Что такое Венесуэла и куда она идёт

Если уж браться перефразировать Троцкого в заголовке, то нужно цитировать полностью, начиная с хлёсткого словосочетания «преданная революция». Но сначала стоит разобраться: действительно ли революцию в Венесуэле уже успели предать? А может быть, она и не начиналась? Или, быть может, она идёт своим чередом, безо всяких предательств – такое тоже вполне возможно? Если всё же революция имеет место, то какая? Они же бывают очень разные, социальные и политические, социалистические и консервативные. Слишком много вопросов для того, чтобы сходу отвечать в названии статьи.

Праздник демократии

Для начала стоит обратиться к последним событиям. То, что Чавес пришёл к власти на волне народного энтузиазма и потом оставался президентом главным образом благодаря поддержке со стороны бедноты, сомнений не вызывает. Массовые низовые движения подпирали его во время выборов в 1998 г. и путча в 2002 г. И хотя позиция прочавистски настроенных военных была и остаётся очень важным фактором, а каудильо-популист это фигура вообще хрестоматийная для всего региона, нужно отдать покойному должное: своим преемником он назначил не кого-то из братьев или прочей родни (они все не чужды госслужбе и занимают приличные посты) и не свою «правую руку», давнего армейского соратника Диосдадо Кабельо (человека, известного своей неприязнью к идеологиям и любовью к денежным знакам), а профсоюзного деятеля, представляющего левое крыло партии.

Тот выступил на выборах, как умел. Неожиданно малый отрыв от Каприлеса говорит о чавистах многое, и плохое, и хорошее: с одной стороны, нет оснований сомневаться в нарушениях норм буржуазной демократии – с этим в чавистской Венесуэле как раз проблем нет. Сколько набрал человек – столько ему и посчитали. Во всяком случае, для демократической Украины звучит как фантастика ситуация, когда подавляющее большинство СМИ яростно оппозиционные, лидер оппозиции запросто побеждает на губернаторских выборах личного друга президента (соперником Каприлеса был тот самый Кабельо), да и вообще, губернаторов выбирают, а не назначают. Далека ситуация и от российской: там в 2000 г. народ дружно проголосовал за того, за кого было сказано, здесь же сложилось по-другому. А если кто подозревает, что на этот раз «пририсовали» пару процентов, так это уже вопросы к самой буржуазной демократии с ее представительскими процедурами: примерно половина проголосовала за одного, половина за другого, и кого бы при этом ни избрали президентом официально, это в любом случае будет искажением реального волеизъявления. Недемократичность именно в этом, но требующий пересчёта голосов Каприлес не выступает против представительской демократии: он считает, что будет легитимным правителем, если за него проголосует относительное большинство тех, кто имеет право голоса и воспользуется им, т.е. довольно малая часть населения.

На практике, конечно, решающими оказываются другие факторы. В 2004 г. в Украине пришлось провести «третий тур», хотя Ющенко и тогда победил с отрывом всего-то 7%. В 2006 г. в Мексике левоцентрист Лопес Обрадор проиграл правому кандидату с отрывом в 0,58% (победитель получил всего 35,89%) — и был вынужден смириться, несмотря на заявления о фальсификациях. Всё зависит от политического контекста, спокойствия на улицах, состояния госбюджета и т.д.; вопрос о власти не решается с калькулятором в руках.

С другой стороны, почему-то за полгода, истекшие с предыдущих выборов, любовь народа к партии серьёзно привяла. Ладно бы фанаты Чавеса остались дома, решив не голосовать вообще – но явка снизилась лишь на 1,7%. Почти 700 тыс. венесуэльцев, проголосовавших за Чавеса в 2012 г., когда его оппонентом был Каприлес, в 2013 г. снова пошли на выборы, но отдали голоса уже этому самому Каприлесу! Это говорит нам что-то о вожде и массах, а также о том, насколько сильно развилась политическая культура масс в процессе «боливарианской революции». Со смертью Чавеса для многих окончился и чавизм: вождь не оставил после себя даже политическую инфраструктуру, способную обеспечивать результат, т.е. не выполнил даже тех задач, которые перед собою ставят обыкновенные нереволюционные партии. PSUV без Чавеса – это почти как «Батькивщина» без Тимошенко или Рух без Черновола.

