О прошлом и будущем социализма

Обосновать “теорию” госкапитализма попробовал только один Губанов, даром, что ученый. Остальные поступают проще. Они, ссылаясь на несколько цитат из Маркса, пытаются доказывать, что в СССР не было социализма, а далее делают вывод - раз не было социализма, значит, был госкапитализм.

Пример подобного подхода - недавно появившаяся работа тов. Фомина “Марксистская анатомия Октября и современность”. По признанию самого автора, статья является итогом развития госкаповской мысли за последние несколько лет. Некоторые общие для всех госкаповцев положения возможно найти в этом фундаментальном труде.

Госкаповцы утверждают, что у рабочих не было власти, а поэтому никакого движения к социализму быть не могло. Вот как это выглядит в статье Фомина: “Таким образом, к началу 1919 года диктатура пролетариата в Советской России - даже в ее неразвитом, “демократическом”, виде - потерпела поражение; фабзавкомы и комбеды были упразднены, социалистическая перспектива Октябрьской революции была окончательно утрачена... Реальная власть была уже не у депутатов рабоче-крестьянских Советов, а у исполкомов и комитетов РКП(б)”. Здесь мы упираемся в вопрос, каков механизм диктатуры пролетариата, может ли эта диктатура проводиться через партию пролетариата? Позиция госкаповцев понятна. Они считают, что диктатура пролетариата может осуществляться только фабзавкомами или Советами. В этом случае, правда, непонятно, зачем вообще пролетариату нужна партия.

На 2-м конгрессе Коминтерна Ленин по этому поводу говорил следующее: “Мы понимаем под диктатурой пролетариата в сущности диктатуру его организованного и сознательного меньшинства. И действительно, в эпоху капитализма, когда рабочие массы подвергаются беспрерывной эксплуатации и не могут развивать своих человеческих способностей, наиболее характерным для рабочих политических партий является именно то, что они могут охватывать лишь меньшинство своего класса. Политическая партия может объединить лишь меньшинство класса, так же, как действительно сознательные рабочие во всяком капиталистическом обществе составляют лишь меньшинство всех рабочих. Поэтому мы вынуждены признать, что лишь сознательное меньшинство может руководить широкими рабочими массами и вести их за собой”.

Громя так называемую “рабочую оппозицию” на 10-м съезде РКП(б), Ленин подчеркивал: “Мы после двух с половиной лет Советской власти перед всем миром выступили и сказали в Коммунистическом Интернационале, что диктатура пролетариата невозможна иначе, как через коммунистическую партию”. Саму “рабочую оппозицию” Ленин характеризовал как “мелкобуржуазную, анархическую стихию”. Ленин прекрасно понимал, что любая попытка осуществлять диктатуру пролетариата в обход партии, объединяющей наиболее сознательные силы класса, неминуемо приведет к гибели революции и возвращению к власти буржуазии.

В работе “К вопросам ленинизма” Сталин писал: “Высшим выражением руководящей роли партии, напр., у нас, в Советском Союзе, в стране диктатуры пролетариата, следует признать тот факт, что ни один важный политический или организационный вопрос не решается у нас нашими советскими и другими массовыми организациями без руководящих указаний партии. В этом смысле можно было бы сказать, что диктатура пролетариата есть, по существу, “диктатура” его авангарда, “диктатура” его партии, как основной руководящей силы пролетариата”.

Наличие или отсутствие диктатуры пролетариата определяется не полномочиями Советов, профсоюзов или других подобных организаций, а тем, в интересах какого класса проводятся преобразования, какой класс подавляется. Разве коллективизация, т. е. уничтожение крестьянской мелкобуржуазной стихии не есть проявление диктатуры пролетариата? Скажут, что капитализм тоже уничтожает мелкого крестьянина, но он уничтожает его стихийно, неосознанно, экономическими методами. В СССР же коллективизация была проведена сознательно, чисто административными мерами. Что это, если не проявление диктатуры пролетариата? При каком таком госкапитализме такое было бы возможно?

“Отличие пролетарской диктатуры от буржуазной состоит в том, что первая направляет свои удары против эксплуататорского меньшинства в интересах эксплуатируемого большинства” (В.И. Ленин. ПСС, т. 36, с. 199). Против какого класса направлен удар - этот фактор определяет наличие или отсутствие диктатуры пролетариата, а вовсе не полномочия стачкомов, профсоюзов, Советов.

Делать вывод, что диктатуры пролетариата нет, на основании перехода власти от Советов к партии и не смотреть при этом, в чьих интересах партия эту власть употребляла, просто глупо. Как бы там ни было, но КПСС выполняла основные функции диктатуры пролетариата вплоть до конца 80-х годов. К таким функциям, прежде всего, относятся: запрет на частную собственность и организация планового производства и потребления в масштабах всего общества. Последнее не отрицает того факта, что партия гнила, и гнила сильно. Но сам процесс разложения, который начался (и не мог не начаться) сразу же после революции, требовал времени. Партии не перерождаются в один день. Перерождение пролетарской партии - это целый исторический период, в течении которого постепенно, одна за одной, рвутся связи, соединяющие партию с классом. В этот период партия в основном еще защищает интересы своего класса, но в каких-то проявлениях уже может выступать и как его противник.

Раз в СССР не было социализма, значит, не было и социалистической революции. Об этом прямо заявляет в своей статье Фомин: “Великий Октябрь явился на самом деле не социалистической революцией, как предполагали большевики, а лишь вторым этапом буржуазно-демократической революции в России, одной из основных целей которой было решение земельного вопроса в пользу крестьянства”. Надо же! Глупенький наивный Ленин был уверен, что большевики совершили социалистическую революцию. Жаль, рядом не оказалось Фомина - он бы его просветил.

В результате “буржуазно-демократической” революции к концу 30-х годов была полностью ликвидирована частная промышленность и проведена коллективизация села. В отчетном докладе 18-му съезду Сталин говорил: “В колхозах объединено теперь 18 млн. 800 тыс. крестьянских дворов, т. е. 93,5 процента всех крестьянских дворов”. Где, когда, какая буржуазно-демократическая революция приводила к таким результатам? Ничего себе решение земельного вопроса в пользу крестьянства (имеется в ввиду крестьянство как класс мелких капиталистов). Недаром до сих пор разнообразные кулаки ноют: “сначала дали землю, а потом забрали”. Хороша буржуазно-демократическая революция, в результате которой была экспроприирована сначала крупная, а потом и мелкая буржуазия (прежде всего крестьянство). Как могла буржуазно-демократическая революция допустить такую экспроприацию? Не есть ли такая экспроприация функция диктатуры пролетариата и прямое следствие именно социалистической революции? Большевики послали в деревню для проведения коллективизации несколько десятков тысяч подготовленных рабочих, что это, если не диктатура пролетариата?

Ленин считал Октябрьскую революцию социалистической потому, что политическая власть находилась в руках пролетариата или партии пролетариата, что есть одно и то же, так как партия объединяет лучших представителей пролетариата, наиболее полно осознающих объективные интересы своего класса. Именно это обстоятельство позволило перейти от буржуазно-демократических преобразований к социалистическим.

Что касается крестьянского вопроса, то большевики действительно сначала довели до конца буржуазно-демократическую революцию. Но большевики всегда заявляли, что не согласны с равным землепользованием, с разделом земли между крестьянами. Создание коллективных хозяйств всегда было в программе большевиков. “Проводя закон о социализации земли, - закон, “душой” которого является лозунг уравнительного землепользования, - большевики с полнейшей точностью и определенностью заявили: эта идея не наша, мы с таким лозунгом не согласны... Мы, большевики, будем помогать крестьянству изжить мелкобуржуазные лозунги, перейти от них как можно скорее и как можно легче к социалистическим” (В.И. Ленин. ПСС, т. 37, с. 321). Начавшаяся впоследствии коллективизация села и была переходом от буржуазно-демократической революции к социалистической. Этот переход был бы невозможен без Октября. Именно поэтому Октябрьскую революцию считают социалистической.

Советское общество в разные времена было разным. Оценивая процессы, происходившие в советской экономике, можно выделить три этапа ее развития. Первый - до 39-го года, второй - с 39-го по 65-й год и третий - с 65-го по 89-й. Причем, говоря об этих этапах, надо понимать, что обозначенные временные границы достаточно условны. Они лишь приблизительно размечают различные тенденции, действовавшие в советской экономике. Рассмотрим каждый этап в отдельности.

Первый этап - до 39-го года. Предпринятая после Октябрьской революции кавалерийская атака на капитализм захлебнулась, так как производительные силы в России еще не доросли до социалистических отношений. Организовать плановое нетоварное хозяйство в стране, где основными производителями являлись миллионы крестьянских дворов, оказалось невозможно. В результате в 1921 году пришлось вводить НЭП, что явилось, говоря словами Ленина, “восстановлением капитализма в значительной мере”.

В этот период и государственные промышленные предприятия работали на коммерческой основе. В апреле 1923 года был издан декрет ВЦИК и СНК “О государственных промышленных предприятиях, действующих на началах коммерческого расчета (трестах)”. В нем было указано, что тресты организованы с целью получения наибольшей прибыли, и государственная казна за их долги не отвечает. Предприятия получали широкую хозяйственную автономию: они имели право сами устанавливать цену на свою продукцию и свободно выступать на рынке в качестве самостоятельных меновых хозяйств. Если бы на этом и остановились, тогда действительно о социалистической революции не могло быть и речи.

Отступление закончилось в 1929 году. Тогда же было объявлено “наступление социализма по всему фронту”. Вот как вспоминает этот момент тогдашний председатель Госплана Г. М. Кржижановский, в письме к жене он пишет: “А время-то какое переживаем великое... Проснулась мощь низов! Решающая историческая сила - налицо! Не может мое перо изобразить ту волнующую радость, которая меня охватывает, когда я это вижу. Становлюсь тогда действительно поэтом. И слушатели это почувствовали ... Ощущение такое, что после вынужденной отсидки в нэповском окопе партия вновь подняла всех в долгожданный бой, в наступление на врага” (“Общество и власть. 1930-е годы”, с. 74).

В том же 1929 году было принято постановление ЦК ВКП(б) “О реорганизации управления промышленностью”, в соответствии с которым основным показателем работы предприятий устанавливалась разница между заданной и фактической себестоимостью при непременном соблюдении требований, предъявляемых к качеству продукции. В результате этих преобразований прибыль потеряла оценочную и стимулирующую функцию и сохранила только учетную. Такое положение сохранялось до реформы 1965 года.

