Strelok
04-12-2013 20:01:54
Франсиско Феррер Гуардиа
СОВРЕМЕННАЯ ШКОЛА
Содержание
I.Предварительное изложение.
II. Сеньорита Мёнье.
III. Принятая ответственность.
IV. Первоначальная программа.
V. Совместное обучение обоих полов.
VI. Совместное обучение общественных классов.
VII. Школьная гигиена.
VIII. Преподавательский состав.
IX. Обновление школы.
X. Ни поощрений, ни наказаний.
XI. Светскость и библиотека.
XII. Воскресные собрания.
XIII. Позитивные результаты.
XIV. В законную защиту.
XV. Детская наивность.
XVI. Бюллетень Современной школы.
XVII. Закрытие Современной школы.
I.
ПРЕДВАРИТЕЛЬНОЕ ИЗЛОЖЕНИЕ
Моё участие в революционной борьбе конца прошлого века подвергло испытаниям мои убеждения.
Будучи революционером, вдохновлённым идеалами справедливости, считая свободу, равенство и братство логическим и позитивным следствием установления Республики, находясь под влиянием общепринятого предрассудка и не видя другого пути для достижения этого идеала, кроме политического действия, которое должно было предшествовать преобразованию правящей системы общественного устройства, я посвятил все свои усилия республиканской политике.
Благодаря своей дружбе с доном Мануэлем Руисом Соррильей, которого можно было считать центральной фигурой в революционном движении, я вступил в контакт со многими испанскими революционерами и со многими известными французскими республиканцами, но все эти знакомства привели меня к большому разочарованию: в одних я видел лицемерно скрываемый эгоизм; в других, более искренних, я обнаруживал лишь недостаток идеалов, и при этом никто не осознавал необходимости реализовать радикальные преобразования, которые касались бы самых основ, гарантируя абсолютное социальное перерождение.
Опыт, приобретённый мной в течение пятнадцати лет проживания в Париже, где я столкнулся с кризисом буланжизма, дрейфусизма и национализма, представлявшим собой опасность для Республики, убедил меня в том, что до сих пор нерешённой остаётся проблема народного образования, а поскольку она остаётся нерешённой во Франции, тем менее можно было ожидать, что её сможет разрешить испанский республиканизм, который всегда демонстрировал самое прискорбное непонимание центральной значимости, которым обладает система образования для народа.
Представьте себе, каким было бы нынешнее поколение, если бы испанская республиканская партия, после ссылки Руиса Соррильи, посвятила бы свои усилия основанию рационалистических школ, по одной на каждый комитет, на каждый свободомыслящий кружок, или на каждую масонскую ложу; если бы, вместо того чтобы выбирать президентов, секретарей и представителей комитетов на места, которые они должны будут занять в будущей республике, они активно работали бы над народным образованием, какой прогресс был бы достигнут за тридцать лет в дневных школах для детей и в вечерних школах для взрослых.
Разве удовлетворился бы в этом случае народ, отправляя в парламент депутатов, которые принимают законы об общественных объединениях для представления монархистам?
Разве ограничился бы народ бунтами из-за растущих цен на хлеб, не бунтуя при этом против всех лишений, которым подвергается рабочий из-за обилия роскоши, окружающей тех, кто обогатился за счёт чужого труда?
Разве бунтовал бы рахитичный народ лишь против налогов, вместо того чтобы организоваться в борьбе за подавление всех тиранических привилегий?
Моё положение преподавателя испанского языка в Филотехнической ассоциации и в ложе Великого Востока Франции давало мне возможность вступать в контакт с представителями всех классов, как в смысле их собственного характера, так и в смысле социального статуса, и, знакомясь с их идеями о собственной роли в общем деле, я видел в них только людей, готовых потратить как можно большую часть своей жизни на индивидуальные цели: кто-то изучал испанский ради продвижения по служебной лестнице, кто-то для того чтобы изучать испанскую литературу в целях собственной карьеры, кто-то для того чтобы увеличить интенсивность собственных удовольствий в путешествиях по испаноязычным странам.
Никого не шокировал абсурд, правящий повсюду из-за несообразности между представлениями и знаниями, и никого ничуть не беспокоило желание придать рациональную и справедливую форму человеческой солидарности, которую давало всем живым существам в каждом поколении соответствующее участие в достоянии, созданном предыдущими поколениями.