Незаменимый есть

Чависты указывают на свою победу на поле идей: Каприлес называет себя боливарианцем и левоцентристом, равняется на Лулу и обещает все социальные программы Чавеса сохранить и приумножить. Потому-то, мол, и проголосовали за него, что идеалы революции пропитали всё общество, и даже лютый враг вынужден рядиться в чависта (хотя веры ему нет, естественно). На самом деле, интересный вопрос: в какой степени он притворялся чавистом (т.е. выезжал на левой программе), а в какой – Чавесом (т.е. имитировал усопшего вождя)? Соответственно, что для трудящихся было более важно: реальные завоевания революции (будем их пока так называть), которые лучше сможет защитить один кандидат, чем другой – или фигура любимого вождя, на которую один кандидат смахивает чуть более, чем другой?

И если всё же скорее последнее, то чего стоит такая революция, в результате которой благодарные массы доверяют защиту своих интересов некоему представителю, который храбро бьётся за них с врагами и более или менее справедливо распределяет плюшки среди вверенного ему населения? Роль масс при этом сводится к периодическому одобрению действий руководства и пассивному принятию плюшек. Много говорилось о том, как при Чавесе стараются развивать институты прямой демократии, но немало было сказано и о том, что эти инициативы носят фасадный характер, не изменяя реального баланса сил. Так, легализовано было рабочее самоуправление предприятий через кооперативы. Правда, по словам крупнейшего исследователя (и симпатика) левых латиноамериканских режимов Джеймса Петраса, на деле это самоуправление ограничивается полудюжиной крупнейших предприятий, ему далеко даже до общенациональной сети самоуправляемых предприятий в СФРЮ, не говоря уж о чём-то большем. В половине случаев кооперативы вообще оказались фиктивными, а там, где они реально существуют, часто неудобную низовую инициативу стараются нейтрализовать локальные активисты PSUV. С организацией низовых «коммунальных советов» тоже, как признают симпатики, дела идут так себе. Это органы самоуправления, состоящие из 150-200 домохозяйств в городе и 15-20 в деревне. По идее, они должны отбирать у государства все большие полномочия, развивая прямую демократию, но этот процесс предсказуемо наталкивается на упорное сопротивление со стороны государственных органов на местах. В лучшем случае советы могут добиться права распоряжения бюджетными трансфертами из центра, но далеко не всегда.

Чависты пришли к власти на волне низовых социальных движений – но они же эту волну и пригасили. Это общая черта для всех «боливарианских» режимов. «Постнеолиберальные левоцентристские режимы в Латинской Америке со своей популистской политикой «включения» оказались намного эффективнее в подрыве привлекательности и влияния радикальных массовых социальных движений, чем предшествовавшие им проамериканские репрессивные неолиберальные режимы. Те социальные движения, которые решили поддержать левоцентристские режимы (или были ими поглощены) стали приводными ремнями для экспортоориентированной политики. Ограниченные участием в осуществлении правительственных программ по борьбе с бедностью и отстаиванием сырьевой капиталистической модели, «приручённые» лидеры приветствовали увеличение ставок налогообложения и социальных расходов, и лишь иногда высказывались в пользу большего контроля за состоянием окружающей среды. Но, в конечном счёте, стратегия «энтризма», которой придерживались вожди некоторых социальных движений, привела к их бюрократическому подчинению и утрате каких бы то ни было связей со своим классом», — пишет Джеймс Петрас.

Не все считают, что революция должна быть творчеством масс. Крупнейший русскоязычный популяризатор чавизма Олег Ясинский подчёркивает важную роль мудрого руководителя, но и он замечает: «В этом дуэте «народ и Чавес» все большим диссонансом звучал третий голос – «революционное государство», боливарианские чиновники, как постоянная растущая прослойка между Чавесом и народом. Часто некомпетентные, коррумпированные, вечно плетущие свои сети клиентелистских отношений между властями, партийными лидерами и руководством общественных организаций». Безусловно, на самом деле проблема не в плохих боярах, обманывающих доброго царя: так работает вся система. Там, где не доверяют трудящимся массам, неизбежно должна была появиться «болибуржуазия», т.е. боливарианская буржуазия: бюрократы и управленцы разных уровней, серьёзно поправившие своё личное благосостояние за время «революции» и ставшие коллективным политическим субъектом со своими отдельными интересами.

Распределяй и властвуй

В чём конкретно заключается программа «социализма XXI века», не может толком объяснить никто. Уж точно этого не смог бы сделать автор термина, который вообще был не силён в политической теории, зато знал цену красивым словам. В целом, это довольно размытая амальгама из обрывков марксизма, национализма и латиноамериканского популизма. Общие положения – приверженность к регулируемому капитализму образца 1950-1960-х гг., стремление развивать производительные секторы экономики вместо финансового, критика транснациональных корпораций и неолиберальной политики, акцент на сглаживании социального неравенства. То есть, перед нами классическая социал-демократия, приправленная экономическим национализмом, при этом подчеркнуто умеренная: «Хотя левоцентристская критика неолиберализма должна была привлечь широкие массы, отказ от «социализма ХХ века» был обращен к среднему классу и должен был также успокоить производительные классы (бизнесменов), что никто не покушается на частную собственность как таковую», — отмечает Джеймс Петрас. «Социализм ХХ века» критикуется за бюрократизм, отсутствие демократии и насильственные (а не электоральные) методы захвата власти.