Второй этап - с 1939-го по 1965-й год. В результате “наступления социализма по всему фронту” к 1939 году в советской экономике сложилась принципиально другая ситуация, по сравнению с 1921 годом, когда вынуждены были ввести НЭП. Прошли коллективизация и индустриализация. Кулак перестал существовать как класс, на смену мелкому крестьянскому хозяйству пришли колхозы, появилась крупная промышленность. Частное производство полностью исчезло. Государственные предприятия, а также колхозы действовали по единому государственному плану. Велась сознательная политика на замену товарно-денежных отношений плановыми. Можно с уверенностью говорить, что где-то на этом этапе практически перестал работать закон стоимости. От товарно-денежных отношений остался лишь их внешний облик (подробнее об этом речь пойдет ниже).

“Есть два типа производства: капиталистический тип, в том числе и госкапиталистический, где есть два класса, где производство работает на прибыль для капиталиста, и есть другой, социалистический тип производства, где эксплуатации нет, где средства производства принадлежат рабочему классу и где предприятия работают не на прибыль для чужого класса, а на расширение промышленности для рабочих в целом” (И. Сталин, Соб. соч., т. 7, с. 305). Работа “не на прибыль”, “а на расширение промышленности для рабочих в целом” стала реальностью этого времени.

Именно на этом этапе осуществлялось наиболее последовательное движение к социализму, которое было прервано реформой 65-го года.

Третий этап - с 1965-го по 1989-й год. Экономическая реформа 1965-го года дала приоритет стоимостным показателям над натуральными и усилила роль прибыли. Реформа прибавила к учетной функции прибыли еще и оценочную и стимулирующую. В результате у предприятий возник свой собственный интерес, не всегда согласующийся с интересами общества. Сплошь и рядом возникала ситуация, когда с позиций государственного плана надо делать одно, а хозрасчетных интересов предприятия - другое. Экономические рычаги срабатывали против плановых заданий.

После реформы 1965 года закон стоимости начал настойчиво пробивать себе дорогу. Тем не менее, нельзя сказать, что реформа 1965-го года реставрировала капитализм, но движение пошло именно в этом направлении. Оставался еще план, выраженный в натуральных показателях, монополия внешней торговли, отсутствовало свободное ценообразование, но все это уже потихоньку размывалось. Так, в 70-х годах Госкомцен отклонял как необоснованные 30 % заявок предприятий на повышение цен на свою продукцию. Начинала раскручиваться погоня за прибылью. Окончательно рыночная стихия была освобождена перестройкой.

В 1989-м году был принят закон “О предприятии”, превративший предприятие в обособленного производителя. Затем последовало освобождение цен, приватизация. Появилась частная собственность, а вместе с ней - хозяева и наемные работники. Реставрация капитализма завершилась.

Госкаповцы утверждают, что в СССР существовали товарно-денежные отношения, рабочая сила была товаром и т.д. Фомин в своей статье заявляет: “Характер труда рабочих оставался наемным... Сохранялся товарообмен между государственным и колхозно-кооперативным секторами производства, розничная торговля и прочие атрибуты товарно-денежного хозяйства”.

Вопрос о том, каков характер (товарный или нетоварный) народного хозяйства СССР, не нов. Он активно дискутировался советскими экономистами на всем протяжении существования СССР. С конца 50-х годов эта дискуссия стала особенно острой. Тогда экономисты разделились на две группы - “товарников” и “антитоварников”. Первые утверждали, что советская экономика носит товарный характер и все беды в ней из-за того, что использованию товарно-денежных отношений не уделяется должного внимания. Они предлагали существенно увеличить роль товарно-денежных отношений. Считалось, что это резко усилит заинтересованность предприятий в результатах своего труда.

“Антитоварники”, наоборот, считали, что увеличение роли товарно-денежных отношений недопустимо, так как приведет к появлению эгоизма отдельных предприятий, что будет подрывать плановую экономику. “Антитоварники” считали, что советское народное хозяйство уже переросло товарно-денежные отношения, что реально они уже не работают и от них осталась лишь внешняя форма. “Антитоварники” предупреждали, что попытка воскресить товарно-денежные отношения приведет к серьезным перекосам в народном хозяйстве и, в конечном итоге, к реставрации капитализма в СССР.

Тогда победили “товарники”, следствием чего явилась реформа 65-го года. В результате этой реформы мы получили экономику абсурда, которую наблюдали последние 20 лет существования СССР. Реформа оказалась половинчатой, недостаточной, чтобы запустить механизмы рынка, но она серьезно подорвала плановую экономику. Рыночную реформу довели до конца уже в годы перестройки. Как и предсказывали “антитоварники”, рыночный социализм обернулся “обычным” капитализмом.

Известно, что Ленин любил сравнивать социализм с одной большой фабрикой. Был ли СССР такой фабрикой? В 39-м году Сталин заявил о полной гибели частной промышленности. К этому же времени колхозы охватили 93,5 процента крестьянских дворов. Все это хозяйство функционировало по единому плану. Экономическое положение колхозов мало чем отличалось от положения промышленных предприятий. Им также спускался план и по количеству, и по номенклатуре продукции. Фактически вся продукция колхозов сдавалась государству. Технику, удобрения и другие необходимые изделия промышленности колхозы получали также согласно централизованному плану. Причем “платежеспособность” колхоза не влияла на поставки необходимой ему продукции. Уже к концу 30-х годов говорить о “товарообмене между государственным и колхозно-кооперативным секторами производства” не приходится.

В своем главном произведении “Капитал” Маркс писал, что “предметы потребления становятся вообще товарами лишь потому, что они суть продукты не зависимых друг от друга частных работ” (К.Маркс. Ф.Энгельс. Соб.соч., т. 23, с. 82). К концу 30-х годов в СССР не было никаких частных работ и никаких обособленных производителей. СССР действительно стал единой фабрикой. А если так, то не должно было быть ни рынка, ни товарно-денежных отношений.

Вот интересное свидетельство известного советского экономиста И. С. Малышева, бывшего в 50-х - начале 60-х годов заместителем председателя ЦСУ СССР: “Попробуем теперь представить себе в самых общих чертах картину процесса воспроизводства в народном хозяйстве СССР.

На любой предстоящий год в государственном плане определяется общий объем материальной продукции, производимой во всех отраслях народного хозяйства СССР. При этом продукция, производимая предприятиями промысловой кооперации, включается в этот план наравне с продукцией государственных всенародных предприятий. Продукция колхозов включается в общий народнохозяйственный план по планам самих колхозов, разработанных на основе государственных заданий по производству продукции для государства. Колхозные планы рассматриваются местными органами государства (райисполкомами), которые должны проверить, обеспечивают ли они выполнение задания по продаже продукции государству.

В соответствии с планом производства осуществляется распределение общественных ресурсов труда и средств производства по отраслям хозяйства таким образом, чтобы это распределение обеспечивало выполнение производственного плана.

Вся произведенная продукция является собственностью общества, независимо от того, состоит ли она из средств производства или предметов потребления.

Из всей произведенной продукции (совокупный общественный продукт) надлежащая часть обращается на возмещение израсходованных средств производства. Размер этой части определяется вещественными условиями производства и заранее учитывается в народно-хозяйственном плане.

Остающаяся часть продукции (национальный доход в его вещественном содержании) распределяется по плану на расширение общественного производства, на удовлетворение общественных нужд и на личное потребление работников социалистического общества” (И.С. Малышев. “Общественный учет труда и цена при социализме”, 1960).

Приведенный пример хорошо показывает, как реально функционировала советская экономика. Не было не только торговли между отдельными предприятиями, но и между государством и колхозами. Колхозы, по существу, превратились в часть единого народно-хозяйственного комплекса. Государство ничего им не продавало, а распределяло в соответствии с общим планом. Существовали трижды “убыточные” колхозы, но они также получали все необходимые им изделия государственной промышленности. “Убыточность” их была условной, она существовала только на бумаге и вызывалась, как правило, тем, что колхоз по государственному плану выращивал не самую “выгодную” культуру.

Сопоставим цитату из Малышева с тем, как видели новый общественный строй классики. В работе “Принципы коммунизма” Ф. Энгельс пишет: “Прежде всего, управление промышленностью и всеми отраслями производства вообще будет изъято из рук отдельных, конкурирующих друг с другом индивидуумов. Вместо этого все отрасли производства будут находиться в ведении всего общества, т. е. будут вестись в общественных интересах, по общественному плану и при участии всех членов общества. Таким образом этот новый общественный строй уничтожит конкуренцию и поставит на ее место ассоциацию” (В.И. Ленин. Соб. соч., т. 4, сс. 329-330).

В СССР указанные Энгельсом мероприятия были выполнены. Во власти “отдельных индивидуумов” оставались лишь приусадебные участки. Поэтому некоторое подобие товарно-денежных отношений можно было видеть лишь на колхозном рынке. Но этот сектор производства занимал столь незначительное место, что его смело можно выносить за скобки.

Энгельс писал, что стоимостью может быть только продукт, “произведенный частным лицом за частный счет”. В СССР не было никакого частного производства за частный счет. Советское народное хозяйство работало по единому плану. Планы формировались в натуральных показателях, исходя из потребностей общества и существующих производственных мощностей. Целью плана было удовлетворение потребностей. Грубо говоря, рассчитывалось, сколько нужно произвести ботинок, чтобы никто не ходил босиком. Причем планом предусматривалось и так называемое ведомственное строительство. Все эти многочисленные заводские жилые дома, дома отдыха, клубы, санатории, пионерские лагеря возводились тоже согласно единому государственному плану.

Скажут, пожалуй, что и при капитализме, особенно современном монополистическом, существует планирование. Но при капитализме планирование, как правило, не выходит за пределы корпорации. А если и выходит, то целью такого планирования является приведение производства в соответствие с предполагаемым платежеспособным спросом. Это есть планирование, направленное не на удовлетворение потребностей общества, а на извлечение прибыли. Такое планирование является попыткой страховки от неминуемых кризисов.

При капитализме произведенный продукт есть частная собственность производителя. В СССР ни одно предприятие не владело своей продукцией, оно не решало, сколько ему производить, кому и как продавать. Весь продукт распределялся по государственному плану и практически являлся непосредственно общественным. Государство, даже если бы захотело, не могло ничего продать внутри страны, так как продавать здесь было некому. Все принадлежало государству, все граждане являлись работниками государства. (Поэтому слово “государство” в данном случае вполне можно заменить словом “общество”).

