Кащей_Бессмертный
14-12-2007 19:09:57
БЕЗОПАСНЫЕ РЕВОЛЮЦИОНЕРЫ
Своеобразным зеркальным отражением торжества «нового реализма» является расцвет всевозможных леворадикальных сект. Эти группы, по сути, совершенно безопасны для системы, ибо неспособны не только подорвать ее функционирование, но и возглавить сколько-нибудь серьезное массовое движение.
«Квазиреволюционеры существуют ровно столько времени, — писал Александр Тарасов в книге «Революция не всерьез», — сколько существуют революции. Они морочат всем — и своим, и чужим — голову, путаются под ногами у революции, отравляют общественную атмосферу мелким честолюбием, своим сектантством, мещанской трусостью или же мелкобуржуазным авантюризмом, склочничеством, догматизмом, демагогией, умственной ограниченностью — кто чем может, тот тем и отравляет. Словом, виснут на ногах у революционного субъекта в периоды революционного подъема, паразитируют на революции в дни успехов и побед, сеют панику и неуверенность в годы реакции» [1].
Наиболее активны среди ультралевых всегда были анархистские и троцкистские группы, однако после крушения официального коммунистического движения начали плодиться и такие же точно сталинистские секты, которые неожиданным образом воспроизвели изрядную часть политической культуры троцкизма [2]. Хотя подобные организации ведут острую борьбу между собой, их идеология и аргументация обычно поразительно схожи.
Основным принципом сектантства является объявление себя единственными «настоящими» революционерами. Показательно, что наибольшее развитие политические секты получают именно в эпоху реакции. На фоне идеологической катастрофы, переживавшейся левым движением после 1989 года, неизбежно возникал соблазн подобной политики. Революционные секты оказывались своего рода «хранителями огня», защитниками традиции, героями заведомо безнадежного сопротивления. И в этом смысле играли не только негативную, но, до известной степени, и позитивную роль. Однако в начале 2000-х годов, когда обстановка в мире стала меняться, обнаружилась и оборотная сторона медали.
Любая сектантская группа постоянно говорит о своей революционности. Но это революционеры без революции. О том, кто в самом деле является революционером, а кто нет, окончательно судить может только история. Мы называем Ленина, Троцкого или Мао великими революционерами не потому, что нам нравятся их взгляды, а потому, что они на практике участвовали в великих революциях. Практическим деятелем революции был и молодой Сталин, что мы должны признать независимо от того, как мы относимся к той роли, которую он играл, начиная с 1920-х годов. И если бы, например, Троцкий не сумел выбраться из Америки и принять участие в событиях 1917 года в Петрограде, то независимо от его теоретического наследия он вряд ли занял бы место в пантеоне великих революционных деятелей.
Самопровозглашенные революционеры, возглавляющие леворадикальные секты, напротив, никак не связывают оценку своей деятельности с политической практикой. Идеология, с их точки зрения, является оправданием самой себя.
Поскольку главное обоснование существования сектантской группы состоит в том, что она является единственным настоящим и последовательным носителем революционной идеи (нас мало именно потому, что мы самые-самые лучшие), то наличие других марксистских и революционных групп является для сектанта прямо-таки личным оскорблением, посягательством на смысл его жизни. Потому основные силы тратятся именно на борьбу против других левых, и в первую очередь — против революционных левых. Чем радикальнее та или иная группа, тем больше ненависти она вызывает у соперников (соответственно, прочие революционные секты являются не просто идейными противниками, но порождением тьмы, воплощением зла, дьявольским соблазном, отвращающим людей от света истинной веры). Невозможно даже на секунду допустить, что на свете есть кто-то, занимающий более левые, более жесткие позиции. В результате изрядная часть времени уходит на то, чтобы не только обосновать свою непревзойденную левизну и неповторимую революционность, но и на то, чтобы продемонстрировать несостоятельность аналогичных претензий всех остальных. Если конкурирующая группа тоже называет себя марксистской, коммунистической или троцкистской, то недостаточно объяснить имеющиеся политические различия, надо доказать своим сторонникам и слушателям, что все революционные претензии иных групп суть прямая ложь, подмена, демагогия, а то и прямая провокация. Лучше всего, если удается обвинить соперничающие группы в сотрудничестве со спецслужбами, продажности и работе на империализм.
