Метафизическая антропология анархо-примитивизма - Единый Форум Анархистов

zajets

10-10-2010 16:38:30

Написал Висячий Мох, Киев
10.10.2010

Текст является продолжением дискуссии, начатой статьей "Анархо-примитивизм и анархистская критика" http://livasprava.info/content/view/2303/1/

Потерянный рай анархо-примитивизма

Вообще, вся эта зерзановская история о первобытном рае подозрительно напоминает широко разрекламированный миф об известных событиях в Эдеме. Врезультате грехопадения люди лишаются божественной благодати, изгоняются в несовершенный материальный мир, где вынуждены в муках рожать детей, сажать огород, строить государство и т.д.

Историяпосле грехопадения представляет собой нарастающий регресс. Но, в то же время, человек в обреченном, в общем-то, мире имеет шанс на спасение. В мире другом, лучшем. Для этого необходимо отказаться от обреченного мира, а в поисках мира лучшего оглянуться назад. Но то, что откроется взгляду, в виду колоссальной отдаленности во времени, будет настолько размытым и неясным, что попытка зафиксировать это в индивидуальном сознании приведет к появлению очередного мифа. А если положить его в основу социально-политической концепции, то неизбежно начнет формироваться религиозный культа, с неким недостижимым духовным идеалом вцентре мировоззрения. В примитивизме роль духовного идеала играет образпримитивного человека и вообще всего, что с ним связано. Примитивисты любят примитивного человека, почитают его как идеал, изучают, наследуют.Познают «божественное», под руководством особых просвещенных людей - антропологов.

Сам акт грехопадения трактуется как следствие некоего коварного внешнего вмешательства, но, вместе с тем, поступок вполне осознанный, фундаментально определяющий судьбу человека, его совершившего. Одним из последствий такого поступка является размыкание цикла, появление линейного времени, т.е. смерти. Человек становится смертным, но преодолеть смерть можно, вернувшись к истокам, преодолев регресс, замкнув время в цикл. «Пустое, однородное и унифицированное время должно уступить свое место самобытности бессменного настоящего» (Джон Зерзан «Антимир современности»).

Анархо-примитивизм: зачем что-то менять?

Начало истории, начало регресса, по Зерзану, – выбор одного из минимум двух потенциально возможных вариантов – в данном случае, неправильного - символическое мышление-одомашнивание-цивилизация. «Свойственна ли людям символическая мысль изначально или она развилась, благодаря культурному сдвигу или адаптации, дискуссионно, но, говорят примитивисты, символический способ выражения и понимания ограничен и зависимость от него ведёт к олицетворению, отчуждению и ограниченному восприятию» (http://ru.wikipedia.org/wiki/Анархо-примитивизм). Причем неправильный выбор сделан вполне осознанно. «Лично мне кажется разумным считать, что причиной очевидного отсутствия «прогресса» был именно интеллект — осознающий совершенство общества собирателей и охотников и удовлетворенный такой жизнью», - говорит Зерзан. «Когда сегодня археологи заявляют о том, что наши предки не меняли орудий на протяжении миллиона лет, хотя обладали необходимым интеллектом для этого, чем можно это объяснить? Но затем приходит мысль: если у вас в руках хорошая вещь, которая вас устраивает, зачем что-то менять?». Т.е. на протяжении двух миллионов лет разрозненные отчужденные друг от друга группы первых людей при отсутствии какой-либо внутри и межгрупповой вербальной коммуникации, каждая независимо друг от друга, принимали идентичные решения, сталкиваясь с выбором, который в то время по объективным причинам просто не мог пониматься как фундаментальный. Да и вряд ли вообще мог пониматься как выбор. Первобытный охотник-собиратель не мог обладать рациональным диалектическим способом мышления, дифференцировать субъект и объект, не был способен видеть причинно-следственные связи между отдаленными друг от друга во времени событиями, он вообще не знал времени.

