во всём проводить в жизнь его советы.
Все участники съезда продолжали стоять, пока Надежда Константиновна, закончив своё выступление, не села на своё место в Президиуме.
На трибуне - И.В.Сталин, произносит клятву. От имени Центрального Комитета партии, от имени всех коммунистов. И от нашего, молодежи, имени, думала я, тоже. По-ленински жить, учиться и работать - вот отныне наш девиз.
Оживает в памяти день 27 января. Накануне, с ноля часов, доступ колонн трудящихся был прекращен. Семь утра. Мама с Зинаидой Гавриловной Орджоникидзе и мы с сестрой направляемся в Колонный зал. Серго, а также другие видные деятели партии и советского государства уже там. Через час, ровно в восемь, в почетный караул становятся Калинин, Сталин, Куйбышев, Курский, Орджоникидзе, Дзержинский, Енукидзе...
У гроба - Надежда Константиновна, Мария Ильинична, Анна Ильинична, Дмитрий Ильич.
Тишина. Вдруг кто-то запевает “Вы жертвою пали”... Подхватывают все, кто в зале. Потом раздаются мощные звуки Интернационала. Члены Политбюро ЦК, рабочие поднимают гроб с телом Владимира Ильича. Они медленно движутся к выходу, направляясь к Красной площади, туда, где уже выстроен в дереве временный мавзолей. Он почти не изменился первоначальный Мавзолей, только дерево заменено мрамором и гранитом.
Начиная с 10 утра и до 16 часов мимо гроба прошли многочисленные колонны трудящихся - представителей всех районов столицы. На мавзолее члены Политбюро ЦК, Президиума ЦИКа, руководители зарубежных партий, ветераны партии, рабочего и коммунистического движения...
Без пяти минут шестнадцать часов. Движение приостановлено. С гроба снимаются знамена ЦК ВКП(б), Коминтерна. Дзержинский, Сталин и другие, в том числе рабочие, поднимают гроб с телом Ильича и несут его в Мавзолей. Тишину нарушают ружейные залпы, гудки фабрик и заводов, паровозов... “Телеграф охрип от траурного гуда”. Именно так!
По телеграфным проводам разнёсся сигнал: “Встаньте, товарищи, Ильича хоронят”. И все, где кто бы не находился в это время, вставали.
Четыре минуты прошло и вот уже прозвучал новый сигнал: “Ленин умер. Ленин живёт”. И снова кто-то запевает: “Вы жертвою пали” - на этот раз любимую песню Ильича подхватывает вся Красная площадь - от края и до края.
Из воспоминаний О.И.Чечеткиной
На другой день мы, как обычно собрались в Свердловке (пионерские сборы и занятия проводились в помещении Свердловского университета. -И.К.). Все было в порядке, но нас удивило какое-то необыкновенное настроение у свердловцев: обычно шумливые, веселые, они ходили сегодня тихо, почти шепотом разговаривая друг с другом. Мы были в недоумении. Но скоро все объяснилось. Пришла Тамара Савельева и принесла с собой ужасную, потрясающую весть: в тот вечер, т.е. в вечер под 22-е января, когда мы посылали свою телеграмму нашему милому Ильичу (в телеграмме пионеры желали В.И.Ленину “полного и скорейшего выздоровления”), он скончался в своем доме в Горках. Мы не поверили Тамаре. Не могли мы. Не хотели верить этим ужасным, жестоким словам. Но скоро мы поняли, что это так: в столовой университета прошел Лядов с заплаканными глазами, многие студенты, собравшись в кучу, вели беседы, изредка прерываемые чьим-нибудь плачем. Да, они, эти крепкие закаленные общественники-свердловцы, коммунисты, побывавшие на фронтах и в тюрьмах, сейчас плакали как малые дети. Так значит правда? Правда то, что больше нет ЛЕНИНА? Мы никогда не увидим его милое с прищуром лицо? И камень, тяжелый, тяжелый камень лег на сердце, а к горлу уже катится комок и давит, давит до тех пор, пока из глаз не потекут горячие-горячие ручьи слез.
А вечером на улицах крики газетчиков: “Умер Ленин!”, “Смерть вождя!”, “Скончался Ильич!”. Кругом суровые хмурые лица... С уст не сходят речи о нем, об Ильиче. И кажется в морозном воздухе звучат тысячи голосов: “Смерть... смерть... Ильича”. Такой мороз, которого еще не видали не только мы, но и наши взрослые товарищи...