Я видел, что прогресс считают чем-то вроде фатальной неизбежности, независимой от знаний и доброты людей, результатом случайностей и происшествий, без участия сознательных действий и человеческой энергии. Индивид, сформировавшийся в семье с её необузданными атавизмами, с её традиционными ошибками, повторяющимися из поколения в поколение по незнанию матерей, и в школе, где происходит нечто худшее, чем просто ошибки, сознательная ложь, навязываемая теми, кто придумывает догмы во имя предполагаемого божественного откровения, такой индивид вступает в общество деформированным и деградированным, и, вследствие логической связи между причиной и следствием, уже не может распоряжаться собой, его деятельность приносит лишь иррациональные и пагубные результаты.
Вдохновляясь идеями служения общему благу, я разговаривал с различными людьми своего круга, стараясь оценивать каждого по степени возможной пользы для моего идеала, и вскоре убедился, что среди политиков, окружавших дона Мануэля нельзя было рассчитывать ни на кого; на мой взгляд, и я прошу прощения за то, что смешиваю с общей массой достойные исключения, всё это были закоснелые оппортунисты. По вине этих веских и грустных для меня обстоятельств, во мне появилось предрассудочное свойство судить других людей. Дон Мануэль, человек высоких взглядов, но недостаточно подготовленный к виду человеческих несчастий, зачастую называл меня анархистом каждый раз, когда слышал, как я высказывал логическое мнение, как правило, радикальное, по сравнению с оппортунистическими взглядами и дешёвым радикализмом осаждавших и эксплуатировавших его, испанских революционеров, точно так же как и французских республиканцев, следовавших политике наиболее благоприятной для буржуазии, и избегавших всего, что могло быть благоприятно для обездоленного пролетариата, под тем предлогом, что следует избегать любой утопии.
Резюмируя и конкретизируя вышесказанное: во время первых лет реставрации с Руисом Соррильей сотрудничали люди, которые позже, на министерской скамье, выказали себя самыми убеждёнными монархистами; а этот достойный человек, поддерживавший жизнь протеста против государственного переворота 3 января 1874-го года, наивный и чересчур честный, доверял этим ложным друзьям, в результате чего, как это часто происходит с политиками, большинство оставило республиканского вождя ради министерского портфеля или высокого места, и, в конце концов, он смог рассчитывать лишь на тех, кто не продаётся из чувства собственного достоинства, но чьим занятиям не достаёт логики, которая могла бы поднять их мысль и их энергию до уровня активных действий.
Если бы не Асенсио Вега, Себриан, Мангадо, Вильякампа и немногие другие, дон Мануэль стал бы на многие годы игрушкой в руках амбициозных спекулянтов, замаскировавшихся под патриотов.
Вследствие всех этих причин, я ограничил своё действие своими учениками, выбирая для своих экспериментов тех, кто казался мне наиболее подходящими и лучше всех приспособленными для этого.
С ясным пониманием собственных целей, пользуясь определённым авторитетом, который мне придавала моя позиция учителя и мой экспансивный характер, исполняя свои профессиональные обязанности, я разговаривал со своими учениками на различные темы; когда об испанских обычаях, когда о политике, религии, искусстве, философии, всегда стараясь исправить высказываемые ими представления, которые могли быть преувеличенными или необоснованными, или подчеркнуть те неудобства, которые возникают, если подчиняешь собственное суждение догмам сект, школ или партий, что, к сожалению, происходит очень часто, и таким образом добивался того, что индивиды, далёкие от меня по своим кредо, после подобных дискуссий, становились ближе ко мне и соглашались со мной, отбросив свои ранее неоспоримые убеждения, принятые на веру, из послушания или из-за простой услужливой покорности, благодаря чему, мои друзья и ученики чувствовали себя счастливыми, что избавились от постыдной ошибки и приняли истину, обладание которой возвышает и придаёт достоинства.
Строгость логики, применяемой без цензуры и при каждой возможности, подтачивала фанатичную убеждённость, устанавливала интеллектуальное согласие, и в какой-то мере направляла умы в направлении прогресса.
Вольнодумцы, противостоящие религии, но идущие на уступки нелепостям Книги Бытия, гротескной морали Евангелия и даже церковным церемониям; более или менее оппортунистические или радикальные республиканцы, удовлетворяющиеся жалким демократическим равенством, включающим в себя право гражданства, даже в минимальной степени не влияющего на разницу между классами; философы, претендующие на то, что открыли первопричину в метафизических лабиринтах, основывая истину на пустопорожней фразеологии, все они получали возможность убедиться в чужих и собственных ошибках; все или большинство ориентировались на здравый смысл.
После того, как перипетии моей судьбы уже отдалили меня от тех друзей, некоторые из них присылали мне выражения своей дружбы даже в застенки тюрьмы, где я дожидался свободы, уверенные в моей невиновности; всем им я желаю благих и плодотворных прогрессивных деяний, счастливый тем, что стал решающим фактором для их рациональных убеждений.