«Выбор» всего лишь касался «иного», не входящего в этноцентрум группы. «По моему мнению, потребительство не имеет корней в человеческой природе», - пишет Зерзан. В данном случае «потребительство» = «агрикультура» = «символическая культура». «Так что, как это может быть нашей «человеческой природой», если люди жили без нее на протяжении более чем двух миллионов лет?». Если же частично принять точку зрения Зерзана, заключающуюся в том, что первобытный человек 2 миллиона лет назад обладал всеми необходимыми знаниями для выращивания растений, но не пользовался ими, то, в принципе, можно объяснить причины такого поведения. Отказ от доместикации мог поддерживаться средствами той же символической (или протосимволической) культуры. К примеру, известно, что у первобытных народов существовало табу на прогресс, любые новшества вообще. На более ранних этапах это мог быть просто иррациональный страх по отношению ко всему новому, еще не институализированный в виду отсутствия подходящего для этого инструмента. «Иное», не входящее в этноцентрум, воспринималось как чуждое, как ничто, как смерть. Таким образом обеспечивалась культурная и социальная гомогенность общества. Это, в свою очередь, делало возможным непрерывное самовоспроизводство социокультурной системы, что есть одной из главных социологических характеристик архаической социальной структуры. Никакого ценностного плюрализма, никаких социальных групп, никакого развития, динамика для стояния на месте.

«Досимволическое»

Чтобы предполагать, почему так долго первобытным человеком игнорировалась возможность символической культуры (сама по себе эта фраза звучит дико абсурдно, но логика рассуждений Зерзана подталкивает именно к такой формулировке), нужно иметь представление о специфике «досимволического» мышления. Сложно избавиться от странного чувства, что рассуждения о «досимволическом» мышлении похожи на рассуждения о том, что было, когда ничего не было. Но, по меньшей мере, мы вполне можем рассмотреть вопрос, каким образом это «что-то» появилось.

По мнению Зерзана, символическая культура, одомашнивание настолько фундаментально повлияли на развитие человека, что под вопрос ставится органичность, естественность произошедших изменений и результата этих изменений, соответственно. Во всяком случае, наличие колоссальной пропасти между мышлением «досимволическим» и «символическим» не подвергается сомнению. Современное рациональное мышление – нечто качественно иное, чем тип мышления, которым оперировал примитивный человек. «Например, мы трактуем интеллект как систему определенных навыков манипуляции символами, но это же не единственное возможное определение, и почему мы определяем его таким образом? Потому что мы живем в полностью символической культуре, и для того, чтобы попытаться понять ее и ориентироваться в ней, нам нужно, к примеру, знать математику и так далее. Но в мире, где не существует символической культуры, интеллект означает нечто другое, и очевидно то, что он существовал и до нее» (Интервью с Джоном Зерзаном, Primitive green, 2009). Свойство «неестественности» Зерзан атрибутирует современному интеллекту через строгую оппозицию «досимволическое-символическое». Как будто имела место четкая граница перехода от досимволического к символическому. На уровне умозрительных категорий, выражающих некие экстремальные состояния, такую границу, конечно, обозначить можно. Но если рассматривать процесс в исторической динамике, то, исходя из наличествующих знаний в этой области, можно обнаружить, что переход к символической культуре происходил постепенно. Во всяком случае, нет никаких оснований считать, что он произошел внезапно в результате воздействия некоего чужеродного внешнего фактора.
Немецкий философ и культуролог Эрнст Кассирер, например, выводит феномен культуры из факта несовершенства биологической природы человека. Произошло ослабление, угасание биологических инстинктов, необходимых для выживания, которые в результате были замещены социальными способами реакций. "Частичная утрата (ослабленность, недостаточность, поврежденность) коммуникации со средой обитания (дефект плана деятельности) и себе подобными (дефект плана отношений) и есть первоначальное отчуждение, исключавшее прачеловека из природной тотальности. Данная коллизия глубоко трагична. Как трагедия она и осмыслена в мифе об изгнании перволюдей из рая, причем в мифе метафорически воплощено представление об Утрате как планадеятельности ("съедение запретного плода"), так и плана отношений в сообществе ("первородный грех"). "Изгнанный" из природной тотальности, ставший "вольноотпущенником природы", как назвал человека Гердер, прачеловек оказывается существом свободным, то есть способным игнорировать "мерки вида", преступать непреложные для "полноценных" животных табу, запреты, но лишь негативно свободным: не имеющим позитивной программы существования". «Вольноотпущенник природы» с переходом к социальному типу жизнедеятельности столкнулся с ослаблением основных биологических механизмов. В частности, например, механизмов торможения агрессивности по отношению к особям своего вида. На смену животному инстинкту пришел ритуал. Снижение агрессивности, обеспечение сплоченности, сотрудничества, снижение страха перед непознанным – основные функции ритуала, выделенные этологом И.Эйбл-Эйбесфельдтом. У животного мир восприятия и мир действия (поведения) сопряжены. У человека же эти два мира опосредованы миром социальной истории и в связи с этим только человек может попасть в ситуацию, когда он действительно не знает, что должен делать. «У человека возникла потребность в принятии надежного решения и определения меры этой надежности. Именно эта потребность и лежит в основе генезиса культуры (мифологии, религии, искусства и пр.) с ее разнообразным арсеналом физических и духовных техник» (Поликарпов В. Лекции по культурологи). Зерзан критикует именно этот, социальный, аспект человека, биологический же, природный он абсолютизирует, наделяет его универсальным свойством. «Язык и символизм в целом всегда выполняют замещающую роль; они содержат в себе значения, которые невозможно вывести из эмпирического контекста. В этом кроется источник сегодняшнего общего кризиса смысла» (Джон Зерзан: “Чудо нельзя выразить словами”).