Итак, все революционеры из соперничающей организации на самом деде не революционеры вовсе, а «злостные оппортунисты», «враги рабочих», «агенты буржуазии». Чем больше схожи выдвигаемые различными группами лозунги, тем больше сил требуется для полемики. И тем более она становится лживой, агрессивной и демагогической. «Поддержание огня» в сектантской группировке требует от ее лидеров развития в себе всех самых худших человеческих качеств, какие только могут сложиться у людей, занимающихся политикой. Руководители ультралевых групп понемногу становятся похожи на буржуазных и социал-демократических деятелей, только без опыта работы в крупной бюрократической организации. Неудивительно, что когда тот или иной представитель леворадикальной оппозиции, «образумившись», переходит в ряды истеблишмента, он делает там стремительную карьеру.
Оставшиеся «верными» предают его анафеме, не задумываясь ни о причинах предательства, ни о психологических механизмах, сделавших это предательство столь легким и успешным.
Закономерной формой политической борьбы в сектантской среде становится раскол. Малочисленные группы умудряются делиться на удивительно большое количество кусочков, причем повторяют это бессчетное число раз, ставя под вопрос законы математики.
«У сектанта, — писал Грамши, — вызывают воодушевление незначительные факты внутрипартийной жизни, которые имеют для него тайный смысл и наполняют его мистическим энтузиазмом» [3]. Дело в том, что сектантские группы полностью погружены в самих себя, их собственные внутренние проблемы и споры являются абсолютно самодостаточными. Неудивительно, что подобные организации постоянно раскалываются. Ведь любое, даже частное разногласие приобретает масштаб вселенского противостояния, любой спор становится принципиальным, любые тактические различия — стратегическими расхождениями. Невозможность вообще выработать какую-то стратегию делает немыслимыми товарищеские дискуссии о тактике. Любое обсуждение тактики воспринимается как доказательство безнадежного оппортунизма (ведь предполагаются какие-то действия, направленные на сотрудничество с теми или иными идеологически «незрелыми» или вообще «классово чуждыми» силам — к этим же категориям относится и основная масса трудящихся).
Поскольку большая часть сектантских групп принадлежит к троцкистской традиции, ритуальное цитирование Троцкого является для них такой же жесткой необходимостью, как для ортодоксальных коммунистов — ссылки на Ленина. Однако парадоксальным образом характерной чертой всех сектантских объединений является как раз неспособность усвоить идеи Троцкого относительно переходной программы, через которую сиюминутные реформистские требования масс связываются с революционной перспективой. Как подчеркивал Троцкий, путь к свержению капитализма, к перерастанию буржуазно-демократических преобразований в социалистические, предполагает необходимость не просто бороться за власть, но и «вводить все более радикальные социальные реформы» [4]. Это отнюдь не означает, будто основатель IV Интернационала был реформистом или верил в возможность постепенного перерастания капитализма в социализм. Но он понимал, что программа — и власти, и оппозиции — должна быть конкретной и понятной массам.
Дело в том, что любое конкретное требование, взятое отдельно, изолированно от общей стратегии, является реформистским. Революционность программы не в радикализме лозунгов, а в ее комплексном содержании, в ее системности (и стратегической направленности). Лозунги, с которыми большевики взяли власть в 1917 году, были отнюдь не марксистскими. «Мир — народам!» — это пацифизм. «Земля — крестьянам!» — это очевидная уступка мелкобуржуазной идеологии. А лозунг «Фабрики — рабочим!» отдает анархо-синдикализмом. Тем не менее, именно благодаря этим насквозь «неправильным» лозунгам стала возможна величайшая в XX веке революция.
В «Переходной программе» Троцкий указал главную особенность сознания сектантов: «Мост, в виде переходных требований, этим бесплодным политикам вообще не нужен, ибо они не собираются переходить на другой берег. Они топчутся на месте, удовлетворяясь повторением одних и тех же тощих абстракций. Политические события являются для них поводом для комментариев, а не для действий. Так как сектанты, как во обще всякого рода путаники и чудотворцы, на каждом шагу получают щелчки от действительности, то они живут в состоянии вечного раздражения, непрерывно жалуются на «режим» и «методы», и погрязают в мелких интригах. В своих собственных кружках они заводят обыкновенно режим деспотизма. Политическая прострация сектантства лишь дополняет, как тень, прострацию оппортунизма, не открывая никаких революционных перспектив. В практической политике сектанты на каждом шагу объединяются с оппортунистами, особенно центристами, для борьбы против марксизма» [5].