Венесуэльский социализм – самый радикальный из всех латиноамериканских: там правительство решилось на национализацию аж нескольких предприятий, хотя и сейчас там 80% всего производства находится в частных руках. Для сравнения, в Украине доля госсектора в ВВП составляет 37%. Более того, и социальное неравенство у нас ниже, чем в «социалистической» Венесуэле: коэффициент Джини там 39, против наших 27,5. В отличие от социал-демократической Европы, высокие прогрессивные налоги не были введены; в отрасли налогообложения за 15 лет вообще не происходило никаких заметных изменений. «Более того, высшие и вышесредние слои госбюрократии, особенно в нефтяных и сопутствующих отраслях, получают вознаграждение, сравнимое с их коллегами в капиталистических фирмах, как это было и в случае национализированной промышленности Англии и Франции», — добавляет Джеймс Петрас.

Сглаживание социального неравенства происходило главным образом за счет роста государственных вложений в социальные программы. На протяжении 1999-2009 гг. туда было направлено 60% всех государственных доходов, а доля социальных инвестиций в ВВП с 1988 по 2008 гг. выросла с 8,4% до 18,8%. Правительство основало полтора десятка «миссий» (аналог наших «национальных проектов»), через которые и направляются деньги. Например, «миссия Робинсон» занимается обучением взрослых чтению, письму и арифметике. За два года через нее прошло 1,4 млн венесуэльцев, и уровень грамотности повысился до украинских 99%. «Миссия Рибас» обеспечивает вечерние занятия по грамматике, географии и второму языку для тех, кто в свое время не доучился в школе, а «миссия Сукре» — бесплатные трехлетние курсы, эквивалентные высшему образованию, для тех, кто не может позволить себе университетское обучение.

Наибольшими успехами правительство Венесуэлы может похвастаться в области здравоохранения: по всей стране были построены двухэтажные клиники, в которых работают кубинские врачи. В результате за последние 10 лет уровень младенческой смертности снизился с 23,8 до 20,2 случаев на тысячу рождений – отличный результат, хотя в Украине за это же время он упал с 20,9 до 8,4. А вот в сфере трудовых отношений всё невесело: в новом трудовом кодексе Венесуэлы закреплена 40-часовая рабочая неделя (больше, чем в капиталистической Франции) и 15-дневный отпуск (в Украине не менее 24 дней).

В целом, успешнее всего проходят мероприятия по подтягиванию базовых стандартов до уровня развитых стран – то, что в Украине делалось в 1920-1960-х гг. «Правительство Чавеса сделало возможным то, что было данностью в государственно-социалистических странах Восточной Европы, но не в либерально-демократической Венесуэле: массовый доступ к системам здравоохранения, образования, жилья, спорта и досуга, а также помощь матерям-одиночкам и специальные услуги для людей с ограниченными возможностями», — констатирует социологиня из Центральноевропейского университета Мария Иванчева. В наших широтах все эти необходимые преобразования проводились в «героический» период истории СССР. Именно тогда было введено повсеместно доступное здравоохранение и образование, проведена индустриализация и урбанизация, радикально повышены социальные стандарты – и ровно с тех пор, кстати, нельзя всерьёз относить Украину к Третьему миру. Собственно, к тому моменту, как модернизационные процессы завершились в 1960-х, СССР и перестал окончательно играть прогрессивную роль, выполнив свою функцию модернизационной диктатуры. На смену Хрущёву, на которого так похожи боливарианские правители Венесуэлы, пришло коллективное бюрократическое руководство, уставшее от террора, и развитие прекратилось. Хотя, конечно, сравнивать венесуэльских «боливарианцев» с большевиками по глубине преобразований в целом не приходится.

Венесуэльскому правительству удалось вдвое снизить уровень бедности (сейчас – 25% против украинских 42%) и безработицы (как и в Украине, 7,9%). Но инфляция никак не хочет опускаться ниже 20%. Цены постоянно растут, правительству приходится периодически обесценивать национальную валюту. Чтобы компенсировать электорату растущую стоимость жизни, была основана «миссия Меркаль»: сеть государственных магазинов, продающих продовольствие по ценам ниже рыночных на 40-50% и старающихся закупать продукцию преимущественно у мелких и средних хозяйств внутри страны. В 2010 г. на эту сеть приходилось уже 22% национального розничного рынка продовольствия.