“Во-первых, средства производства “продаются” не всякому покупателю, они не “продаются” даже колхозам, они только распределяются государством среди своих предприятий. Во-вторых, владелец средств производства - государство, при передаче их тому или иному предприятию ни в какой мере не теряет права собственности на средства производства, а наоборот, полностью сохраняет его. В-третьих, директора предприятий, получившие от государства средства производства, не только не становятся их собственниками, а наоборот, утверждаются, как уполномоченные советского государства по использованию средств производства, согласно планов, преподанных государством” (И. Сталин. “Экономические проблемы социализма в СССР”).

Конечно, то, что все средства производства находятся в собственности государства, само по себе еще не устраняет товарно-денежных отношений. Но в таком обществе государственные предприятия должны оставаться самостоятельными экономическими субъектами, работающими на извлечение прибыли. А значит, обязательно должна существовать безработица, так как государству нет смысла поддерживать убыточные предприятия. Примером такой экономики может служить бывшая Югославия. В изданной в 1960 году книге “Очерки по вопросам баланса народного хозяйства” один из руководителей ЦСУ СССР В. А. Соболь писал: “Если мы признаем наше хозяйство товарным, то мы должны следовать примеру Югославии, где между государственными предприятиями установлены отношения конкуренции и цены устанавливаются на рынке. Плановое начало там носит номинальный характер. Иначе и быть не может, потому что если бы возможно было планировать товарное хозяйство, то стало бы возможным плановое капиталистическое хозяйство” (В.А. Соболь. “Очерки...”, 1960).

В СССР же был совершенно другой случай “огосударствления”. У нас была одна громадная фабрика, которая уже не могла работать по-капиталистически, т. е. на извлечение прибыли.

На нетоварный характер хозяйства в СССР обращали внимание все, кто более-менее добросовестно исследовал советское общество.

“Повторяю и подчеркиваю, что для предприятий в коммунистическом обществе (имеется в виду СССР - Д. Я.) нет необходимости быть рентабельными экономически, достаточно быть социально оправданными. Они должны удовлетворять в первую очередь внеэкономическим требованиям. Их судьба зависит от решений управляющих органов. С чисто экономической точки зрения все сто процентов коммунистических предприятий, взятых по отдельности, являются нерентабельными. И все же они существуют. Какие из них считать экономически нерентабельными, это решают управляющие органы, а не принципы выживания вроде тех, по каким существуют предприятия в обществе капиталистическом” (А. Зиновьев. “Кризис коммунизма”).

А вот что писал в своей крайне противоречивой книге “Государственный капитализм в России” Тони Клифф: “На первый взгляд отношения между различными предприятиями в России представляются такими же, как и отношения между различными предприятиями в странах классического капитализма. Но они таковы только по форме... Как отдельные предприятия, так и вся экономика в целом подчинены плановому регулированию производства. Различие между разделением труда, скажем, внутри тракторного завода и разделением труда между этим заводом и снабжающим его сталелитейным заводом есть различие только в степени. Разделение труда внутри русского общества есть, по существу, одна из разновидностей разделения труда внутри отдельного предприятия.

Формально продукты распределяются между различными отраслями экономики через посредство обмена, но так как собственником всех предприятий является одна организация - государство, действительного обмена товаров не происходит. “Только продукты самостоятельных, друг от друга независимых работ противостоят один другому как товары”.

В обществе частных производителей, связанных друг с другом через обмен, средством, регулирующим разделение труда внутри общества в целом, является денежное выражение меновой стоимости - цена. В России существует прямая связь между предприятиями через государство, которое контролирует производство почти на каждом из них, а потому цена утрачивает свое исключительное значение как выразитель общественного характера труда или регулятор производства” (с. 166-167).

Правильно пишет господин-товарищ Клифф. Одно непонятно - причем здесь государственный капитализм?

В подготовленном Институтом Российской истории РАН сборнике “Общество и власть. 1930-е годы” функционирование механизма народного хозяйства СССР описывается следующим образом: “В соответствии с переходом к директивному централизованному планированию перестраивалась вся система управления народным хозяйством, в которой поначалу легко можно было увидеть черты, унаследованные от военного коммунизма. На базе государственных синдикатов, которые практически монополизировали снабжение и сбыт, создаются производственные объединения, весьма смахивающие на главки первых послереволюционных лет и положившие начало становлению “ведомственной экономики”. Производство должно было строиться путем прямого централизованного регламентирования сверху всего и вся вплоть до норм оплаты труда рабочих. Предприятия должны были в сущности бесплатно получать соответствующие фонды сырья и материалов по карточно-нарядной системе... Тысячи снабженцев разъезжали по всей стране, выбивая фонды, лимиты и т. п.”

Вывод о нетоварном характере советской экономики можно сделать и из работ известного американского экономиста Дж. Гэлбрейта. “Большую часть плановой работы, которую проделывает американская или западноевропейская фирма, в экономике советского типа осуществляет государство. Крупная американская корпорация устанавливает минимальные цены, организует спрос на свою продукцию, устанавливает либо согласовывает цены на сырье и полуфабрикаты и предпринимает шаги для обеспечения снабжения. Она также устанавливает либо согласовывает ставки оплаты для специалистов различного стажа и квалификации, для рабочих, равно как и предпринимает шаги для обеспечения рабочей силой. В СССР все эти функции выполняются более или менее успешно государственным плановым аппаратом... В западной экономике основным планирующим органом является фирма. В советской системе таким органом по-прежнему является государство” (Дж. Гелбрейт. “Новое индустриальное общество”, с. 149).

Если в экономике все определяется государством, если все граждане являются работниками государства, то где тогда остается место для товарно-денежных отношений, необходимым условием которых является наличие обособленных, независимых производителей.

В рыночной экономике цены формируются стихийно, в результате конкуренции. Никакая монополия не в состоянии полностью устранить конкуренцию и анархию производства. Так, “Газпром” является одной из крупнейших мировых монополий, но и он не смог удержать цену на газ, о чем публично плакался господин Вяхирев. По оценке министра торговли РФ Г. Габуния, в 1998 г. падение цен на газ составило 18 % (см. “Интерфакс-АиФ” № 5, 1999). Крупнейшие мировые ТНК по пять раз на день меняют цены в зависимости от биржевых сводок.

В СССР же не было ни конкуренции, ни анархии - этих неизбежных спутниц товарного производства. Все цены устанавливались плановыми органами. “Цены, основывающиеся на товарных отношениях, устанавливаются в стихийной рыночной борьбе частных предприятий и этих цен не может устанавливать отдел цен Госплана. Это - азбука марксизма. Отдел цен Госплана устанавливает не товарные, а презренные “счетные цены”, как и полагается на основании какого-то счета, а не на основании справочников товарной биржи, выражающих стихийную игру товарно-рыночных отношений” (В.А. Соболь. “Очерки..”, с. 49).

В обществе с рыночной экономикой распределение общественного труда происходит стихийно, руководствуясь законом стоимости. Ресурсы перетекают туда, где в данный момент цена выше стоимости, оттуда, где цена ниже стоимости. В СССР ничего подобного не было. Десятилетиями прекрасно существовали так называемые “планово-убыточные” предприятия и даже целые отрасли. Вот что пишет об этом В. А. Соболь, кстати, полемизируя с экономистом, считавшим советское хозяйство товарным: “В товарном хозяйстве цены под влиянием большого спроса и недостаточного предложения превышают стоимость товаров, а в случае превышения предложения над спросом цены падают ниже стоимости. Если это так, то как объяснить, что у нас в течение десятилетий спрос государственных предприятий и организаций на строительные материалы (кирпич, цемент, известь, и т. д.) был больше предложения, а цены этих продуктов в то же время были убыточными” (там же, с. 53). В СССР распределение общественного труда осуществлялось путем непосредственных распоряжений, исходя из потребностей общества, а не путем отклонения цен от стоимости, как это происходит в любом капиталистическом обществе.

Видимость товарности советской экономике придавала существовавшая система денежных расчетов между предприятиями и связанная с этим система стоимостных показателей (прибыль, ВВП в рублях, бюджет, кап. вложения, налоги, стоимость, себестоимость, деньги, товар и т. д.). Вот что пишет об этом в книге “В дебрях реставрации капитализма” доктор экономических наук, в советское время ведущий научный сотрудник Института экономики АН СССР А. Еремин: “Мы имели лишь имитацию товарного обмена между государственными предприятиями. Имитация затушевывала реальный экономический процесс и, кстати говоря, создавала ложные ориентиры в умах руководителей, побуждая их к искусственному завышению затрат с целью вынудить органы ценообразования установить более высокую цену на их продукцию. Но фактически рубли в отношениях между предприятиями играли роль не денег, а учетных единиц (“счетные деньги”), опосредовавших обмен деятельностями и учет затрат”.

Каким образом стоимостные показатели создавали ложные ориентиры, хорошо показывает пример с общественным транспортом. Стоимостные показатели говорят об эффективности содержания штата контролеров и кондукторов, т. к. они увеличивают собираемость платы за проезд. С точки же зрения экономии общественного труда содержание контролеров и вообще взимание платы за проезд есть ненужное расходование общественного труда. Взимание платы с пассажиров в городском общественном транспорте требует расхода труда на печатание билетов, на производство компостеров, делает необходимой армию контролеров и кондукторов, все это ведет к резкому увеличению трудозатрат на перевозку того же самого числа пассажиров. Налицо противоречие: стоимостные показатели говорят об эффективности, в то время как натуральные показатели показывают увеличение затрат.

В рыночной экономике, где предприятие обособлено и для нормального функционирования нуждается в прибыли, взимание платы за проезд есть необходимость. Но в плановой экономике, где это же предприятие есть частичка единого народного хозяйства, взимание платы за проезд приводит лишь к растратам труда в масштабах единого народного хозяйства.

Приведенный пример доказывает не существование товарно-денежных отношений в СССР, так как наличие или отсутствие прибыли не имело решающего значения, а необходимость разработки новой, не стоимостной (натуральной) системы показателей для плановой экономики.

