Smersh
03-12-2013 19:34:43
Борьба классов или соперничество наций и этносов?
Не стану останавливаться на критике научной конференции «Социализм после социализма: новый интеллектуальный вектор в постсоциалистических странах»1. Да и с точки зрения П. Федотовой интересно не то, что на этой конференции было, а то, чего там не было, например, идей книги А. Паршева «Почему Россия не Америка?», в которой как поражение СССР, так и несовместимость России с капитализмом объясняется геополитическими и экономико-географическими причинами («ни капитализм, ни социализм не превратят Воронежскую или Вологодскую область в Майами или Неаполь. Климат не тот. Бананы на елке расти все равно не будут». Это положение А. Паршева в изложении П. Федотовой уже было подвергнуто основательной научной критике как в частностях, так и по существу. Капитализм — это всемирно-историческая общественно-экономическая формация, которая лишь возникает в одной или нескольких странах, но существовать может только в пределах общемирового рынка. Поэтому капитализм сегодня — это не только США или ЕС, это и Алжир, и Индия, и Чили, и Суринам, которые являются частью этой формации и без которых США или страны ЕС в их теперешнем виде не существовали бы точно так же, как не было бы в господском доме барских комнат без лакейской и «людской», т.е. как не было бы «переднего двора» без «заднего». И то, что России не светит место на переднем дворе, вовсе не означает, будто бы она не может быть частью мировой капиталистической формации. Более того, если в современной России есть силы, заинтересованные в капитализме как в системе, в которой они уже заняли своё пусть скромное, но господствующее место паразитов мирового масштаба, то это как раз и означает, что России совершенно независимо ни от климата, ни от погоды суждено быть частью капиталистической системы, пока эти силы не встречают сопротивления и пока они контролируют положение, умело манипулируя безликим электоратом, т.е. пока они не встретят продиводействия других, противоположных сил, заинтересованных в новой социалистической революции.
Куда интереснее попытка П. Федотовой поправить марксизм в плане должной (с её точки зрения) оценки национального в нашей истории и современности. «Специфическая черта марксизма как теоретической системы взглядов, — пишет она, — игнорирование и даже прямое отрицание самостоятельности и приоритетности национальных интересов перед интересами классовыми. Согласно марксизму, в основе исторического развития лежат социальные, а не национальные конфликты. Последние, даже если и имеют место, являются превращенной формой классового антагонизма, а то и просто ширмой, "предрассудком масс", который верхушка использует в своих корыстных классовых интересах».
Как мне представляется, мы в очередной раз имеем дело с вульгаризацией марксизма, может быть и добросовестной, но вульгаризацией. Марксизм не игнорирует национального, а прежде всего выявляет его социальную природу, обусловленную теми социальными процессами, которые происходят в каждом конкретном этносе или в нации, являющейся продуктом общенационального рынка. Эта вторичность национального перед социально-классовым вовсе не есть его отрицание, порой даже совсем наоборот. Речь, таким образом, идёт не столько об игнорировании, сколько о первичности социально-классового по отношению к национальному, а это совсем не одно и то же.
Интересно, что дальше П. Федотова на целом ряде исторических примеров старается доказать, что этносы или нации становятся жизнеспособными только при условии определённой общности национальных интересов, которые выходят на первый план лишь там и тогда, где и когда государству удаётся притупить социально-классовые антагонизмы. Однако при этом сразу бросается в глаза не первичность, а как раз вторичность национального, которое, во-первых, нигде ещё не смогло удержать народы от социально-классового расслоения, а, во-вторых — сразу же отступало на задний план, как только в этнической или национальной общности обострялись социально-классовые антагонизмы.
В качестве примеров недостаточности классового анализа при объяснении исторических событий П. Федотова задаёт ряд вопросов, которые, на мой взгляд, свидетельствуют как раз об обратном, т.е. о том, что только социально-классовый анализ и может на эти вопросы ответить.
«Каким социально-классовым конфликтом можно объяснить греко-персидские войны V века до н.э.»? — спрашивает она. Пожалуйста: для рабовладельческих обществ, достигавших в своём развитии уровня крупных государств-империй, завоевательные войны с соседями всегда были закономерностью, обусловленной потребностью в захвате новых территорий и новых масс рабов, что само по себе обусловлено экстенсивной природой рабовладельческого способа производства. Именно это делает войну своего рода способом существования таких империй совершенно независимо от их национального характера. Именно эта социальная закономерность в совершенно определённые периоды античной истории гнала на завоевательную войну сначала персов, потом греков при Александре Македонском, а потом и древних римлян, создавших самую обширную из древних (рабовладельческих) империй. Воинственность того или иного народа, таким образом, коренится отнюдь не в его национальных особенностях. Напротив, сами эти особенности являются общим признаком (закономерностью) социально-классовой зрелости почти любого народа. Они так же мало зависят от его национальности, как не зависят от неё общие психологические или анатомические закономерности взросления детей разных расс. И между стариками или молодёжью разных наций порой обнаруживается куда больше общего, чем между «отцами и детьми» одной и той же национальности. Под действием социальных факторов один и тот же этнос может пройти путь от народа-воина к народу дворян и холопов, от народа-общинника к народу-индивидуалисту, от народа мелких собственников и хозяев к народу — коллективному труженику и т.д. в зависимости от того, из каких именно сословий и классов этот народ будет состоять в каждый конкретный момент своей истории.
«Какое отношение имеет классовая борьба к нашествию Чингисхана или Батыя?» — спрашивает П. Федотова. И это достаточно социально-просто. И эти завоевания, и набеги норманов, и альбигойские войны, и распространение арабов, турок или древних германцев имеет в себе при всём историческом разнообразии каждого из этих случаев то общее, что все эти этносы переживали кризис и разложение родоплеменного строя и переход от военной демократии к первым формам государственности, что и порождало специфические формы завоевательных походов в виде набегов и завоеваний. В отличие от имперской колонизации целью таких набегов были, как правило, грабежи и дань, а не навязывание покорённым народам порядков их завоевателей. Именно поэтому, например, Дмитрий Донской справедливо считал монголо-татарское завоевание меньшей опасностью для Руси, чем нашествие Тевтонского ордена. Таким образом, сама мысль о завоевании мира возникает в рамках того или иного этноса лишь тогда, когда в процессе формирования государства правящей верхушке или одному из её представителей удаётся добиться господства над этим этносом. Только жестокое подчинение себе своих же делает возможным и желанным завоевание и подчинение остальных народов и вообще всего мира. Как правило такие завоевания носят временный характер и сопровождаются тем, что завоеватели перенимают культуру завоёванных и в конце концов уходят в прошлое, миновав ту стадию в своём социальном развитии, которая и погнала их на завоевание мира. И как только народы проходили эту стадию в своём развитии, их завоевательный «пыл» как правило угасал, а сами они становились вполне добропорядочными нациями, нередко оказываясь после этого периода в положении завоёванных. Ну кто кроме профессиональных историков узнает в современных гражданах Норвегии или Исландии древних викингов, наводивших страх на всё побережье Атлантического океана вместе с Британскими островами, а в гражданах современной монголии бывших претендентов на мировое господство? И всё это не потому, конечно, что норвежцы или монголы утратили свой национальный характер, а только потому, что в своём развитии они давно миновали ту социальную стадию, неумолимые законы которой делали их безжалостными завоевателями.
Ну и совсем простые вопросы: «Из каких классовых соображений Наполеон вторгся в Россию?» В основе завоевательных походов Наполеона лежит та же страсть мелкой буржуазии к завоеванию и колонизации соседних народов, которая гнала Кромвеля на завоевание Ирландии, а молодые США — на завоевание всей Америки. В основе всех этих завоеваний лежит двойственость мелкой буржуазии, которая как слой трудящихся склонна к патриотизму и к массовым порывам по отражению внешней агрессии, но как слой собственников стремиться в то же время к расширению своей собственности засчёт соседних народов. Именно эта двойственность объясняет столь быстрое превращение французской революционной республики Марата, Дантона и Робеспьера в империю Наполеона, которая до такой степени представляла собой противоположность республике, что для превращения в монархию, принесённую в Париж на русских и прусских штыках, достаточно было только сменить вывеску. С этой точки зрения в судьбах вождей первых буржуазных революций столь разных народов, как Французы и англичане, — Наполеона и Кромвеля — куда больше общего, чем частного, так как оба закономерно довели дело своей жизни до его противоположности (т.е. борьбу за свободу до борьбы за покорение и колонизацию других народов), что и привело в обоих случаях к реставрации монархии (Тюдоров в Великобритании и Бурбонов во Франции). Да, в обоих этих процессах есть немало различий, но различия эти скорее видовые, чем родовые, т.е. это всего лишь индивидуальные национально-особенные различия одной и той же классово-социальной сущности.
И ещё проще вопрос о том, «Какими интересами руководствовались деятели европейской социал-демократии, когда в 1914 году голосовали в парламентах за предоставление своим правительствам военных кредитов?» Это были интересы рабочей аристократии, которая стала естественной социальной основой национал-оппортунизма второго интернационала. В Союзе коммунистов, например, или в Международном товариществе рабочих о таком национал-оппортунизме и речи быть не могло. И не потому вовсе, что в этих организациях были люди других наций, а только потому, что в XIX веке не было ещё в континентальной Европе той социальной базы этого отвратительного явления, которая возникла в веке прошлом как неизбежный результат империализма.
Далее П. Федотова пытается объявить «бесклассовыми» борьбу двух братьев за наследство, борьбу бывших супругов за имущество после развода и борьбу крестьян разных наций за рынки сбыта, не забывая и про грабительские набеги половцев на Русь и русских князей на половцев. Но и в этом случае конфликты из-за дележа наследства или общего имущества при разводе обязаны своим существованием наличию в обществе института частной собственности; в период матриархата в прошлом или преодоления моногамной семьи при социализме в будущем такие конфликты были и будут просто невозможны. Что же до крестьян или до русско-половецких набегов, то при хорошем знании отечественной истории становится вполне очевидно, что пока у славянских племён Киевской Руси и их половецких и других соседей не возникло чувства национального (этнического) единства, они совершали набеги друг на друга примерно так же, как и на своих собственных соплеменников, а вернее - на родственные племена или союзы племён. Более того, между ними (людьми разных этносов) нередко возникали временные союзы, скрепленные, например, брачными узами, и союзы эти были направлены против всех соседей совершенно независимо от их этнической принадлежности. Так, например, если отделить реальную историю от лебретто оперы А. П. Бородина «Князь Игорь», то в предложении хана Кончака выдать его ханскую дочь за сына пленённого им князя Игоря не было ничего особенного для того времени, это была вполне естественная для тех отношений и нормальная практика союзов не на этнической основе, а на базе общности военно-политических интересов — заключать союзы стремились не с тем вовсе, кто был «родной крови», а с тем, чья помощь давала большие выгоды.