Эффективность левого движения зависит от возможности опереться на реальные настроения масс и подсказывать радикализирующимся трудящимся естественные ответы на уже назревшие в массовом сознании вопросы. Это отнюдь не значит идти за толпой. Но невозможно и оставаться в стороне с «идеально правильными» формулировками, которые никто не собирается слушать.
Естественно, та часть левого движения, которая ведет непосредственную борьбу за массовое сознание, оказывается обвиненной в реформизме, ревизионизме и всех возможных грехах. Война против всех других левых является главной формой политической деятельности сектантов. Но особую ненависть вызывают у них организации, которые, обращаясь к реформистски настроенным массам, стараются повернуть эти массы дальше влево, к антикапиталистической перспективе. С точки зрения сектантского сознания, именно такие политические проекты особенно опасны: с одной стороны, они ставят под вопрос «чистоту» революционной программы, заменяя ее «переходными» лозунгами, а с другой — тем, что они, в отличие от сект, способны добиться успеха, в том числе на поприще конкретной борьбы против системы.
Разумеется, сектантская левая не отказывается от работы с массами. Понимая, что массового движения на собственной основе им не создать, подобные группы предпочитают тактику «энтризма» — вступления в уже существующие движения и организации, главным образом социал-демократические. В чем, разумеется, ничего дурного нет. Однако, поразительным образом, в рамках энтристского подхода сектанты, как показал уже Троцкий, нередко предпочитают сотрудничество с умеренным официальным руководством общей работе с другими левыми. Официальное «оппортунистическое» руководство не является соперником в борьбе за роль носителей чистой революционной идеологии. Другие марксисты, напротив — являются. Потому блок с правыми против других левых является, до крайней мере, тактически приемлемым решением. К тому же оно часто бывает вознаграждено: бюрократическое руководство использует лояльных «энтристов» против разного рода «неорганизованных» критиков в своих рядах. Увы, благодарность бюрократии редко бывает велика. Рано или поздно правое руководство социал-демократических партий и профсоюзов избавляется от попутчиков.
Проводя политику энтризма, секты мечутся между демонстративной лояльностью по отношению к правым лидерам «массовых организаций» и жесткими конфликтами с этими же самыми лидерами. Конфликты они всегда проигрывают, поскольку повод и время Для атаки выбирает всегда само руководство, а ее жертвы неизменно оказываются изолированы. Неудивительно поэтому, что попытки энтризма регулярно проваливались, даже если на первых этапах удавалось достичь реального успеха (так было с группой «Militant» в рамках британской Лейбористской партии, с радикальными группировками в рядах бразильской Партии трудящихся). Поражение «Militant» было тем более впечатляющим, что на определенном этапе группа достигла серьезного влияния в партии, контролируя лейбористскую организацию Ливерпуля и даже соответствующее место в парламенте.
Сектантские группы предпочитают экономическую борьбу, поскольку политическая борьба в строгом смысле слова для них сводится к непрекращающейся идейной войне против остальных левых. Провозглашая культ «рабочего класса», они находятся в оппозиции и к массовому рабочему движению, которое, естественно, насквозь заражено «оппортунизмом» и «реформизмом». Зато в качестве доказательства своей пролетарской природы такая группа тщательно культивирует отношения с несколькими «настоящими» рабочими, которых ей удалось завербовать. При этом неважно, что ее правильные рабочие не имеют влияния на массы. Несмотря на «пролетаристскую» риторику, сектантская левая испытывает к массам глубочайшее презрение.
Неудивительно, что там, где действительно происходит революция, подобные радикалы оказываются неспособны сыграть сколько-нибудь существенную роль в происходящем. В Венесуэле, где у власти оказалось революционное правительство Уго Чавеса, ультралевые группы предпочли критиковать ошибки нового режима» оставаясь в стороне (а то и объединяясь с буржуазной оппозицией). Никакой серьезной роли не сыграли они и в массовых народных выступлениях в Боливии и Эквадоре.