Затратный механизм в советской экономике на полную катушку включился после реформы 65-го года, когда предприятие стали оценивать не только по выполнению планового задания, выраженного в натуральных показателях, но и по прибыли. В результате предприятие стало заинтересовано в издержках, так как в этом случае планирующие органы устанавливали более высокую цену на продукцию предприятия. До реформы 65-го года предприятие поощрялось за снижение себестоимости продукции, т. е. за уменьшение затрат труда. На то, что при этом зачастую страдал показатель прибыли (иногда даже передовое предприятие становилось “убыточным”), тогда не обращали особого внимания, так как показатель прибыли считался условным.

Закономерен вопрос: если взаимные расчеты между государственными предприятиями были лишь имитацией товарного обмена, то зачем они вообще существовали? Дело в том, что на протяжении довольно значительного периода советской истории товарно-денежные отношения опосредовали реальные процессы, происходившие в экономике. Но чем больше общество устанавливало контроль за средствами производства, тем меньше оставалось места товарно-денежным отношениям. В определенный момент значительная часть народного хозяйства СССР действовала уже не на товарной основе, а согласуясь с единым планом. Предприятия уже не противостояли друг другу как меновые хозяйства, но оставалась еще внешняя форма товарных отношений. Надо сказать, что И. Сталин, в отличии от многих профессиональных экономистов и обществоведов, понимал эту ситуацию. “Если подойти к делу с точки зрения формальной, с точки зрения процессов, происходящих на поверхности явлений, можно прийти к неправильному выводу о том, что категории капитализма сохраняют будто бы силу в нашей экономике. Если же подойти к делу с марксистским анализом, делающим строгое различие между содержанием экономического процесса и его формой, между глубинными процессами развития и поверхностными явлениями, - то можно прийти к единственно правильному выводу о том, что от старых категорий капитализма сохранилась у нас главным образом форма, внешний облик, по существу же они изменились у нас коренным образом применительно к потребностям развития социалистического народного хозяйства” (И. Сталин. “Экономические проблемы социализма в СССР).

Чтобы избавиться от старой товарной формы учета, необходимо было создать новую систему оценки эффективности народного хозяйства, основанную на натуральных показателях. Сталин вплотную подошел к пониманию необходимости и своевременности создания нового категориального аппарата, призванного опосредовать изменившиеся общественные отношения. В “Экономических проблемах социализма в СССР” он прямо указывал: “Я думаю, что наши экономисты должны покончить с этим несоответствием между старыми понятиями и новым положением вещей в нашей социалистической стране, заменив старые понятия новыми, соответствующими новому положению.

Мы могли терпеть это несоответствие до известного времени, но теперь пришло время, когда мы должны, наконец, ликвидировать это несоответствие”.

О невозможности с помощью товарной формы вести учет единого общенародного хозяйства недвусмысленно предупреждал Маркс: “...не может быть ничего ошибочнее и нелепее, нежели на основе меновой стоимости и денег предполагать контроль объединенных индивидов над их совокупным производством...” (К. Маркс, Ф. Энгельс. Соб. соч., т.46, ч. 1, с. 102).

К сожалению, советские экономисты не обращали внимания на это предупреждение Маркса. Вот как обосновывает необходимость сохранения товарных форм В. А. Соболь: “В натуральном выражении нельзя сравнить затраты на производство с его результатами... Так, например, мы затратили каменный уголь и оборудование и получили электроэнергию. В натуральном выражении нельзя сказать, больше мы произвели продукта, чем было до начала производства, или нет. А без ответа на этот вопрос нельзя рационально вести хозяйство” (В.А. Соболь. “Очерки...”, с. 31-32).

Действительно, сравнить потраченный уголь с произведенным электричеством возможно, только превратив и то и другое в стоимости. Вопрос в том, а зачем вообще было сравнивать уголь и электричество. Такое сравнение необходимо в товарном производстве, где каждое предприятие ведет свой отдельный учет, поэтому продукты там естественным образом превращаются в стоимости. В социалистическом обществе необходимо рассчитать, что обществу требуется и как с наименьшими затратами труда этого добиться. Исходя из того, что общество должно производить больше, чем потреблять, имеет смысл лишь сравнение произведенного угля с потребленным углем, произведенного электричества с потребленным и т. д. Естественно, сравнение это должно осуществляться в масштабах всего общества. Для такого сравнения нет необходимости придавать продуктам условную стоимость, как это делали в СССР. Оценивать же отдельное предприятие необходимо прежде всего по снижению затрат труда, т. е. по уменьшению рабочего времени, необходимого на выпуск единицы продукции.

Попытка применять для учета и контроля обобществленной экономики стоимостные показатели только путала общество и затрудняла планирование. Интересно, как происходил процесс планирования в СССР. Сначала план составлялся в натуральных показателях. Затем так называемый “сводный” отдел Госплана пересчитывал это все на “деньги”. Рассчитывалось, сколько каждое предприятие должно иметь “средств”, чтобы произвести необходимые “закупки”, предусмотренные планом в натуральных показателях. Вот как этот механизм описан у того же Соболя: “Общество не только заинтересованно в том, чтобы денежные средства, выражающие стоимость израсходованных средств производства, были направлены на приобретение произведенных средств производства, а, с другой стороны были произведены в надлежащих количествах средства производства, необходимые для возмещения потребленных, но оно может в плановом порядке обеспечить такое согласование. Из этого следует, что в процессе возмещения потребленных средств производства не может возникнуть неразрешимых диспропорций между производством и общественными потребностями. Платежеспособный спрос, образующийся в этом процессе, носит плановый характер и удовлетворяется в плановом порядке” (там же, с. 190).

“В социалистическом обществе движение продукта от производителя к потребителю предопределено планом. Планом предопределены “продавцы” и “покупатели” продуктов, а также цены продуктов. Таким образом, планом предопределены все основные моменты воспроизводства общественного продукта” (там же, с. 27).

Практически, сначала планом организовывалось движение продуктов, а затем параллельно организовывалось движение неких “счетных денег”, которые якобы должны были помогать что-то там учитывать, а на самом деле все путали. Производилась подгонка “платежеспособного спроса” предприятий под план, выраженный в натуральных показателях. Из советского народного хозяйства можно было совершенно спокойно “вытащить” “счетные деньги”, т. е. деньги, при помощи которых предприятия рассчитывались друг с другом, оно бы только эффективнее заработало, так как не отвлекалось бы на ложные ориентиры.

Неудивительно, что и бюджет на текущий год докладывал председатель Госплана. Главным экономическим документом в СССР был не бюджет, а план. Не план строился из бюджета, а бюджет строился, исходя из плана. Вообще, природа советского бюджета имела мало общего с бюджетом буржуазного государства. Считалось, что бюджет отображает произведенный продукт. Так, затраты на медицину, оборону, образование не зависели от того, соберет ли государство налоги, получит ли кредит и т. д. Сколько получит медицина бинтов, лекарств, оборудования, зависело лишь от существующих производственных мощностей и рассчитывалось в натуральных показателях. Затем запланированную для медицины продукцию пересчитывали в “деньгах”. Внешне получалось очень похоже на механизм, существующий в любом буржуазном государстве, но содержание было уже совсем иным. Подобным образом обстояло дело и с так называемыми капитальными вложениями. Это был такой же пересчет на “деньги” выделенных по плану натуральных ресурсов.

Товарно-денежные отношения не отменяются в один день по команде. Чтобы устранить товарно-денежные отношения, недостаточно экспроприировать капиталистов и объявить средства производства общественными. Устранение товарно-денежных отношений - это процесс. Чем больше общество берет в свои руки производство, чем больше это производство работает по единому плану, тем меньше остается места для товарно-денежных отношений. Постепенно для них совсем не остается места, а вместе с ними - и для производства ради прибыли. Но от товарно-денежных отношений еще остается внешняя форма. И избавиться от этой формы не так легко, так как люди веками привыкли измерять все деньгами.

Перед наукой стоит задача создать новую, не стоимостную систему показателей для всего народного хозяйства и отдельного предприятия. Эта система должна предусмотреть и механизм, с помощью которого будет осуществляться распределение общественного продукта между членами общества.

Так существовали ли в СССР товарно-денежные отношения? Сказать, что их не было совсем, что они никак себя не проявляли, было бы, конечно, неправильно. Безусловно, при желании можно найти примеры, когда отдельное предприятие в отдельных случаях выступало как меновое хозяйство. Подобные рецидивы товарности есть неотъемлемая черта переходного периода. Но это скорее было исключением, чем правилом. Народное хозяйство СССР в целом было нетоварным. Не закон стоимости, а закон планомерного развития являлся определяющим в советском обществе. Не погоня за прибылью, а удовлетворение потребностей общества ставилось во главу угла.

Сторонники “теории” госкапа утверждают, что государство было единым капиталистом, а рабочая сила - товаром. Рабочую силу покупают с одной целью - извлечь из нее прибавочную стоимость. Но как можно извлечь прибавочную стоимость если единственными покупателями у государства являются его же рабочие и служащие? Представьте, что капиталист продает свою продукцию только работникам своего концерна. Много он с них получит? Только то, что сам им и заплатил. Ни копейкой больше. Представьте, что советское государство выдало зарплату всем своим рабочим и служащим, вплоть до Генсека, условно 100 рублей. И потом государство пытается продать тем же рабочим и служащим предметы личного потребления. Ну и много государство таким образом заработает? Даже ста рублей не вернет.

На этот аргумент тов. Шеин отвечает прописными истинами, являющимися банальностью для любого, кто хоть чуть-чуть знаком с марксизмом. В “Дискуссионном листке” № 1 Шеин поучает: “Если весь прибавочный продукт сводить к разнице между объемом продаж работникам и заработной платой, то капитализм как мировая система лишается всякого смысла. Прибавочная стоимость исчезает или всецело зависит от факта существования маргинальных слоев (разорения мелкой буржуазии и пр.). В самом деле, за счет чего тогда совокупный капиталист получает прибавочную стоимость?

В действительности, прибавочная стоимость не означает разницы между зарплатой работников и их потреблением. Она означает образование некой меновой стоимости, которая может не быть предметом потребления пролетариата в прямой (приобретение товаров) или опосредованной (приобретение услуг - образования, здравоохранения и пр.) формах. Такая меновая стоимость овеществляется в средствах производства, которые не являются предметом личного потребления, а также в предметах потребления правящего класса”.

