afa-punk-23
15-11-2014 12:55:31
Предлагаем вашему вниманию отрывок из статьи Г.Маркузе "Природа и революция" (1972)
Маркс говорит о формировании объективного мира «по законам красоты», как характеристике свободной человеческой практики, — не случайно и не ради красного словца. Эстетические качества по своей сущности ненасильственны, несовместимы с господством — качества, которые в сфере искусств и в репрессивном употреблении понятия «эстетического» как связанного только с сублимированной «высокой культурой» отделены от социальной действительности и от «практики» как таковой. Революция должна была бы упразднить эту репрессию и вернуть эстетическим потребностям их подрывную силу, способную к противодействию доминирующей агрессивности, которая сформировала общественный и природный универсум. Предпосылкой свободы является способность к «рецептивности», «пассивности»: это способность видеть вещи как обладающие собственным, присущим им правом, переживать радость, заключённую в них, эротическую энергию природы — энергию, которая должна быть освобождена. Природа также жаждет революции! Эта рецептивность сама есть почва творчества — она противостоит не производительности как таковой, а деструктивной производительности.
Последняя всегда была отличительной черта господства мужчины; в той мере, в какой «мужское начало» было ведущей духовной и физической силой, свободное общество должно быть «решительным отрицанием» этого принципа — оно должно быть женским обществом. Но это не имеет ничего общего с каким бы то ни было матриархатом — образ женщины как матери сам является репрессивным. Он трансформирует биологический факт в этическую и культурную ценность и тем самым поддерживает и оправдывает социальную репрессию. Речь идёт скорее о победе Эроса над агрессией в мужчинах и женщинах, а в цивилизации, отмеченной господством мужчины, это означает «феминизацию» мужчины. Речь идёт о решительных изменениях в структуре влечений — ослабление первичной агрессивности, которая в сочетании биологических и социальных факторов правила патриархальной культурой.
В этой трансформации движение за освобождение женщин становится радикальной силой в той степени, в какой оно вырывается за пределы сферы агрессивных потребностей и практик, всей общественной организации и разделения функций. Иными словами, движение становится радикальным в той степени, в какой оно нацелено не только на равенство в рамках структуры труда и ценностей существующего общества (что означало бы равенство в дегуманизации), а на изменения самой этой структуры (базовые требования равных возможностей, равной платы и освобождения от полной занятости в домашнем хозяйстве и по уходу за детьми выступают здесь предпосылками). В рамках существующей структуры не свободны ни мужчины, ни женщины — и дегуманизация мужчин, возможно, даже больше, чем женщин, поскольку первые страдают не только от ленты конвейера и сборочной линии, но также и от норм и «этики» «делового сообщества».
И тем не менее освобождение женщин было бы более решительным, чем освобождение мужчин, поскольку общественное использование биологической конституции женщин всегда способствовало усилению репрессии в отношении них. Вынашивание детей, материнство мыслится не только как их природная функция, но и как осуществление их «природы» — и то же самое в отношении роли жены, поскольку воспроизводство рода происходит в рамках моногамной патриархальной семьи. Вне этих рамок женщина всё ещё остаётся преимущественно игрушкой или средством для временного выхода сексуальной энергии, не израсходованной в супружестве.
Теория Маркса рассматривает сексуальную эксплуатацию как первичную эксплуатацию, и движение за освобождение женщин ведёт борьбу с низведением женщины до уровня «сексуального объекта». Но трудно отделаться от чувства, что репрессивные характеристики буржуазно-капиталистической организации общества вступают в борьбу против этой организации. С исторической точки зрения образ женщины как сексуального объекта и её меновая стоимость на рынке обесценивают прежние образы женщины как матери и жены. Эти более ранние образы играют важную роль в буржуазной идеологии в период развития капитализма, который ныне остался позади, — период, когда в динамике экономики всё ещё имел важное значение «внутримирский аскетизм». Нынешний образ женщины как сексуального объекта представляет собой десублимацию буржуазной морали, что является характеристикой «более высокой ступени» развития капитализма. Здесь также торжествует всеобщая товарная форма — она теперь проникает в некогда священную и защищённую от неё сферу. Тело женщины, пластически идеализированное «Плейбоем», становится товаром с высокой меновой стоимостью. Пожалуй, это дезинтеграция буржуазной морали, но – кому это выгодно? Действительно, этот новый образ помогает повысить уровень продаж, и, хотя пластическая красота — не обязательно реальная вещь, она стимулирует эстетически-чувственные потребности, которые в своём развитии должны стать несовместимыми с телом как инструментом отчуждённого труда. Мужское тело также превращено в объект создания сексуального образа. Оно также подано пластичным, дезодорировано… — чистая меновая стоимость. После секуляризации религии, после трансформации этики в оруэлловское лицемерие: не является ли «социализация» тела как сексуального объекта одним из последних решающих шагов к приобретению обществом обмена своей законченной формы — законченной формы, которая является началом конца?