П. Федотова безусловно права в том, что не каждый экономический конфликт имеет чисто классовую природу, но при этом она упускает из виду, что каждый и экономический, и национальный конфликт имеет определённую социально-экономическую, классовую сущность, которая, в частности, и определяет степень проявления в нём национальных или же этнических противоречий. Одна нация (или этнос) отличается от другой отнюдь не чем-то сверхъестественным и надсоциальным, а вполне понятными социальными условиями своего формирования и развития. Так, например, гордость испанцев - это прямой результат реконкисты, в ходе которой население приграничных областей долго имело особые права, наложившие определённый отпечаток на национальный характер испанской нации. Способность русских к партизанской войне - это всего лишь наследие долгой исторической инерции таких специфических войн, которые грозили не просто завоеванием, но прямым уничтожением русских как этноса. Особенности других наций, так называемый национальный характер определяется тем, состоит ли данная нация из крестьян-общинников или же крестьян-единоличников, свободных фермеров или подневольных крепостных, профессиональных воинов или торговцев, ростовщиков и менял. Вот поэтому-то национальное при всём его значении, причём иногда даже определяющем значении в какой-то исторический момент, является всё-таки вторичным, т.е. производным от тех социально-экономических и исторических условий, в которых развивалась данная нация. И национальные особенности каждого народа, как я пытался показать выше, определяются не столько его извечным и якобы раз и навсегда данным национальным характером, а прежде ввсего тем, на какой социальной стадии своего развития этот народ находится: преобладают ли в его среде свободные родо-племенные отношения или на смену им уже пришла рабовладельческая или феодальная иерархия, состоит ли этот народ из свободных общинников или он уже разделён на сословия и антагонистические классы, являются ли трудящиеся классы этого народа угнетёнными и эксплуатируемыми или их господствующим классам удалось вовлечь часть трудящихся в присвоение колониальных или неоколониальных сверхприбылей.
Все эти примеры, таким образом, скорее опровергают, чем подтверждают ту мысль П. Федотовой, что-де «национальная (геополитическая) борьба является самостоятельным и ведущим фактором исторического процесса». Более того, исторические факты Новой и Новейшей истории подтверждают скорее глубоко вторичный и второстепенный характер национальных интересов. Так, например, стоило господствующим классам Франции и Германии, вцепившимся друг другу в глотку в казалось бы смертельной франко-прусской войне (1870 — 1871), оказаться перед лицом Парижской коммуны, — и они тут же забыли о своих национальных интересах перед лицом классового антагонизма, тут же объединившись против коммунаров. Интересно, что и потом, когда французы пытались уменьшить объём выплат по контрибуции, наложенной на них немцами, они прежде всего ссылались на опасность повторения восстания, которое могло переброситься и на Германию. Точно так же мыслили и наиболее дальновидные русские белогвардейцы. Вот, например, слова персонажа пьесы М. Булгакова «Белая гвардия», белого русского офицера Алексея Турбина, по поводу соотношения борьбы с большевиками с борьбой с немцами на Украине в 1918 году: «Нужно было бы немцам объяснить, что мы им не опасны. Кончено. Война нами проиграна! У нас теперь другое, более страшное, чем война, чем немцы, чем все на свете. У нас - Троцкий. Вот что нужно было сказать немцам: вам нужен сахар, хлеб - берите, лопайте, кормите солдат. Подавитесь, но только помогите. Дайте формироваться, ведь это вам же лучше, мы вам поможем удержать порядок на Украине, чтобы наши богоносцы не заболели московской болезнью. И будь сейчас русская армия в Городе, мы бы железной стеной были отгорожены от Москвы». Вот тут мы и переходим от истории к современности.
Кто же стоял за революциями, классы или нации?
Наиболее интересным в статье является то, как П. Федотова «подправляет» Марксизм в тех пунктах, в которых он, по её мнению, подкачал из-за недооценки национально-государственных и геополитических факторов. «все социалистические революции, — пишет она, — произошли не по К. Марксу, а вопреки его теоретическим прогнозам. К. Маркс полагал, что социалистические революции произойдут обязательно в индустриально развитых капиталистических странах (где рабочий класс составляет большинство занятого населения) и в международном масштабе, а не в отдельной стране, поскольку капитализм — это мировая система, и социализм в одной стране попросту невозможен.
Здесь мы имеем как минимум два недочёта со стороны П. Федотовой.
Во-первых, К. Маркс никогда не отождествлял социалистическую революцию и социализм, хорошо понимая, что между ними лежит целая историческая переходная эпоха. Поэтому каждая социалистическая революция не может не быть национальной на своём начальном этапе, в то время как социализм (как общественно-экономическая формация) может быть только и исключительно интернациональным.
Если же говорить именно о революциях в их связи с мировым рынком в конкретный момент его развития, то в этом отношении революции 1848 года вполне подтвердили правильность представлений К. Маркса точно так же, как и волна буржуазно-демократических и социалистических революций, последовавших в результате первой мировой войны в Австро-Венгрии, России, Германии, Финляндии, Польше и других странах. Да, эти революции не привели тогда к победе социализма, но они избавили Советскую Россию от похабного Брестского мира, они же позволили большевикам согласиться и на «второй Брест» (имеются в виду переговоры Советского руководства с американским полковником Буллитом в начале 1919 года об окончании гражданской войны ценой раздела России на две части, о чём В. И. Ленин рассказывал в отчётном докладе ЦК на VIII съезде РКП(б)) и от внешней интервенции, размеры и сроки которой были сильно сокращены благодаря интернациональному движению «Руки прочь от Советской России».
Во-вторых, даже в эпоху домонополистического капитализма К. Маркс и Ф. Энгельс хорошо представляли себе, что начинается революция именно там, где классовые противоречия достигают особой остроты, а вот судьба этой революции решается там, где находится главный оплот мирового рынка. Поэтому в роли своего рода страны-детонатора в расчётах классиков закономерно выступали сначала Франция, а потом Германия, т.е. страны, где капитализм был далеко не самым развитым, а рабочий класс хотя и был развит, но до арифметического большинства ему было ещё очень далеко. А вот в качестве страны-гаранта социалистической революции они писали тогда именно об Англии, исходя при этом из того определяющего места, какое эта страна занимала тогда в иерархии мирового промышленного производства (мастерская мира), а главное — мирового рынка. Если в этом методологическом подходе поменять конкретные страны на переменные, то Великая Октябрьская социалистическая революция, как и целый ряд других аналогичных революций, вполне будут соответствовать этому «уравнению» с учётом изменений в мире, тем более с учётом неравномерности развития в эпоху империализма.
Здесь если и есть вопрос, то совсем не в том, почему революция победила не в Германии или Австро-Венгрии, т.е. в странах, которые тоже считались слабыми звеньями империализма, а именно в слабом звене России, — а скорее в том, почему после этого она так и не победила в наиболее развитых капиталистических странах. Но это особая тема.
«Однако еще никто не объяснил, — пишет П. Федотова, — почему же все-таки социалистические революции и так называемые социалистические режимы возникли на периферии капиталистической системы в аграрно-сырьевых, индустриально малоразвитых, и даже полуфеодальных странах? Россия, Китай, Монголия, Северная Корея, Вьетнам, Куба, Венесуэла — именно там государство взяло на себя социальные функции, осуществляя политику протекционизма, проводя индустриализацию, ликвидируя неграмотность, осуществляя патернализм по отношению ко всему населению». Поставив этот вопрос, П. Федотова видит ответ на него в том, что «Социализм является защитной реакцией именно слабых наций, которые с его помощью укрепляют свой национальный иммунитет» т.е. снижают уровень внутриэтнической конкуренции». «К социализму как политике национальной консолидации вынуждены прибегать всякий раз, — продолжает она далее, — когда нация хочет занять более выгодные позиции в конкурентной борьбе или избежать угрозы внешнего порабощения. Социализм — это инстинкт национального самосохранения, который обостряется в минуты национальной опасности». Вот из этих положений вытекает довольно интересная оценка Русской революции, которая, если верить П. Федотовой, была сильна не своей классовостью, а своей «национальностью» (русскостью»), т.е. обязана своим происхождением не Марксизму вовсе, а именно отходу от Марксизма. «Революция в России была совершенно "правильная". — Утверждает П. Федотова. — И то, что она произошла не "по К. Марксу", нисколько не умаляет её значения. "Отсталость" была не только не помехой революции, а, наоборот, её главной причиной. Русская революция, — продолжает она, — и была вызвана к жизни прежде всего потребностью борьбы с национальной отсталостью. С этой задачей она справилась — и в этом её историческое значение». Далее следуют рассуждения о том, что социализм — это средство снижения внутринациональной конкуренции и самоутверждения нации вообще, особенно такой, как русские. А из этого уже можно вывести некую национальную апологию социализма: если русские (или любая другая угнетаемая нация) вообще хотят выжить и сохранить себя перед лицом империализма, они должны стать социалистами. А отсюда уже недалеко до утверждения, что кто не социалист — тот не русский, т.е. антинациональный элемент, а кто хочет сохранения и развития России и русских, — у того не может быть иного выбора, кроме как стать социалистом. Вот только неясно, как это в корейской нации «северный патриотизм» так долго соседствовал с «южным предательством», т.е. как в одной и той же нации возникли столь разные отношения к преодолению национальной отсталости.
В этих противоречивых утверждениях П. Федотовой безусловно верным является то, что никакая национально-освободительная и антиимпериалистическая борьба не может иметь успеха, пока она не превратится в борьбу за социализм. Верно и то, что без социализма, который один лишь позволяет бросить настоящий вызов проамериканской системе глобализации, — без социализма нельзя уйти от системы, закономерно эту иерархическую глобализацию порождающей. Тут, однако, возникает вопрос о том, может ли вообще социализм быть национальным и если нет, то на какие именно силы должно тогда опираться современное социалистическое движение.