Густым серым туманом затянуты эти тяжелые траурные дни. В тумане встают улицы с белым паром от небывало сильных морозов, длинная вереница людей протянулась по этим улицам к вокзалу встречать его, Ленина, встречать последней встречей. Холодно, так холодно, что тело уже ничего не чувствует. Но мы крепимся, мы ребята, хотим дождаться красного гроба, чтобы взглянуть на него и мысленно представить себе “дедушку Ильича” живым. И вот он движется. Движется красный гроб, окруженный массой людей. И к каждому из них тянется невидимая, но крепкая нить, связывающая его с делом Ленина...
Утро. Мы в Доме Союзов... Большой Зал с белыми колоннами. Они затянуты глубоким трауром: красное с черным. Сквозь черный креп льют люстры свет на зал. И опять идут... идут... идут толпы людей. Вот возвышенность. Там красный гроб уже открытый, позволяющий видеть это дорогое, бесконечно милое лицо. Неужели это Ленин? Наш Ильич? И он мертв ! Да нет! Нет! Нет!.. нет! Он жив! Он должен быть жив для нас, для руководства всем пролетарским миром! Вот он..., но тихие мучительные звуки похоронного марша льются с хор. Будто для того, чтобы подтвердить еще раз: его нет! Музыка... креп на люстрах... гроб... и слезы... слезы... слезы переходят в рыдания...
Вечер. Костры. Белый туман мороза смешался с черным туманом траура. А дом, белый большой дом с красным гробом внутри? Он пуст? Закрыт?.. Нет... Он опять так же окружен людьми, он так же мал для всей массы движущихся очередей. Вышел из дома человек. Глаза заплаканы. Домой? Опять в конец очереди. Опять к нему. К вождю! Ночь... Мороз и люди... люди... люди...
Весь университет замолк. Не было слышно ни смеха, ни громкого разговора. Мы (пионеры - И.К.) собрались в клубе и говорим об Ильиче. И какая-то тоска грызет сердце, так что хочется плакать, плакать. И мы это делаем. От слез становится немного легче. Идти домой не хочется: дома тоже слезы и разговоры онем. Да и есть ли в эти дни другая тема? Кто говорит о другом? Никто...
День похорон. Нам так хочется побывать на Красной площади, где будут хоронить его. Но в такой мороз запретили брать детей на улицы.
Всю ночь раздавались взрывы: это взлетала земля, готовя могилу для красного гроба вождя. С утра мы в клубе (Свердловского университета - И.К.). Без пяти минут 4 ч. на улице. Ровно 55 мин. Трамваи. Извозчики, автомобили, пешеходы, все... все встало. Тысячи гудков загудели на всех московских фабриках, заводах. Весь пролетариат, все угнетенные всего мира прощались в эту минуту со своим учителем и вождем.
Теснее сплотились ряды коммунистической партии. Тысячи новых рабочих и крестьян влились в ее ряды. Ленинский набор... Стопки новых анкет и книжек. Масса новых свежих сил для продолжения “его” дела. Тысячи новых членов заменили пустое место в партии коммунистов.
Мама также вступила в партию в ленинский набор. Я, конечно, была ужасно рада за нее. Антонина (сестра В.И.Чечеткиной - И.К.) была в комсомоле, а мы с Борисом (брат О.И.Чечеткиной - И.К.) пионеры, так что наша семья, если не считать Толи (брат О.И.Чечеткиной - И.К.) стала “коммунистической” семьей.
В первые же дни после смерти Ленина наш отряд передал в комсомол несколько старших пионеров, в том числе Полю Викулову и Марусю Емельянову. Я как-то не осмелилась подать заявление. Еще рановато. Все еще никак не могли привыкнуть к мысли о смерти Ленина, но работа пошла вперед скорее и лучше. Работали в отряде с мыслью о Ленине.
Смерть В.И.Ленина! Часы и минуты, когда стало известно о постигшем страну горе, похороны Ильича и сейчас забыть не могу и не забуду, сколько буду жить.
Я старалась восстановить в памяти всё как было. Внимательно в скорбном и тягостном молчании выслушала обращение партии и правительства к народу. Смерть Ильича воспринималась каждым, как своя личная большая трагедия. Задумалась: давно ли погиб отец? Порой кажется, совсем давно, а иногда - только вчера. Во всяком случае, явственно ощущаю: вновь будто переживаю всю горечь утраты отца.