«Данная компенсация не смогла компенсировать то, что потерпело поражение. В результате символических операций возникает бессодержательное, анти-духовное измерение, которое с каждым перерождением становится еще более бессмысленным и равнодушным». (Джон Зерзан: “Чудо нельзя выразить словами”). Какова же альтернатива, что именно представляет собой человек «досимволического» времени? К чему, собственно, стремиться? Зерзан по причинам объективного характера никогда не отвечает на этот вопрос. «В действительности не так легко понять, что представляли собой когнитивные способности человека до того момента, когда язык и символическое мышление овладели большей частью нашего сознания», - признает Зерзан. Зато он с удовольствием расписывает преимущества доаграрного «идеального» общества: у охотников-собирателей не было социальной иерархии, не было дискриминации женщин, не было отчуждения, не было насилия, был богатый рацион, непосредственное восприятие реальности, более тесные эгалитарные отношения между членами общества, много свободного времени и здоровья. Однако вопрос особенностей психики примитивного человека представляется немаловажным по той причине, что в виду отсутствия некой общепринятой системы культурных норм и центров управления, описанный тип общественных отношений основывался именно на этих особенностях, снизу.

Тот же Кассирер считал, что в первобытном сознании преобладало восприятие эмоциональное, позже замещенное предметным. При переходе в предметному мышлению происходит изгнание души из объектов. Кассирер проводил аналогию между этим историческим процессом и процессом развития психики ребенка.

Немецкий психолог Вильгельм Вундт, разработавший теорию мифологической апперцепции, утверждал, что древние представления об одушевленности вещей, ритуалы связаны не с потребностью в рациональном объяснении действительности, а с аффектом. Не ум – творец мифа, а аффект.

Согласно одной из версий, олицетворение различных природных объектов в образах неких мифических существ, богов, происходило в сознании примитивного человека по причине страха, испытываемого им перед непознанной сутью природы, ее естественных процессов. Человек не знал, каким образом взаимодействовать с тем, что так отлично от его собственной биологической природы, а следовательно представляющее собой нечто «иное», угрожающее, он был растерян и напуган. Поэтому роль своеобразных посредников между человеком и природой стали выполнять существа, по внешним параметрам сопоставимые с человеком. Грубо говоря, леший был не так страшен для него, как лес.

Зерзан и архаическое мышление

В книге Ф.Кликса "Пробуждающееся мышление" архаическое мышление характеризуется четырьмя свойствами: высокая степень слияния индивида с окружающей природой, интеграция личности и рода, высокая эмоциональность и аффективная напряженность общения, иконическая полнота воспроизведения содержания памяти. А также двумя функциями: непознанное и новое интерпретируется по аналогии с известным, социальные связи сохраняются с использованием эмоций страха. И наконец, тремя стратегиями: систематическое наблюдение простанственно-временных связей и их зависимостей, умозаключения по аналогии, процедуры гадания, колдовства и магии.

