Trinity
14-02-2010 15:39:35
Мадонна, «Празднуем или как?», таблоиды в супер¬маркетах, Милли Ванилли, виртуальная реальность, «марафоны покупок», Большое Путешествие Пи Ви, все больше власти компьютеров и нью-эйдж, мегамоллы, «Токинг хедс», фильмы по мотивам комиксов, употребление «натуральных продуктов». Наплыв принципиально поверхностного и циничного. Рекла¬ма компании "Тойота"»: «Новые ценности: экономия, забота и все такое»; журнал «Детали»: «Стиль имеет значение», «Не спрашивай — давай / попробуй "Бад Драй"»; бесконечный просмотр телепередач, сопро¬вождаемый их высмеиванием. Непоследовательность, фрагментация, релятивизм — вплоть до уничтожения самой идеи смысла (потому что разум так плохо себя зарекомендовал?). Приветствовать все, что марги¬нально, забывая о том, как легко сделать маргиналь¬ное модным. «Смерть субъекта» и «кризис репрезен¬тации».
Постмодернизм. Изначально он был темой в эстети¬ке; она покоряла «все более широкие круги», как выра¬зился Эрнесто Лаклау, «и, в конце концов, преврати¬лась в новый горизонт нашего культурного, философского и политического жизненного опыта». «Растущая убежденность в том, что человеческая куль¬тура в той форме, которую мы знали, ... приближается к своему концу», — как определил Ричард Керни. Пост¬структуралистская философия накладывается, особен¬но в США, на бесконечно более общее социальное яв¬ление: новое, особое мировосприятие, и, что куда важнее, реальное появление всего, что предвещало индустриальное общество модерна. Постмодернизм — это одномоментность, трясина отложенных решений во всем, с такими характерными признаками, как дву¬смысленность, отказ от размышления как над причи¬нами, так и над следствиями, а также отрицание лю¬бых оппозиций, «новый реализм». Постмодернизм не означает ничего и движется в никуда; это миллена-ризм наоборот, время собирать урожай для техноло¬гической системы «жизне»-обеспечения всемирного капитала. Совсем не случайно Университет Карнеги-Меллона, который в 80-х годах первым потребовал, чтобы все студенты были обеспечены компьютерами, сейчас составляет «первый в стране постструктурали¬стский учебный план».
Потребительский нарциссизм и космических про¬порций «мне без разницы» отмечают конец филосо¬фии как таковой и очерчивают, по выражению Крокера и Кука, ландшафт «разрушения и упадка на остаточном фоне пародии, китча и выжженных моз¬гов». Генри Кариел делает вывод, что «для постмодер¬ниста бороться против напора индустриального об¬щества попросту слишком поздно». Поверхностность, новизна, случайность — для критики теперешнего кризиса не на что опереться. Типичный постмодер¬нист воздерживается от любых выводов ради, предпо¬ложительно, плюрализма и открытости перспективы; поэтому разумно (если вообще позволено использо¬вать это слово) ожидать, что, когда и если мы окажем¬ся в окончательно постмодернистском обществе, мы даже не будем знать, как констатировать этот факт.
ПРИМАТ ЯЗЫКА И КОНЕЦ СУБЪЕКТА
С методологических позиций, именно повышенное внимание к языку есть ключевой фактор, объясняю¬щий постмодернистскую атмосферу узконаправленности и обособления. Так называемый «спуск к языку», или «лингвистический поворот», заставил постмодер¬нистов и постструктуралистов постулировать, что язык представляет собой весь мир человека, а мир че¬ловека — весь мир вообще. На протяжении большей части этого столетия под влиянием таких разных философов, как Витгенштейн, Куайн, Хайдеггер и Гадамер, проблема языка в философии становилась все важнее. В то же время возросший ин¬терес к теории коммуникации, лингвистике, киберне¬тике и компьютерным языкам свидетельствует о том, что на протяжении нескольких десятилетий схожие процессы происходят в науке и технике. Отчетливо выраженный поворот к языку как таковому был радо¬стно принят Фуко как «решающий рывок к абсолют¬но новой форме мысли». В менее позитивном ключе его можно хотя бы отчасти объяснить пессимистиче¬скими настроениями, вызванными спадом оппозици¬онного движения 60-х годов. В 70-е мы с тревогой увидели бегство в, как выразился Эдвард Сайд, «лаби¬ринт текстуальности» — по сравнению с порою бун¬тарской интеллектуальной деятельностью предыдуще¬го периода.