Хотелось бы спросить у Шеина, кому “совокупный” капиталист, коим он, надо полагать, считает советское государство, мог продать средства производства? Шеинский “совокупный капиталист” так разросся, что других капиталистов рядом с собой не оставил. Чтобы средства производства стали меновой стоимостью нужен другой капиталист, но, введя понятие “совокупного капиталиста”, Шеин сам не оставил ему места. Поэтому я и показал, что если нет других капиталистов, то получить прибавочную стоимость невозможно. Шеин же приписывает мне откровенную глупость, будто я считаю, что прибавочная стоимость есть разница “между заработной платой работников и их потреблением”. На самом деле эту глупость стоит приписать самому Шеину, так как именно он считает возможным общество, где прибавочную стоимость капиталист получает, торгуя только со своими наемными рабочими. В шеинском обществе капиталист может выдать рабочим 100 рублей, а потом продать им же на 120.

Я показываю, что невозможен капитализм из одной большой монополии, так как в этом случае невозможно извлечь прибавочную стоимость, в том числе и потому, что средства производства в этом случае не становятся меновой стоимостью. А Шеин тут же мне приписывает, будто я думаю, что прибавочная стоимость возникает только из того, что капиталист продает товар своим рабочим. Я так не думаю и никогда не думал. Это глупость. Но это глупость тов. Шеина, ибо она непосредственно вытекает из “теории” госкапитализма.

Надо отметить, что Шеин мастерски владеет одним не очень честным приемчиком - сначала исказить чужое мнение, а затем разгромить его с “правильных” позиций. Вот еще один пример подобного ловкачества.

В материале “К программе рабочей партии”, опубликованном в газете “Рабочее Движение”, Шеин следующим образом описывает интерес класса капиталистов: “Объективный интерес собственников состоит в наивысшей отдаче от рабочей силы при наименьших затратах на нее”. Ничуть не оспаривая эту истину, я тем не менее в замечаниях по поводу шеинского материала (см. “Дискуссионный листок” № 1) предложил конкретнее изложить интересы классов: “Объективный интерес собственников состоит прежде всего в извлечении максимальной прибыли, для чего необходимо добиваться наивысшей отдачи от рабочей силы при наименьших затратах на нее”. У Шеина получалось, что капиталист просто заинтересован в максимальной эксплуатации рабочей силы. Я дополнил, что этот интерес у него возникает из-за необходимости получить максимальную прибыль, а не из-за какой-то особой кровожадности.

И вот что я узнаю о своей позиции из материала Шеина “Ответ тов. Якушеву” (там же): “Якушев утверждает, что основной целью капиталистов является не достижение “наивысшей отдачи от рабочей силы при наименьших затратах на нее”, а получение прибыли - далее, как и положено, следуют правильные поучения - между тем для нас очевидно, что в условиях капиталистической экономики это является синонимами. Конечно, если мы говорим не об отдельном буржуа, который может получить прибыль за счет спекуляций на рынке, а о классе”.

У Шеина получается, что я противопоставляю максимальную эксплуатацию и прибыль. Да откуда вы это взяли, тов. Шеин? Как это назвать, если не фальсификацией? У меня же черным по белому написано, что интерес капиталистов состоит “в извлечении максимальной прибыли, для чего необходимо добиваться наивысшей отдачи от рабочей силы при наименьших затратах на нее”.

Вернемся к вопросу о рабочей силе в СССР. Для того, чтобы понять, что происходило тут на самом деле, интересно посмотреть, откуда вообще бралась зарплата в советском обществе. Фонд заработной платы формировался централизованно плановыми органами, исходя из совокупной цены продуктов, предназначенных для личного потребления. Далее разнарядка по заработной плате спускалась отраслевым министерствам, те, в свою очередь, предприятиям и так до бригады и отдельного рабочего. “Прибыльность” или “убыточность” предприятия никак на зарплате не отражалась. Существовавшие на счетах предприятия “счетные деньги” нельзя было перевести в фонд заработной платы. Налицо система непосредственно общественного распределения продуктов. Где деньги уже и не деньги, а трудовые квитанции на право получения доли в совокупном общественном продукте. В данном случае заработная плата является формой распределения по труду и ничего общего не имеет с заработной платой как формой стоимости рабочей силы. К сожалению, эти квитанции были многоразовыми, что при определенных операциях, таких как накопление, покупка валюты на черном рынке, могло превращать их в деньги. В наше время их стоило бы заменить пластиковыми карточками, на которых записывалось бы право получения доли в общественном продукте.

“Денежные доходы населения, как это видно из перечисленных источников их образования, в своей подавляющей части образуются в результате плановых мероприятий социалистического общества. Плановые органы определяют общий фонд заработной платы, выплачиваемой рабочим и служащим в производственных и непроизводственных организациях. Планированием заготовок сельскохозяйственных продуктов и цен на них предопределяется размер доходов колхозников, получаемых от колхозов... Социалистическое общество принимает меры к тому, чтобы образование и реализация доходов населения не вызывали общего превышения платежеспособного спроса над предложением” (В.А. Соболь. “Очерки...”, сс.. 191, 193).

Подобным образом описывает систему распределения в СССР и А. Зиновьев.

“Пусть имеется некоторая категория предметов потребления, которую можно считать основной (хлеб, молоко, масло, соль, мыло, школьные тетради и т. п.). Пусть месячная зарплата основной категории граждан составляет 200 рублей (“средняя” зарплата). Цены на упомянутые продукты устанавливаются государством не в зависимости от конкуренции (которой нет) производящих фирм и от общей ситуации на “рынке”, которого тоже нет, а в зависимости от возможности граждан приобретать их в рамках упомянутой зарплаты... В результате возможно и на самом деле имеет место такое положение вещей, когда на производство этих предметов потребления тратится средств больше, чем выручается в результате их продажи” (А. Зиновьев. “Коммунизм как реальность”, с. 348).

Планирующие органы контролировали количество “денег”, находящихся на руках у населения, и исходя из этого устанавливали цены. Цель была сбалансировать продукт и квитанцию на его получение, чтобы в обществе не было необеспеченных продуктом квитанций. Такая система в принципе исключала кризисы перепроизводства и гарантировала потребление всего произведенного продукта. Цена здесь не являлась денежным выражением стоимости, а была инструментом, с помощью которого распределяли общественный продукт.

“В России общая сумма реальной заработной платы и окладов устанавливается заранее соответственно количеству потребительских товаров, запланированному к производству” (Т. Клифф. “Гос. капитализм в России”, с. 170). Заметьте, что зарплата рабочего зависела не от конъюнктуры рынка или результата работы предприятия, как это происходит при любом капитализме, а от “количества потребительских товаров, запланированных к производству”. (Слово товаров в данном случае стоило бы взять в кавычки, так как товары подобным образом не распределяются). Что это, если не попытка непосредственно общественного распределения продуктов? Через фонд заработной платы распределяли совокупный общественный продукт.

В советской экономике присутствовали две разновидности “денег”: наличные и “счетные”. Первые выдавались на руки населению для приобретения продуктов личного потребления, при помощи вторых предприятия вели формальный расчет друг с другом. Эти две разновидности “денег” не смешивались (до определенного времени, в 70-х годах стали разрешать переводить часть денег со счета предприятия в фонды поощрения, что сразу же в условиях контроля над ценами стало приводить к необеспеченному спросу) и никак не влияли друг на друга. И те и другие уже не были деньгами. “Экономический” результат работы предприятия, т. е. наличие у него прибыли (“счетных денег”), как уже говорилось, никак не влиял на выплату наличных “денег” рабочим этого предприятия. Наличные “деньги” для рабочих и служащих шли не от предприятия, а от плановых государственных органов, через единый для всей страны фонд заработной платы, привязанный к общему количеству продуктов, предназначенных для личного потребления. “Счетные деньги”, находившиеся на счету предприятия, служили лишь для формального расчета между предприятиями и к зарплате рабочих не имели никакого отношения. Фактически имели место две независимые “денежные” системы: “счетные деньги” и наличные.

Советское предприятие не могло распоряжаться “счетными деньгами”, как распоряжается своими деньгами нормальное капиталистическое предприятие. Оно не могло на эти “деньги” ни покупать, ни продавать, ни выплачивать ими зарплату: их можно было только переводить согласно государственному плану. Движение этих “денег” жестко контролировалось государственным банком.

Что же касается наличных “денег”, то их вполне можно было заменить разовыми квитанциями на право получения продукта. Они, собственно, и играли роль таких квитанций. Принимая наличные, ходившие у населения, за настоящие деньги, госкаповцы в несколько измененной форме повторяют ошибку господина Дюринга. Г-н Дюринг считал, что в “коммуне” сохранятся деньги, не понимая, что от них остается лишь внешний облик, что фактически, говоря словами Энгельса, они “функционируют не в качестве денег, а как замаскированные трудовые марки”. Госкаповцы также за внешним образом денег не потрудились заметить, что последние фактически превратились в “замаскированные трудовые марки”. Но, в отличие от Дюринга, который посчитал, что деньги остаются и в “коммуне”, госкаповцы пришли к выводу, что раз были деньги, то никакой “коммуны” не было. И госкаповцы, и Дюринг не заметили, что деньги могут, сохранив свой внешний облик, выполнять уже совсем другие функции, могут превращаться в “замаскированные трудовые марки”. Именно такими “замаскированными трудовыми марками” и являлись советские наличные “деньги”, которые, напомним еще раз, не имели никакого отношения к деньгам, ходившим между предприятиями.

То, что “деньги” в СССР выполняли отличную, чем деньги в капиталистической экономике, функцию, заметил и А. Зиновьев: “Здесь главная функция денег - служить мерой учета труда, мерой вознаграждения за труд, средством распределения благ, средством учета и планирования деятельности учреждений и предприятий. В этой функции деньги суть знаки, не предполагающие никакого золотого обеспечения, как это вроде бы имеет место для денег в их функции мерила и выражения стоимости. При этом деньги в значительной мере вообще могут оставаться чисто символическими (например, в случае безналичных расчетов)” (А. Зиновьев. “Коммунизм как реальность”, с. 346).

Госкаповцы любят сравнивать советских рабочих с рабочими крупных капиталистических корпораций. И задают на эту тему разные, как им кажется, каверзные вопросики. К примеру: “Кем в корпорации являются рабочие - собственниками средств производства или наемными работниками?”. Имеется в виду, что если в советской корпорации рабочие не являлись наемными работниками, то, может, мы им скажем, что и в капиталистической корпорации дела обстоят таким же образом. Вот тут-то они нас и поймают. Не дождетесь!