"Мышление в обществах низшего типа, которое я называю прелогическим, не стремится прежде всего, как наша мысль, избежать противоречия", - писал Леви Брюль. Исследователи утверждают, что архаическое мышление не приемлет закона исключения третьего. Противоречивость - основа пластичности и гибкости архаического мышления. Из анализа способов и механизмов классификации первобытным человеком окружающего предметного мира Леви Брюль вывел феномен «сопричастия» - ассоциативной связи между предметами и явлениями на основе случайных совпадений и поверхностных аналогий. Кстати, неумение отделить существенное от несущественного современная психиатрия относит к признакам шизоидного мышления. С ним спорил другой Леви, Леви-Стросс, который утверждал, что в основе системы классификации, использующейся в первобытном тотемическом обществе, лежала совокупность операций, которую ученый назвал «тотемическим оператором» - моделью, «воссоздающей реальную логическую форму, используемую туземцами для фиксации социально значимого содержания, его абстрагирования и конкретизации». Леви-Стросс говорит, что мышление первобытного человека, по существу, тождественно современному, но пользуется особыми средствами.

Кстати, Леви-Стросс тоже критикует мировоззрение, основывающееся на односторонне толкуемой идее прогресса или однонаправленной исторической эволюции. Вместе с тем, он не утверждает регресс, не оценивает развитие современного научного познания как путь ошибочный, ведущий в никуда. «Человек неолита или протоистории является, следовательно, наследником длительной научной традиции. Однако, если разум, вдохновлявший его, как и всех его предшественников, был в точности таким же, как у современных людей, то чем же можно объяснить, что он остановился и что далее следуют, наподобие лестничной площадки, несколько тысячелетий застоя между неолитической революцией и современной наукой?» (Леви-Стросс К. Первобытное мышление). Он выводит два различных способа научного мышления - «весьма близкий к чувственной интуиции» и другой, «более отдаленный от нее», но обращает внимание на то, что их нельзя считать неравными стадиями развития человеческого разума. Зерзан же, обильно ссылающийся на Леви Стросса в своих работах, говорит именно о стадиях, только не развития или некоего скачкообразного процесса, а именно регресса. Леви Стросс видел в абсолютизации прогресса предпосылки к расизму. Зерзан видит утверждение расизма в допущении даже временного краткосрочного существования прогресса. У него не вызывает сомнения непрекращающееся направленное движение к упадку. Все, кто с этой позицией не согласен, - расисты, фашисты, или, по крайней мере, их пособники. В том числе и Леви Стросс с его поисками логики в первобытном мышлении. Как уже было сказано, анархо-примитивизм не согласен даже с пусть регрессивным, но поступательным движением, обусловленным вполне естественными причинно-следственными связями, для более контрастного представления губительного процесса ему нужен радикальный разрыв, конкретная точка отсчета. Но если в религии она есть (поедание запретного плода), то в науке, во всяком случае, пока, момент «грехопадения» не обнаружен. Вопреки непреодолимому желанию, теоретики примитивизма не могут обосновать свое утверждение о неестественности перехода к символической культуре и одомашниванию. Критикуя прогресс, который объективно может и не восприниматься как таковой, примитивисты не критикуют переход от манифестационистских дорелигиозных культов к монотеизму, или переход от метафизики Средневековья к научному знанию Нового времени, или переход от модерна к постмодерну. Примитивисты критикуют само движение, динамику, начало времени, истории. «Если у вас в руках хорошая вещь, которая вас устраивает, зачем что-то менять?». Но парадокс в том, что высказать такое суждение может Зерзан, но никак не доисторический охотник-собиратель. Хороша та или иная вещь или не очень можно познать только в сравнении, но первобытному человеку до начала истории просто не с чем было сравнивать. В своем выборе он руководствовался совершенно другими мотивами, об этом сказано выше. Примитивному человеку, в отличие от Зерзана, не была дана общая картина. «Поскольку выбор какого-либо решения влечет за собой модификацию результата, к которому могло привести другое решение, то, следовательно, оказывается потенциально данной общая картина этих перестановок, которая, как и частное решение, предлагается наблюдателю, преобразованному этим обстоятельством (без его ведома) — в агента. Уже благодаря созерцанию наблюдатель, если можно так выразиться, наделен обладанием другими возможными разновидностями того же самого произведения и смутно ощущает себя их создателем с большим основанием, чем сам создатель, отставивший их, вынеся за пределы своего творчества» (Леви-Стросс К. Первобытное мышление). Зерзан, таким образом, – создатель образа примитивного человека с большим основанием, чем сам примитивный человек, Зерзан за примитивного человека решает, что для него хорошо, а что плохо. Но вернемся к истории и развитию.