О социализме национальном и интернациональном
Ответ на эти вопросы хочется начать с возражений П. Федотовой в том, что социализм будто бы является средством снижения внутринациональной конкуренции, т.е. оказывается сродни национальному единству. Это утверждение предполагает, что в каждом человеке сидит некое ощущение ответственности за всю свою нацию в целом и что главным социальным интересом каждого является счастье и благоденствие его нации.
Вся история показывает, что с точки зрения даже мещанского, буржуазного сознания (не говоря уже о классовом) это не так. Есть немало совершенно объективных показателей, согласно которым в современной России люди в среднем живут меньше, рождаются реже, учатся хуже, читают меньше, болеют чаще, пьют больше а едят меньше, чем в Советский период, но вот если вы спросите у граждан современной России, лучше им стало жить по сравнению с временами СССР или хуже, то ответы получите самые разные от диаметрально противоположных до неопределённых. Разгадка этого «разброда» в том, что каждый судит о положении всей нации прежде всего по положению своего класса, к которому принадлежит, т.е. измеряет это положение не какими-то абстрактными общенациональными мерками, а прежде всего мерками своего класса, сословия или социального слоя, к которому принадлежит. Если же человек не может ответить на этот вопрос определённо, а высказывается в том духе, что тогда было плохо одно, а сегодня другое, — то это свидетельствует только о том, что у такого человека неопределённое классовое сознание, т.е. он в одно и то же время мыслит себя и в качестве рабочего (в широком смысле слова), и в качестве мелкого собственника.
Никакие индустриальные успехи СССР не могли побудить, например, замечательного русского писателя И. А. Бунина и других дворянских писателей отказаться от тоски по утраченной России, так как они со своей классово-сословной точки зрения не могли мыслить Россию иначе как дворянскую (т.е. только как Россию «дворянских гнёзд» и патриархальной деревни), каких бы успехов эта Россия не добилась в развитии образования, науки, культуры или промышленности как рабоче-крестьянское социалистическое государство, где для их «дворянских гнёзд» и прочих старых порядков уже не было места. Точно так же и современные «новые русские» и те, кто пока находятся под их идейным влиянием, никогда не согласятся с вами в том, что в России стало хуже. Вы можете сколько угодно твердить им о сокращении срока жизни в результате увеличения смертности и сокращения рождаемости, об ухудшении здоровья нации и о сокращении средних цифр потребления продуктов на душу населения. Их ваши доводы не тронут, ибо в пределах их класса и близких к нему социальных групп положение с потреблением, здравоохранением, деторождением и т.д. обстоит с точностью до наоборот. А потому взывать к ним с общенациональных позиций — это всё равно, что убеждать наркомана во вреде наркотиков доводами о вреде этих наркотиков для его здоровья в самый пик его наркотического опьянения. Поэтому торжество социализма в современной России будет зависеть не от готовности новых российских буржуев и империалистов к восприятию общенациональных интересов, а совсем наоборот: от готовности пролетариата осознать свои классовые интересы как общенациональные и навязать их крупной и не очень крупной буржуазии в порядке пролетарской диктатуры точно так же, как сегодня эта самая буржуазия навязывает трудящимся свои классовые интересы в рамках своей буржуазной диктатуры, классовая сущность которой не меняется от политической её формы.
Я никогда не забуду разговора с одним молодым человеком, которому пришлось слушать разговоры коммунистов и патриотов о развале промышленности, об упадке науки, о детской беспризорности и о фактической утрате национального суверенитета России. «Зачем мне эта наука и зачем мне эта промышленность, — спросил меня этот молодой человек, — если с меня как с предпринимателя на всё на это нужно деньги брать? Если за это никто не платит, то, стало быть, оно никому и не нужно». Что же до независимости и обороны, то, по его мнению, независимость от американцев выгодна только коммунистам, которые спят и видят свой социализм. Американцы же призывают всех обогащаться, что ему лично куда интереснее и симпатичнее, чем суверенитет и независимость его национального государства, которые вполне могут обернуться для него конфискацией всей его благоприобретённой собственности. Мне трудно было отказать этому молодому человеку в цельности и последовательности его классовой точки зрения, которую он лично понимал и осознавал куда лучше, чем многие радетели об общенациональном не говоря уже о широких массах трудящихся. Это, кстати, был типичный представитель периода первоначального накопления капитала, когда «новые русские» первой волны кроме своей собственности больше ничего и знать не хотели. Современная Россия — это уже страна хоть и молодого, но жадного и хищного империализма, который, будучи сам зависимым от империалистов США и Западной Европы, тем не менее активно стремится к экономической экспансии и к эксплуатации трудящихся бывших советских республик. Такой империализм уже понял и значение суверенитета, и роль вооружённых сил, и необходимость определённой идеологии вплоть до новой концепции истории, но это уже другая тема.
Помню также, как в момент нападения США на Ирак бывший мэр Москвы Г. Попов высказался в том духе, что вот замечательно, что есть у нас США в роли мирового жандарма, ибо если коммунисты вдруг попытаются снова прорваться к власти, этот жандарм придёт и к нам и наведёт у нас настоящий порядок. Тоже чёткая классовая точка зрения. Причём характерно, что такие люди любят ссылаться на демократию и на волю большинства, но как только возникает хоть малейшая возможность «ошибки» этого большинства, самые последовательные буржуи типа К. Борового или А. Чубайса совершенно не смущаясь говорят, что эта «ошибка» будет чревата гражданской войной, которую они за свои классовые интересы развяжут немедленно. Вот эти люди обладают классовым сознанием своих интересов и отстаивают их тем успешнее, что чётко и ясно ставят эти свои классовые интересы над национальными, . Они потому и добиваются своих целей, что чётко и определённо навязывают нации свои классовые порядки, т.е. подчиняют себе нацию вместо того, чтобы «снижать уровень внутринациональной конкуренции».
Помню и то, как сам я стоял в 1999 году вместе с моими итальянскими товарищами в итальянском порту Чевитавеккия и наблюдал, как в этот порт приезжали «новые русские». Народ сбежался поглазеть на эту диковинку. Лично мне зрелище интересным не показалось: роскошный белый кадиллак, чрезмерные чаевые вместе с грубым матом, безвкусно разряженные и размалёванные женщины, явная, напоказ, наглость и безмерное чувство превосходства, - словом всё то, к чему мы так привыкли. Но итальянцы были поражены и долго удивлялись, как это в такой бедной стране, которая вся тогда была в долгах как в шелках, живут такие богатые и наглые сеньоры. Смотрел я тогда на этих «сеньор» и думал: неужели же я с ними одной нации? Мои итальянские товарищи говорили, конечно, на другом языке, у них были другие привычки, другой темперамент, другая кухня и ещё много чего, но я понимал их, а они меня куда лучше, чем те «новые русские», с которыми меня так много должно было связывать в единую национальную общность «россиян».
Я это всё только к тому, что некий национальный интерес сегодня — это чем дальше, тем больше фикция, а потому опираться на него в политической и в классовой борьбе, в том числе и в борьбе за социализм, в высшей степени ошибочно. Любое национальное единство никогда не обеспечивалось некими абстрактными намерениями привести всех граждан нации или государства к общему знаменателю. Это единство достигалось политической волей, социальной диктатурой правящего класса, который в разных формах заставлял всю нацию жить именно по своим законам, или волей лидера (монарха), который был готов железной рукой сломать сопротивление правящей элиты и вести свою нацию к новым завоеваниям или реформам ценой любых жертв и потерь, и прежде всего жертв своей же нации. И только либо железная воля монарха типа Ивана IV (Грозного) или Петра Великого или же лидера типа Бисмарка или Гитлера, либо прочная классовая диктатура способны обеспечить то «единство», какое необходимо либо для новых завоеваний и господства в прошлом, либо для выживания нации в современных условиях глобализации в наши дни, когда глобализация = американизация. По этой причине социализм как движение может и должен опираться не столько на угнетённые и эксплуатируемые нации, сколько на угнетённые и эксплуатируемые классы, и прежде всего на современный пролетариат, единственно способный довести борьбу с капитализмом и империализмом до социалистического конца, т.е. сделать социализм интернациональным и необратимым. Так, например, судьба русских и других народов России зависит сегодня прежде всего от того, будут ли русские нацией олигархов, чиновников и мелких торговцев, бомжей и атомизированных маргиналов, которыми так легко манипулировать, или же нацией рабочих, крестьян, учёных и специалистов своего дела, способных к профессиональному и классовому объединению в борьбе за свои профессиональные и коренные классовые интересы, высшим из которых как раз и является научный социализм.
А теперь давайте задумаемся о том, может ли вообще национальный социализм быть жизнеспособным в современных условиях. Да, у нас есть героические примеры Кубы и КНДР, и солидарность с народами этих стран является общим делом всех коммунистов и просто прогрессивных людей независимо от их политических взглядов. Но каково же отношение, например, идей «Чучхе»2 к научному социализму?
С вершины нашего исторического опыта приходится признать, что национальный социализм уже невозможен и он становится всё менее возможным в будущем по следующим трём фундаментальным причинам.
Во-первых, социализм — это не просто мобилизация национальных ресурсов + социальная справедливость, социализм — это наиболее полное, всестороннее и гармоничное развитие каждого члена общества, являющееся условием свободного развития всех, которое достижимо только на основе развитой общественной собственности и народовластия, появляющихся в начале в форме диктатуры пролетариата. Именно это свободное развитие и является главной целью и основным экономическим законом социализма. Но может ли этот закон выполнятся в государстве, живущем в условиях осаждённой крепости? В условиях враждебного окружения главным становится не этот закон, а принцип выживания, и если ради этого принципа нужно от закона отступить, социалистическое государство будет вынуждено это сделать, неизбежно тормозя тем самым развитие социализма как системы общественных отношений за счёт усиления и укрепления обороноспособности, «державы», военной промышленности, армии и флота. Основной экономический закон при этом объективно может соблюдаться лишь постольку, поскольку на него остаются ресурсы после гонки вооружений, в которой молодое социалистическое государство должно не отставать от мирового империализма и ещё какого-нибудь гегемонизма.
