anarh
15-05-2009 20:16:58
Эта беседа с главой издательства "Ad Marginem" состоялась в рамках проекта "Новые левые". Однако выводы, к которым пришел Александр ИВАНОВ, оказались весьма своеобразны и фактически перевернули заявленную тему, превратившись в любопытные размышления о русской особости и месте России в сегодняшнем глобальном мире.
До всякого выбора левой или правой позиции существует некая органика жизни. И когда ты анализируешь эту органику жизни, то начинаешь ориентироваться на почти телесные ощущения жизни. Понимаешь, что ты не чужой человек на вещевом рынке или тебе не противно ездить в метро. Хотя есть люди среди интеллигенции, которым не нравится метро и которые стремятся себя отделить от среды, которую я бы обозначил как среду простонародной демократической жизни. Такая особая антропологическая генерация появилась, например, в позднесоветские времена в районе метро "Аэропорт". Интеллигенция, у которой были сильны идеалы протеста, эстетического инакомыслия. Она ориентировалась на свою географическую близость к Шереметьеву.
Но несмотря на разные протестные структуры, можно сказать, что за годы советской власти этот общедемократический уровень опыта — в каждом живущем русском так или иначе был представлен. И вопрос левого и правого должен исходить из этого опыта жизни, который не является ни левым, ни правым, ни плохим, ни хорошим. Просто есть некий факт, которому все русские так или иначе принадлежат, и даже не только русские, но и все те, кто застали Советский Союз. Без понимания этого уровня жизни, принадлежности к нему, никакие различия на левое и правое ничего не объясняют. Грубо говоря, я могу себя называть левым или либералом, правым или фашистом, но есть момент, когда все эти различия утыкаются в один общий корень. И этим общим корнем является то, что я назвал простонародной демократической тканью жизни. Посему выбор между левым и правым носит не вполне рефлексивный характер. Это выбор, скорее связанный со структурой твоего личного опыта жизни, какой-то ежедневной практикой. Этот общий демократизм подавляющего большинства слоев населения сегодняшней России делает проблему левизны менее тривиальной. Оказывается, что сложившиеся за годы Советской власти структуры повседневной жизни — они, хоть и отходят в прошлое, но остаются ядром, на котором и возникают различные виды идеологических столкновений. Для меня проблема деления на левое и правое менее существенна, чем проблема рефлексии, осознания — принадлежишь ли ты к простонародной жизни или нет. Если нет, тогда проблема твоей идеологической позиции выходит для тебя на первый план. Если принадлежишь, то тогда можно сказать, что ты стихийно и не левый, и не правый. Но носитель таких демократических чувств. При этом не надо путать с демократией, я говорю о демосе как о структуре такой повседневной простонародной жизни. От этого фундамента все зависит. Деление на левое и правое связано исторически с возникновением структур буржуазной жизни, структур гражданского общества и идеологическими различиями, которые в России не сформированы до конца. В России до сих пор продолжается борьба между структурами общедемократической жизни, в которых, с одной стороны, существуют ценности равенства, справедливости, и в то же время, ценности, принадлежащее к правому спектру сознания, — патриархально-консервативные. Этот странный коктейль и представляет тот мир, для которого различение правого и левого несущественно. Оно не играет фундаментальной роли в человеческой жизни. Это выдуманные модели. Я бы поставил под вопрос само это различение. Все равно, что сегодня говорить о моем отношении к феминизму или национализму — это выдуманные проблемы. Они существуют на достаточно условном уровне человеческой жизни. Не играют существенной роли в том слое опыта, о котором я пытаюсь говорить.
Проблема правого и левого не имеет никакого отношения к такой проблеме, которая в философии называется истиной, а в русском языке называется правдой. Зона истины или зона правды не понимается с помощью различения на левое и правое. С помощью различия мы можем понять что-то в сфере политики, социологии, но не сможем понять самого главного. Того истока, того корня, на котором социальная жизнь в России и строится.
Очень мощным антиподом этого слоя простонародной жизни являются отдельные формы политического плана, где различение на левое и правое становится неважным. Это уровень непосредственной власти. В риторике народного самосознания есть понятие правды. Власть тоже к этому, естественно, по-своему стремится. На народном уровне различения нет, на властном оно снимается.