Тем не менее публичное представление тела (в данном случае женского тела) как объекта означает дегуманизацию тем более, что это усиливает доминирующую роль мужчины как агрессивного субъекта, для которого это представление предназначается. Природа сексуальных отношений такова, что и мужчина, и женщина являются одновременно субъектом и объектом; эротическая и агрессивная энергия смешиваются у обоих. Избыточная агрессия мужчины социально обусловлена, как и избыточная пассивность женщины. Но за социальными факторами, определяющими мужскую агрессивность и женскую восприимчивость, существует естественный контраст — именно женщина «воплощает» в буквальном смысле обещание мира, радости, конец насилия. Нежность, восприимчивость, чувственность стали чертами (или искажёнными чертами) её тела — чертами ее (подавленной) человечности. Эти женские качества, вполне возможно, детерминированы развитием капитализма. Это подлинно диалектический процесс [20]. Хотя сведение конкретных индивидуальных способностей к абстрактной рабочей силе установило абстрактное равенство между мужчинами и женщинами (равенство перед машиной), эта абстракция была менее завершённой в случае женщины.
Женщины были вовлечены в материальный процесс производства в качестве наёмных рабочих в меньшей степени, чем мужчины. На женщине полностью лежало домашнее хозяйство, семья, которая полагалась сферой реализации буржуазного индивида. Однако эта сфера была изолирована от производственного процесса, что способствовало искажению личности женщины. И тем не менее эта изоляция от отчуждённого капиталистического мира труда позволило женщине до некоторой степени уберечься от огрубляющего принципа производительности, сохранить большую естественность своей чувствительности — остаться более человечной, чем мужчина. То, что образ (и реальность) женщины был детерминирован агрессивным обществом, в котором доминировали мужчины, не означает, что эта детерминация должна быть отброшена и что освобождение женщин должно произойти путём преодоления женской «природы». Такое уравнивание мужчины и женщины было бы регрессивным — это было бы новой формой принятия женщиной мужского принципа. Здесь также исторический процесс диалектичен: патриархальное общество создало женский образ, женское противоначало, которое ещё способно стать одним из могильщиков патриархального общества. Также и в этом смысле женщина несёт в себе обещание освобождения. Именно женщина на картине Делакруа держит флаг революции и ведёт людей на баррикады. Не ней нет униформы, на её лице нет следов насилия. Но в её руке ружьё — ибо конец насилия можно приблизить только в борьбе...
Источник: http://www.aitrus.info/node/3322
Маркс говорит о формировании объективного мира «по законам красоты», как характеристике свободной человеческой практики, — не случайно и не ради красного словца. Эстетические качества по своей сущности ненасильственны, несовместимы с господством — качества, которые в сфере искусств и в репрессивном употреблении понятия «эстетического» как связанного только с сублимированной «высокой культурой» отделены от социальной действительности и от «практики» как таковой. Революция должна была бы упразднить эту репрессию и вернуть эстетическим потребностям их подрывную силу, способную к противодействию доминирующей агрессивности, которая сформировала общественный и природный универсум. Предпосылкой свободы является способность к «рецептивности», «пассивности»: это способность видеть вещи как обладающие собственным, присущим им правом, переживать радость, заключённую в них, эротическую энергию природы — энергию, которая должна быть освобождена. Природа также жаждет революции! Эта рецептивность сама есть почва творчества — она противостоит не производительности как таковой, а деструктивной производительности.
Последняя всегда была отличительной черта господства мужчины; в той мере, в какой «мужское начало» было ведущей духовной и физической силой, свободное общество должно быть «решительным отрицанием» этого принципа — оно должно быть женским обществом. Но это не имеет ничего общего с каким бы то ни было матриархатом — образ женщины как матери сам является репрессивным. Он трансформирует биологический факт в этическую и культурную ценность и тем самым поддерживает и оправдывает социальную репрессию. Речь идёт скорее о победе Эроса над агрессией в мужчинах и женщинах, а в цивилизации, отмеченной господством мужчины, это означает «феминизацию» мужчины. Речь идёт о решительных изменениях в структуре влечений — ослабление первичной агрессивности, которая в сочетании биологических и социальных факторов правила патриархальной культурой.
В этой трансформации движение за освобождение женщин становится радикальной силой в той степени, в какой оно вырывается за пределы сферы агрессивных потребностей и практик, всей общественной организации и разделения функций. Иными словами, движение становится радикальным в той степени, в какой оно нацелено не только на равенство в рамках структуры труда и ценностей существующего общества (что означало бы равенство в дегуманизации), а на изменения самой этой структуры (базовые требования равных возможностей, равной платы и освобождения от полной занятости в домашнем хозяйстве и по уходу за детьми выступают здесь предпосылками). В рамках существующей структуры не свободны ни мужчины, ни женщины — и дегуманизация мужчин, возможно, даже больше, чем женщин, поскольку первые страдают не только от ленты конвейера и сборочной линии, но также и от норм и «этики» «делового сообщества».