Во-вторых, социализм не мыслим без самых современных и передовых производительных сил, без передовой науки и техники, а одним из условий этого прогресса является разделение труда, или всемирный социалистический кооператив. Если же социалистическое государство будет исповедовать идеологию «опоры на собственные силы», как это делает КНДР в силу целого ряда объективных условий и субъективных обстоятельств, то такое исключение страны из процесса мирового разделения труда неизбежно обернётся колоссальными растратами созидательного труда, которые сведут к нулю многие созидательные возможности социализма. Примером таких растрат может быть КНДР, где люди работают может быть даже более интенсивно, чем в Южной Корее, но поскольку они фактически вынуждены дублировать в своей стране всю мировую экономику, конечный результат этого труда представляется обывателю меньше, чем «южнокорейское» чудо, при котором Южная корея находится в постоянной и всё возрастающей зависимости от мировой конъюнктуры, хотя благодаря участию во всемирном разделении труда при всей его несправедливости (неэквивалентности обмена) даже трудящиеся в Южной Корее нередко имеют более высокий уровень жизни, чем свободные от эксплуатации граждане КНДР.
И, в-третьих, социализм — это обязательно поголовное участие всех трудящихся в управлении государством, это постепенное отмирание государства, это вооружение народа вплоть до полной победы коммунизма вместо профессиональной армии. Однако для реального участия в управлении государством, даже для того, чтобы просто учиться им управлять, трудящимся как минимум нужна вся полнота экономической и социальной информации, полная открытость всех дискуссий и самых разных точек зрения. А может ли такая полнота и открытость вообще быть в условиях осаждённой крепости, когда не просто опасно выдавать эту информацию врагу, а иногда его даже приходится специально обманывать, как это пытался делать Н. С. Хрущёв в вопросе о ядерном потенциале СССР. В результате поголовное участие в управлении либо профанируется, либо откладывается до коммунизма, а вместе с ним и ликвидация разделения на управляющих и управляемых. При этом управляющие рано или поздно начинают осмысливать свои социальные корпоративные интересы и стремиться к тому, чтобы из управляющих общественной собственностью превратиться в частных собственников, т.е. поменять свой контроль над общественной собственностью на присвоение этой самой собственности и тем самым превратиться из слоя «социалистических бюрократов» в общественный класс настоящих капиталистических буржуев.
Общество, ограниченное в этих трёх отношениях, конечно можно назвать «социализмом», но как его не называй, а придётся всё-таки признать, что этот «социализм» весьма существенно отличается от научного социализма К. Маркса и В. И. Ленина. Подобно тому, как не только утопический социализм, но и грубый, казарменный коммунизм (например, Г. Х. Вейтлинга) существовали, существуют и будут существовать рядом с научным социализмом К. Маркса и В. И. Ленина, были и будут революции и порожденные ими «социализмы», далёкие от научного социализма. Отдельные модели такого социализма, каждая из которых будет опираться «на свои собственные силы», могут существовать довольно долго, но до полной и окончательной победы, о которой говорил В. И. Ленин, такому «социализму» будет очень и очень далеко.
Так в чём же причины реставрации капитализма?
И здесь мы подходим к пониманию причин капиталистической реставрации в СССР и других социалистических странах. П. Федотова ставит интересмный вопрос о том, как вообще соотносится поражение СССР с поражением социализма. Остроумно и убедительно отвергая буржуазно-либеральные домыслы о том, будто бы социализм в лице СССР проиграл капитализму, или что социализм проиграл потому, что не смог-де обеспечить уровень жизни, она даёт на этот вопрос ответ не менее спорный. Рассматривая национальное не как форму проявления социального, а, напротив, социальное как следствие национального, она утверждает, будто бы в поражении СССР и стран восточной Европы виноват не социализм, а притупление национального сознания. «Если спившаяся нация во главе со спившимися лидерами утрачивает все — не только ум, честь и совесть, но даже инстинкты, кроме половых, — пишет она, — то в этом виновата только она сама, а не К. Маркс и Ф. Энгельс. Политическое невежество, политическое легковерие, политическая апатия, политический маразм характеризовали поведение как "верхов", так и "низов". Возможно, социализм, создавший ощущение безопасности и социального комфорта, и был в какой-то степени повинен в притуплении инстинкта национального самосохранения, но в столь масштабной и длительной утрате национальной ответственности нация должна винить только саму себя. Никто не обязан решать за нас наши национальные проблемы», — пишет она.
На это хочется ответить, что поражение СССР и его союзников действительно не имеет ничего общего с научным социализмом как теорией, ибо оно стало возможным не из-за применения этой теории, а, напротив, благодаря проникновению в среду партийно-государственного руководства чуждых этой теории ревизионизма и оппортунизма в виде идей рыночной экономики и буржуазной демократии. Вот именно эти ревизионистские идеи, собственно, и потерпели поражение в качестве лекарства для социализма.
Но этот отход от социализма сам по себе не с неба свалился. Он стал закономерным результатом той ограниченности социализма национальными рамками, о которой уже было сказано выше, т.е. именно результатом той его национальной ограниченности, когда ограниченные в социалистическом отношении производственные отношения Советского общества вели к усилению и консервации переходных элементов надстройки, а те в свою очередь тормозили переход от формального обобществления к реальному, т.е. по существу развитие не просто переходных, а именно зрелых социалистических производственных отношений, отодвигая решение основных социалистических задач в далёкое розовое коммунистическое будущее. Именно эта ограниченность и привела к созданию в Советском обществе сначала определённых условий, а потом и тех социальных сил, которые сначала были заинтересованы в торможении социализма, — в консервации переходного состояния таких важнейших сторон Советского общества, как обобществление, которое из формального так и не стало реальным, и как Советская демократия, которая из власти трудящихся, осуществляемой через тонкий слой трудящихся, так и не превратилась во власть трудящихся, осуществляемую через самих трудящихся, — а потом и в превращении себя в новых собственников и полных хозяев жизни. В результате выход социализма за пределы одного государства не стал его интернационализацией. В одних странах он стал прямым продолжением советской модели с определённым своеобразием, а в других (Албания, Югославия, Китай, Северная Корея) — сложились такие же национально ограниченные «социализмы», которые стремились не к объединению в одно интернациональное целое, а к обособлению, соперничеству и навязыванию всему миру своих национальных особенностей в качестве общих закономерностей. Причины буржуазной контрреволюции конца прошлого века носят, таким образом, отнюдь не субъективный характер, как утверждает П. Федотова, а объективный и закономерный (хотя отнюдь не неизбежный) характер, обусловленный в конечном итоге национальной и социально-экономической ограниченностью «реального социализма» в вышеизложенном смысле. И если Ф. Энгельс даже в отношении Великой французской буржуазной революции подчёркивал, что её национальный характер, национальная ограниченность была источником её слабости, то это ещё более верно в отношении вышеупомянутых социалистических революций, в том числе и Октябрьской революции в России.
Именно поэтому современному российскому пролетариату нужен не новый блок с «национальной буржуазией», т.е. с той частью буржуазии, которая заинтересована в максимальной изоляции России от внешнего рынка, и не новый «национальный мир», а прочный союз с революционными рабочими профсоюзами и антиимпериалистическими движениями как Запада, так и Востока, чтобы в этом общем объединении против интернационального капитала окончательно похоронить все реакционные национальные и цивилизационные различия.
Мировой капитал вряд ли удастся победить, если трудящиеся каждой нации будут выступать против него поодиночке. Интернациональный капитал может быть побеждён только новым революционным интернационалом, способным ради такой победы преодолеть все виды оппортунизма вплоть до национального. Проамериканская глобализация породила огромный потенциал социального протеста, который нашёл в движении антиглобалистов лишь частичное и далеко не самое последовательное выражение. Этот потенциал может проявиться как в общей борьбе против империализма, так и в попытках обособления и изоляции национальных рынков под национальными лозунгами, — как в общем объединении пролетариев и трудящихся в этой борьбе, так и в обособлении каждого национального отряда, встающего на тупиковый путь создания национальных фронтов, что безусловно является реакционным. Приходится признать, что при всей реакционности американского империализма последнее реакционно, а первое — единственно прогрессивно.
Вот почему так важно сегодня обсуждать поставленные выше проблемы, чтобы на новом витке грядущих социалистических революций не наступить ещё раз на те же национальные грабли.
Да, больно смотреть, когда вымирают народы и исчезают цивилизации, но в то же время чем дальше развиваются мировые производительные силы, тем более очивидным становится то обстоятельство, что спасти их может только организованный пролетариат и новая интернациональная социалистическая революция. И в такой момент, как сегодня, когда многие партии, называющие себя коммунистическими или левыми вроде КПРФ, переносят основной центр в своей пропаганде на национальный вопрос, особенно важно заявить, что есть и другая коммунистическая партия — Российская коммунистическая рабочая партия - Революционная партия коммунистов (РКРП-РПК), которая открыто декларирует в своей Программе необходимость нового коммунистического интернационала.
Сегодня человечество совсем не то, что в начале XX века. Классовые противоречия, к которым нужно отнести и новые формы неоколониализма под видом глобализации, в наши дни куда сильнее и острее, чем 100 лет назад, как бы ни старались разные Хантингтоны спрятать от нас эти противоречия под видом «войны цивилизаций» и других теорий того же сомнительного качества. Сильно вырос и мировой пролетариат, если воспринимать его не только по-старому в виде класса чисто промышленных рабочих, но и в качестве своего рода «совокупного рабочего», т.е. как весь производительный класс, создающий прибавочную стоимость современной буржуазии, причём вырос именно в общемировом масштабе. Огромное значение имеет и усвоение опыта и уроков социалистических революций прошлого века, опыта побед и поражений. И хотя все эти и многие другие факторы пока выходят на поверхность далеко не везде, рано или поздно они обернутся новым наступлением социалистических революций, которые будут глубже и пойдут дальше, чем революции прошлого века. Они «доделают» то дело Великого октября, которое не удалось доделать нашим предшественникам. В таком революционном движении будет место и для национального, так как пролетарский интернационализм - это отнюдь не национальный нигилизм, — это всемирное единение национальной гордости трудящихся всех наций, понимаемой в пролетарском духе сохранения всего лучшего и прогрессивного, что есть в культуре каждого народа, и что станет при социализме достоянием не только представителей данной нации, но и всего мира.
январь 2008 г.
С. А. Новиков
1 Речь идёт о научной конференции, которая проходила в декабре 2006 г. в Институте экономики РАН. Отчёт об этой конференции был опубликован в первом номере журнала «Альтернативы» за 2007 г.
2 "Чучхе" - в переводе самобытность, общество, называемое "рай на земле" ("социализм корейского типа").