23 января. Павелецкий вокзал. Растянувшаяся на многие километры траурная процессия с гробом Владимира Ильича медленно движется к Колонному залу. Длинная очередь скорбящих людей протянулась от Тверской до Дмитровки, хотя гроб в Дом Союзов еще не внесли и никого пока не пускают. Люди стоят, переминаясь с ноги на ногу, несмотря на дикую стужу. Как будто сама природа решила устроить испытание на стойкость москвичам, питерцам, многочисленным представителям из разных городов, приехавших отдать свой последний долг Ильичу. Потом стали жечь костры, чтобы хоть чуть-чуть согреться. Непрерывный нескончаемый поток людей. И так, почти четверо суток подряд.
Из Тифлиса приехали Серго Орджоникидзе с женой Зинаидой Гавриловной. Остановились у нас. Трудно было смотреть на Серго - он осунулся, побледнел. Очень тяжело переживал смерть Владимира Ильича. Возвратился в первый вечер домой поздно, дал волю своим чувствам, плакал навзрыд. Потом немного успокоившись, сквозь слёзы, стал рассказывать об Ильиче, вспоминать отдельные встречи с ним. Мы, потрясённые сидели вокруг Серго и молчали, только слёзы скатывались с наших глаз.
Средь ночи я с Люцией (Л.А.Джапаридзе, сестра Е.А.Джапаридзе) собрались уйти. Серго заметил, спросил: куда это мы направляемся, ведь мороз трескучий. Отвечаем: как куда - в очередь, как все... Надо же спешить в Колонный зал. Стал отговаривать: дескать, заболеть можно. Напомнил 1919 год, когда совместно с нашей матерью пришлось настрадаться из-за наших тяжелых недугов. Мы не поддавались этим уговорам. Тогда Серго обещал достать для нас пропуска. Мы сдались, но всё же ушли, на ночь глядя. Когда наша очередь подошла к Дому Союзов было уже ранее утро, что-то около шести. Поднялись по лестнице. Что творилось в душе - передать невозможно.
Траурные мелодии. Люстры, затянутые черным крепом. Венки, цветы. Их великое множество и становится с каждым часом всё больше. Тоска, боль. Мы уже совсем близко подходим к залу. Слышатся приглушенные рыдания. Самим тоже хочется рыдать. На глазах пелена и, как мы напрягаемся, чтобы рассмотреть дорогое лицо Ильича почти ничего не видим. Не успели оглянуться, как уже подвинулись к выходу.
Бежим домой. Все уже, разумеется, встали, на ногах. Никто на нас не обращает внимания, не спрашивает, где пропадали ночь, откуда возвратились. И так ясно, но только вечером пришел Серго и вручил нам пропуска, дающие право в любое время пройти в Колонный зал. К сожалению, не сумели мы с Лидией сохранить свои пропуска. Зато пропуск, выписанный на имя мамы, бережем, как дорогую реликвию.
У гроба Владимира Ильича мы видели многих его соратников, родных, близких. Глубокая невыразимая печаль была написана на лицах Надежды Константиновны, Анны Ильиничны, руководителей партии - М.И.Калинина, Ф.Э.Дзержинского, И.В.Сталина, Серго Орджоникидзе, М.В.Фрунзе, старых большевиков, представителей рабочего класса, крестьянства, интеллигенции, армии и флота.
Как-то возвращаясь домой, застали Серго. Он был взволнован, с возмущением упоминал имя Троцкого.
- Понимаете, Варо, - обращаясь к маме в такой-то момент он (Троцкий Е.Д.) запрашивает: надо ли ему приехать в Москву (Троцкий в это время находился на отдыхе. Е.Д.). Как будто на этот счет может возникнуть вопрос. Правильно ему ответили: поступайте, как сами считаете нужным. И он не приехал... Не счел для себя необходимым проводить Ильича в последний путь...
Тем временем поток приехавших со всех концов страны, из многих стран мира не уменьшался, а всё возрастал и возрастал. Люди шли проститься с Лениным...