Современная российская власть, бушевского типа, вообще не работает с оппозициями левого и правого. С одной стороны, в США есть борьба демократов — скажем так, относительно левых либералов, и республиканцев — правых консерваторов. А реальная политика Америки — война в Ираке, расширение НАТО— это силовая политика. Здесь не важно: Буш, Клинтон или кто-то еще. Америка — экспансионистская страна, которая не стесняется себя декларировать как силу. Для такого типа силовой политики различение не имеет значения, потому как различение связано с ценностями гражданского общества, соревновательной демократии. На уровне мировой политики подобные ценности не имеют значения. В отношения вступают ничем ни приукрашенные центры прямой силовой политики. Российская власть движется в том же направлении. Путину также не выгодно развивать механизмы гражданского общества, либеральных свобод. Он тоже мыслит в понятиях силы. Современная власть движется к тому моменту, где понятия “левый” и “правый” потеряют свою идеологическую значимость, и перестанут для интеллектуалов выступать в роли какой-то объяснительной модели. То есть наложить известную схему на реальность и что-то в ней понять. Не получается… Скажем, движение антиглобализма возникает как абсолютно левое в традиционном смысле течение. Но когда туда подключаются определенные течения, связанные с интересами определенных этнических групп, то включаются правые элементы. Сегодня антиглобализм представляет из себя такой игровой, мультяшный, но синтез лево-правой идеологии, в котором различение происходит уже по-своему.
На карте мира существует страна, где люди называющие себя правыми на правых не похожи. И левые у нас не левые. Особенно в этом смысле комично характерна художественная среда — Осмоловский, Бренер, которые непрерывно спорят, кто же "настоящий" левый. Это бред. Никаких "настоящих" левых в России не было и не будет.
Это имитационная формация, пытающаяся создать нечто подобное структурам западной левизны, и совершенно не учитывающая как среду, так и, по большому счету, реальность.
Самый европеизированный русский человек на самом великосветском приеме где-нибудь в Лондоне вдруг понимает, что он отличается от остальных. На самой грани его европейского лоска и проявляется его автохтонность. Или парадокс наших "правых". Ребята объявили себя правыми. Стали ездить в Куршавель, обедать в дорогих кабаках и одеваться в бутиках. Однако, когда они собираются вместе, то одеваются в треники, пьют недорогой портвейн и поют песни Окуджавы. Наши "правые" выглядят как не правые. Я смотрю на Столыпина и понимаю: этот человек может быть правым, он антропологически правый. А Немцов и Хакамада — бывшие советские ИТРовцы, ездившие в детстве в пионерлагеря. И их попытки сегодня откусить кончик сигары, налить в бокал дорогой мускат, как правило, неудачны. Людей, которые в России могли это мастерски делать, пока, к счастью, нет.
Общество у нас по прежнему автохтонно. И пока сохраняется эта автохтонность — право-левые различия не существенны, они не выражают никакой реальной силы.
Главный урок, который всем дан, что за нашу автохтонную зону не нужно переживать. В ее отношении мы занимаем абсолютно не критичную, не интеллектуалистскую позицию. Наша автохтонность фундаментальна, онтологична. Это зона глобального неразличения. Структуры различия не существуют. Везде есть некая живая жизнь русского тела. В этом я убедился в прошлогодней поездке в Вологду. И автохтонные проявления сохраняются при абсолютно любой ситуации. Либеральные реформы девяностых годов, не принявшие в расчет формы автохтонной жизни, потому и окончились неудачей.