В капиталистической корпорации рабочий является наемным работником, так как рабочая сила соединяется со средствами производства через рынок, где действуют другие корпорации, фирмы, компании и т.д. Рабочий, продавая свою рабочую силу, вступает в товарно-денежные отношения. Продукт, который потребляет для своего воспроизводства рабочий капиталистической корпорации, является товаром, так как он покупает его на рынке, где действуют различные обособленные производители. Продукт, произведенный рабочим, является собственностью корпорации, которая по условию своего существования должна продавать его на рынке. Здесь постоянно происходит процесс отчуждения продукта, т. е. переход от одного собственника к другому.

СССР же был по существу большим “натуральным хозяйством”, где существовала централизованная система распределения продуктов. В СССР продукт не отчуждался, так как он не менял собственника, не выходил за данную форму собственности, грубо говоря, все работали на одну большую корзину. “...с превращением деятельности индивидов в непосредственно всеобщую или общественную, с предметных моментов производства совлекается эта форма отчуждения” (К. Маркс, Ф. Энгельс, т. 46, ч. II, с. 347). Любой труд в СССР был непосредственно общественным трудом, так как любой произведенный продукт являлся собственностью всего общества. Ни один чиновник, директор или другой представитель советской партхозэлиты не мог объявить производимые продукты или средства производства своей собственностью. Они могли лишь обеспечить себе некоторое преимущество при распределении предметов личного потребления.

И то, какая-нибудь тетя Люся из продмага, припрятывая под полой дефицитный продукт, по уровню потребления могла обойти и крупного партийного начальника, и директора. Благосостояние тети Люси строилось на том, что она могла успешно паразитировать на общественной системе распределения. Ни при каком капитализме подобная тетя Люся из продмага появиться не могла, точно так же, как не мог бы появиться и дефицит, ставящий тетю Люсю в привилегированное положение. Тетя Люся - это болезнь переходного периода, когда система непосредственно общественного распределения еще не отлажена, когда (касательно СССР) огромное количество труда расходуется на оборону, на общественные фонды потребления, что уменьшает в совокупном общественном продукте долю, предназначенную для личного потребления.

Даже если бы шизофрения в КПСС достигла бы такого уровня, что рядом с руководящей и направляющей ролью партии было бы записано, что все средства производства являются собственностью освобожденных партийных работников, то и это ничего бы не изменило. Средства производства все равно бы оставались в непосредственно общественной собственности, так как в отсутствии рынка целью их работы могло быть только удовлетворение потребностей общества. Соединение рабочей силы со средствами производства оставалось бы прямым, распределение продуктов тоже могло носить только непосредственно общественный характер. Производство ради прибыли возможно лишь при наличии множества собственников, обменивающихся друг с другом на рынке.

Импортные продукты, потребляемые внутри СССР, также не превращались в товары, так как проходили через централизованную систему распределения. Государство не могло продать внутри страны закупленные за границей товары, оно могло их только распределить. Почему? Так как внутри страны не было денег. Мы уже обратили внимание, что деньги фактически превратились в трудовые квитанции. Государство закупало товар за границей за полноценные деньги - доллары или другую валюту. А внутри продукт распределялся за обычные рубли, которые никто и никогда к оплате бы за границей не принял. Классическая схема Д - Т - Д не работала. Получалось Д - Т - ... Конвертировать рубли в доллары было невозможно, так как они не были деньгами, а были трудовыми квитанциями. За эти рубли нельзя было купить ни землю, ни самолет, ни завод. Не было ни валютного рынка, ни биржи, где рубль можно было бы обменять на другую валюту. Внутри СССР не было денег. А госкаповцам все грезятся товарно-денежные отношения.

То же самое касается и внешней торговли. Здесь тоже невозможно было получить прибавочную стоимость. Так как за границу продавался непосредственно общественный продукт, изготовленный не наемным рабочим, а всем обществом. Из схемы Д - Т - Д на этот раз выпадало первое Д. Получалось ... - Т - Д. Для производства продукта внутри СССР не потреблялись стоимости, поэтому и продукт советского общества не являлся стоимостью. СССР мог не потребленный внутри продукт отдавать совершенно безвозмездно, что часто и делал. Касательно СССР это уже был не обмен меновыми стоимостями, а обмен деятельностями. Но это только касательно СССР. Вывезенный из СССР продукт выступал как товар только относительно внешнего рынка. Относительно СССР он не был товаром, а выступал как переданная вовне общественная деятельность.

Приведем несколько необычный пример. Представим, что на планете Земля победил полный коммунизм. Но существует межпланетный рынок, капиталистические планеты, галактическое золото и т. д. Если земляне будут заниматься обменом на этом рынке - это же не значит, что на Земле рабочая сила является товаром. Для нас это будет обмен деятельностями, хотя по отношению к галактическому рынку наш продукт будет выступать как товар.

Еще госкаповцы любят поговорить о разделение труда в СССР, выводя из этого существование товарно-денежных отношений. При этом они путают общественное разделение труда с разделением общественного труда. Первое есть необходимое условие товарного производства. Второе есть естественное состояние социалистического общества. Не всякое разделение труда приводит к товарно-денежным отношениям, а только разделение труда, основанное на частной собственности. В “Критике политической экономии” Маркс пишет: “Но если бы они работали как коллективные собственники, то имел бы место не обмен, а коллективное потребление. Поэтому издержки обмена отпали бы. Отпало бы не разделение труда (вообще), а разделение труда, основанное на обмене. Поэтому неправилен взгляд Дж. Ст. Милля на издержки обращения как необходимую цену разделения труда. Это лишь издержки стихийного разделения труда, основанного не на общности собственности, а на частной собственности” (т. 46, ч. II, с. 134). При плановом ведении хозяйства (производства и распределения) любой труд, в том числе и копание канавы, превращается в непосредственно общественный, так как производится по общественному плану и на общественную пользу.

Полностью устранить разделение труда, особенно умственного и физического, возможно только при самом полном развитии коммунизма.

“Экономической основой полного отмирания государства является такое высокое развитие коммунизма, при котором исчезает противоположность умственного и физического труда, исчезает, следовательно, один из важнейших источников современного общественного неравенства и притом такой источник, которого одним переходом средств производства в общественную собственность, одной экспроприацией капиталистов сразу устранить нельзя” (В.И. Ленин. ПСС, т. 33, с. 96).

Говоря о роли спецов в работе “О роли и задачах профсоюзов”, Ленин отмечал, что спецы останутся особой прослойкой “впредь до достижения самой высокой ступени развития коммунистического общества”. СССР двигался в направлении уничтожения разделения труда. Походы на овощные базы и поездки на картошку для административных работников и работников науки. Качественное и равное для всех слоев общества школьное образование. Доступность ВУЗов. Развитая система кинотеатров, театров, клубов и т. д. СССР был самой читающей страной. Вспомните, у любого рабочего почтовый ящик ломился от выписываемой периодики.

В СССР люди получали равные условия для развития. А это является той основой, на которой в будущем станет возможно уничтожение различия между умственным и физическим трудом.

Рассмотрим подробнее, как складывались отношения между государством и колхозами. Выше уже было показано, что колхозы работали по государственному плану. Сколько и чего сеять, по какой цене сдавать продукцию - определяло государство.

Впрочем, долгое время речь о закупочной цене вообще не шла. Между государством и колхозами практически отсутствовали “денежные” отношения (даже те формальные, которые существовали между предприятиями промышленности). Государство через свои МТС оказывало услуги колхозам, т. е. сеяло, пахало, убирало. За это государство забирало значительную часть продукции. Называлось это натуроплатой. То, что оставалось после натуроплаты, раздавалось колхозникам по трудодням. Зарплату тогда колхозникам не платили. Известен факт, что в этот период в колхозах даже не считалась себестоимость продукции. Задача стояла только вовремя посеять, убрать и сдать государству запланированную продукцию.

Собственно на рынок могло поступить только то, что осталось у колхоза и колхозников после натуроплаты. Называлось это излишками. Именно наличием этих излишков И. Сталин объяснял существование в СССР “товарно-денежных отношений особого рода”. “Чтобы поднять колхозную собственность до уровня общенародной собственности, нужно выключить излишки колхозного производства из системы товарного обращения и включить их в систему продуктообмена между государственной промышленностью и колхозами. В этом суть” (И. Сталин “Экономические проблемы социализма в СССР”).

Рынок этих излишков был крайне невелик. Колхозы могли приобретать что-то друг у друга, скажем, для пополнения семенного фонда, либо продавать продукцию частным лицам. Больше продавать “излишки” было некому, так как перерабатывающая промышленность, магазины получали сельхозпродукцию через государственную систему распределения. Рынок (с оптовой торговлей, конкуренцией) сельхозпродукции в СССР отсутствовал, вернее, он ограничивался колхозным рынком, оборот которого в лучшие времена не превышал 6 % сельхозпроизводства. Основной же продукт колхозного производства становился общенародной собственностью и централизованно распределялся плановыми органами.

Практически сельское хозяйство вело государство. Государственные МТС сеяли, пахали, убирали. Государственные предприятия перерабатывали. Государство занималось распределением основного массива сельхозпродукции. Государство также непосредственно управляло колхозами. “Задачи увеличения сельскохозяйственного производства и рост плановых заданий требовали, чтобы крестьяне как можно больше работали на колхозных полях... В мае 1939 года было принято постановление об обязательной выработке минимума трудодней в колхозах” (“Общество и власть 1930-е годы” стр. 256-257).

Известно, что напугавшая крестьян коллективизация привела к голоду 1932\33 годов. Но уже к 36-му году созданная нетоварная система распределения сельхозпродуктов показала свою возможность даже при неблагоприятных погодных условиях прокормить все население страны. “Известно, например, что в 1936 г. из-за климатических условий страну поразил неурожай... Собранный урожай зерновых (56 млн. т) был даже на порядок меньше, чем в “голодном” 1932 г. (67 млн. т)... Однако массового голода в стране не было. Официальная пропаганда объясняла это “замечательным трудом тружеников колхозных полей, бросившим вызов природе”. Однако здесь можно скорее усмотреть некоторое преимущество созданной планово-распределительной экономики, позволявшей создавать резервы зерна, более централизованно и равномерно их распределять” (“Общество и власть 1930-е годы” стр.43).

В 1958-м году МТС были переданы колхозам. Но и эта крайне сомнительная мера еще не превратила колхозы в меновые хозяйства. Они по-прежнему оставались звеньями единого народно-хозяйственного комплекса.