Своеобразным зеркальным отражением торжества «нового реализма» является расцвет всевозможных леворадикальных сект. Эти группы, по сути, совершенно безопасны для системы, ибо неспособны не только подорвать ее функционирование, но и возглавить сколько-нибудь серьезное массовое движение.
«Квазиреволюционеры существуют ровно столько времени, — писал Александр Тарасов в книге «Революция не всерьез», — сколько существуют революции. Они морочат всем — и своим, и чужим — голову, путаются под ногами у революции, отравляют общественную атмосферу мелким честолюбием, своим сектантством, мещанской трусостью или же мелкобуржуазным авантюризмом, склочничеством, догматизмом, демагогией, умственной ограниченностью — кто чем может, тот тем и отравляет. Словом, виснут на ногах у революционного субъекта в периоды революционного подъема, паразитируют на революции в дни успехов и побед, сеют панику и неуверенность в годы реакции» [1].
Наиболее активны среди ультралевых всегда были анархистские и троцкистские группы, однако после крушения официального коммунистического движения начали плодиться и такие же точно сталинистские секты, которые неожиданным образом воспроизвели изрядную часть политической культуры троцкизма [2]. Хотя подобные организации ведут острую борьбу между собой, их идеология и аргументация обычно поразительно схожи.
Основным принципом сектантства является объявление себя единственными «настоящими» революционерами. Показательно, что наибольшее развитие политические секты получают именно в эпоху реакции. На фоне идеологической катастрофы, переживавшейся левым движением после 1989 года, неизбежно возникал соблазн подобной политики. Революционные секты оказывались своего рода «хранителями огня», защитниками традиции, героями заведомо безнадежного сопротивления. И в этом смысле играли не только негативную, но, до известной степени, и позитивную роль. Однако в начале 2000-х годов, когда обстановка в мире стала меняться, обнаружилась и оборотная сторона медали.
Любая сектантская группа постоянно говорит о своей революционности. Но это революционеры без революции. О том, кто в самом деле является революционером, а кто нет, окончательно судить может только история. Мы называем Ленина, Троцкого или Мао великими революционерами не потому, что нам нравятся их взгляды, а потому, что они на практике участвовали в великих революциях. Практическим деятелем революции был и молодой Сталин, что мы должны признать независимо от того, как мы относимся к той роли, которую он играл, начиная с 1920-х годов. И если бы, например, Троцкий не сумел выбраться из Америки и принять участие в событиях 1917 года в Петрограде, то независимо от его теоретического наследия он вряд ли занял бы место в пантеоне великих революционных деятелей.
Самопровозглашенные революционеры, возглавляющие леворадикальные секты, напротив, никак не связывают оценку своей деятельности с политической практикой. Идеология, с их точки зрения, является оправданием самой себя.
Поскольку главное обоснование существования сектантской группы состоит в том, что она является единственным настоящим и последовательным носителем революционной идеи (нас мало именно потому, что мы самые-самые лучшие), то наличие других марксистских и революционных групп является для сектанта прямо-таки личным оскорблением, посягательством на смысл его жизни. Потому основные силы тратятся именно на борьбу против других левых, и в первую очередь — против революционных левых. Чем радикальнее та или иная группа, тем больше ненависти она вызывает у соперников (соответственно, прочие революционные секты являются не просто идейными противниками, но порождением тьмы, воплощением зла, дьявольским соблазном, отвращающим людей от света истинной веры). Невозможно даже на секунду допустить, что на свете есть кто-то, занимающий более левые, более жесткие позиции. В результате изрядная часть времени уходит на то, чтобы не только обосновать свою непревзойденную левизну и неповторимую революционность, но и на то, чтобы продемонстрировать несостоятельность аналогичных претензий всех остальных. Если конкурирующая группа тоже называет себя марксистской, коммунистической или троцкистской, то недостаточно объяснить имеющиеся политические различия, надо доказать своим сторонникам и слушателям, что все революционные претензии иных групп суть прямая ложь, подмена, демагогия, а то и прямая провокация. Лучше всего, если удается обвинить соперничающие группы в сотрудничестве со спецслужбами, продажности и работе на империализм.