Подобная невключенность России в жесткий контекст левого-правого и представляет собой очень серьезный вызов современному миру. Этот вызов существует как неосознанный факт существования России. С точки зрения девятнадцатого века, мое сегодняшнее сознание как русского человека странно — я утром встану правым, к середине дня резко полевею, а к полночи снова стану правым. И все эти понятия правого-левого надо несколько подвешивать. В матрицу глобализма сегодня не попадают индивиды, которые несут в себе это право-левое противоречие как живую составляющую.
http://chaosss.ru/xaoc/marginem.html
До всякого выбора левой или правой позиции существует некая органика жизни. И когда ты анализируешь эту органику жизни, то начинаешь ориентироваться на почти телесные ощущения жизни. Понимаешь, что ты не чужой человек на вещевом рынке или тебе не противно ездить в метро. Хотя есть люди среди интеллигенции, которым не нравится метро и которые стремятся себя отделить от среды, которую я бы обозначил как среду простонародной демократической жизни. Такая особая антропологическая генерация появилась, например, в позднесоветские времена в районе метро "Аэропорт". Интеллигенция, у которой были сильны идеалы протеста, эстетического инакомыслия. Она ориентировалась на свою географическую близость к Шереметьеву.
Но несмотря на разные протестные структуры, можно сказать, что за годы советской власти этот общедемократический уровень опыта — в каждом живущем русском так или иначе был представлен. И вопрос левого и правого должен исходить из этого опыта жизни, который не является ни левым, ни правым, ни плохим, ни хорошим. Просто есть некий факт, которому все русские так или иначе принадлежат, и даже не только русские, но и все те, кто застали Советский Союз. Без понимания этого уровня жизни, принадлежности к нему, никакие различия на левое и правое ничего не объясняют. Грубо говоря, я могу себя называть левым или либералом, правым или фашистом, но есть момент, когда все эти различия утыкаются в один общий корень. И этим общим корнем является то, что я назвал простонародной демократической тканью жизни. Посему выбор между левым и правым носит не вполне рефлексивный характер. Это выбор, скорее связанный со структурой твоего личного опыта жизни, какой-то ежедневной практикой. Этот общий демократизм подавляющего большинства слоев населения сегодняшней России делает проблему левизны менее тривиальной. Оказывается, что сложившиеся за годы Советской власти структуры повседневной жизни — они, хоть и отходят в прошлое, но остаются ядром, на котором и возникают различные виды идеологических столкновений. Для меня проблема деления на левое и правое менее существенна, чем проблема рефлексии, осознания — принадлежишь ли ты к простонародной жизни или нет. Если нет, тогда проблема твоей идеологической позиции выходит для тебя на первый план. Если принадлежишь, то тогда можно сказать, что ты стихийно и не левый, и не правый. Но носитель таких демократических чувств. При этом не надо путать с демократией, я говорю о демосе как о структуре такой повседневной простонародной жизни. От этого фундамента все зависит. Деление на левое и правое связано исторически с возникновением структур буржуазной жизни, структур гражданского общества и идеологическими различиями, которые в России не сформированы до конца. В России до сих пор продолжается борьба между структурами общедемократической жизни, в которых, с одной стороны, существуют ценности равенства, справедливости, и в то же время, ценности, принадлежащее к правому спектру сознания, — патриархально-консервативные. Этот странный коктейль и представляет тот мир, для которого различение правого и левого несущественно. Оно не играет фундаментальной роли в человеческой жизни. Это выдуманные модели. Я бы поставил под вопрос само это различение. Все равно, что сегодня говорить о моем отношении к феминизму или национализму — это выдуманные проблемы. Они существуют на достаточно условном уровне человеческой жизни. Не играют существенной роли в том слое опыта, о котором я пытаюсь говорить.
Проблема правого и левого не имеет никакого отношения к такой проблеме, которая в философии называется истиной, а в русском языке называется правдой. Зона истины или зона правды не понимается с помощью различения на левое и правое. С помощью различия мы можем понять что-то в сфере политики, социологии, но не сможем понять самого главного. Того истока, того корня, на котором социальная жизнь в России и строится.
Очень мощным антиподом этого слоя простонародной жизни являются отдельные формы политического плана, где различение на левое и правое становится неважным. Это уровень непосредственной власти. В риторике народного самосознания есть понятие правды. Власть тоже к этому, естественно, по-своему стремится. На народном уровне различения нет, на властном оно снимается.