СОВРЕМЕННАЯ ШКОЛА
Содержание
I.Предварительное изложение.
II. Сеньорита Мёнье.
III. Принятая ответственность.
IV. Первоначальная программа.
V. Совместное обучение обоих полов.
VI. Совместное обучение общественных классов.
VII. Школьная гигиена.
VIII. Преподавательский состав.
IX. Обновление школы.
X. Ни поощрений, ни наказаний.
XI. Светскость и библиотека.
XII. Воскресные собрания.
XIII. Позитивные результаты.
XIV. В законную защиту.
XV. Детская наивность.
XVI. Бюллетень Современной школы.
XVII. Закрытие Современной школы.
I.
ПРЕДВАРИТЕЛЬНОЕ ИЗЛОЖЕНИЕ
Моё участие в революционной борьбе конца прошлого века подвергло испытаниям мои убеждения.
Будучи революционером, вдохновлённым идеалами справедливости, считая свободу, равенство и братство логическим и позитивным следствием установления Республики, находясь под влиянием общепринятого предрассудка и не видя другого пути для достижения этого идеала, кроме политического действия, которое должно было предшествовать преобразованию правящей системы общественного устройства, я посвятил все свои усилия республиканской политике.
Благодаря своей дружбе с доном Мануэлем Руисом Соррильей, которого можно было считать центральной фигурой в революционном движении, я вступил в контакт со многими испанскими революционерами и со многими известными французскими республиканцами, но все эти знакомства привели меня к большому разочарованию: в одних я видел лицемерно скрываемый эгоизм; в других, более искренних, я обнаруживал лишь недостаток идеалов, и при этом никто не осознавал необходимости реализовать радикальные преобразования, которые касались бы самых основ, гарантируя абсолютное социальное перерождение.
Опыт, приобретённый мной в течение пятнадцати лет проживания в Париже, где я столкнулся с кризисом буланжизма, дрейфусизма и национализма, представлявшим собой опасность для Республики, убедил меня в том, что до сих пор нерешённой остаётся проблема народного образования, а поскольку она остаётся нерешённой во Франции, тем менее можно было ожидать, что её сможет разрешить испанский республиканизм, который всегда демонстрировал самое прискорбное непонимание центральной значимости, которым обладает система образования для народа.
Представьте себе, каким было бы нынешнее поколение, если бы испанская республиканская партия, после ссылки Руиса Соррильи, посвятила бы свои усилия основанию рационалистических школ, по одной на каждый комитет, на каждый свободомыслящий кружок, или на каждую масонскую ложу; если бы, вместо того чтобы выбирать президентов, секретарей и представителей комитетов на места, которые они должны будут занять в будущей республике, они активно работали бы над народным образованием, какой прогресс был бы достигнут за тридцать лет в дневных школах для детей и в вечерних школах для взрослых.
Разве удовлетворился бы в этом случае народ, отправляя в парламент депутатов, которые принимают законы об общественных объединениях для представления монархистам?
Разве ограничился бы народ бунтами из-за растущих цен на хлеб, не бунтуя при этом против всех лишений, которым подвергается рабочий из-за обилия роскоши, окружающей тех, кто обогатился за счёт чужого труда?
Разве бунтовал бы рахитичный народ лишь против налогов, вместо того чтобы организоваться в борьбе за подавление всех тиранических привилегий?
Моё положение преподавателя испанского языка в Филотехнической ассоциации и в ложе Великого Востока Франции давало мне возможность вступать в контакт с представителями всех классов, как в смысле их собственного характера, так и в смысле социального статуса, и, знакомясь с их идеями о собственной роли в общем деле, я видел в них только людей, готовых потратить как можно большую часть своей жизни на индивидуальные цели: кто-то изучал испанский ради продвижения по служебной лестнице, кто-то для того чтобы изучать испанскую литературу в целях собственной карьеры, кто-то для того чтобы увеличить интенсивность собственных удовольствий в путешествиях по испаноязычным странам.
Никого не шокировал абсурд, правящий повсюду из-за несообразности между представлениями и знаниями, и никого ничуть не беспокоило желание придать рациональную и справедливую форму человеческой солидарности, которую давало всем живым существам в каждом поколении соответствующее участие в достоянии, созданном предыдущими поколениями.