Не стану останавливаться на критике научной конференции «Социализм после социализма: новый интеллектуальный вектор в постсоциалистических странах»1. Да и с точки зрения П. Федотовой интересно не то, что на этой конференции было, а то, чего там не было, например, идей книги А. Паршева «Почему Россия не Америка?», в которой как поражение СССР, так и несовместимость России с капитализмом объясняется геополитическими и экономико-географическими причинами («ни капитализм, ни социализм не превратят Воронежскую или Вологодскую область в Майами или Неаполь. Климат не тот. Бананы на елке расти все равно не будут». Это положение А. Паршева в изложении П. Федотовой уже было подвергнуто основательной научной критике как в частностях, так и по существу. Капитализм — это всемирно-историческая общественно-экономическая формация, которая лишь возникает в одной или нескольких странах, но существовать может только в пределах общемирового рынка. Поэтому капитализм сегодня — это не только США или ЕС, это и Алжир, и Индия, и Чили, и Суринам, которые являются частью этой формации и без которых США или страны ЕС в их теперешнем виде не существовали бы точно так же, как не было бы в господском доме барских комнат без лакейской и «людской», т.е. как не было бы «переднего двора» без «заднего». И то, что России не светит место на переднем дворе, вовсе не означает, будто бы она не может быть частью мировой капиталистической формации. Более того, если в современной России есть силы, заинтересованные в капитализме как в системе, в которой они уже заняли своё пусть скромное, но господствующее место паразитов мирового масштаба, то это как раз и означает, что России совершенно независимо ни от климата, ни от погоды суждено быть частью капиталистической системы, пока эти силы не встречают сопротивления и пока они контролируют положение, умело манипулируя безликим электоратом, т.е. пока они не встретят продиводействия других, противоположных сил, заинтересованных в новой социалистической революции.
Куда интереснее попытка П. Федотовой поправить марксизм в плане должной (с её точки зрения) оценки национального в нашей истории и современности. «Специфическая черта марксизма как теоретической системы взглядов, — пишет она, — игнорирование и даже прямое отрицание самостоятельности и приоритетности национальных интересов перед интересами классовыми. Согласно марксизму, в основе исторического развития лежат социальные, а не национальные конфликты. Последние, даже если и имеют место, являются превращенной формой классового антагонизма, а то и просто ширмой, "предрассудком масс", который верхушка использует в своих корыстных классовых интересах».
Как мне представляется, мы в очередной раз имеем дело с вульгаризацией марксизма, может быть и добросовестной, но вульгаризацией. Марксизм не игнорирует национального, а прежде всего выявляет его социальную природу, обусловленную теми социальными процессами, которые происходят в каждом конкретном этносе или в нации, являющейся продуктом общенационального рынка. Эта вторичность национального перед социально-классовым вовсе не есть его отрицание, порой даже совсем наоборот. Речь, таким образом, идёт не столько об игнорировании, сколько о первичности социально-классового по отношению к национальному, а это совсем не одно и то же.
Интересно, что дальше П. Федотова на целом ряде исторических примеров старается доказать, что этносы или нации становятся жизнеспособными только при условии определённой общности национальных интересов, которые выходят на первый план лишь там и тогда, где и когда государству удаётся притупить социально-классовые антагонизмы. Однако при этом сразу бросается в глаза не первичность, а как раз вторичность национального, которое, во-первых, нигде ещё не смогло удержать народы от социально-классового расслоения, а, во-вторых — сразу же отступало на задний план, как только в этнической или национальной общности обострялись социально-классовые антагонизмы.
В качестве примеров недостаточности классового анализа при объяснении исторических событий П. Федотова задаёт ряд вопросов, которые, на мой взгляд, свидетельствуют как раз об обратном, т.е. о том, что только социально-классовый анализ и может на эти вопросы ответить.
«Каким социально-классовым конфликтом можно объяснить греко-персидские войны V века до н.э.»? — спрашивает она. Пожалуйста: для рабовладельческих обществ, достигавших в своём развитии уровня крупных государств-империй, завоевательные войны с соседями всегда были закономерностью, обусловленной потребностью в захвате новых территорий и новых масс рабов, что само по себе обусловлено экстенсивной природой рабовладельческого способа производства. Именно это делает войну своего рода способом существования таких империй совершенно независимо от их национального характера. Именно эта социальная закономерность в совершенно определённые периоды античной истории гнала на завоевательную войну сначала персов, потом греков при Александре Македонском, а потом и древних римлян, создавших самую обширную из древних (рабовладельческих) империй. Воинственность того или иного народа, таким образом, коренится отнюдь не в его национальных особенностях. Напротив, сами эти особенности являются общим признаком (закономерностью) социально-классовой зрелости почти любого народа. Они так же мало зависят от его национальности, как не зависят от неё общие психологические или анатомические закономерности взросления детей разных расс. И между стариками или молодёжью разных наций порой обнаруживается куда больше общего, чем между «отцами и детьми» одной и той же национальности. Под действием социальных факторов один и тот же этнос может пройти путь от народа-воина к народу дворян и холопов, от народа-общинника к народу-индивидуалисту, от народа мелких собственников и хозяев к народу — коллективному труженику и т.д. в зависимости от того, из каких именно сословий и классов этот народ будет состоять в каждый конкретный момент своей истории.
«Какое отношение имеет классовая борьба к нашествию Чингисхана или Батыя?» — спрашивает П. Федотова. И это достаточно социально-просто. И эти завоевания, и набеги норманов, и альбигойские войны, и распространение арабов, турок или древних германцев имеет в себе при всём историческом разнообразии каждого из этих случаев то общее, что все эти этносы переживали кризис и разложение родоплеменного строя и переход от военной демократии к первым формам государственности, что и порождало специфические формы завоевательных походов в виде набегов и завоеваний. В отличие от имперской колонизации целью таких набегов были, как правило, грабежи и дань, а не навязывание покорённым народам порядков их завоевателей. Именно поэтому, например, Дмитрий Донской справедливо считал монголо-татарское завоевание меньшей опасностью для Руси, чем нашествие Тевтонского ордена. Таким образом, сама мысль о завоевании мира возникает в рамках того или иного этноса лишь тогда, когда в процессе формирования государства правящей верхушке или одному из её представителей удаётся добиться господства над этим этносом. Только жестокое подчинение себе своих же делает возможным и желанным завоевание и подчинение остальных народов и вообще всего мира. Как правило такие завоевания носят временный характер и сопровождаются тем, что завоеватели перенимают культуру завоёванных и в конце концов уходят в прошлое, миновав ту стадию в своём социальном развитии, которая и погнала их на завоевание мира. И как только народы проходили эту стадию в своём развитии, их завоевательный «пыл» как правило угасал, а сами они становились вполне добропорядочными нациями, нередко оказываясь после этого периода в положении завоёванных. Ну кто кроме профессиональных историков узнает в современных гражданах Норвегии или Исландии древних викингов, наводивших страх на всё побережье Атлантического океана вместе с Британскими островами, а в гражданах современной монголии бывших претендентов на мировое господство? И всё это не потому, конечно, что норвежцы или монголы утратили свой национальный характер, а только потому, что в своём развитии они давно миновали ту социальную стадию, неумолимые законы которой делали их безжалостными завоевателями.
Ну и совсем простые вопросы: «Из каких классовых соображений Наполеон вторгся в Россию?» В основе завоевательных походов Наполеона лежит та же страсть мелкой буржуазии к завоеванию и колонизации соседних народов, которая гнала Кромвеля на завоевание Ирландии, а молодые США — на завоевание всей Америки. В основе всех этих завоеваний лежит двойственость мелкой буржуазии, которая как слой трудящихся склонна к патриотизму и к массовым порывам по отражению внешней агрессии, но как слой собственников стремиться в то же время к расширению своей собственности засчёт соседних народов. Именно эта двойственность объясняет столь быстрое превращение французской революционной республики Марата, Дантона и Робеспьера в империю Наполеона, которая до такой степени представляла собой противоположность республике, что для превращения в монархию, принесённую в Париж на русских и прусских штыках, достаточно было только сменить вывеску. С этой точки зрения в судьбах вождей первых буржуазных революций столь разных народов, как Французы и англичане, — Наполеона и Кромвеля — куда больше общего, чем частного, так как оба закономерно довели дело своей жизни до его противоположности (т.е. борьбу за свободу до борьбы за покорение и колонизацию других народов), что и привело в обоих случаях к реставрации монархии (Тюдоров в Великобритании и Бурбонов во Франции). Да, в обоих этих процессах есть немало различий, но различия эти скорее видовые, чем родовые, т.е. это всего лишь индивидуальные национально-особенные различия одной и той же классово-социальной сущности.
И ещё проще вопрос о том, «Какими интересами руководствовались деятели европейской социал-демократии, когда в 1914 году голосовали в парламентах за предоставление своим правительствам военных кредитов?» Это были интересы рабочей аристократии, которая стала естественной социальной основой национал-оппортунизма второго интернационала. В Союзе коммунистов, например, или в Международном товариществе рабочих о таком национал-оппортунизме и речи быть не могло. И не потому вовсе, что в этих организациях были люди других наций, а только потому, что в XIX веке не было ещё в континентальной Европе той социальной базы этого отвратительного явления, которая возникла в веке прошлом как неизбежный результат империализма.
Далее П. Федотова пытается объявить «бесклассовыми» борьбу двух братьев за наследство, борьбу бывших супругов за имущество после развода и борьбу крестьян разных наций за рынки сбыта, не забывая и про грабительские набеги половцев на Русь и русских князей на половцев. Но и в этом случае конфликты из-за дележа наследства или общего имущества при разводе обязаны своим существованием наличию в обществе института частной собственности; в период матриархата в прошлом или преодоления моногамной семьи при социализме в будущем такие конфликты были и будут просто невозможны. Что же до крестьян или до русско-половецких набегов, то при хорошем знании отечественной истории становится вполне очевидно, что пока у славянских племён Киевской Руси и их половецких и других соседей не возникло чувства национального (этнического) единства, они совершали набеги друг на друга примерно так же, как и на своих собственных соплеменников, а вернее - на родственные племена или союзы племён. Более того, между ними (людьми разных этносов) нередко возникали временные союзы, скрепленные, например, брачными узами, и союзы эти были направлены против всех соседей совершенно независимо от их этнической принадлежности. Так, например, если отделить реальную историю от лебретто оперы А. П. Бородина «Князь Игорь», то в предложении хана Кончака выдать его ханскую дочь за сына пленённого им князя Игоря не было ничего особенного для того времени, это была вполне естественная для тех отношений и нормальная практика союзов не на этнической основе, а на базе общности военно-политических интересов — заключать союзы стремились не с тем вовсе, кто был «родной крови», а с тем, чья помощь давала большие выгоды.