Современная российская власть, бушевского типа, вообще не работает с оппозициями левого и правого. С одной стороны, в США есть борьба демократов — скажем так, относительно левых либералов, и республиканцев — правых консерваторов. А реальная политика Америки — война в Ираке, расширение НАТО— это силовая политика. Здесь не важно: Буш, Клинтон или кто-то еще. Америка — экспансионистская страна, которая не стесняется себя декларировать как силу. Для такого типа силовой политики различение не имеет значения, потому как различение связано с ценностями гражданского общества, соревновательной демократии. На уровне мировой политики подобные ценности не имеют значения. В отношения вступают ничем ни приукрашенные центры прямой силовой политики. Российская власть движется в том же направлении. Путину также не выгодно развивать механизмы гражданского общества, либеральных свобод. Он тоже мыслит в понятиях силы. Современная власть движется к тому моменту, где понятия “левый” и “правый” потеряют свою идеологическую значимость, и перестанут для интеллектуалов выступать в роли какой-то объяснительной модели. То есть наложить известную схему на реальность и что-то в ней понять. Не получается… Скажем, движение антиглобализма возникает как абсолютно левое в традиционном смысле течение. Но когда туда подключаются определенные течения, связанные с интересами определенных этнических групп, то включаются правые элементы. Сегодня антиглобализм представляет из себя такой игровой, мультяшный, но синтез лево-правой идеологии, в котором различение происходит уже по-своему.
На карте мира существует страна, где люди называющие себя правыми на правых не похожи. И левые у нас не левые. Особенно в этом смысле комично характерна художественная среда — Осмоловский, Бренер, которые непрерывно спорят, кто же "настоящий" левый. Это бред. Никаких "настоящих" левых в России не было и не будет.
Это имитационная формация, пытающаяся создать нечто подобное структурам западной левизны, и совершенно не учитывающая как среду, так и, по большому счету, реальность.
Самый европеизированный русский человек на самом великосветском приеме где-нибудь в Лондоне вдруг понимает, что он отличается от остальных. На самой грани его европейского лоска и проявляется его автохтонность. Или парадокс наших "правых". Ребята объявили себя правыми. Стали ездить в Куршавель, обедать в дорогих кабаках и одеваться в бутиках. Однако, когда они собираются вместе, то одеваются в треники, пьют недорогой портвейн и поют песни Окуджавы. Наши "правые" выглядят как не правые. Я смотрю на Столыпина и понимаю: этот человек может быть правым, он антропологически правый. А Немцов и Хакамада — бывшие советские ИТРовцы, ездившие в детстве в пионерлагеря. И их попытки сегодня откусить кончик сигары, налить в бокал дорогой мускат, как правило, неудачны. Людей, которые в России могли это мастерски делать, пока, к счастью, нет.
Общество у нас по прежнему автохтонно. И пока сохраняется эта автохтонность — право-левые различия не существенны, они не выражают никакой реальной силы.
Главный урок, который всем дан, что за нашу автохтонную зону не нужно переживать. В ее отношении мы занимаем абсолютно не критичную, не интеллектуалистскую позицию. Наша автохтонность фундаментальна, онтологична. Это зона глобального неразличения. Структуры различия не существуют. Везде есть некая живая жизнь русского тела. В этом я убедился в прошлогодней поездке в Вологду. И автохтонные проявления сохраняются при абсолютно любой ситуации. Либеральные реформы девяностых годов, не принявшие в расчет формы автохтонной жизни, потому и окончились неудачей.
Подобная невключенность России в жесткий контекст левого-правого и представляет собой очень серьезный вызов современному миру. Этот вызов существует как неосознанный факт существования России. С точки зрения девятнадцатого века, мое сегодняшнее сознание как русского человека странно — я утром встану правым, к середине дня резко полевею, а к полночи снова стану правым. И все эти понятия правого-левого надо несколько подвешивать. В матрицу глобализма сегодня не попадают индивиды, которые несут в себе это право-левое противоречие как живую составляющую.
http://chaosss.ru/xaoc/marginem.html
может, если уж так стремает с "коммунизма", прости Госп-ди, то уместнее говорить о приемлимости как "правых", так и "левых". Разумеется, исключая всю нацистскую и совковую поебень?