Я видел, что прогресс считают чем-то вроде фатальной неизбежности, независимой от знаний и доброты людей, результатом случайностей и происшествий, без участия сознательных действий и человеческой энергии. Индивид, сформировавшийся в семье с её необузданными атавизмами, с её традиционными ошибками, повторяющимися из поколения в поколение по незнанию матерей, и в школе, где происходит нечто худшее, чем просто ошибки, сознательная ложь, навязываемая теми, кто придумывает догмы во имя предполагаемого божественного откровения, такой индивид вступает в общество деформированным и деградированным, и, вследствие логической связи между причиной и следствием, уже не может распоряжаться собой, его деятельность приносит лишь иррациональные и пагубные результаты.
Вдохновляясь идеями служения общему благу, я разговаривал с различными людьми своего круга, стараясь оценивать каждого по степени возможной пользы для моего идеала, и вскоре убедился, что среди политиков, окружавших дона Мануэля нельзя было рассчитывать ни на кого; на мой взгляд, и я прошу прощения за то, что смешиваю с общей массой достойные исключения, всё это были закоснелые оппортунисты. По вине этих веских и грустных для меня обстоятельств, во мне появилось предрассудочное свойство судить других людей. Дон Мануэль, человек высоких взглядов, но недостаточно подготовленный к виду человеческих несчастий, зачастую называл меня анархистом каждый раз, когда слышал, как я высказывал логическое мнение, как правило, радикальное, по сравнению с оппортунистическими взглядами и дешёвым радикализмом осаждавших и эксплуатировавших его, испанских революционеров, точно так же как и французских республиканцев, следовавших политике наиболее благоприятной для буржуазии, и избегавших всего, что могло быть благоприятно для обездоленного пролетариата, под тем предлогом, что следует избегать любой утопии.
Резюмируя и конкретизируя вышесказанное: во время первых лет реставрации с Руисом Соррильей сотрудничали люди, которые позже, на министерской скамье, выказали себя самыми убеждёнными монархистами; а этот достойный человек, поддерживавший жизнь протеста против государственного переворота 3 января 1874-го года, наивный и чересчур честный, доверял этим ложным друзьям, в результате чего, как это часто происходит с политиками, большинство оставило республиканского вождя ради министерского портфеля или высокого места, и, в конце концов, он смог рассчитывать лишь на тех, кто не продаётся из чувства собственного достоинства, но чьим занятиям не достаёт логики, которая могла бы поднять их мысль и их энергию до уровня активных действий.
Если бы не Асенсио Вега, Себриан, Мангадо, Вильякампа и немногие другие, дон Мануэль стал бы на многие годы игрушкой в руках амбициозных спекулянтов, замаскировавшихся под патриотов.
Вследствие всех этих причин, я ограничил своё действие своими учениками, выбирая для своих экспериментов тех, кто казался мне наиболее подходящими и лучше всех приспособленными для этого.
С ясным пониманием собственных целей, пользуясь определённым авторитетом, который мне придавала моя позиция учителя и мой экспансивный характер, исполняя свои профессиональные обязанности, я разговаривал со своими учениками на различные темы; когда об испанских обычаях, когда о политике, религии, искусстве, философии, всегда стараясь исправить высказываемые ими представления, которые могли быть преувеличенными или необоснованными, или подчеркнуть те неудобства, которые возникают, если подчиняешь собственное суждение догмам сект, школ или партий, что, к сожалению, происходит очень часто, и таким образом добивался того, что индивиды, далёкие от меня по своим кредо, после подобных дискуссий, становились ближе ко мне и соглашались со мной, отбросив свои ранее неоспоримые убеждения, принятые на веру, из послушания или из-за простой услужливой покорности, благодаря чему, мои друзья и ученики чувствовали себя счастливыми, что избавились от постыдной ошибки и приняли истину, обладание которой возвышает и придаёт достоинства.
Строгость логики, применяемой без цензуры и при каждой возможности, подтачивала фанатичную убеждённость, устанавливала интеллектуальное согласие, и в какой-то мере направляла умы в направлении прогресса.
Вольнодумцы, противостоящие религии, но идущие на уступки нелепостям Книги Бытия, гротескной морали Евангелия и даже церковным церемониям; более или менее оппортунистические или радикальные республиканцы, удовлетворяющиеся жалким демократическим равенством, включающим в себя право гражданства, даже в минимальной степени не влияющего на разницу между классами; философы, претендующие на то, что открыли первопричину в метафизических лабиринтах, основывая истину на пустопорожней фразеологии, все они получали возможность убедиться в чужих и собственных ошибках; все или большинство ориентировались на здравый смысл.
После того, как перипетии моей судьбы уже отдалили меня от тех друзей, некоторые из них присылали мне выражения своей дружбы даже в застенки тюрьмы, где я дожидался свободы, уверенные в моей невиновности; всем им я желаю благих и плодотворных прогрессивных деяний, счастливый тем, что стал решающим фактором для их рациональных убеждений.