Старание покупать в первую очередь национальную сельхозпродукцию неслучайно: аграрным сектором в Венесуэле со времени открытия нефти никто не интересовался, он постепенно приходил в упадок, и сейчас его доля в ВВП усохла до 3,7%, а в распределении рабочей силы – до 7,3% (в Украине, соответственно, 10,4% и 5,6%). Отсюда и аномальный для Латинской Америки показатель урбанизации: 93% населения живут в городах. Понятно, что условия жизни этих горожан оставляют желать лучшего, живут они в трущобах, и правительство с этим ничего поделать не может: жилищная программа финансируется слабо. Но и на селе тоже жизнь не сахар: 70% земель принадлежат 3% собственников (концентрация тоже одна из самых высоких в регионе). Управляют они своей собственностью плохо: сектор страдает от недоинвестирования, многие земли простаивают, страна – единственный в регионе нетто-импортер продовольствия (притом, что за 10 лет потребление продовольствия выросло на 95% — при Чавесе люди стали в среднем в два раза больше кушать, но еду приходится покупать за валюту).

Чтобы решить эти проблемы, решено было частично перераспределить землю в пользу мелких собственников: отчуждению подлежит та земля, собственник которой не сможет документально доказать свои права на нее. Не используемая производительно земля облагается налогом, а в перспективе тоже выкупается. Кроме того, начата программа добровольного возвращения бедных и безработных горожан в сельскую местность: для этого нужно подать заявку, после чего государство выделяет земельный надел. Если новый хозяин добросовестно обрабатывает его на протяжении трех лет, за ним официально закрепляется право собственности на эту землю: ее можно будет унаследовать, но не продать. Пока что эта суперрадикальная земельная реформа идет с переменным успехом: количество крестьянских активистов, убитых наемниками, измеряется уже сотнями, и правительство не спешит их защитить.

Нефть-матушка

«Наиболее сомнительная черта в утверждениях Венесуэлы о социализме – продолжающаяся зависимость от единственного товара (нефти) в получении 70% экспортных поступлений и ее зависимость от одного рынка – США», — утверждает Джеймс Петрас. Именно нефтяной бум 2000-х гг. сделал возможным весь венесуэльский «социализм»: повышение уровня жизни низших слоев населения без ущерба для благосостояния верхушки.

Нефтяной монополист – госкомпания PdVSA – была создана еще в 1975-1976 гг. В 1990-х гг. нефтяной сектор был открыт для частных инвестиций, да и сама PdVSA функционировала фактически в автономном режиме. Когда к власти пришел Уго Чавес, она контролировалась людьми, враждебными новому режиму. Государство смогло установить контроль над нефтяным сектором только после того, как сломило забастовку 2002-2003 гг., организованную чиновниками. Тогда были установлены новые правила: ставки роялти, которые должны платить частные нефтедобытчики, выросли с 1-17% до 20-30%. PdVSA (сейчас её вице-президент — двоюродный брат Чавеса) обязали направлять в Фонд национального развития не менее 10% ее годового инвестиционного бюджета. Средства этого фонда не учитываются в госбюджете, в 2007 г. через него на социальные нужды было направлено $14,4 млрд. В этом же году нефтяная отрасль была национализирована: это вызвало большой фурор и сравнение с теми же большевиками, но собственники получили вполне рыночную компенсацию за свои активы.

Венесуэла входит в мировую пятерку крупнейших нетто-экспортеров нефти, в частности она обеспечивает около 15% нефтяного импорта США. После смены политического курса, совпавшего с началом роста нефтяных цен, она стала главным «ястребом» в ОПЕК, строго следя за соблюдением квот на добычу нефти. Если ранее Венесуэла в обход норм ОПЕК снабжала США дешевой нефтью, теперь она начала добиваться ее подорожания. Несмотря на то, что недавно по доказанным запасам нефти страна вышла на первое место (296,5 млрд баррелей или 18% мировых запасов), обогнав Саудовскую Аравию, объемы добычи не превышают 3 млн баррелей в сутки. Зато внутреннее потребление серьезно возросло.