Итак, все революционеры из соперничающей организации на самом деде не революционеры вовсе, а «злостные оппортунисты», «враги рабочих», «агенты буржуазии». Чем больше схожи выдвигаемые различными группами лозунги, тем больше сил требуется для полемики. И тем более она становится лживой, агрессивной и демагогической. «Поддержание огня» в сектантской группировке требует от ее лидеров развития в себе всех самых худших человеческих качеств, какие только могут сложиться у людей, занимающихся политикой. Руководители ультралевых групп понемногу становятся похожи на буржуазных и социал-демократических деятелей, только без опыта работы в крупной бюрократической организации. Неудивительно, что когда тот или иной представитель леворадикальной оппозиции, «образумившись», переходит в ряды истеблишмента, он делает там стремительную карьеру.
Оставшиеся «верными» предают его анафеме, не задумываясь ни о причинах предательства, ни о психологических механизмах, сделавших это предательство столь легким и успешным.
Закономерной формой политической борьбы в сектантской среде становится раскол. Малочисленные группы умудряются делиться на удивительно большое количество кусочков, причем повторяют это бессчетное число раз, ставя под вопрос законы математики.
«У сектанта, — писал Грамши, — вызывают воодушевление незначительные факты внутрипартийной жизни, которые имеют для него тайный смысл и наполняют его мистическим энтузиазмом» [3]. Дело в том, что сектантские группы полностью погружены в самих себя, их собственные внутренние проблемы и споры являются абсолютно самодостаточными. Неудивительно, что подобные организации постоянно раскалываются. Ведь любое, даже частное разногласие приобретает масштаб вселенского противостояния, любой спор становится принципиальным, любые тактические различия — стратегическими расхождениями. Невозможность вообще выработать какую-то стратегию делает немыслимыми товарищеские дискуссии о тактике. Любое обсуждение тактики воспринимается как доказательство безнадежного оппортунизма (ведь предполагаются какие-то действия, направленные на сотрудничество с теми или иными идеологически «незрелыми» или вообще «классово чуждыми» силам — к этим же категориям относится и основная масса трудящихся).
Поскольку большая часть сектантских групп принадлежит к троцкистской традиции, ритуальное цитирование Троцкого является для них такой же жесткой необходимостью, как для ортодоксальных коммунистов — ссылки на Ленина. Однако парадоксальным образом характерной чертой всех сектантских объединений является как раз неспособность усвоить идеи Троцкого относительно переходной программы, через которую сиюминутные реформистские требования масс связываются с революционной перспективой. Как подчеркивал Троцкий, путь к свержению капитализма, к перерастанию буржуазно-демократических преобразований в социалистические, предполагает необходимость не просто бороться за власть, но и «вводить все более радикальные социальные реформы» [4]. Это отнюдь не означает, будто основатель IV Интернационала был реформистом или верил в возможность постепенного перерастания капитализма в социализм. Но он понимал, что программа — и власти, и оппозиции — должна быть конкретной и понятной массам.
Дело в том, что любое конкретное требование, взятое отдельно, изолированно от общей стратегии, является реформистским. Революционность программы не в радикализме лозунгов, а в ее комплексном содержании, в ее системности (и стратегической направленности). Лозунги, с которыми большевики взяли власть в 1917 году, были отнюдь не марксистскими. «Мир — народам!» — это пацифизм. «Земля — крестьянам!» — это очевидная уступка мелкобуржуазной идеологии. А лозунг «Фабрики — рабочим!» отдает анархо-синдикализмом. Тем не менее, именно благодаря этим насквозь «неправильным» лозунгам стала возможна величайшая в XX веке революция.
В «Переходной программе» Троцкий указал главную особенность сознания сектантов: «Мост, в виде переходных требований, этим бесплодным политикам вообще не нужен, ибо они не собираются переходить на другой берег. Они топчутся на месте, удовлетворяясь повторением одних и тех же тощих абстракций. Политические события являются для них поводом для комментариев, а не для действий. Так как сектанты, как во обще всякого рода путаники и чудотворцы, на каждом шагу получают щелчки от действительности, то они живут в состоянии вечного раздражения, непрерывно жалуются на «режим» и «методы», и погрязают в мелких интригах. В своих собственных кружках они заводят обыкновенно режим деспотизма. Политическая прострация сектантства лишь дополняет, как тень, прострацию оппортунизма, не открывая никаких революционных перспектив. В практической политике сектанты на каждом шагу объединяются с оппортунистами, особенно центристами, для борьбы против марксизма» [5].