Странно наблюдать как, критикуя символическую культуру, Зерзан обращается к идеям Пола Фейерабенда, якобы подтверждающим справедливость этой критики. «Фейерабенд спрашивал, каким образом цивилизованная рассудочность, погасившая природный цвет жизни и свободы, обесценив тем самым человеческое существование, добилась такого абсолютного господства» (Джон Зерзан: “Чудо нельзя выразить словами”). Известно, что Фейерабенд критиковал именно господство рационалистского метанарратива, его внутренние противоречия, но он не обесценивал само рациональное мышление, видя в нем одну из многих традиций, закономерно претендующую на превосходство, но обладающую потенцией взаимодействия с другими традициями для достижения лучшего результата. Собственно, Фейерабенд развивал идею «свободного общества, в котором все традиции имеют равные права и равный доступ к центрам власти». Он был за релятивизм и плюрализм идей и ценностей. Зерзан же отстаивает идею абсолютной монополии одной из традиций, объединяя все другие, появившиеся в историческом процессе и в том или ином виде существующие ныне, в комплекс категорически неприемлемых, экстремистских, представляющих угрозу парадигмальной монополии и социокультурной гомогенности общества, поддерживающего эту монополию как гарантию совершенного образа жизни. При этом в случае с Фейерабендом мы имеем дело с «эпистемологическим анархизмом», а в случае Зерзана с «анархо-примитивизмом». Из приведенного сравнения двух позиций вполне понятны основания употребление термина «анархизм» в первом случае и совершенно непонятны – во втором. Было бы более логично, если бы Зерзан в деле критики рационального мышления выбрал себе в единомышленники не Фейерабенда, а, например, Рене Генона.

Язык и социальная критика

Однако, ключевым вопросом, которым должны, на мой взгляд озаботиться анархо-примитивисты, является вопрос происхождения языка, с которого, собственно, и началась символическая культура. Следует заметить, что в науке этот вопрос на сегодняшний день открыт. Гипотез много. Насколько я могу судить, в настоящее время спор ведется между двумя основными взглядами на происхождение языка: эволюционным, который состояит в том, что характеризует отличия коммуникативной системы животных от языка как количественные, развитие языка из биологической системы коммуникации происходило постепенно путем естественного отбора под воздействием меняющейся природной среды и социальных факторов; вторая гипотеза – революционная, отстаивающая идею существования некоего «языкового органа»/«языковых генов», образовавшихся в результате макромутации (Хомский) либо серии оказавшихся эволюционно адаптивными микромутаций (Пинкер). Одни говорят, что возникновение языка было неизбежным, другие – что это только один из многих потенциально существовавших сценариев. Как бы там ни было, вопрос сложный, тем более для обывателя. Чтобы только понять существующие гипотезы глоттогенеза необходимо обладать определенными знаниями в целом ряде научных областей: антропологии, психологии, лингвистике, этологии и проч.