П. Федотова безусловно права в том, что не каждый экономический конфликт имеет чисто классовую природу, но при этом она упускает из виду, что каждый и экономический, и национальный конфликт имеет определённую социально-экономическую, классовую сущность, которая, в частности, и определяет степень проявления в нём национальных или же этнических противоречий. Одна нация (или этнос) отличается от другой отнюдь не чем-то сверхъестественным и надсоциальным, а вполне понятными социальными условиями своего формирования и развития. Так, например, гордость испанцев - это прямой результат реконкисты, в ходе которой население приграничных областей долго имело особые права, наложившие определённый отпечаток на национальный характер испанской нации. Способность русских к партизанской войне - это всего лишь наследие долгой исторической инерции таких специфических войн, которые грозили не просто завоеванием, но прямым уничтожением русских как этноса. Особенности других наций, так называемый национальный характер определяется тем, состоит ли данная нация из крестьян-общинников или же крестьян-единоличников, свободных фермеров или подневольных крепостных, профессиональных воинов или торговцев, ростовщиков и менял. Вот поэтому-то национальное при всём его значении, причём иногда даже определяющем значении в какой-то исторический момент, является всё-таки вторичным, т.е. производным от тех социально-экономических и исторических условий, в которых развивалась данная нация. И национальные особенности каждого народа, как я пытался показать выше, определяются не столько его извечным и якобы раз и навсегда данным национальным характером, а прежде ввсего тем, на какой социальной стадии своего развития этот народ находится: преобладают ли в его среде свободные родо-племенные отношения или на смену им уже пришла рабовладельческая или феодальная иерархия, состоит ли этот народ из свободных общинников или он уже разделён на сословия и антагонистические классы, являются ли трудящиеся классы этого народа угнетёнными и эксплуатируемыми или их господствующим классам удалось вовлечь часть трудящихся в присвоение колониальных или неоколониальных сверхприбылей.
Все эти примеры, таким образом, скорее опровергают, чем подтверждают ту мысль П. Федотовой, что-де «национальная (геополитическая) борьба является самостоятельным и ведущим фактором исторического процесса». Более того, исторические факты Новой и Новейшей истории подтверждают скорее глубоко вторичный и второстепенный характер национальных интересов. Так, например, стоило господствующим классам Франции и Германии, вцепившимся друг другу в глотку в казалось бы смертельной франко-прусской войне (1870 — 1871), оказаться перед лицом Парижской коммуны, — и они тут же забыли о своих национальных интересах перед лицом классового антагонизма, тут же объединившись против коммунаров. Интересно, что и потом, когда французы пытались уменьшить объём выплат по контрибуции, наложенной на них немцами, они прежде всего ссылались на опасность повторения восстания, которое могло переброситься и на Германию. Точно так же мыслили и наиболее дальновидные русские белогвардейцы. Вот, например, слова персонажа пьесы М. Булгакова «Белая гвардия», белого русского офицера Алексея Турбина, по поводу соотношения борьбы с большевиками с борьбой с немцами на Украине в 1918 году: «Нужно было бы немцам объяснить, что мы им не опасны. Кончено. Война нами проиграна! У нас теперь другое, более страшное, чем война, чем немцы, чем все на свете. У нас - Троцкий. Вот что нужно было сказать немцам: вам нужен сахар, хлеб - берите, лопайте, кормите солдат. Подавитесь, но только помогите. Дайте формироваться, ведь это вам же лучше, мы вам поможем удержать порядок на Украине, чтобы наши богоносцы не заболели московской болезнью. И будь сейчас русская армия в Городе, мы бы железной стеной были отгорожены от Москвы». Вот тут мы и переходим от истории к современности.
Кто же стоял за революциями, классы или нации?
Наиболее интересным в статье является то, как П. Федотова «подправляет» Марксизм в тех пунктах, в которых он, по её мнению, подкачал из-за недооценки национально-государственных и геополитических факторов. «все социалистические революции, — пишет она, — произошли не по К. Марксу, а вопреки его теоретическим прогнозам. К. Маркс полагал, что социалистические революции произойдут обязательно в индустриально развитых капиталистических странах (где рабочий класс составляет большинство занятого населения) и в международном масштабе, а не в отдельной стране, поскольку капитализм — это мировая система, и социализм в одной стране попросту невозможен.
Здесь мы имеем как минимум два недочёта со стороны П. Федотовой.
Во-первых, К. Маркс никогда не отождествлял социалистическую революцию и социализм, хорошо понимая, что между ними лежит целая историческая переходная эпоха. Поэтому каждая социалистическая революция не может не быть национальной на своём начальном этапе, в то время как социализм (как общественно-экономическая формация) может быть только и исключительно интернациональным.
Если же говорить именно о революциях в их связи с мировым рынком в конкретный момент его развития, то в этом отношении революции 1848 года вполне подтвердили правильность представлений К. Маркса точно так же, как и волна буржуазно-демократических и социалистических революций, последовавших в результате первой мировой войны в Австро-Венгрии, России, Германии, Финляндии, Польше и других странах. Да, эти революции не привели тогда к победе социализма, но они избавили Советскую Россию от похабного Брестского мира, они же позволили большевикам согласиться и на «второй Брест» (имеются в виду переговоры Советского руководства с американским полковником Буллитом в начале 1919 года об окончании гражданской войны ценой раздела России на две части, о чём В. И. Ленин рассказывал в отчётном докладе ЦК на VIII съезде РКП(б)) и от внешней интервенции, размеры и сроки которой были сильно сокращены благодаря интернациональному движению «Руки прочь от Советской России».
Во-вторых, даже в эпоху домонополистического капитализма К. Маркс и Ф. Энгельс хорошо представляли себе, что начинается революция именно там, где классовые противоречия достигают особой остроты, а вот судьба этой революции решается там, где находится главный оплот мирового рынка. Поэтому в роли своего рода страны-детонатора в расчётах классиков закономерно выступали сначала Франция, а потом Германия, т.е. страны, где капитализм был далеко не самым развитым, а рабочий класс хотя и был развит, но до арифметического большинства ему было ещё очень далеко. А вот в качестве страны-гаранта социалистической революции они писали тогда именно об Англии, исходя при этом из того определяющего места, какое эта страна занимала тогда в иерархии мирового промышленного производства (мастерская мира), а главное — мирового рынка. Если в этом методологическом подходе поменять конкретные страны на переменные, то Великая Октябрьская социалистическая революция, как и целый ряд других аналогичных революций, вполне будут соответствовать этому «уравнению» с учётом изменений в мире, тем более с учётом неравномерности развития в эпоху империализма.
Здесь если и есть вопрос, то совсем не в том, почему революция победила не в Германии или Австро-Венгрии, т.е. в странах, которые тоже считались слабыми звеньями империализма, а именно в слабом звене России, — а скорее в том, почему после этого она так и не победила в наиболее развитых капиталистических странах. Но это особая тема.
«Однако еще никто не объяснил, — пишет П. Федотова, — почему же все-таки социалистические революции и так называемые социалистические режимы возникли на периферии капиталистической системы в аграрно-сырьевых, индустриально малоразвитых, и даже полуфеодальных странах? Россия, Китай, Монголия, Северная Корея, Вьетнам, Куба, Венесуэла — именно там государство взяло на себя социальные функции, осуществляя политику протекционизма, проводя индустриализацию, ликвидируя неграмотность, осуществляя патернализм по отношению ко всему населению». Поставив этот вопрос, П. Федотова видит ответ на него в том, что «Социализм является защитной реакцией именно слабых наций, которые с его помощью укрепляют свой национальный иммунитет» т.е. снижают уровень внутриэтнической конкуренции». «К социализму как политике национальной консолидации вынуждены прибегать всякий раз, — продолжает она далее, — когда нация хочет занять более выгодные позиции в конкурентной борьбе или избежать угрозы внешнего порабощения. Социализм — это инстинкт национального самосохранения, который обостряется в минуты национальной опасности». Вот из этих положений вытекает довольно интересная оценка Русской революции, которая, если верить П. Федотовой, была сильна не своей классовостью, а своей «национальностью» (русскостью»), т.е. обязана своим происхождением не Марксизму вовсе, а именно отходу от Марксизма. «Революция в России была совершенно "правильная". — Утверждает П. Федотова. — И то, что она произошла не "по К. Марксу", нисколько не умаляет её значения. "Отсталость" была не только не помехой революции, а, наоборот, её главной причиной. Русская революция, — продолжает она, — и была вызвана к жизни прежде всего потребностью борьбы с национальной отсталостью. С этой задачей она справилась — и в этом её историческое значение». Далее следуют рассуждения о том, что социализм — это средство снижения внутринациональной конкуренции и самоутверждения нации вообще, особенно такой, как русские. А из этого уже можно вывести некую национальную апологию социализма: если русские (или любая другая угнетаемая нация) вообще хотят выжить и сохранить себя перед лицом империализма, они должны стать социалистами. А отсюда уже недалеко до утверждения, что кто не социалист — тот не русский, т.е. антинациональный элемент, а кто хочет сохранения и развития России и русских, — у того не может быть иного выбора, кроме как стать социалистом. Вот только неясно, как это в корейской нации «северный патриотизм» так долго соседствовал с «южным предательством», т.е. как в одной и той же нации возникли столь разные отношения к преодолению национальной отсталости.
В этих противоречивых утверждениях П. Федотовой безусловно верным является то, что никакая национально-освободительная и антиимпериалистическая борьба не может иметь успеха, пока она не превратится в борьбу за социализм. Верно и то, что без социализма, который один лишь позволяет бросить настоящий вызов проамериканской системе глобализации, — без социализма нельзя уйти от системы, закономерно эту иерархическую глобализацию порождающей. Тут, однако, возникает вопрос о том, может ли вообще социализм быть национальным и если нет, то на какие именно силы должно тогда опираться современное социалистическое движение.