Попытка сравнения советского колхоза с хозяйством, действующим в условиях капитализма, не выдерживает никакой критики. Там конкуренция, анархия, кризисы перепроизводства, необходимость получения прибыли, угроза разорения. В СССР жесткое планирование, гарантия “сбыта” продукции и получения необходимой для производства техники, невозможность кризисов и разорения. В издании “Аграрный сектор США в конце 20-го века”, подготовленном Институтом США и Канады, приводятся следующие цифры: в США с 1950 года по 1995 количество ферм сократилось с 5.648 тыс. до 2.073 тыс. В СССР с 1929-го по 1991-й год не был распущен по причине “нерентабельности” ни один колхоз, как и не было закрыто ни одно промышленное предприятие. В СССР даже не существовало неизбежного при капиталистическом способе производства закона о банкротстве, так как вполне обосновано считалось, что в общественной экономике не может быть банкротов.

Развитие капитализма достигло своего апогея. Транснациональные корпорации опутали весь мир и связали его в единое целое. Модное словечко “глобализация” не сходит с уст экономистов и политиков. Сегодня, на пороге 21-го века, о национальных экономиках можно говорить только в контексте глобальной мировой экономики. Глобализация не только превратила мир в единое экономическое целое, но и создала новые средства коммуникации, позволяющие практически бесконтрольно передавать информацию и моментально связывать людей, находящихся в разных концах Земли. Распространенность и относительная доступность этих коммуникаций создает новое качество. Сегодня технически вооруженный партнер в Нью-Йорке может оказаться ближе, чем сосед, живущий в доме напротив. Фактически это стирает границы и объединяет мир не только экономически, но и человечески.

Поэтому и перспективы будущей революции необходимо рассматривать, оценивая развитие не отдельных стран, а мирового капитализма в целом. В целом же нет никакого сомнения, что капитализм как мировая система созрел для коммунистической революции. Капиталистические отношения уже давно являются преградой для развития выросших из них производительных сил. Лучшим подтверждением тому является разворачивающийся на наших глазах глобальный кризис всего капиталистического общества. Дальнейшее сохранение капиталистического способа производства, производства ради прибыли, способно привести только к деградации, войнам и возможной гибели человечества. Сегодня нельзя быть коммунистом, не нацеливаясь на мировую революцию.

Как будет проходить эта революция, откуда вероятнее всего начнется - это вопрос отдельного исследования. Здесь же имеет смысл обратить внимание на некоторые аспекты будущего коммунистического преобразования Земли. При этом, естественно, мы заранее исходим из того, что будущая революция будет мировой и больше никому не придется делать попытку построить социализм в одной стране.

Помнится, в начале века В. И. Ленин сетовал на то, что в мире осталось еще слишком много мелкого производства, которое ежечасно рождает капитализм. Как обстоит с этим дело сейчас?

“Сегодня в мире действует порядка 40 тыс. финансово-промышленных групп и транснациональных корпораций, имеющих около 200 тыс. филиалов в 150 странах... На ТНК приходится, по разным оценкам, от 1/4 до 1/3 мировой торговли и подавляющая часть межстранового движения технологий... В целом они контролируют треть производства частного сектора в мире и почти 95 % мировых патентов и ноу-хау... В 1994 году активы только 500 крупнейших ТНК мира превысили 30,8 трлн. долл.” (Е. В. Ленский, В. А. Цветков “Транснациональные финансово-промышленные группы...” Москва 1998 г. стр.30-31).

В современном мире практически не осталось мелкого производства. Оглянитесь вокруг себя - практически все, что вы потребляете, включая сельхозпродукцию, произведено крупной промышленностью. Для мелкого бизнеса осталось место лишь в розничной торговле да сфере услуг.

В 1921 году большевики отступили перед мелкобуржуазной стихией и ввели НЭП. Отступили, потому что не смогли организовать плановое нетоварное производство из миллионов крестьянских дворов. После будущей революции не потребуется такого отступления, ибо подавляющее большинство продукции сейчас производится крупными промышленными и сельскохозяйственными предприятиями. Взять их под общественный контроль с целью организации планового производства и распределения вполне возможно. Существующие производительные силы полностью созрели для обобществления.

Поясню еще раз. Мелкий бизнес сегодня практически ничего не производит, именно в этом главное отличие сегодняшней ситуации от начала века. Именно это обстоятельство дает возможность в кратчайшие сроки (несколько лет) устранить всякий товарный обмен. Весь вопрос только в том, чтобы взять уже существующую крупную промышленность и начать ею управлять в интересах общества (большевикам надо было сначала ее создать). Современные производительные силы, использующие новейшие технологии и освобожденные от ограничений, налагаемых необходимостью служить капиталу, способны в кратчайшее время удовлетворить самые необходимые потребности жителей земли: решить проблему голода, жилья, лекарств, одежды.

Некоторые наши товарищи не согласны с таким подходом. Они считают, что товарно-денежные отношения будут еще долго действовать после коммунистической революции. Вплоть до того времени, пока не будет уничтожено различие между умственным и физическим трудом.

Эти товарищи считают, что пока существует разделение труда на умственный и физический, с необходимостью должны существовать и товарно-денежные отношения. Они считают, что сначала надо устранить разделение труда на умственный и физический, и только после этого или одновременно с этим возможно снятие товарно-денежных отношений. Таким образом, получается, что разделение труда на умственный и физический они планируют упразднять, не выходя за рамки товарно-денежных отношений.

На наш же взгляд, пока существуют товарно-денежные отношения, уничтожить разделение труда на умственный и физический просто невозможно. Необходимым условием уничтожения такого разделения является снятие товарно-денежных отношений. Сначала устраняются товарно-денежные отношения, и только потом, после продолжительного времени, становится возможным устранение различия между умственным и физическим трудом. На наш взгляд, это аксиома.

Товарное производство - есть производство, ведущееся самостоятельными производителями, вступающими в отношения между собой путем обмена на рынке. Таким образом, здесь имеет место разделение труда, основанное на обмене. Самим фактом обобществления уничтожается такое разделение труда, а значит, уничтожаются и товарно-денежные отношения. Но еще остается технологическое разделение труда, в том числе на умственный и физический, еще остаются инженер и чернорабочий. Выше мы уже приводили цитату Маркса о том, что в результате обобществления “отпало бы не разделение труда (вообще), а разделение труда, основанное на обмене”. Чтобы уничтожить всякое разделение труда, чтобы “не увековечивать тачечника”, необходимо сначала уничтожить товарно-денежные отношения, сделать любой труд общественным, а не частным, и только тогда откроется дорога к полному уничтожению разделения труда.

Для уничтожения разделения труда на умственный и физический совершенно необходимо обеспечить возможность получения равно высокого образования для всех детей, чтобы каждый мог полностью раскрыть заложенные в нем таланты. Без этого преодолеть различие между умственным и физическим трудом нельзя. Но для этого потребуется лет сто, а может, и больше. Что же, все это время будут сохраняться товарно-денежные отношения? Но это же абсурд. Производительные силы уже переросли товарно-денежные отношения, они уже не могут развиваться далее в рамках этих отношений, они уже созрели для обобществления. Сегодняшний кризис есть восстание производительных сил, требующих обобществления.

Необходимым условием для товарного производства является разделение труда. Т. е. товарное производство не может существовать без разделения труда, но разделение труда возможно и без товарного производства. В первом томе “Капитала” Маркс, описывая жизнь патриархальной крестьянской семьи, приводит пример разделения труда без всякого товарного производства. Уклад этой семьи он сравнивает с будущим непосредственно общественным производством.

У Ленина есть формула: “Что касается социализма, то известно, что он состоит в уничтожении товарного хозяйства” (ПСС т. 17, с.127). Что же касается товарного хозяйства, то его уничтожение будет наиболее “простой” задачей, стоящей перед будущим пролетарским государством. Для этого достаточно овладеть штабами крупнейших корпораций, уже создавших внутри себя органы планирования, изучения потребностей, скоординировать их действия и заставить работать не на прибыль, а на удовлетворение потребностей общества. Затем останется лишь постепенно подстегнуть к этим центрам более мелкую промышленность и, считайте, дело сделано. При нынешнем уровне развития производительных сил, когда на всей планете места для мелкого производства практически не осталось, осуществить такую программу возможно за несколько лет (меньше десяти). Если большевики в отсталой России смогли направить в деревню для проведения коллективизации несколько десятков тысяч рабочих, то что может помешать будущему пролетарскому государству направить сотню тысяч подготовленных рабочих в штабы крупных корпораций, чтобы те заставили всех этих менеджеров организовывать плановое производство в масштабах Земли.

Но организовать плановое производство и распределение еще недостаточно. Необходимо сделать так, чтобы все это хозяйство эффективно работало, чтобы у людей был стимул к труду. Плановое хозяйство есть сложная иерархическая производственная система. Ошибки при выстраивании этой системы могут дорого стоить обществу. Чтобы не наступить на одни и те же грабли второй раз, важно тщательно изучить советский опыт построения единого планового хозяйства.

Одним из главных вопросов для будущего общества станет вопрос стимулирования к труду (ибо трудиться в материальном производстве людям придется еще очень долго). Эта проблема занимала еще первых социалистов-утопистов. В своей “Утопии” Томас Мор пишет: “Каким образом может получиться изобилие продуктов, если каждый будет уклоняться от работы, так как его не вынуждает к ней расчет на личную прибыль, а, с другой стороны, надежда на чужой труд дает возможность лениться?”

Это же мучает и Эмиля Золя. Устами молодого социалиста в романе “Деньги” он спрашивает: “Конечно, существующий общественный строй обязан своим многовековым процветанием принципу индивидуализма, который благодаря конкуренции и личной заинтересованности вызывает все большую производительность. Будет ли также плодотворен коллективизм? И какими средствами можно повысить производительность труда, если исчезнет стимул наживы? Вот это для меня неясно, это меня тревожит, здесь наше слабое место, и нам нужно будет долго бороться, чтобы социализм когда-нибудь восторжествовал”.

При капитализме стимулом является не только нажива, но и голод, безработица, боязнь оказаться изгоем. Какие же стимулы будут у людей в новом обществе? В СССР вопрос стимулирования к труду так и не был решен. Веселенькая пословица - где бы ни работать, лишь бы не работать - могла появиться только в нашей стране периода попытки социалистического строительства. Нигде в мире для подобных шуток не было подходящей почвы. Вот что пишет об отношении к труду в СССР в книге “Коммунизм как реальность” А. Зиновьев: “Коммунистическое общество, повторяю, есть общество плохо работающих людей. Это не есть национальная русская черта. Опыт других коммунистических стран подтверждает это утверждение”. Относительно СССР замечание Зиновьева можно признать вполне обоснованным.