Свалившимся с неба (точнее, выкачанным из-под земли) богатством Венесуэла однозначно распорядилась лучше, чем Россия и аравийские монархии, добившись существенного роста жизненного уровня и сглаживания неравенства (хотя не обошлось и без «статусного» роста расходов на вооружение). Нефть используется и как инструмент внешней политики: Венесуэла поставляет ее по сниженным ценам карибским странам и Кубе. Более того, ежегодно PdVSA обеспечивает бесплатный мазут для отопления жилья 153 тыс. бедных домохозяйств в США. Латиноамериканские левые, традиционно негативно относившиеся к экономическому росту за счёт разработки недр, теперь хвалят «социалистов XXI века» за мудрую нефтяную политику. Но можно уверенно сказать, что цель, заявленная главой PdVSA Рафаэлем Рамиресом – превратить Венесуэлу «из нефтяного султаната в производительное общество в социалистических рамках» — не достигнута. Нефть по-прежнему обеспечивает львиную долю национального дохода, экономика не диверсифицирована, более того, главный импортер – по-прежнему США.

Хотя в структуре экспорта произошли изменения: Венесуэла постепенно переориентируется на Китай, заняв четвертое место в тамошнем нефтяном импорте. КНР планирует построить на своей территории НПЗ специально для переработки тяжелой нефти из бассейна Ориноко. В 2010 г. Китай предоставил Венесуэле десятилетний инфраструктурный кредит размером $20 млрд. – половина нефти, экспортируемой в КНР сейчас, идёт в оплату этого кредита.

Более того: с падением нефтяных цен в 2008 г. Уго Чавес решил сменить гнев на милость и опять привлечь в нефтедобычу иностранные инвестиции. С этой целью правительство создает совместные предприятия с корпорациями из Италии, Вьетнама, Японии, России, Ирана. Крупнейшее СП создано опять-таки с Китаем: корпорация CNPC вложила $16,3 млрд в проект, который обеспечит поставку дополнительно 1 млн баррелей в сутки. «Другими словами, хотя роль некоторых ТНК из США снизилась, иностранные инвестиции в нефтедобычу на деле возросли, особенно на обширных смолистых месторождениях Ориноко», — подчёркивает Джеймс Петрас. В целом, Венесуэла стала крупнейшим местом приложения китайских инвестиций в регионе (а ведь есть ещё «боливарианский» Эквадор, тоже крайне зависимый от Китая). В 2009 г. было решено основать совместную железнодорожную компанию, 40% которой будет принадлежать КНР.

Утверждения о скором падении венесуэльского режима вследствие падения нефтяных цен безосновательны: нефть по-прежнему остается главным источником энергии в мире, и страна с такими запасами так или иначе будет ее прибыльно экспортировать, пусть и с меньшей наценкой. Но сделать венесуэльский «социализм» самодостаточным, независимым от нефтяных прибылей пока что не получается. Единственное, что отличает его от иракского или саудовского капитализма – более эгалитарное распределение этих прибылей.

Куда податься

Чавизм является формой традиционного для стран Латинской Америки каудильизма. В данном случае прогрессивного каудильизма. Не просто апеллирующего к консервативной антибуржуазности аристократии и одурманенного религией народа, а выражающего экономические интересы пролетариата и государственной бюрократии. Это довольно либеральный авторитаризм. Например, сравнение с «демократической Колумбией», в которой до сих пор продолжается гражданская война и процветает террор, явно указывает на преимущества «боливарианской» модели. Чавизм не практикует массовое уничтожение оппонентов, а проправительственные парамилитарес не тренируются пытать и вспарывать животы на заведомо невиновных крестьянах-индейцах. Нынешний «социалистический» режим много симпатичнее народу, чем предыдущие проамериканские. Именно этим, например, венесуэльские анархисты объясняют пассивную поддержку режима со стороны рабочего класса. Чавизм выступает меньшим злом. Но стоит ли нам принимать порочную логику «меньшего зла», которую нам ежедневно навязывает система буржуазного парламентаризма? Ответ очевиден.

Не стоит рекламировать Венесуэлу под брендом «социализма», особенно тем левым, которые сами декларируют антикапиталистическую позицию. Боливарианская Венесуэла не является «социалистической» страной, даже в том убогом смысле, который вкладывался в слово в СССР.

Только когда инициатива перейдет к низам, а класс пролетариата станет автономен от «богов, царей, героев» и прочих благодетелей, создадутся полноценные условия для социализма.

Когда на удовлетворение растущих требований не хватит нефтяных доходов (а их и сегодня на всё не хватает), при должном натиске сам собой встанет вопрос о собственности на средства производства и о пролетарском самоуправлении, а не «боливарианской» демократии. И не только в Венесуэле, но и во всём мире. Экспроприация и общественное управление собственностью в какой-то момент станут необходимостью, а не только лозунгом. Пока что вера в доброго вождя только вредит осознанию этой простой идеи.