О социализме национальном и интернациональном
Ответ на эти вопросы хочется начать с возражений П. Федотовой в том, что социализм будто бы является средством снижения внутринациональной конкуренции, т.е. оказывается сродни национальному единству. Это утверждение предполагает, что в каждом человеке сидит некое ощущение ответственности за всю свою нацию в целом и что главным социальным интересом каждого является счастье и благоденствие его нации.
Вся история показывает, что с точки зрения даже мещанского, буржуазного сознания (не говоря уже о классовом) это не так. Есть немало совершенно объективных показателей, согласно которым в современной России люди в среднем живут меньше, рождаются реже, учатся хуже, читают меньше, болеют чаще, пьют больше а едят меньше, чем в Советский период, но вот если вы спросите у граждан современной России, лучше им стало жить по сравнению с временами СССР или хуже, то ответы получите самые разные от диаметрально противоположных до неопределённых. Разгадка этого «разброда» в том, что каждый судит о положении всей нации прежде всего по положению своего класса, к которому принадлежит, т.е. измеряет это положение не какими-то абстрактными общенациональными мерками, а прежде всего мерками своего класса, сословия или социального слоя, к которому принадлежит. Если же человек не может ответить на этот вопрос определённо, а высказывается в том духе, что тогда было плохо одно, а сегодня другое, — то это свидетельствует только о том, что у такого человека неопределённое классовое сознание, т.е. он в одно и то же время мыслит себя и в качестве рабочего (в широком смысле слова), и в качестве мелкого собственника.
Никакие индустриальные успехи СССР не могли побудить, например, замечательного русского писателя И. А. Бунина и других дворянских писателей отказаться от тоски по утраченной России, так как они со своей классово-сословной точки зрения не могли мыслить Россию иначе как дворянскую (т.е. только как Россию «дворянских гнёзд» и патриархальной деревни), каких бы успехов эта Россия не добилась в развитии образования, науки, культуры или промышленности как рабоче-крестьянское социалистическое государство, где для их «дворянских гнёзд» и прочих старых порядков уже не было места. Точно так же и современные «новые русские» и те, кто пока находятся под их идейным влиянием, никогда не согласятся с вами в том, что в России стало хуже. Вы можете сколько угодно твердить им о сокращении срока жизни в результате увеличения смертности и сокращения рождаемости, об ухудшении здоровья нации и о сокращении средних цифр потребления продуктов на душу населения. Их ваши доводы не тронут, ибо в пределах их класса и близких к нему социальных групп положение с потреблением, здравоохранением, деторождением и т.д. обстоит с точностью до наоборот. А потому взывать к ним с общенациональных позиций — это всё равно, что убеждать наркомана во вреде наркотиков доводами о вреде этих наркотиков для его здоровья в самый пик его наркотического опьянения. Поэтому торжество социализма в современной России будет зависеть не от готовности новых российских буржуев и империалистов к восприятию общенациональных интересов, а совсем наоборот: от готовности пролетариата осознать свои классовые интересы как общенациональные и навязать их крупной и не очень крупной буржуазии в порядке пролетарской диктатуры точно так же, как сегодня эта самая буржуазия навязывает трудящимся свои классовые интересы в рамках своей буржуазной диктатуры, классовая сущность которой не меняется от политической её формы.
Я никогда не забуду разговора с одним молодым человеком, которому пришлось слушать разговоры коммунистов и патриотов о развале промышленности, об упадке науки, о детской беспризорности и о фактической утрате национального суверенитета России. «Зачем мне эта наука и зачем мне эта промышленность, — спросил меня этот молодой человек, — если с меня как с предпринимателя на всё на это нужно деньги брать? Если за это никто не платит, то, стало быть, оно никому и не нужно». Что же до независимости и обороны, то, по его мнению, независимость от американцев выгодна только коммунистам, которые спят и видят свой социализм. Американцы же призывают всех обогащаться, что ему лично куда интереснее и симпатичнее, чем суверенитет и независимость его национального государства, которые вполне могут обернуться для него конфискацией всей его благоприобретённой собственности. Мне трудно было отказать этому молодому человеку в цельности и последовательности его классовой точки зрения, которую он лично понимал и осознавал куда лучше, чем многие радетели об общенациональном не говоря уже о широких массах трудящихся. Это, кстати, был типичный представитель периода первоначального накопления капитала, когда «новые русские» первой волны кроме своей собственности больше ничего и знать не хотели. Современная Россия — это уже страна хоть и молодого, но жадного и хищного империализма, который, будучи сам зависимым от империалистов США и Западной Европы, тем не менее активно стремится к экономической экспансии и к эксплуатации трудящихся бывших советских республик. Такой империализм уже понял и значение суверенитета, и роль вооружённых сил, и необходимость определённой идеологии вплоть до новой концепции истории, но это уже другая тема.
Помню также, как в момент нападения США на Ирак бывший мэр Москвы Г. Попов высказался в том духе, что вот замечательно, что есть у нас США в роли мирового жандарма, ибо если коммунисты вдруг попытаются снова прорваться к власти, этот жандарм придёт и к нам и наведёт у нас настоящий порядок. Тоже чёткая классовая точка зрения. Причём характерно, что такие люди любят ссылаться на демократию и на волю большинства, но как только возникает хоть малейшая возможность «ошибки» этого большинства, самые последовательные буржуи типа К. Борового или А. Чубайса совершенно не смущаясь говорят, что эта «ошибка» будет чревата гражданской войной, которую они за свои классовые интересы развяжут немедленно. Вот эти люди обладают классовым сознанием своих интересов и отстаивают их тем успешнее, что чётко и ясно ставят эти свои классовые интересы над национальными, . Они потому и добиваются своих целей, что чётко и определённо навязывают нации свои классовые порядки, т.е. подчиняют себе нацию вместо того, чтобы «снижать уровень внутринациональной конкуренции».
Помню и то, как сам я стоял в 1999 году вместе с моими итальянскими товарищами в итальянском порту Чевитавеккия и наблюдал, как в этот порт приезжали «новые русские». Народ сбежался поглазеть на эту диковинку. Лично мне зрелище интересным не показалось: роскошный белый кадиллак, чрезмерные чаевые вместе с грубым матом, безвкусно разряженные и размалёванные женщины, явная, напоказ, наглость и безмерное чувство превосходства, - словом всё то, к чему мы так привыкли. Но итальянцы были поражены и долго удивлялись, как это в такой бедной стране, которая вся тогда была в долгах как в шелках, живут такие богатые и наглые сеньоры. Смотрел я тогда на этих «сеньор» и думал: неужели же я с ними одной нации? Мои итальянские товарищи говорили, конечно, на другом языке, у них были другие привычки, другой темперамент, другая кухня и ещё много чего, но я понимал их, а они меня куда лучше, чем те «новые русские», с которыми меня так много должно было связывать в единую национальную общность «россиян».
Я это всё только к тому, что некий национальный интерес сегодня — это чем дальше, тем больше фикция, а потому опираться на него в политической и в классовой борьбе, в том числе и в борьбе за социализм, в высшей степени ошибочно. Любое национальное единство никогда не обеспечивалось некими абстрактными намерениями привести всех граждан нации или государства к общему знаменателю. Это единство достигалось политической волей, социальной диктатурой правящего класса, который в разных формах заставлял всю нацию жить именно по своим законам, или волей лидера (монарха), который был готов железной рукой сломать сопротивление правящей элиты и вести свою нацию к новым завоеваниям или реформам ценой любых жертв и потерь, и прежде всего жертв своей же нации. И только либо железная воля монарха типа Ивана IV (Грозного) или Петра Великого или же лидера типа Бисмарка или Гитлера, либо прочная классовая диктатура способны обеспечить то «единство», какое необходимо либо для новых завоеваний и господства в прошлом, либо для выживания нации в современных условиях глобализации в наши дни, когда глобализация = американизация. По этой причине социализм как движение может и должен опираться не столько на угнетённые и эксплуатируемые нации, сколько на угнетённые и эксплуатируемые классы, и прежде всего на современный пролетариат, единственно способный довести борьбу с капитализмом и империализмом до социалистического конца, т.е. сделать социализм интернациональным и необратимым. Так, например, судьба русских и других народов России зависит сегодня прежде всего от того, будут ли русские нацией олигархов, чиновников и мелких торговцев, бомжей и атомизированных маргиналов, которыми так легко манипулировать, или же нацией рабочих, крестьян, учёных и специалистов своего дела, способных к профессиональному и классовому объединению в борьбе за свои профессиональные и коренные классовые интересы, высшим из которых как раз и является научный социализм.
А теперь давайте задумаемся о том, может ли вообще национальный социализм быть жизнеспособным в современных условиях. Да, у нас есть героические примеры Кубы и КНДР, и солидарность с народами этих стран является общим делом всех коммунистов и просто прогрессивных людей независимо от их политических взглядов. Но каково же отношение, например, идей «Чучхе»2 к научному социализму?
С вершины нашего исторического опыта приходится признать, что национальный социализм уже невозможен и он становится всё менее возможным в будущем по следующим трём фундаментальным причинам.
Во-первых, социализм — это не просто мобилизация национальных ресурсов + социальная справедливость, социализм — это наиболее полное, всестороннее и гармоничное развитие каждого члена общества, являющееся условием свободного развития всех, которое достижимо только на основе развитой общественной собственности и народовластия, появляющихся в начале в форме диктатуры пролетариата. Именно это свободное развитие и является главной целью и основным экономическим законом социализма. Но может ли этот закон выполнятся в государстве, живущем в условиях осаждённой крепости? В условиях враждебного окружения главным становится не этот закон, а принцип выживания, и если ради этого принципа нужно от закона отступить, социалистическое государство будет вынуждено это сделать, неизбежно тормозя тем самым развитие социализма как системы общественных отношений за счёт усиления и укрепления обороноспособности, «державы», военной промышленности, армии и флота. Основной экономический закон при этом объективно может соблюдаться лишь постольку, поскольку на него остаются ресурсы после гонки вооружений, в которой молодое социалистическое государство должно не отставать от мирового империализма и ещё какого-нибудь гегемонизма.