Я не встречал у Зерзана внятного изложения его версии происхождения языка или ссылок на уже существующие, но можно предположить, что его понимание этой проблемы, скорее всего, в той или иной мере соответствует второй группе гипотез, точнее сильной ее части, представленной теорией Хомского о случайной единичной мутации, породившей у Homo sapiens некий особый «ген речи». Данная теория, следует отметить, вызывает больше всего дискуссий в научной среде, ее часто характеризуют как креационистскую, и даже используют в религиозной пропагандистской литературе в качестве опровержения эволюционной теории происхождения человека. Если отбросить абсурдную идею о том, что язык мог быть предметом осознанного выбора человека, на протяжении миллионов лет «осознающего совершенство общества собирателей и охотников и удовлетворенного такой жизнью» и «до самого последнего времени отвергавшего символическую культуру», то именно теория глоттогенеза Хомского может служить научным основанием для зерзановской критики символической культуры, рассматриваемой в качестве одного из возможных сценариев. Но Зерзан нигде подробно не останавливается на этой фундаментальной, казалось бы, проблеме, ограничиваясь лишь изобличением искаженного, ограниченного мировосприятия, опосредованного языком. И если с критикой цивилизации или отдельных ее аспектов можно согласиться (хотя, анархо-примитивизм в этом отношении не представляет собой что-то оригинальное), то в части позитивной программы этого движения, так сказать, уникальной ее части, всё далеко не однозначно. Что бы там не говорили застенчивые сторонники данной теории, позитивная программа анархо-примитивизма существует. Иначе в нем не было бы смысла. «Конечно, иначе весь этот разговор будет просто демагогией», - отвечает Джон Зерзан на вопрос, призывает ли он человечество вернуться в каменный век буквально. Если всю ценность движения можно выразить в одном единственном крайне абстрактном, но от того не менее самоочевидном, мессидже типа "другой мир существует, он существует чуть ли не с самого начала истории человека разумного", то в таком движении нет смысла. «Другой мир» по отношению к современному - это мир не только архаический. Или дело в контрасте, в степени «другого»? Так еще более «другим» есть мир животный, мир шимпанзе, например. Но дело в том, что анархо-примитивизм – движение таки политическое. А у любого политического движения есть цель, позитивная программа. Или что-то вроде того. «Другой мир» - это не просто констатация, слишком много пафоса для простой констатации очевидного, это именно цель. Британский примитивист Джон Мур говорит, что движение «стремится положить начало всеобъемлющему преобразованию человеческой жизни», цель его в «упразднении всех властных отношений, например, структур контроля, подавления, господства и эксплуатации, и создании сообщества, которое исключает все подобные отношения». Это ни что иное, как политическая программа. По крайней мере, ее контуры. Зерзан тому же вопросу посвятил главу в «Первобытном человеке будущего», которая называется «О переходном периоде: постскриптум «первобытному человеку будущего». Обильные и постоянно повторяющиеся, а местами и вовсе от избытка пафоса поэтизированные, описания «первобытного рая», сопровождающие любой примитивистский текст, даются не просто так, не для того, чтобы показать, что альтернатива существует в принципе, и не для того, чтобы лишь сформировать некий базис, опираясь на который можно критиковать «неправильную» действительность. С критикой прогресса, науки, технологической цивилизации, современной культуры неплохо справлялись, например, традиционалисты; критику разделения труда, социальной иерархии, религии и проч. можно с избытком найти у левых и т.д. Нет необходимости придумывать в этой связи что-то новое. Другое дело, если речь идет о новых целях, о новых возможностях, новых моделях.

Примитивисты не говорят «цивилизация плохая, а вот когда-то было все совсем не так, намного лучше, давайте бороться с цивилизацией и просто помнить об этом», они говорят «начинать крушить бетон можно уже прямо сейчас» и «в сложившейся сегодня экстремальной ситуации, мы не видим другого выхода, кроме необходимости целиком и полностью вернуться к земле, к непосредственности Живой природы, задействующей все чувства, к тому, что было у нас, пока символизация не сделала жизнь ректифицированной, отстраненной карикатурой на себя самое». Правда, какой была жизнь до символизации «в действительности не так легко понять», и не только по причине дефицита необходимых для этого знаний, но, очевидно, еще и потому, что приходится пользоваться средствами символической культуры, под давлением которых «объективная реальность капитулирует». Но примитивисты с удовольствием делают это, прибегая не только к языку, но даже к науке, которая «насыщенная побуждениями и предположениями, являющимися результатом цивилизации, и усиливающая её». Написание Зерзаном словосочетания «Живая природа» с заглавной буквы очень показательно в этом отношении. В попытке доказать состоятельность своей концепции, Зерзан прибегает именно к научной методологии и ни к какой другой, но поскольку наука, вопреки его желанию и усилиям, не дает достаточно четкого однозначного обоснования фундаментальных моментов примитивистской теории, и он, я думаю, это понимает, то как-бы исподволь, возможно даже неосознанно для себя самого, переходит к идеализации, фактически граничащей с сакрализацией, основных понятий.