Довелось мне быть на траурном заседании II съезда Советов, посвященного памяти Ильича. Заседание открыл Григорий Иванович Петровский. Потом со словами прощания выступил Михаил Иванович Калинин. Вслед за ним на трибуну поднялась Надежда Константиновна Крупская. Зал слушал её стоя и так было тихо, что малейший шорох отдавался в ушах. Говорила она приглушенным голосом. Помню её просьбу: не давать своей печали по Ильичу уходить во внешние почитания его личности. Она призывала не устраивать ему памятников, дворцов- всему этому, по выражению Надежды Константиновны, Ильич придавал так мало значения, так тяготился всем этим. Хотите, - подчеркнула Крупская, - почитать память Владимира Ильича - устраивайте ясли, детские сады и т.д., давайте во всём проводить в жизнь его советы.
Все участники съезда продолжали стоять, пока Надежда Константиновна, закончив своё выступление, не села на своё место в Президиуме.
На трибуне - И.В.Сталин, произносит клятву. От имени Центрального Комитета партии, от имени всех коммунистов. И от нашего, молодежи, имени, думала я, тоже. По-ленински жить, учиться и работать - вот отныне наш девиз.
Оживает в памяти день 27 января. Накануне, с ноля часов, доступ колонн трудящихся был прекращен. Семь утра. Мама с Зинаидой Гавриловной Орджоникидзе и мы с сестрой направляемся в Колонный зал. Серго, а также другие видные деятели партии и советского государства уже там. Через час, ровно в восемь, в почетный караул становятся Калинин, Сталин, Куйбышев, Курский, Орджоникидзе, Дзержинский, Енукидзе...
У гроба - Надежда Константиновна, Мария Ильинична, Анна Ильинична, Дмитрий Ильич.
Тишина. Вдруг кто-то запевает “Вы жертвою пали”... Подхватывают все, кто в зале. Потом раздаются мощные звуки Интернационала. Члены Политбюро ЦК, рабочие поднимают гроб с телом Владимира Ильича. Они медленно движутся к выходу, направляясь к Красной площади, туда, где уже выстроен в дереве временный мавзолей. Он почти не изменился первоначальный Мавзолей, только дерево заменено мрамором и гранитом.
Начиная с 10 утра и до 16 часов мимо гроба прошли многочисленные колонны трудящихся - представителей всех районов столицы. На мавзолее члены Политбюро ЦК, Президиума ЦИКа, руководители зарубежных партий, ветераны партии, рабочего и коммунистического движения...
Без пяти минут шестнадцать часов. Движение приостановлено. С гроба снимаются знамена ЦК ВКП(б), Коминтерна. Дзержинский, Сталин и другие, в том числе рабочие, поднимают гроб с телом Ильича и несут его в Мавзолей. Тишину нарушают ружейные залпы, гудки фабрик и заводов, паровозов... “Телеграф охрип от траурного гуда”. Именно так!
По телеграфным проводам разнёсся сигнал: “Встаньте, товарищи, Ильича хоронят”. И все, где кто бы не находился в это время, вставали.
Четыре минуты прошло и вот уже прозвучал новый сигнал: “Ленин умер. Ленин живёт”. И снова кто-то запевает: “Вы жертвою пали” - на этот раз любимую песню Ильича подхватывает вся Красная площадь - от края и до края.
Из воспоминаний О.И.Чечеткиной
На другой день мы, как обычно собрались в Свердловке (пионерские сборы и занятия проводились в помещении Свердловского университета. -И.К.). Все было в порядке, но нас удивило какое-то необыкновенное настроение у свердловцев: обычно шумливые, веселые, они ходили сегодня тихо, почти шепотом разговаривая друг с другом. Мы были в недоумении. Но скоро все объяснилось. Пришла Тамара Савельева и принесла с собой ужасную, потрясающую весть: в тот вечер, т.е. в вечер под 22-е января, когда мы посылали свою телеграмму нашему милому Ильичу (в телеграмме пионеры желали В.И.Ленину “полного и скорейшего выздоровления”), он скончался в своем доме в Горках. Мы не поверили Тамаре. Не могли мы. Не хотели верить этим ужасным, жестоким словам. Но скоро мы поняли, что это так: в столовой университета прошел Лядов с заплаканными глазами, многие студенты, собравшись в кучу, вели беседы, изредка прерываемые чьим-нибудь плачем. Да, они, эти крепкие закаленные общественники-свердловцы, коммунисты, побывавшие на фронтах и в тюрьмах, сейчас плакали как малые дети. Так значит правда? Правда то, что больше нет ЛЕНИНА? Мы никогда не увидим его милое с прищуром лицо? И камень, тяжелый, тяжелый камень лег на сердце, а к горлу уже катится комок и давит, давит до тех пор, пока из глаз не потекут горячие-горячие ручьи слез.