Эффективность левого движения зависит от возможности опереться на реальные настроения масс и подсказывать радикализирующимся трудящимся естественные ответы на уже назревшие в массовом сознании вопросы. Это отнюдь не значит идти за толпой. Но невозможно и оставаться в стороне с «идеально правильными» формулировками, которые никто не собирается слушать.
Естественно, та часть левого движения, которая ведет непосредственную борьбу за массовое сознание, оказывается обвиненной в реформизме, ревизионизме и всех возможных грехах. Война против всех других левых является главной формой политической деятельности сектантов. Но особую ненависть вызывают у них организации, которые, обращаясь к реформистски настроенным массам, стараются повернуть эти массы дальше влево, к антикапиталистической перспективе. С точки зрения сектантского сознания, именно такие политические проекты особенно опасны: с одной стороны, они ставят под вопрос «чистоту» революционной программы, заменяя ее «переходными» лозунгами, а с другой — тем, что они, в отличие от сект, способны добиться успеха, в том числе на поприще конкретной борьбы против системы.
Разумеется, сектантская левая не отказывается от работы с массами. Понимая, что массового движения на собственной основе им не создать, подобные группы предпочитают тактику «энтризма» — вступления в уже существующие движения и организации, главным образом социал-демократические. В чем, разумеется, ничего дурного нет. Однако, поразительным образом, в рамках энтристского подхода сектанты, как показал уже Троцкий, нередко предпочитают сотрудничество с умеренным официальным руководством общей работе с другими левыми. Официальное «оппортунистическое» руководство не является соперником в борьбе за роль носителей чистой революционной идеологии. Другие марксисты, напротив — являются. Потому блок с правыми против других левых является, до крайней мере, тактически приемлемым решением. К тому же оно часто бывает вознаграждено: бюрократическое руководство использует лояльных «энтристов» против разного рода «неорганизованных» критиков в своих рядах. Увы, благодарность бюрократии редко бывает велика. Рано или поздно правое руководство социал-демократических партий и профсоюзов избавляется от попутчиков.
Проводя политику энтризма, секты мечутся между демонстративной лояльностью по отношению к правым лидерам «массовых организаций» и жесткими конфликтами с этими же самыми лидерами. Конфликты они всегда проигрывают, поскольку повод и время Для атаки выбирает всегда само руководство, а ее жертвы неизменно оказываются изолированы. Неудивительно поэтому, что попытки энтризма регулярно проваливались, даже если на первых этапах удавалось достичь реального успеха (так было с группой «Militant» в рамках британской Лейбористской партии, с радикальными группировками в рядах бразильской Партии трудящихся). Поражение «Militant» было тем более впечатляющим, что на определенном этапе группа достигла серьезного влияния в партии, контролируя лейбористскую организацию Ливерпуля и даже соответствующее место в парламенте.
Сектантские группы предпочитают экономическую борьбу, поскольку политическая борьба в строгом смысле слова для них сводится к непрекращающейся идейной войне против остальных левых. Провозглашая культ «рабочего класса», они находятся в оппозиции и к массовому рабочему движению, которое, естественно, насквозь заражено «оппортунизмом» и «реформизмом». Зато в качестве доказательства своей пролетарской природы такая группа тщательно культивирует отношения с несколькими «настоящими» рабочими, которых ей удалось завербовать. При этом неважно, что ее правильные рабочие не имеют влияния на массы. Несмотря на «пролетаристскую» риторику, сектантская левая испытывает к массам глубочайшее презрение.
Неудивительно, что там, где действительно происходит революция, подобные радикалы оказываются неспособны сыграть сколько-нибудь существенную роль в происходящем. В Венесуэле, где у власти оказалось революционное правительство Уго Чавеса, ультралевые группы предпочли критиковать ошибки нового режима» оставаясь в стороне (а то и объединяясь с буржуазной оппозицией). Никакой серьезной роли не сыграли они и в массовых народных выступлениях в Боливии и Эквадоре.