Отсутствие стимулов к труду способствует появлению новой формы эксплуатации. Уничтожение товарно-денежных отношений, т. е. капитализма, еще не гарантирует ликвидацию всякой эксплуатации. Если мы не научимся правильно распределять совокупный общественный продукт, то мы можем получить эксплуатацию, только в измененной форме.

Представьте себе общество, где устранены всякие товарно-денежные отношения. Естественно, нет никаких денег. Вместо них людям выдают квитанции на право получения доли в совокупном общественном продукте. Доля эта определяется только количеством отданного обществу рабочего времени (так называемая повременка). В результате и трудяга, и бездельник получат одинаково. При такой системе неминуемо рождается целая армия “сачков”, халявщиков, тунеядцев, профессиональных больных и прочей подобной публики. Найдется немало людей, которые приспособятся брать у общества много больше, чем давать ему, т. е. будут жить за чужой счет - будут эксплуататорами. На энтузиастов, призывающих других к сознательности и честной работе, будут смотреть, как на дурачков. “Тебе что, больше всех надо?” - будет слышать такой энтузиаст на каждом шагу. “Кто не работает, тот ест”, - этот девиз махрового бездельника из фильма “Приключения Шурика” станет девизом очень многих. Только заставить их работать подобно сказочному Шурику не удастся. Можно восемь часов отработать, а можно просто отбыть. И зачем это работать, если и за работу, и за отбытие получишь одинаково. Разговоры о том, что люди будут с энтузиазмом работать на общее дело, слишком абстрактны. А то, что бездельничая можно получить столько же, сколько работая - это уже конкретность. Ловкач сможет пристроиться жить за чужой счет. При этом не будет никаких товарно-денежных отношений, никакого капитализма. Появляется новый тип эксплуататоров. В эксплуататоров их превращает не капитал, не частная собственность, а недостатки в системе распределения совокупного общественного продукта. Примеров подобной эксплуатации в СССР было с избытком.

Появление подобных эксплуататоров замечали еще на заре советской власти. Вот отрывок из письма колхозника, написанного в 1935-м году: “В Конституцию необходимо внести особый параграф о том, что трудоспособные мужчины и женщины, но совершенно не работающие и не занимающиеся каким-либо общеполезным делом, лишаются политических прав. А то нарождается новая советская буржуазия - лодыри-тунеядцы” (“Общество и власть 1930-е годы”).

Где же выход? Выход, на наш взгляд, в правильной организации соревнования. В СССР настоящего соревнования не было. Работник, как правило, брал на себя некие обязательства по досрочному выполнению планового задания, и это называлось соревнованием. Кто с кем соревнуется, непонятно. Кроме того такое “соревнование” побуждало работников и целые предприятия к занижению плана. Пятилетний план за два года. Это может означать только то, что план был занижен. В итоге такого “соцсоревнования” халтурщик выходил в лидеры, а по-настоящему работающий становился отстающим.

Ленин также понимал необходимость организации соревнования. В работе “Очередные задачи Советской власти” он требовал добиться, “чтобы сравнение деловых итогов хозяйства отдельных коммун стало предметом общего интереса и изучения, чтобы выдающиеся коммуны вознаграждались немедленно (сокращением на известный период рабочего дня, повышением заработка, предоставлением большего количества культурных или эстетических благ и ценностей и т. п.)”. Ключевое слово здесь “сравнение”. Без сравнения результатов труда не может быть соревнования.

Наука в СССР не стояла на месте. С целью увеличить мотивацию к труду разрабатывались различные системы организации соревнования. Одна из таких систем - “Пульсар”. В чем же суть этой системы?

Как известно, совокупный общественный продукт делится на две части: одна идет на расширенное воспроизводство и накопление, вторая - на личное потребление членов общества. Эта вторая часть, в свою очередь, должна делиться еще надвое; из нее обеспечивается для каждого члена общества минимально необходимый для полноценного развития уровень потребления и создается премиальный фонд, который разыгрывается посредством соревнования. Само соревнование организуется следующим образом: “Поменять принцип, на основе которого дается оценка деятельности работника и коллектива, судить о работнике и коллективе не на основе того, выполняет он нормы, планы или нет, так как это создает интерес в занижении последних, а на основе контроля за мерой труда, т. е. за тем, кто делает больше и лучше - независимо от формального выполнения нормы и плана. На основе такого контроля определять лучших и отстающих работников. Тех, кто по итогам работы за год вошел в 10 % лучших, вознаграждать продвижением в должности или повышением оклада, а тех, кто попал в 10 % отстающих, понижать в должности или окладе” (“Пульсар”: опыт социального эксперимента”, журнал “Социологические исследования” № 3, 1977 г.).

На наш взгляд, путем организации соревнования, основанного на сравнении, возможно решить вопрос стимулирования к труду. Основным критерием соревнования должно было бы стать снижение затрат труда на единицу продукции при непременном выполнении планового задания. Собственно план вообще не может быть предметом соревнования. Он просто должен неукоснительно выполняться в полном объеме.

Возражения против организации реального соревнования известны. Это, мол, возродит конкуренцию, приведет к появлению коммерческой тайны и тому подобное. Попробуем коротко ответить на эти возражения.

Что отличает конкуренцию от соревнования? Целью конкуренции является прибыль, целью соревнования - продукт. Если предприятие производит больше, лучше и с меньшими затратами, то выигрывает все общество, так как весь продукт предприятия является общественным.

Ни о какой коммерческой тайне также не может быть и речи. Доведение до общества с целью всеобщего внедрения всех передовых разработок должно являться непременным условием соревнования. Коллективы должны премироваться за новшества, облегчающие процесс производства. Эти новшества должны быть одним из показателей, определяющих место коллектива в соревновании.

Организация всеобщего соревнования - есть кратчайший (а может, и единственный) путь вывода человека из процесса материального производства. Соревнование превращает любой труд в творческий. Оно заставляет человека самого, не из-под палки, трудиться более интенсивно, постоянно искать что-то новое. Вывод человека из сферы материального производства лежит через более полное погружение в эту сферу. Материальное производство должно быть превращено в соревнование, в предмет постоянного интереса и заботы всех людей. Организация соревнования по снижению трудозатрат будет понуждать предприятия изыскивать возможности к сокращению ручного труда, так как там, где больше ручного труда, больше трудозатраты, а значит, предприятие будет занимать низкое место в соревновании и его работники будут получать от общества меньше продуктов. Таким образом, соревнование должно стать тем мощным локомотивом, который вырвет человека из сферы материального производства и оставит за ним только функцию управления процессами.

Другого побудительного мотива к производительному труду, кроме соревнования, основанного на материальном стимулировании, на праве получить большую долю в совокупном общественном продукте, чем проигравший, просто не существует.

Еще одним характерным заблуждением является мнение, что на период диктатуры пролетариата сохраняются товарно-денежные отношения. Значит, пока существует государство, существуют и товарно-денежные отношения. Если придерживаться такой точки зрения, то получается, что товарно-денежные отношения отомрут только вместе с государством. Получается, что люди только-только вышли из товарного производства, т. е. фактически из капиталистического способа производства, и у них сразу же отпадает надобность в государстве. Чем же такой подход отличается от подхода анархистов, предлагающих распустить государство на следующий день после революции?

С этим тоже нельзя согласиться. Государство будет существовать еще долго после уничтожения товарно-денежных отношений. Уничтожение товарного производства вообще самая “простая” задача стоящая перед будущим пролетарским государством. Современные производительные силы настолько переросли товарно-денежные отношения, что быстрое сворачивание последних не вызовет никаких потрясений. Если, конечно, рассматривать уровень развития производительных сил в масштабе всей планеты, а не отдельно взятого Афганистана, где многие люди живут еще в условиях феодализма. Для таких отставших регионов общество должно будет разработать специальную программу доведения их до человеческого уровня. Здесь опять-таки имеется богатый опыт СССР, который, будучи сам еще относительно отсталым, тем не менее довольно успешно втащил в цивилизацию Среднюю Азию.

Мало того, свернуть за несколько лет после коммунистической революции всякие товарно-денежные отношения не только возможно, но и необходимо. Промедление с этим приведет к консервации сегодняшних кризисных явлений в мировой экономике, а то и к их усугублению. Так как товарно-денежные отношения уже не в состоянии обслуживать выросшие производительные силы, не разрушая их.

Но государство после уничтожения товарно-денежных отношений будет оставаться еще очень долго. Убедительное обоснование неизбежности сохранения государства вплоть до “высшей” стадии коммунизма приведено в работе В. И. Ленина “Государство и революция”. Желающие вполне могут обратиться к этому произведению, поэтому повторять аргументацию В. И. Ленина не имеет смысла. Приведем лишь несколько цитат.

“И постольку остается еще необходимость в государстве, которое бы, охраняя общую собственность на средства производства, охраняло равенство труда и равенство дележа продукта” (В.И. Ленин. ПСС, т. 33, с. 95).

“Общая собственность”, “равенство труда и дележа продукта” предполагает уничтожение товарно-денежных отношений, но государство, как видим, еще остается. По мысли Ленина, государство еще долго необходимо после обобществления средств производства и уничтожения товарно-денежных отношений.

“Выходит, что не только при коммунизме остается в течение известного времени буржуазное право, но даже и буржуазное государство - без буржуазии!

Это может показаться парадоксом или просто диалектической игрой ума, в которой часто обвиняют марксизм люди, не потрудившиеся ни капельки над тем, чтобы изучить его чрезвычайно глубокое содержание” (В.И. Ленин. ПСС, т. 33, с. 99).

Попытка отмахнуться от опыта единственной в истории человечества попытки строительства социализма или подменить разбор этого опыта мифом государственного капитализма неминуемо приведет в будущем к повторению ошибок, которых могло бы и не быть. Не разобравшись в прошлом, мы пойдем вперед с закрытыми глазами. Закрытые глаза у коммунистов - прежде всего, в интересах капитала.

На последнюю цитату ответил только потому, что очень уж приятно пинать идиотские построения тирана, которые держались только на расстрелах и концлагерях для несогласных, зная, что меня он расстрелять не может.