А вечером на улицах крики газетчиков: “Умер Ленин!”, “Смерть вождя!”, “Скончался Ильич!”. Кругом суровые хмурые лица... С уст не сходят речи о нем, об Ильиче. И кажется в морозном воздухе звучат тысячи голосов: “Смерть... смерть... Ильича”. Такой мороз, которого еще не видали не только мы, но и наши взрослые товарищи...
Густым серым туманом затянуты эти тяжелые траурные дни. В тумане встают улицы с белым паром от небывало сильных морозов, длинная вереница людей протянулась по этим улицам к вокзалу встречать его, Ленина, встречать последней встречей. Холодно, так холодно, что тело уже ничего не чувствует. Но мы крепимся, мы ребята, хотим дождаться красного гроба, чтобы взглянуть на него и мысленно представить себе “дедушку Ильича” живым. И вот он движется. Движется красный гроб, окруженный массой людей. И к каждому из них тянется невидимая, но крепкая нить, связывающая его с делом Ленина...
Утро. Мы в Доме Союзов... Большой Зал с белыми колоннами. Они затянуты глубоким трауром: красное с черным. Сквозь черный креп льют люстры свет на зал. И опять идут... идут... идут толпы людей. Вот возвышенность. Там красный гроб уже открытый, позволяющий видеть это дорогое, бесконечно милое лицо. Неужели это Ленин? Наш Ильич? И он мертв ! Да нет! Нет! Нет!.. нет! Он жив! Он должен быть жив для нас, для руководства всем пролетарским миром! Вот он..., но тихие мучительные звуки похоронного марша льются с хор. Будто для того, чтобы подтвердить еще раз: его нет! Музыка... креп на люстрах... гроб... и слезы... слезы... слезы переходят в рыдания...
Вечер. Костры. Белый туман мороза смешался с черным туманом траура. А дом, белый большой дом с красным гробом внутри? Он пуст? Закрыт?.. Нет... Он опять так же окружен людьми, он так же мал для всей массы движущихся очередей. Вышел из дома человек. Глаза заплаканы. Домой? Опять в конец очереди. Опять к нему. К вождю! Ночь... Мороз и люди... люди... люди...
Весь университет замолк. Не было слышно ни смеха, ни громкого разговора. Мы (пионеры - И.К.) собрались в клубе и говорим об Ильиче. И какая-то тоска грызет сердце, так что хочется плакать, плакать. И мы это делаем. От слез становится немного легче. Идти домой не хочется: дома тоже слезы и разговоры онем. Да и есть ли в эти дни другая тема? Кто говорит о другом? Никто...
День похорон. Нам так хочется побывать на Красной площади, где будут хоронить его. Но в такой мороз запретили брать детей на улицы.
Всю ночь раздавались взрывы: это взлетала земля, готовя могилу для красного гроба вождя. С утра мы в клубе (Свердловского университета - И.К.). Без пяти минут 4 ч. на улице. Ровно 55 мин. Трамваи. Извозчики, автомобили, пешеходы, все... все встало. Тысячи гудков загудели на всех московских фабриках, заводах. Весь пролетариат, все угнетенные всего мира прощались в эту минуту со своим учителем и вождем.
Теснее сплотились ряды коммунистической партии. Тысячи новых рабочих и крестьян влились в ее ряды. Ленинский набор... Стопки новых анкет и книжек. Масса новых свежих сил для продолжения “его” дела. Тысячи новых членов заменили пустое место в партии коммунистов.
Мама также вступила в партию в ленинский набор. Я, конечно, была ужасно рада за нее. Антонина (сестра В.И.Чечеткиной - И.К.) была в комсомоле, а мы с Борисом (брат О.И.Чечеткиной - И.К.) пионеры, так что наша семья, если не считать Толи (брат О.И.Чечеткиной - И.К.) стала “коммунистической” семьей.
В первые же дни после смерти Ленина наш отряд передал в комсомол несколько старших пионеров, в том числе Полю Викулову и Марусю Емельянову. Я как-то не осмелилась подать заявление. Еще рановато. Все еще никак не могли привыкнуть к мысли о смерти Ленина, но работа пошла вперед скорее и лучше. Работали в отряде с мыслью о Ленине.