Возможно, нет ничего удивительного в том, что «фетиш текстуального», как считал Бен Аггер, «стано¬вится привлекателен как раз тогда, когда у интеллек¬туалов отнимают слова». Язык обесценивался все больше и больше; его лишали смысла — особенно в публичной сфере. На слова уже нельзя рассчитывать, и это лишь часть широкого движения против теории, за которым стоит еще более сокрушительное пораже¬ние, чем в 60-х: поражение всего здания рационализ¬ма эпохи Просвещения. Мы полагались на язык как на, казалось бы, надежного и честного слугу разума — и куда он нас привел? Освенцим, Хиросима, массовое психическое обнищание, неминуемое уничтожение планеты, и прочее, и прочее. И вот, встречайте по¬стмодернизм, с его казалось бы странными и обры¬вочными поворотами и изгибами. Эдит Вышоград не только заявляет в своей книге «Святые и постмодер¬низм» (1990) об универсальности постмодернистско¬го «подхода» — недоступных ему областей знания, очевидно, вообще нет, — но и убедительно комменти¬рует новое направление: «Постмодернизм, в качестве "философского" и "литературного" дискурсивного стиля не может напрямую апеллировать к методикам рассуждения, которые сами являются инструментами теории, но должен изобрести новые и обязательно тайные средства для подрыва фундамента рассужде¬ния».
Непосредственный предшественник постмодерниз¬ма/постструктурализма, доминировавший в филосо¬фии на протяжении 50-х и большей части 60-х годов, формировался вокруг лингвистической модели. Структуралисты предполагали, что язык представляет собой наше единственное средство доступа к миру вещей, а также к опыту и его расширению, и что смысл возника¬ет в ходе игры различий между культурными знаковы¬ми системами. Например, Леви-Стросс утверждал, что ключ к антропологии — в обнаружении бессознатель¬ных социальных правил (вроде тех, которые упорядо¬чивают брачные узы и родство), структурированных так же, как и язык. Швейцарский лингвист де Соссюр подчеркивал — и это его утверждение оказало огром¬ное влияние на постмодернизм, — что смысл находит¬ся не во взаимоотношении означающего и означаемо¬го, но во взаимоотношении знаков между собой. Вера де Соссюра в закрытую, автореферентную природу языка подразумевает, что все определяется внутри языка и, таким образом, исчезают такие причудливые понятия, как отчуждение, идеология, подавление и т.д. В конечном итоге де Соссюр делает вывод, что язык и сознание — это практически одно и то же.
В этом же ключе — отрицая подход к языку как к внешнему средству, которым пользуется сознание, — работал другой, также очень влиятельный ученый, не¬офрейдист Жак Лакан. Для Лакана сознание не толь¬ко полностью пронизывается языком и не существует вне языка, но и «бессознательное структурировано так же, как язык».
Предшествовавшие ему мыслители, в особенности Ницше и Хайдеггер, уже выдвигали теории о том, что другой язык или измененное отношение к языку мо¬гут каким-то образом дать иное важное понимание ве¬щей. Впоследствии в результате лингвистического по¬ворота перестает быть устойчивой даже концепция мыслящего индивида как основы познания. Де Сос¬сюр обнаружил, что «язык не является функцией го¬ворящего субъекта», но первичен по отношению к не¬му, так как говорением занимается сам язык. Ролан Барт, чье творчество включает в себя и структурали¬стский, и постструктуралистский периоды, устано¬вил, что «говорит именно язык, а не автор», а Альтюс-сер пришел к параллельному выводу о том, что история это «процесс без субъекта».
Если считать субъект, в сущности, функцией язы¬ка, то главным пунктом повестки дня становится душащее посредничество и его, и символической сис¬темы в целом. Соответственно, постмодернизм пы¬жится, пытаясь выразить то, что лежит вне языка, «представить непредставимое». Между тем, учитывая заявленное сомнение в доступности для нас референ¬та, существующего вне языка, реальное выпадает из рассмотрения. Жак Деррида, ключевая фигура по¬стмодернизма, исходит из того, что связь между сло¬вами и миром является произвольной. Материальный мир не играет для Деррида никакой роли.