И тем не менее освобождение женщин было бы более решительным, чем освобождение мужчин, поскольку общественное использование биологической конституции женщин всегда способствовало усилению репрессии в отношении них. Вынашивание детей, материнство мыслится не только как их природная функция, но и как осуществление их «природы» — и то же самое в отношении роли жены, поскольку воспроизводство рода происходит в рамках моногамной патриархальной семьи. Вне этих рамок женщина всё ещё остаётся преимущественно игрушкой или средством для временного выхода сексуальной энергии, не израсходованной в супружестве.
Теория Маркса рассматривает сексуальную эксплуатацию как первичную эксплуатацию, и движение за освобождение женщин ведёт борьбу с низведением женщины до уровня «сексуального объекта». Но трудно отделаться от чувства, что репрессивные характеристики буржуазно-капиталистической организации общества вступают в борьбу против этой организации. С исторической точки зрения образ женщины как сексуального объекта и её меновая стоимость на рынке обесценивают прежние образы женщины как матери и жены. Эти более ранние образы играют важную роль в буржуазной идеологии в период развития капитализма, который ныне остался позади, — период, когда в динамике экономики всё ещё имел важное значение «внутримирский аскетизм». Нынешний образ женщины как сексуального объекта представляет собой десублимацию буржуазной морали, что является характеристикой «более высокой ступени» развития капитализма. Здесь также торжествует всеобщая товарная форма — она теперь проникает в некогда священную и защищённую от неё сферу. Тело женщины, пластически идеализированное «Плейбоем», становится товаром с высокой меновой стоимостью. Пожалуй, это дезинтеграция буржуазной морали, но – кому это выгодно? Действительно, этот новый образ помогает повысить уровень продаж, и, хотя пластическая красота — не обязательно реальная вещь, она стимулирует эстетически-чувственные потребности, которые в своём развитии должны стать несовместимыми с телом как инструментом отчуждённого труда. Мужское тело также превращено в объект создания сексуального образа. Оно также подано пластичным, дезодорировано… — чистая меновая стоимость. После секуляризации религии, после трансформации этики в оруэлловское лицемерие: не является ли «социализация» тела как сексуального объекта одним из последних решающих шагов к приобретению обществом обмена своей законченной формы — законченной формы, которая является началом конца?
Тем не менее публичное представление тела (в данном случае женского тела) как объекта означает дегуманизацию тем более, что это усиливает доминирующую роль мужчины как агрессивного субъекта, для которого это представление предназначается. Природа сексуальных отношений такова, что и мужчина, и женщина являются одновременно субъектом и объектом; эротическая и агрессивная энергия смешиваются у обоих. Избыточная агрессия мужчины социально обусловлена, как и избыточная пассивность женщины. Но за социальными факторами, определяющими мужскую агрессивность и женскую восприимчивость, существует естественный контраст — именно женщина «воплощает» в буквальном смысле обещание мира, радости, конец насилия. Нежность, восприимчивость, чувственность стали чертами (или искажёнными чертами) её тела — чертами ее (подавленной) человечности. Эти женские качества, вполне возможно, детерминированы развитием капитализма. Это подлинно диалектический процесс [20]. Хотя сведение конкретных индивидуальных способностей к абстрактной рабочей силе установило абстрактное равенство между мужчинами и женщинами (равенство перед машиной), эта абстракция была менее завершённой в случае женщины.
Женщины были вовлечены в материальный процесс производства в качестве наёмных рабочих в меньшей степени, чем мужчины. На женщине полностью лежало домашнее хозяйство, семья, которая полагалась сферой реализации буржуазного индивида. Однако эта сфера была изолирована от производственного процесса, что способствовало искажению личности женщины. И тем не менее эта изоляция от отчуждённого капиталистического мира труда позволило женщине до некоторой степени уберечься от огрубляющего принципа производительности, сохранить большую естественность своей чувствительности — остаться более человечной, чем мужчина. То, что образ (и реальность) женщины был детерминирован агрессивным обществом, в котором доминировали мужчины, не означает, что эта детерминация должна быть отброшена и что освобождение женщин должно произойти путём преодоления женской «природы». Такое уравнивание мужчины и женщины было бы регрессивным — это было бы новой формой принятия женщиной мужского принципа. Здесь также исторический процесс диалектичен: патриархальное общество создало женский образ, женское противоначало, которое ещё способно стать одним из могильщиков патриархального общества. Также и в этом смысле женщина несёт в себе обещание освобождения. Именно женщина на картине Делакруа держит флаг революции и ведёт людей на баррикады. Не ней нет униформы, на её лице нет следов насилия. Но в её руке ружьё — ибо конец насилия можно приблизить только в борьбе...
Источник: http://www.aitrus.info/node/3322