Примитивизм и тоталитаризм

Идеи Зерзана не зря пользуются популярностью в ультраправых кругах. В основе радикальной, революционной версии «возвращения к земле» Зерзана лежит палингетенический миф, на котором основываются также различные фашистские идеологии. Британский политолог Роджер Гриффин объясняет, что «концепция воскрешения, палингенеза, нового цикла возрождения и обновления, наступающего после того, что представляется необратимым линейным процессом разрушения, распада или смерти, является мифологическим архетипом человечества». Речь идет о революционной трансформации общества, которое «переживает кризис настолько глубокий, что оно не может сохранить и восстановить себя посредством собственных символических и ритуальных ресурсов» (Р.Гриффин). «Рождение новой структуры возможно лишь по факту смерти старой. В создании новых форм ни один элемент существующей структуры использоваться не может» (Ховард Уильямс).
В фашистской версии палингенетическая трансформация предполагает «социальную инженерию», реализация которой возможна лишь при установлении тоталитарного режима. В этом, на первый взгляд, состоит отличие фашистского палингенеза от анархо-примитивистского, точнее зерзановского, который не предполагает наличия в желаемом обществе каких-либо форм власти или социальной иерархии. Однако данное отличие очевидно только в том случае, если интерпретировать понятие «тоталитарный режим» в контексте классической политологии как контроль государства над общественной жизнью. Если же понимать тоталитаризм как некую крайнюю форму коллективизма, унификацию, организацию по единому плану, резкое неприятие любых не вписывающихся в систему элементов, потенциально деструктивных для нее импульсов, то мы увидим, что перечисленное является также необходимыми условиями для сколько-нибудь продолжительного существования архаического общества, консервативного по своей сути и категорически отрицающего развитие как таковое, как возможность «линейного процесса разрушения», как фактор, угрожающий самой архаичности. Таким образом, отличия можно фиксировать только в отношении средств.

Здесь стоит отметить, что наряду с радикальной версией существует также более умеренная, я бы даже сказал, «реформистская версия» анархо-примитивизма. Представляет ее британский примитивист Джон Мур. Его понимание примитивистского общества будущего существенно отличается от версии Джона Зерзана. «Мы не ставим Каменный Век в основу нашей Утопии, также мы не предполагаем возвращения к охоте и собирательству, как средств выживания. Для исправления сложившегося заблуждения, важно подчеркнуть, что будущее, предполагаемое анархо-примитивизмом, уникально, оно не имеет прецедентов», - говорит Мур. Также он не отводит роль отправного пункта в появлении цивилизации символической культуре. Он вообще не против культуры как таковой. «Они (анархо-примитивистские сообщества) должны выступать в качестве основы для действий (в частности, прямых действий), но также как и места для создания новых образов мышления, поведения, общения и жизни, а также новых этических концепций, короче говоря, всей новой культуры». Мур ностальгирует по первобытной «Абсолютной Культуре», едином "объединении этики (культа), искусства (культуры) и плодородия почв (агрокультуры)», существовавшей в регионе острова Ява. Эта абсолютная культура была сосредоточена вокруг фруктовых садов, которые Мур называет авестийским словом pairidaeza, от которого произошло слово рай (paradise). Т.е консолидирующим и консервирующим элементом в примитивистской социальной модели Мура выступает та же тоталитарная символическая культура. При этом Мур не стесняется заявлять, что все остальные, кроме анархо-примитивизма, формы левого радикализма являются реформистскими. Интересно также, что его «Абсолютная Культура» - это, по сути, нечто вроде «трансцендентного единства религий» у интегральных традиционалистов.

Но как бы там ни было, ни «революционная» версия анархо-примитивизма одного Джона, ни, тем более, «реформистская» – другого, не дает ровным счетом никаких оснований полагать, что в случае примитивистского реванша, все рано или поздно не закончится тем, что мы наблюдаем вокруг сегодня.

http://livasprava.info/content/view/2420/1/