Во-вторых, социализм не мыслим без самых современных и передовых производительных сил, без передовой науки и техники, а одним из условий этого прогресса является разделение труда, или всемирный социалистический кооператив. Если же социалистическое государство будет исповедовать идеологию «опоры на собственные силы», как это делает КНДР в силу целого ряда объективных условий и субъективных обстоятельств, то такое исключение страны из процесса мирового разделения труда неизбежно обернётся колоссальными растратами созидательного труда, которые сведут к нулю многие созидательные возможности социализма. Примером таких растрат может быть КНДР, где люди работают может быть даже более интенсивно, чем в Южной Корее, но поскольку они фактически вынуждены дублировать в своей стране всю мировую экономику, конечный результат этого труда представляется обывателю меньше, чем «южнокорейское» чудо, при котором Южная корея находится в постоянной и всё возрастающей зависимости от мировой конъюнктуры, хотя благодаря участию во всемирном разделении труда при всей его несправедливости (неэквивалентности обмена) даже трудящиеся в Южной Корее нередко имеют более высокий уровень жизни, чем свободные от эксплуатации граждане КНДР.
И, в-третьих, социализм — это обязательно поголовное участие всех трудящихся в управлении государством, это постепенное отмирание государства, это вооружение народа вплоть до полной победы коммунизма вместо профессиональной армии. Однако для реального участия в управлении государством, даже для того, чтобы просто учиться им управлять, трудящимся как минимум нужна вся полнота экономической и социальной информации, полная открытость всех дискуссий и самых разных точек зрения. А может ли такая полнота и открытость вообще быть в условиях осаждённой крепости, когда не просто опасно выдавать эту информацию врагу, а иногда его даже приходится специально обманывать, как это пытался делать Н. С. Хрущёв в вопросе о ядерном потенциале СССР. В результате поголовное участие в управлении либо профанируется, либо откладывается до коммунизма, а вместе с ним и ликвидация разделения на управляющих и управляемых. При этом управляющие рано или поздно начинают осмысливать свои социальные корпоративные интересы и стремиться к тому, чтобы из управляющих общественной собственностью превратиться в частных собственников, т.е. поменять свой контроль над общественной собственностью на присвоение этой самой собственности и тем самым превратиться из слоя «социалистических бюрократов» в общественный класс настоящих капиталистических буржуев.
Общество, ограниченное в этих трёх отношениях, конечно можно назвать «социализмом», но как его не называй, а придётся всё-таки признать, что этот «социализм» весьма существенно отличается от научного социализма К. Маркса и В. И. Ленина. Подобно тому, как не только утопический социализм, но и грубый, казарменный коммунизм (например, Г. Х. Вейтлинга) существовали, существуют и будут существовать рядом с научным социализмом К. Маркса и В. И. Ленина, были и будут революции и порожденные ими «социализмы», далёкие от научного социализма. Отдельные модели такого социализма, каждая из которых будет опираться «на свои собственные силы», могут существовать довольно долго, но до полной и окончательной победы, о которой говорил В. И. Ленин, такому «социализму» будет очень и очень далеко.
Так в чём же причины реставрации капитализма?
И здесь мы подходим к пониманию причин капиталистической реставрации в СССР и других социалистических странах. П. Федотова ставит интересмный вопрос о том, как вообще соотносится поражение СССР с поражением социализма. Остроумно и убедительно отвергая буржуазно-либеральные домыслы о том, будто бы социализм в лице СССР проиграл капитализму, или что социализм проиграл потому, что не смог-де обеспечить уровень жизни, она даёт на этот вопрос ответ не менее спорный. Рассматривая национальное не как форму проявления социального, а, напротив, социальное как следствие национального, она утверждает, будто бы в поражении СССР и стран восточной Европы виноват не социализм, а притупление национального сознания. «Если спившаяся нация во главе со спившимися лидерами утрачивает все — не только ум, честь и совесть, но даже инстинкты, кроме половых, — пишет она, — то в этом виновата только она сама, а не К. Маркс и Ф. Энгельс. Политическое невежество, политическое легковерие, политическая апатия, политический маразм характеризовали поведение как "верхов", так и "низов". Возможно, социализм, создавший ощущение безопасности и социального комфорта, и был в какой-то степени повинен в притуплении инстинкта национального самосохранения, но в столь масштабной и длительной утрате национальной ответственности нация должна винить только саму себя. Никто не обязан решать за нас наши национальные проблемы», — пишет она.
На это хочется ответить, что поражение СССР и его союзников действительно не имеет ничего общего с научным социализмом как теорией, ибо оно стало возможным не из-за применения этой теории, а, напротив, благодаря проникновению в среду партийно-государственного руководства чуждых этой теории ревизионизма и оппортунизма в виде идей рыночной экономики и буржуазной демократии. Вот именно эти ревизионистские идеи, собственно, и потерпели поражение в качестве лекарства для социализма.
Но этот отход от социализма сам по себе не с неба свалился. Он стал закономерным результатом той ограниченности социализма национальными рамками, о которой уже было сказано выше, т.е. именно результатом той его национальной ограниченности, когда ограниченные в социалистическом отношении производственные отношения Советского общества вели к усилению и консервации переходных элементов надстройки, а те в свою очередь тормозили переход от формального обобществления к реальному, т.е. по существу развитие не просто переходных, а именно зрелых социалистических производственных отношений, отодвигая решение основных социалистических задач в далёкое розовое коммунистическое будущее. Именно эта ограниченность и привела к созданию в Советском обществе сначала определённых условий, а потом и тех социальных сил, которые сначала были заинтересованы в торможении социализма, — в консервации переходного состояния таких важнейших сторон Советского общества, как обобществление, которое из формального так и не стало реальным, и как Советская демократия, которая из власти трудящихся, осуществляемой через тонкий слой трудящихся, так и не превратилась во власть трудящихся, осуществляемую через самих трудящихся, — а потом и в превращении себя в новых собственников и полных хозяев жизни. В результате выход социализма за пределы одного государства не стал его интернационализацией. В одних странах он стал прямым продолжением советской модели с определённым своеобразием, а в других (Албания, Югославия, Китай, Северная Корея) — сложились такие же национально ограниченные «социализмы», которые стремились не к объединению в одно интернациональное целое, а к обособлению, соперничеству и навязыванию всему миру своих национальных особенностей в качестве общих закономерностей. Причины буржуазной контрреволюции конца прошлого века носят, таким образом, отнюдь не субъективный характер, как утверждает П. Федотова, а объективный и закономерный (хотя отнюдь не неизбежный) характер, обусловленный в конечном итоге национальной и социально-экономической ограниченностью «реального социализма» в вышеизложенном смысле. И если Ф. Энгельс даже в отношении Великой французской буржуазной революции подчёркивал, что её национальный характер, национальная ограниченность была источником её слабости, то это ещё более верно в отношении вышеупомянутых социалистических революций, в том числе и Октябрьской революции в России.
Именно поэтому современному российскому пролетариату нужен не новый блок с «национальной буржуазией», т.е. с той частью буржуазии, которая заинтересована в максимальной изоляции России от внешнего рынка, и не новый «национальный мир», а прочный союз с революционными рабочими профсоюзами и антиимпериалистическими движениями как Запада, так и Востока, чтобы в этом общем объединении против интернационального капитала окончательно похоронить все реакционные национальные и цивилизационные различия.
Мировой капитал вряд ли удастся победить, если трудящиеся каждой нации будут выступать против него поодиночке. Интернациональный капитал может быть побеждён только новым революционным интернационалом, способным ради такой победы преодолеть все виды оппортунизма вплоть до национального. Проамериканская глобализация породила огромный потенциал социального протеста, который нашёл в движении антиглобалистов лишь частичное и далеко не самое последовательное выражение. Этот потенциал может проявиться как в общей борьбе против империализма, так и в попытках обособления и изоляции национальных рынков под национальными лозунгами, — как в общем объединении пролетариев и трудящихся в этой борьбе, так и в обособлении каждого национального отряда, встающего на тупиковый путь создания национальных фронтов, что безусловно является реакционным. Приходится признать, что при всей реакционности американского империализма последнее реакционно, а первое — единственно прогрессивно.
Вот почему так важно сегодня обсуждать поставленные выше проблемы, чтобы на новом витке грядущих социалистических революций не наступить ещё раз на те же национальные грабли.
Да, больно смотреть, когда вымирают народы и исчезают цивилизации, но в то же время чем дальше развиваются мировые производительные силы, тем более очивидным становится то обстоятельство, что спасти их может только организованный пролетариат и новая интернациональная социалистическая революция. И в такой момент, как сегодня, когда многие партии, называющие себя коммунистическими или левыми вроде КПРФ, переносят основной центр в своей пропаганде на национальный вопрос, особенно важно заявить, что есть и другая коммунистическая партия — Российская коммунистическая рабочая партия - Революционная партия коммунистов (РКРП-РПК), которая открыто декларирует в своей Программе необходимость нового коммунистического интернационала.
Сегодня человечество совсем не то, что в начале XX века. Классовые противоречия, к которым нужно отнести и новые формы неоколониализма под видом глобализации, в наши дни куда сильнее и острее, чем 100 лет назад, как бы ни старались разные Хантингтоны спрятать от нас эти противоречия под видом «войны цивилизаций» и других теорий того же сомнительного качества. Сильно вырос и мировой пролетариат, если воспринимать его не только по-старому в виде класса чисто промышленных рабочих, но и в качестве своего рода «совокупного рабочего», т.е. как весь производительный класс, создающий прибавочную стоимость современной буржуазии, причём вырос именно в общемировом масштабе. Огромное значение имеет и усвоение опыта и уроков социалистических революций прошлого века, опыта побед и поражений. И хотя все эти и многие другие факторы пока выходят на поверхность далеко не везде, рано или поздно они обернутся новым наступлением социалистических революций, которые будут глубже и пойдут дальше, чем революции прошлого века. Они «доделают» то дело Великого октября, которое не удалось доделать нашим предшественникам. В таком революционном движении будет место и для национального, так как пролетарский интернационализм - это отнюдь не национальный нигилизм, — это всемирное единение национальной гордости трудящихся всех наций, понимаемой в пролетарском духе сохранения всего лучшего и прогрессивного, что есть в культуре каждого народа, и что станет при социализме достоянием не только представителей данной нации, но и всего мира.
январь 2008 г.
С. А. Новиков
1 Речь идёт о научной конференции, которая проходила в декабре 2006 г. в Институте экономики РАН. Отчёт об этой конференции был опубликован в первом номере журнала «Альтернативы» за 2007 г.
2 "Чучхе" - в переводе самобытность, общество, называемое "рай на земле" ("социализм корейского типа").
имхо.